Loe raamatut: «Obscura reperta. Тёмные открытия. Игра в роман. Часть 5. Поверхность бездны»

Предисловие in transitu. Фрагмент 5

Хорошо это или плохо, но я не чувствую в себе зрелости, я не ощущаю себя по-настоящему взрослым человеком, и мой роман, хоть я наполняю его многими жизненно-важными для меня вещами, словно попытка распрощаться с милым детским барахлом, попытка, которая заканчивается тем, что прячешь его в тайный ящик, а потом, когда приспичит, можешь снова достать и насладится всем, что дорого, обсасывая в сердце пригретые вещицы, как домашние леденцы из жженого сахара, какие готовила мама на плите, – они, якобы, помогали от кашля.

Неприкрытая глупость

Роланд вошел в здание университета. Казалось все стены, пол, потолок были уклеены воспоминаниями, как старыми афишами. Вот здесь они говорили о Гильгамеше и его несчастном друге Энкиду, вот столб, вокруг которого он ходил, ожидая, пока закончится лекция. По этим ступеням он скользил вниз, чтобы покурить в перерыве и снова вернуться в аудиторию и видеть, как профессор пройдет на кафедру и начнет раскладывать свои бумаги, а потом поднимет глаза, заметит одинокого слушателя на заднем ряду и вдруг начнет читать стихи. Роланд снова вернулся в те дни, когда этот человек был его настоящим и одновременно его будущим, им в будущем. Но это будущее не случилось и от этого прошлое, которым был пропитан воздух города, было таким пьянящим и печальным, оно таило в себе обреченность этого будущего.

Роланд подошел к расписанию лекций. Убедился, что зашел не зря. Ждать еще было довольно долго. Он вышел на крыльцо, достал сигарету, выронил ее и смотрел, как она покатилась, подгоняемая сквозняком по каменным плитам к небольшой ямке, которую он часто долбил носком ботинка, пока курил здесь много лет назад. Вот здесь возле этой выщерблины они виделись в последний раз. Он тогда подошел и вытащил из кармана пальто книгу Аполлинера, протянул ее Роланду. Маленький томик нагрелся в его кармане. Он тут же был открыт наугад, и на странице попались строчки:

И звенит во мне словно бубенчик

мой секрет нераскрытый тобой¹.

Да, так все и было. Он до сих пор ничего и не знает, наверное.

Он закурил, в который раз проверяя себя, – так ли уж необходимо им увидеться, так ли нужно выставлять себя сентиментальным и странным, и то, что витало в этих стенах, давало ему однозначный ответ. Роланд вернулся, лекция должна была закончиться через несколько минут. Он остановился внизу лестничного марша, на него начал надвигаться поток, пестрящий голосами и жестами, той жизненной силой, что переполняет молодых людей, даже когда они хандрят или измотаны необходимостью вести бурную жизнь. Он стоял посреди этого потока и ждал. Его задевали, его нежно обтекали, его замечали в последний момент и шарахались от него, чтобы не сбить с ног, поток иссякал, и вот, наконец, показался последний сгусток. Профессор с некоторыми студентами, мальчиками и девочками, для которых разговор о литературе не мог так быстро закончиться, как заканчивалась лекция. Они уже почти поравнялись с Роландом, когда профессор, споткнувшись, судорожно взмахнул рукой. Роланд подхватил его под руку.

– Мсье Варвик…

– Спасибо… мы с вами знакомы?

– Когда-то я занимал место одного из них.

Профессор вглядывался в лицо Роланда, а тот изучал новые черты его облика – серую седину, мешки под глазами.

– Я узнал вас, – сказал Варвик. – Конечно, это ты. Друзья, прощаюсь! – он развел руками, показывая ребятам, что ситуация исключительная.

– Решил навестить вас, не знаю, почему, – Роланд не собирался ничего придумывать. Неприкрытая глупость, с которой наша любовь вырывается из нас порой, все-таки внушает уважение к себе как явлению человеческой природы.

– Ну, раз уж так случилось, давай отправимся пить кофе.

