Loe raamatut: «Путешествие во времени с хомяком»
Посвящается Гуннель, Астрид и Юэну (и Джесс)
Мой папа умирал дважды. Первый раз – когда ему было тридцать девять, а потом снова – четыре года спустя, когда ему было двенадцать. (Он умрёт и в третий раз, что, пожалуй, чересчур жестоко, но тут ничего не поделаешь.)
Первый раз никак не был связан со мной. Второй же – определённо был, но оказался я там только из-за папиной «машины времени». Я знаю: кажется, будто бы я обвиняю папу, а это вовсе не так, но… вы скоро поймёте, что я имею в виду.
Спроси вы меня раньше, я бы сказал, что машина времени может выглядеть как подводная лодка. Или космическая ракета. В любом случае, это что-то с кучей переключателей, панелей и лампочек из железа или чего-то подобного, и обязательно большое – то есть действительно большое – с двигателями, усилителями и реакторами…
Вместо этого я вижу перед собой ноутбук и жестяной садовый таз.
Это – машина времени моего папы.
И она скоро изменит мир – буквально. Ладно, по меньшей мере – мой мир.
Глава 1
Прямо через дорогу от дома, где мы жили до того, как папа умер (в первый раз), есть переулок с островком газона, кустами и беспорядочно растущими деревьями. Когда я был маленьким, то называл это место «джунглями»: мне казалось, что на джунгли оно и похоже. Теперь я вижу, что это просто участок земли под ещё не построенный дом.
Здесь-то, в кустах, я и сижу глубокой ночью. На голове у меня мотоциклетный шлем, он полностью скрывает лицо, и я жду подходящего момента, чтобы проникнуть в свой бывший дом.
Рядом валяется старая бумажная коробка из-под жареной курицы; до меня доносится неприятный кислый запах – вероятно, от лисьего помёта. Дом стоит тёмный, света нигде не видно. Я смотрю вверх на окно своей бывшей спальни – маленькое окошко над входной дверью.
Днём на Честертон-роуд спокойно – маленькие дома на две семьи из красноватого кирпича вытянуты по ней в длинную дугу. Когда их только построили, домики выглядели одинаково. Но жители постепенно добавляли резные ворота, гаражи и даже – как старый мистер Фрейзер – раскидистую араукарию1, а потому теперь каждый дом немного отличается от других.
Сейчас, почти в час ночи, на улице никого нет, а я смотрел достаточно много фильмов и телепрограмм о преступниках и точно знаю, как вести себя, чтобы не вызвать подозрений. Когда вы ведёте себя как обычно, вас никто не замечает. Если бы я нервно ходил туда-сюда по улице и осматривал дома в ожидании удобного момента, меня могли бы заметить и вызвать полицию. С другой стороны, если я просто иду по улице, в этом нет ничего особенного, и я становлюсь для людей невидимкой.
(Не снимать мотоциклетный шлем – авантюра, или «обдуманный риск», пользуясь определением моего дедушки Байрона. Если я его сниму, кто-то может обратить внимание на мой возраст – слишком юный для езды на мопеде; в шлеме же я выгляжу подозрительно. Я пока не определился, но в любом случае надолго в нём не останусь.)
Я всё продумал на пути сюда. Около года назад, когда мы ещё здесь жили, местный муниципалитет отключил каждый второй фонарь на улице. Благодаря этому эксперименту по экономии средств мне удалось оставить мопед в тёмном месте. Так непринуждённо, как это только возможно, я выхожу из кустов, снимаю шлем и кладу его в открытый багажник мопеда. Я поднимаю воротник и, не останавливаясь, перехожу улицу к дому номер сорок. Здесь я быстро миную короткую подъездную дорожку и встаю в тени – меня хорошо скрывают живая изгородь между садиками двух домов и маленькая припаркованная тут же «Шкода».