Роланд улыбнулся. Сейчас Поль казался немногим старше его, впрочем, между семнадцатью и сорока годами разница большая, а между тридцатью пятью и пятьюдесятью семью ее и нет никакой.

– А я все гадал, что с тобой произошло, куда ты вдруг исчез.

– Ничего, просто мы переехали в другой город. Отец решил вернуться к нам, и мы уехали туда, где он открыл дело. Это произошло так стремительно, что я даже не успел поговорить с вами, ну и было еще кое-что…

– Что?

– Сплетня одна, она тогда меня от вас отбросила.

– Что за сплетня?

– Кое-кто считал, что я сплю с вами.

– А, ты об этом… твой стремительный переезд подлил масла в огонь, но потом все утихло.

– Я тогда, конечно, мысленно на вас все свалил…

– Ты был гением мнительности в юности. А что сейчас? Твой конек – чудеса откровенности?

– Нет… Понимаю, что все это очень глупо – приехать сюда, найти вас и говорить об этом…

– Какая разница Роланд? В юности тебя пугало, что кто-то считает тебя гомосексуалистом, теперь, говоря мне о своих чувствах, ты боишься, что я сочту тебя глупцом… Чувства питают наш мир, подумай, чем бы он был, если бы не чувства человека, чем было бы искусство? литература? музыка? Знаешь, когда мой сын был маленьким я не испытывал особой потребности общаться с ним, а теперь, когда он вырос, он не слишком охотно общается со мной, и мне, и ему не хватало моих чувств тогда, а теперь, когда они вдруг появились у меня, они отравляют и мне, и ему жизнь, так что лучше испытывать чувства вовремя.

– Да… Я рад что увидел вас. Я привез кое-что. – Роланд достал из сумки книгу стихов. – Вот. Было бы интересно услышать ваше мнение. А еще… – он протянул Варвику небольшой рисунок в раме с паспарту.

– Это оригинал?

Роланд кивнул.

– Нет, это слишком дорогой подарок.

– Это просто рисунок. Думаю, сам Эгон выкинул бы его, не задумываясь, но после его смерти на каждой его каракуле можно было сделать деньги. Так вышло, что это первая работа художника с мировым именем, которую я купил, и по чистой случайности, очень недорого. Конечно, я тут же вспомнил ваши слова о том, что я был немного похож на молодого Шиле, и этот его автопортрет все время напоминал о вас. Пусть он будет у вас. Мне больше не нужно напоминаний. Вы позволите иногда навещать вас?

– Роланд, раньше ты не был таким преувеличенно вежливым. Кроме Кристофа, моего сына, который навещает меня один-два раза в год, никто особо не рвется – у каждого свои дела… Я буду рад снова тебя увидеть. Расскажи пока о себе – в твоей жизни явно больше изменений, чем в моей. – Варвик засмеялся.

Роланд рассказал вкратце обо всем, что было существенного,

– Иногда я устраиваю выставки, буду рад вас видеть.

– Если буду не занят, может быть, приеду.

– И еще… у меня остались ваши книги, Поль.

– Ну, пусть будут.

– Спасибо, я храню их, так что в любой момент…О, чуть не забыл, – спохватился Роланд, – можете посоветовать специалиста по древним германским языкам? У меня есть один текст, я пробовал его перевести, но, увы, много темных мест, а мне важно знать его истинный смысл.

– Он с тобой?

– Да. – Роланд вытащил из сумки конверт, в котором лежали фотокопии пергамента.

– Оставь. Есть у меня один знакомый… Текст недлинный, думаю, перевод много времени не займет.

– Хорошо, он сможет отправить мне по почте? И я переведу деньги.

– Откуда это?

– Это часть такой длинной истории, что лучше познакомится с ней целиком, когда будет время и желание, Поль…

– Что ж, я прочту перевод отрывка, если он заинтересует меня, тогда вернемся к твоей истории.

– Да, но… хотелось бы, чтобы кроме вас и вашего знакомого…

– Само собой… Ну, пора? Что-то еще?

– Да… Нуш. Вы что-нибудь знаете про нее?

– Нет. В университет она поступать не стала. Я ее не встречал.

Книга открыта. Летучий голландец

Звук, оборвавший меня для привычного мира, все еще стоял в ушах. Больше не существовало ни карьеры, ни общества, ни семьи, хотя ее и так давно уже не было, если не считаться с формальностями… Скорее исчезнуть из своей жизни, вот что было сейчас главным, ведь я не готов был пройти крестный путь от ареста до колонии. Сначала я думал выстрелить в себя, но потом решил, что могу еще успеть увидеть что-то в жизни, значит, надо бежать, не дать поймать себя, надо быть далеко, когда откроется, что я преступник. Хм, это удивит многих, а кого-то убьет, так они будут говорить на людях, но мне до этого нет дела… По большому счету мне давно ни до чего нет дела кроме слов, кроме той игры, которая придает словам то один, то другой смысл, кроме пульсации метра и радостного поддакивания рифм… Мало кто понимает, что имеет значение только это – только путь через слова и смыслы к абсолютной бессмыслице, которая и есть высший смысл, поскольку она освобождает слова и звуки от их тяжелой работы – служить людям… Судьба, видимо, заинтересовавшись моими размышлениями, решила все за меня, я даже не успел осознать, как оказался в порту.

Грузился корабль, я прочел название и решил, что оно мне нравится, трап был спущен, но пассажиров не было, по палубе слонялись как сомнамбулы два матроса, видимо, наблюдая за погрузкой. Стараясь ступать тихо, я пробрался по сходням на корабль. Невдалеке от меня заскрипела палуба, и я укрылся за мешками, покрытыми брезентом. Вдруг меня качнуло так, что я невольно высунулся из своего убежища. Корабль отчалил как-то очень тихо. Такой удачи я не ожидал. Над моей головой хлопало огромное полотнище. Пробираясь сюда, я даже не заметил, что это парусное судно. Корабль пошел быстрее, и к сумеркам берега уже не было видно. Тихий плеск воды и поскрипывание снастей постепенно вытеснили из моих ушей жесткий хлопок выстрела. Я был преисполнен каких-то невнятных надежд, не на жизнь, а на необычное, небанальное ее окончание. С этими мечтами я уснул… Так часто бывает со мной после нервного напряжения – силы мгновенно тают, едва покажется, что ты в покое.

Я уснул, запрещая себе видеть его лицо. Если раньше в этом лице был смысл, то теперь оно отправилось в блаженную бессмыслицу, стало только рисунком, только линиями и пятнами, даже странно, что я мог связывать с этим лицом какие-то надежды. Иногда все мы теряемся в мире, нам кажется – мы живем среди людей, и эти люди могут привнести в нас что-то. В моменты таких заблуждений мы совершаем свои худшие ошибки. На самом деле каждый из нас потусторонен другому, мы – не проникающие друг в друга миры, мы пена дней, скопище пузырьков, которые кажутся единой массой, но ограничены каждый своими пределами; нарушение пределов, объединение пузырьков ведет к исчезновению пены.

Проснулся я от сквозняка и звука голосов. Брезента над головой не было, и трое человек негромко переговаривались, стоя надо мной, но я не мог разобрать их слов, словно рты их были набиты песком. Засыпая, я сидел на корточках, должно быть, во сне я вытянул ноги, и их заметил кто-то из команды. В лунном свете лица мужчин казались прозрачными, хотя, наверное, усиливала это впечатление изможденность их фигур. Никто из них не обратился ко мне, и я решил заговорить первым.

– Мне нужно побеседовать с капитаном. Прошу, отведите меня к нему.

Не ответив, они подхватили меня, хотя я и сам мог подняться с палубы, и повели под руки, как я надеялся, в каюту капитана. Двое держали меня, а третий постоянно похлопывал по спине или по шее, да и те, что схватили мои руки повыше локтей, тоже дотрагивались до моей одежды или боков, будто пытались убедить себя, что я жив, что я не привидение. Наконец меня довели до каюты и пропихнули внутрь. Видимо о моем появлении на корабле капитану доложили раньше, поскольку приведшие меня сразу же молча вышли.