Пока всё идет хорошо: новые владельцы нашего дома ещё не успели отрегулировать гаражные ворота. Оказывается, они разболтались даже сильнее, чем раньше. Перед воротами лежит удерживающий их кирпич, и когда я приседаю и сдвигаю его, правая створка ворот распахивается и ударяется о «Шкоду». Секунду я с ужасом думаю, что не пройду в такую узкую щель, но всё-таки ухитряюсь протиснуться, и вот я уже в гараже, где пахнет пылью и старым машинным маслом. Луч моего фонарика скользит по стенам, высвечивая ещё не распакованные коробки, и по полу, где тёмные деревянные доски закрывают подвал в центре помещения.
Вот ещё один совет тем, кто планирует куда-то проникнуть: не светите фонариком во все стороны. Мелькающий свет привлекает внимание, в отличие от света неподвижного. Я ставлю свой фонарик на пол и начинаю поднимать промасленные доски.
Под ними открывается бетонная лестница; спустившись по ней, я оказываюсь в комнатке с квадратный метр и вижу справа металлическую дверь высотой примерно в половину моего роста. А на ней – пыльное стальное колесо-штурвал, какое можно встретить на кораблях. Колесо прочно закреплено болтом с кодовым замком.
Я бы тихонько просвистел «фью» от изумления, но мои губы настолько пересохли от волнения и пыли, что ничего не выходит.
Я набираю на кодовом замке цифры из письма папы – день и месяц моего рождения наоборот, – берусь за штурвал обеими руками и поворачиваю его против часовой стрелки. Штурвал сопротивляется, но все же со скрипом поддаётся: дверь неожиданно открывается внутрь, тихо выпуская воздух.
Я хватаю фонарь и направляю его перед собой, сгибаясь, чтобы пройти в маленькую дверь. За дверью – снова ступени вниз, а на стене справа я нащупываю выключатель, но не решаюсь нажать на него: вдруг сработает сигнализация или что-то ещё, или зажжётся свет в гараже наверху, или… я не знаю что. Мне просто страшно щёлкнуть выключателем, и мой путь освещает только жёлто-белый луч фонаря.
Ступени ведут в комнату в два раза меньше нашей гостиной. Потолок здесь настолько низкий, что не каждый взрослый смог бы распрямиться.
Вдоль длинной стены стоят четыре двухъярусные кровати, они полностью заправлены: одеяла, подушки, постельное бельё. В закутке за стеной туалет и ещё какой-то механизм с трубами и шлангами. На белом бетонном полу лежат коврики, а на стене висит выцветший оранжево-чёрный постер: круглая картинка с мамой, папой и двумя детьми и надпись «Защити и выживи»2 большими белыми буквами. Я уже однажды видел этот постер в школе: какой-то человек рассказывал нам о мире и ядерной войне, а Дания Бизевски испугалась и расплакалась, сильно его этим смутив.
Такие бункеры строили много лет назад, когда считали, что Россия собирается сбросить на нас атомную бомбу.
Я оборачиваюсь и вижу в луче фонаря длинный стол со стулом. На столе стоит жестяной таз – в таком вы могли бы, например, искупать собаку. В тазу лежат старый белый ноутбук «Эппл Мак»3 и компьютерная мышка. Ноутбук соединён проводом с чёрной металлической коробкой размером с небольшую книгу, а от неё отходят два метровых шнура со странными рукоятками на концах.
Рядом с тазом на столе стоит кофейная кружка с моей детской фотографией и надписью «Я люблю своего папочку», покрытая изнутри налётом старой плесени.
Здесь же лежит региональная газета «Вестник Уитли-Бэй»: она сложена вдвое и открыта на статье с фотографией моего папы под заголовком «Трагическая гибель местного жителя».
Я сажусь на крутящийся стул и вожу рукой по нижней поверхности стола, но ничего не могу нащупать. Тогда я встаю на колени и подсвечиваю себе фонариком – вот же он, конверт приклеен под столом, как папа и написал.
Но здесь нет машины времени. Во всяком случае, такой, какую я себе представлял.
И тут я внимательно смотрю на жестяной таз со всем его содержимым.
– Не может быть, – думаю я, – конечно же, это не она?
Но это она.
И знаете, что самое безумное? Она работает.
Глава 2
Неделей раньше
Вся эта история: проникновение со взломом плюс грабёж, поджог, угон мопеда и что-то вроде убийства, не говоря уже о путешествиях во времени, – началась в мой двенадцатый день рождения. В тот день у меня появился хомяк, а ещё я получил письмо от своего умершего папы.
Точнее (а точность, по словам дедушки Байрона, – это самое важное), всё началось, когда мы с мамой стали жить вместе со Стивом и Карли, Адской Сводной Сестрой. Мы съехались сразу после свадьбы мамы и Стива – самой маленькой свадьбы в мире (там были только мама, Стив, дедушка Байрон, я, АСС и тётя Элли).
Ещё точнее: началось всё тогда, когда умер папа. Но это произошло давно, и я не хочу говорить об этом – во всяком случае, пока.
Итак, двенадцатого мая мы отмечали мой двенадцатый день рождения, то есть мне исполнилось двенадцать двенадцатого. Такое совпадение случается лишь раз в жизни, и некоторым людям приходится ждать до своего тридцать первого дня рождения. Вероятно, тогда это уже не приносит столько радости.
Стив очень старается заслужить моё расположение, а потому он потратился на подарок. Я получил от него футболку игрока «Ньюкасл Юнайтед»4 со своим именем и возрастом на спине: «Альберт 12». Вот только все зовут меня Ал, а не Альберт, и я не особо люблю футбол. Я посмотрел несколько матчей вместе со Стивом, чтобы порадовать маму. Но, если честно, я не нахожу в этой игре никакого смысла.
– Давай, Ал, примерь её – посмотрим, как тебе! – мама улыбается слишком широко. Подарок мне не нравится, но я улыбаюсь, чтобы скрыть это, ведь Стив хотел как лучше. А Стив улыбается немного растерянно. И только одна Карли улыбается искренне: она довольна тем, что подарок мне не по душе.
Футболка великовата, так что быстро мне из неё не вырасти, – а жаль.
Мамин подарок намного лучше. Вот он на столе: большая коробка, завёрнутая в цветную бумагу, с лентой и бантом – будто с картинки. Я снимаю бумагу и даже не представляю, что может быть внутри. Надпись на коробке гласит: «Хомск – город для вашего хомяка»; на ней нарисованы тоннели, ящички, клетка и всё такое. Я уже догадываюсь о содержимом маленькой коробки в руках у мамы и ухмыляюсь во весь рот. И конечно же, это хомяк – ещё совсем маленький и очень симпатичный. У него (или неё, я пока не знаю) светло-коричневая шёрстка, а ещё смешно подёргивается нос, и я его (или её) уже люблю.
Я думаю, как бы его назвать, и тут Стив восклицает:
– Я придумал ему классное имя!
– Стив, – говорит мама, – пусть мальчик выберет имя сам.
Чтобы не расстраивать Стива, я говорю:
– Всё в порядке. Что за имя?
– Алан Ширер5! – моё лицо ничего не выражает, и Стив повторяет: – Алан Ширер. Величайший нападающий? Лучший бомбардир в истории Премьер-лиги? – Я всё равно не понимаю. – Парень с «Матча дня»?6
Я киваю и натянуто улыбаюсь. Хотя имя-то вроде и неплохое. Как ни крути, а настоящее имя вроде Алан Ширер лучше, чем Пушистик или Хомчик, которые пришли мне в голову. Решено: хомяка зовут Алан Ширер.
Я замечаю, что Карли уже не улыбается. Она подходит ко мне, пока я распаковываю пластиковые детали, склоняется, чтобы никому не было слышно, и шепчет:
– Хомяк? Это же просто крыса для детишек.
И знаете что? Мне всё равно.
Вскоре приходит дедушка Байрон. Он каждый день отвозит меня в школу, с тех пор как мы с мамой переехали к Стиву и Карли.