Капитан мне показался человеком, с которым можно договориться. Хотя вид его был суровым: черная борода и волнистые черные волосы обрамляли его лицо, будто оно выглядывало из тучи, а своей бледностью он еще больше напоминал жителя небес, плотно сжатые губы и скулы, словно сведенные непрекращающейся судорогой, прямой римский нос и стальные глаза завершали этот облик мужественного страдания. Когда меня привели, он поспешно накрыл картой что-то лежащее на его столе.

– Зачем вы проникли на корабль? – спросил он меня без приветствия.

– Я хорошо заплачу вам за поездку на вашем судне, – я решил не отвечать на его вопрос, – денег у меня немного, но эти перстень и часы очень дорогие.

– Меня не интересуют побрякушки, – усмехнулся он. – Видимо, у вас есть о чем промолчать.

– Куда вы направляетесь? Будете останавливаться в Европе?

– Нет, мы грузовое судно, мы идем в Перу, остановка будет только перед выходом в Красное море.

– Вы разрешите мне отправится с вами?

– Через океан? Это трудное путешествие. Вам лучше сойти в Порт-Саиде.

– Перу меня привлекает больше.

– Туда еще надо доплыть.

– Вы дадите мне каюту?

– Старайтесь пореже выходить из нее, матросы – народ не слишком дружелюбный к чужакам, валят на них любую неприятность, будь то шторм или зубная боль. Если что – идите прямиком ко мне, даже если кто-то будет протестовать.

– Спасибо.

Он провел меня в каюту, поблагодарив его, я лег и уснул.

Несколько суток я спал с небольшими перерывами, во время которых блуждал глазами по каюте, пытаясь найти хоть кусок поверхности, на которой не было бы видно знакомых лиц. Мне не впервой сталкиваться с бредом, но таких навязчивых галлюцинаций у меня еще не было. Единственным спасением был сон.

Один раз ко мне заходил капитан. Я не спал, просто лежал на спине, разглядывая его лицо, побледневшее, испуганное, с закрытыми глазами, такое, каким я видел его в последний раз. Капитан наклонился надо мной.

– Порт-Саид. Я ненадолго сойду на берег. Думаю, вам лучше покинуть корабль, пока вы еще в состоянии. Океан самозванцев не любит.

– Все уже решено. Я никуда не уйду, – ответил я и закрыл глаза.

________

В очередной раз я проснулся оттого, что меня хлопали по плечу. Это был капитан.

– Вам надо подняться, походить и поесть. Я купил для вас в порту кое-какие припасы. Расходуйте их экономно.

Он ушел. Думая о том, что мое состояние, возможно, вызвано голодом, я решил последовать его совету. В корзине, что он принес, были хлеб, вяленые рыба и мясо, орехи и сушеные фрукты.

_______

Еда немного отогнала призраков. Все-таки в человеке все – лишь химическая реакция: и божественные видения, и внезапные волны похоти, и гениальные озарения; только мы мало знаем об этой высшей химии. Я решил разогнать кровь и вышел из каюты, думая, что ночью мало кого встречу на палубе. Я постоял у борта, потом прошелся немного к носу. Когда повернулся, столкнулся лицом к лицу со стариком. В свете фонаря, который он держал, мне казалось, что передо мной стоит мертвец. Я заставил себя присмотреться. «Матрос, наверное, болен», подумал я, так глубоко запали его темные глаза, чуть тронутые тусклым блеском, так заострен был длинный кривой нос, а губы, растянутые в усмешке, все рассеченные мелкими морщинами, казались серыми. Он уступил мне дорогу, и я пошел назад, заметив, что на корме стояли несколько человек, провожая меня глазами. Чем-то они все были неуловимо похожи, так кажутся похожими друг на друга трупы, сваленные вместе. Мне на миг стало не по себе, но я решил, что сумрак и море морочат меня – неверный блеск волн, изобличавший присутствие луны, подглядывавшей из-за облаков, мои привычные галлюцинации – все было благодатной почвой для подобных фантазий.

Я дошел до каюты капитана. Свет из иллюминатора говорил о том, что он еще не спит. Я постучал и открыл дверь. Он сидел, облокотившись на стол, подперев кулаком голову. Перед ним лежало разбитое на куски гипсовое распятие. Я вопросительно поглядел на него.

– Разбилось во время бури, – сказал он задумчиво. – Никак не могу склеить.

Он продолжал подбирать куски один к другому, словно складывал головоломку.

– Садитесь, – предложил он и, отложив очередной осколок, который никуда не подходил, потянулся за бутылкой. – Как вас зовут?

– Поль Варвик, – сказал я.

– Фалькенберг… Якоб. – Представился он в ответ и поинтересовался: – Морская болезнь вас не мучает?

– Нет, – ответил я, – хотя я предпочел бы ее…

– Понимаю, – тихо покивал он.

Мы выпили. Говорить нам было не о чем. Слишком много было в каждом из нас такого, о чем говорить с другими не следует. Да и потом мы ничем не могли помочь друг другу. Два одиноких человека, окруженных своими призраками.

______

Шли дни. Я в основном спал, иногда я читал позаимствованную у капитана Библию, читал машинально, не вникая в слова, просто, чтобы чем-то занять себя. Выходить на палубу было бесполезно – мы шли через океан и вокруг была лишь бездна воды, вероятно, такая же, какая была в Начале. Я избегал выходить еще и потому, что меня угнетало странное ощущение, которым сопровождались любые встречи с кем-то из команды, мне казалось, что от них исходит трупный смрад. Может быть, из-за цинги и нечистоплотности их дыхание было таким неприятным, но каждый раз, когда я проходил мимо изможденных молчаливых людей, со злой тоской провожавших меня глазами, я чувствовал этот запах. Мне трудно забыть его. Однажды придя навестить деда, я нашел его мертвым. Его труп уже несколько дней лежал на кровати, а мы и не знали об этом. У меня был ключ, я вошел и это запах ударил мне в лицо, казалось, даже глаза щиплет, хотя, это, конечно, была лишь игра воображения. Несколько раз поздним вечером я заходил к капитану, но говорить мы не могли – тяжесть, давившая каждого из нас, была слишком велика. За каждым из нас стояла смерть, это было ясно и мне, и ему. О чем тут говорить. Мы молча пили его виски, потом я уходил.

Вскоре я решил, что так кончить жизнь не хочу, что мне надоело ожидать последнего часа в компании трупов, и я хочу либо ускорить его приближение, либо сменить обстановку. Я попросил Фалькенберга высадить меня на ближайшем острове. Он ответил, что осталось немного, меньше того, что мы уже прошли. Сказал, что острова тут в основном крошечные и необитаемые. Я ответил ему, что мне это подойдет. Он покачал головой.

На следующий день я вышел на палубу и, стараясь не обращать внимания ни на кого из команды, обошел корабль, вглядываясь в горизонт. По курсу я заметил несколько островов. Я снова отправился к капитану и попросил высадить меня. Он ответил, что на этих островах нет людей, что он как капитан отвечает за всех, кто на корабле, и не позволит безумию затмить мне глаза, что он привяжет меня к койке на оставшееся время.

Я вернулся в каюту. К тому времени его лицо давно заполняло ее всю, каждая черта, которой я когда-то любовался, теперь была искажена предсмертным страхом, болью, отчаянием. Его лицо вытеснило все остальные лица, я вращался в постоянном круговороте от его закрытых глаз, слегка вздернутого носа и сжатых губ до взъерошенных темных волос на затылке, зацепившихся за шершавые кирпичи стены, к которой он привалился, и будто вставших дыбом. Я хотел увидеть что-то другое.

Ночью я вышел на палубу и пошел к шлюпкам. Вахтенный заметил меня и подошел. Остановился наблюдая.

– Спусти шлюпку, – сказал я ему.

От только усмехнулся и пожал плечами, мол, чудак-человек.

Я вытащил пистолет и направив на него повторил свои слова.

К моему удивлению, он только глухо рассмеялся и ушел.

Я начал отвязывать шлюпку. В это время пришел капитан.