Я открываю дверь и вижу его: одежда цвета шафрана, заплетённые в косу седые волосы, круглые тёмные очки и массивные байкерские ботинки. В больной руке он держит мотоциклетный шлем, а в здоровой – конверт с поздравительной открыткой.
– С днём рождения, мой юный друг, – говорит он мне, и я крепко его обнимаю. Мне нравится запах дедушки Байрона – целая смесь ароматов. Мятное масло, которое он наносит на волосы. Сладкий дым сигарет биди7, которые он иногда покупает в ливанской закусочной у выходца из Бангладеш. И его любимая лакричная зубная паста, хоть и противная на вкус, но с приятным запахом.
Обнимая дедушку, я глубоко вдыхаю его запах. Дедушка проходит на кухню.
– Доброе утро, Байрон! – приветствует его мама. – Давай заходи!
Задевая меня, Карли протискивается к лестнице.
– Привет, Байрон, – мило здоровается она. – Классно выглядишь!
Только выйдя из его поля зрения, она поворачивается ко мне, морщится и машет рукой перед носом, будто от дедушки Байрона плохо пахнет. А это вовсе не так.
У моего дедушки забавная манера говорить: индийский акцент накладывается на диалект джорди8 – с примесью устаревших слов и выражений. Он папа моего папы, но мой папа не особо хорошо владел местным диалектом.
Дедушка садится за кухонный стол с конвертом в руках.
– Прости, приятель, я не успел купить тебе подарок, – он качает головой на индийский манер, чтобы повеселить меня. При этом он улыбается, и я вижу его большой золотой зуб.
– Не страшно, – говорю я, доставая открытку. Из неё выпадают две банкноты по двадцать фунтов. – Спасибо. Большое спасибо! – я правда благодарен.
Мама говорит:
– Я рада, что ты здесь, Байрон. Пришло время отдать Алу письмо.
Она встаёт и идёт к комоду. Мама ведёт себя немного странно, будто бы радуется, волнуется и боится одновременно. Она достаёт из ящика большой плотно набитый конверт – Стив наблюдает за ней со спокойной улыбкой, а вот дедушка Байрон явно не понимает, что происходит.
– Вот, Ал. Это тебе от твоего папы, – мамино лицо становится серьёзным, а я не знаю, что сказать. – Мы нашли это письмо среди папиных вещей после его смерти. Должно быть, оно написано очень давно.
Я внимательно рассматриваю конверт в маминых руках. Выражение лица дедушки Байрона не меняется.
– Что в нём? – наконец спрашиваю я.
– Я не знаю. Это личное письмо, адресованное тебе. И я думаю, тебе стоит считать его секретным… – она помедлила, – и никому не показывать.
Я осторожно беру конверт и читаю витиеватую надпись. Да, это почерк моего папы и моё полное имя: Альберт Эйнштейн Хокинг Чаудхари. Под моим именем написано: «ВАЖНО. НЕ вскрывать этот конверт, пока не пройдёт ШЕСТНАДЦАТЬ часов с момента получения. Вручить в двенадцатый день рождения».
Я перевожу взгляд на дедушку Байрона и спрашиваю:
– Ты знал об этом письме?
Он качает головой – что-то в этом быстром движении и в том, как сжались его челюсти, заставляет меня насторожиться. Мне даже кажется, что он немного побледнел. Мы оба внимательно разглядываем конверт.
Тем временем Стив так и сидит с глуповатой улыбкой на лице – сейчас она кажется немного натянутой, и я понимаю, что он ревнует. Он очень старается мне понравиться и сейчас не может сдержать эмоций – ведь мой папа внезапно встал между нами. Стоит ли говорить, что теперь он нравится мне чуть меньше, чем раньше?
– Я всё равно пока не могу распечатать письмо, – говорю я, перечитывая надпись на конверте.
Конечно, мне ужасно хочется его вскрыть. Но это почерк моего папы и его личная просьба – я должен проявить уважение. Всё это и так даётся мне непросто, а тут ещё и дедушка Байрон со своим каменным лицом.
– Пойдём, сынок, а то опоздаешь, – говорит он и берёт шлем с кухонной стойки. И больше не произносит ни слова до самых школьных ворот, а там спрашивает:
– Зайдёшь ко мне после уроков?
Я киваю, и он уезжает, даже не помахав мне на прощание.
Да уж, утро оказалось действительно необычным.
Глава 3
Двенадцать фактов о дедушке Байроне
1. Его полное имя – Байрон Рахмат Чаудхари-Рой, он родился в Новый год, но никогда не отмечает свой день рождения. «Зачем отмечать то, что ты стал на год ближе к смерти? – спросил он меня однажды. – В конце концов, это лишь течение времени». Дедушка всё равно дарит мне подарки на день рождения, так что вряд ли он говорил серьёзно. Ему около шестидесяти, но возраст выдаёт только то, что он почти совсем седой. Выглядит дедушка намного моложе.
2. У дедушки потрясающая память – просто невероятная. С десяти лет до момента отъезда в Англию он изучал техники медитации под руководством индийского гуру. Он может запомнить абсолютно всё, и даже не забывает имена никого из тех, с кем когда-то был знаком.
3. Он родился в регионе Индии под названием Пенджаб. В 1960-е годы из-за массовых беспорядков родители отправили его в Британию. То время называют «свингующие шестидесятые», но в Уолсенде дедушка ничего такого не заметил.
4. Он жил с тётей и дядей, но они давным-давно умерли, и я не знал их.
5. Дедушка женился на бабушке Джули в 1972 году. Я точно это знаю: он сказал мне, что песня «Без тебя» в исполнении Нилссона была тогда на первом месте в чартах, и я посмотрел год в Интернете. Бабушка Джули умерла до моего рождения.
6. Родители бабушки Джули не пришли на их свадьбу. Дедушка Байрон говорит, что они были заняты, но это звучит странно. Возможно, они были расистами и не хотели, чтобы их дочь выходила за дедушку Байрона. Похоже, в 1972 году многие были расистами.
7. Дедушка не всегда ходил в жёлтых одеяниях. Он и сейчас не всегда в них. Но когда папа умер, дедушка уехал. По словам мамы, на долгие месяцы. Потом он вернулся, отпустил бороду и стал носить длинную одежду. (Борода, впрочем, вскоре исчезла – дедушка сказал мне, что она чесалась.)
8. Во время работы на фабрике в Норт-Шилдсе он написал книгу. Он набирал текст вечерами на печатной машинке – это такая старая модель компьютера без встроенной памяти. Два в одном: клавиатура и принтер – крутое устройство. Никто в Англии не стал выпускать эту книгу, поэтому её издали в Индии.
9. Он повредил правую руку в результате несчастного случая. Как ни странно, это произошло из-за фейерверков. Он устанавливал для них большую металлическую конструкцию, какой-то болт был плохо затянут, и вся эта махина рухнула ему прямо на руку. Рука с тех пор почти не двигается и выглядит странновато, вроде как она вывихнута. Дедушка получил небольшую страховую выплату и уволился с фабрики.
10. Он вложил часть своих денег в первый в регионе ресторан с тандури9 «Пряности пустыни» на побережье Кальверкота. (Ресторан всё ещё существует, но теперь им владеют бангладешцы. Дедушка Байрон однажды в шутку сказал, что теперь там готовят куда вкуснее.)
11. Он выиграл приз в конкурсе талантов на фабрике. Остальные участники выступали с песнями или рассказывали анекдоты, один парень великолепно пародировал голоса всех боссов, а вот дедушка Байрон демонстрировал трюки с памятью и выиграл! Его коллеги перетасовали колоду карт и называли их по одной, а дедушка все-все запомнил. Он сказал мне, что это была задача первого уровня сложности – значит, совсем простая.
12. У дедушки нет фотографий. Он говорит, что лучшие картинки – в его голове, а фотографировать ему просто лень.