– Прекратите, Варвик! Будьте терпеливы. Скоро мы подойдем к материку!

– К черту материк! Какая разница, где. Я больше не вижу смысла.

– Послушайте, Поль! У каждого есть надежда, какой бы призрачной она не казалась. Не делайте того, о чем пожалеете, вы достаточно уже причинили себе вреда! Начните заново, вы теперь далеко от всего.

– Но не от себя, капитан. Не мешайте – я выстрелю, хоть вы и симпатичны мне. Выстрелю и не буду жалеть об этом. Как и ни о чем другом.

Вздохнув, он помог мне спустить шлюпку.

– Спасибо! – крикнул я уже снизу. – Не теряйте надежду, Якоб!

– Прощайте, Варвик! Отмечу на карте ваш остров, – ответил он и ушел.

______

Пока я греб к острову, уже рассвело. Причалив, я бросил лодку и вошел в заросли. Пробирался между деревьями к какому-то просвету. Когда я вышел на открытое место, я невольно остановился, залюбовавшись зеленью вокруг и заслушавшись звонкой живой тишины, пропитанной птицами и ветром. «Последний глоток», подумал я, «последний вдох этого обмана, и такой опьяняющий!». Пройдя немного, я зацепился за что-то ногой. Это был торчащий из земли кусок рельса. Я быстро двинулся вперед и вскоре снова увидел рельсы, пошел по ним, совсем заросшим, но все-таки различимым под увивавшими их стеблями и корнями. Я шел со странным чувством, что меня ничто не удивляет, что все так и должно быть. Вскоре я дошел до останков станции. От платформы к разрушенным домам на склоне горы вела размытая дорога. Она была покрыта влажной глиной, кое-где по ней бежали ручейки, и я шел медленно, чтобы не свалиться в грязь. Но все-таки не удержался, упал на четвереньки.

Я оторвал от земли ладони и вдруг увидел под ними буквы – на кирпичах, которыми была выложена дорога. Я стал разгребать глину – на каждом кирпиче было отдельное слово. Короткие и длиннее, написанные латинской письменностью, но на каком языке – невозможно понять. Я весь уже был в грязи, поэтому не задумываясь вытер руки о пиджак и полез в карман за ручкой и записной книжкой, их я оставил себе, покидая корабль, а документы, часы и крест поручил заботам капитана – они лежали на столе в моей каюте.

Я начал записывать слова, зарисовывая расположение кирпичей, на которых они были, ведь неизвестно, в каком порядке нужно читать их. Потом расчистил новый кусок дороги и снова записал слова. Прочесть я ничего не мог, но само существование этой дороги и этих слов настолько заворожило меня, что я, не заботясь чьим-то возможным присутствием, позабыл обо всем.

К полудню стало невыносимо жарко, я сошел с дороги к ручью, вымылся и сел в тени на поваленное дерево. Передо мной расстилалась небольшая полянка, окруженная деревьями, густо поросшими мхом. Пока я отдыхал, прилетала стайка зеленых птиц и расселась на старых стволах, наклоненных к земле. Разглядывая птиц, я вдруг понял, что это пингвины, только необычного зеленого цвета, их тела словно были покрыты плотным свежим мхом, глаза и клювы у них были черные, а грудки седые… Я долго сидел неподвижно. Они тоже изучали меня и вскоре, видимо, не найдя опасным, принялись искать во мху и поедать каких-то личинок.

Я лег на толстый ствол и хотел подремать немного, но, блуждая взглядом по поляне, заметил недавнее кострище. Я подошел, потрогал угли, они были едва теплые. Что-то под ними блеснуло и я, готовый к любым сюрпризам, разворошил их. Это был меч. Старинный, но хорошо заточенный, немного потемневший от огня. Неподалеку от кострища валялась старая книга. Я раскрыл ее и увидел на ее страницах слова, те самые, что были написаны на дороге. Видимо, в книге были они все. Пытаясь прочесть хоть что-то, я едва успел оглянуться, когда позади меня пронесся всадник в темном плаще и красной рогатой маске, сильно обожженной с левой стороны…