Глава 4
В школе всё нормально.
Мисс Генри и так всегда добра ко мне, а сегодня она улыбается и объявляет всем, что у меня день рождения. На прошлой неделе я пропустил лёгкий мяч, и Фредди Стэйворд дразнил меня: он скандировал «лузер, лузер», пока мистер Спрингхэм на него не прикрикнул. Но сегодня на ланче Фредди даже поделился со мной бисквитным пудингом. Стоит ли говорить, что я проверил пудинг на наличие плевков, волос и прочих посторонних предметов. Я съел его, только убедившись, что всё чисто.
(Кстати, в первый учебный день в школе Св. Эдди я не знал там ни единого человека. Мы переехали к Стиву и Карли на летних каникулах. Мама хотела, чтобы переезд казался мне приключением, – так обычно ведут себя взрослые. Она говорила, что у нас всё будет замечательно, а я сомневался. Сказать по правде, я и сейчас сомневаюсь. Я подозреваю – хоть и не знаю точно, – что всё дело в деньгах. Мама однажды сказала, что папа оставил нас в сложном финансовом положении. Ничего плохого о папе, кроме этого, я никогда он неё не слышал.)
После ланча я сижу в маленькой нише среди верхней одежды в гардеробе – если забраться туда с ногами, меня совсем не видно. Я нашёл это место во второй учебный день в сентябре. Я ещё не знал никого в школе, но вовсе не собирался пользоваться «скамейкой дружбы»10. Тем более что мне вполне уютно среди одежды, несмотря на затхлый запах грязных резиновых сапог и кедов.
Я взял книгу о хомяках в школьной библиотеке и собираюсь её открыть. В этот момент до меня доносится голос Джолиона. Я втягиваю ноги в нишу, но слишком поздно.
– Читаешь, да? – протяжно говорит Джолион и показывает пальцем на мою книгу. Он произносит это с такой заботой, теплом и радушием, что меня бросает в дрожь. Руки предательски трясутся, а с ними и книга.
Джолион Дэнси говорит с фальшивым акцентом – что-то вроде джорди для аристократов. На каждое Рождество ему дарят новый горный велосипед. Его папа (которого он почти не видит) ведёт вечернее джаз-шоу на «Метро-радио» по выходным. Папу с натяжкой можно назвать местной знаменитостью, и Джолион часто этим хвастается.
Хуже всего то, что с ним общается Карли, хоть она и учится на класс старше. Она и сейчас стоит рядом и жуёт жвачку. Карли не то чтобы его девушка, но точно входит в его близкий круг – или очень хотела бы. Юбка Карли подтянута так высоко, что её почти не видно из-под выпущенной блузки. Кажется, что на ней только рубашка и колготки.
От Джолиона одни неприятности, он главный задира в классе. Но он никогда не попадается на этом, потому что ведёт себя вежливо. Он из тех, кто делает гадости с милой улыбкой.
– Читаешь! – повторяет Джолион. Он присел: его лицо уже вровень с моим, слишком близко, и он лицемерно ухмыляется – как крокодилы в фильмах о природе.
– Что у нас здесь, приятель? Книга? О, мне нравятся хомяки, а тебе, Карли? – Карли кивает. – Можно мне взглянуть?
Он протягивает руку, и я отдаю ему книгу. Джолион встаёт и читает название на обложке:
– «Разведение хомяков для начинающих», доктор А. Боргстрём, – он хмыкает. – Ты разводишь хомяков, да? Серьёзно, Альберт? – он усмехается и смотрит на Карли.
– Это просто о том, как за ними ухаживать.
– Ладно, я понял. Можно взять твою книгу? Разрешаешь?
Я чувствую приступ тошноты, а ведь он всего лишь убрал в карман пиджака библиотечную книгу. И тут Карли говорит:
– Оставь его, Джол. Не сегодня.
Джолион озадаченно молчит.
В этот момент мы слышим с другого конца коридора голос мистера Спрингхэма:
– Идите по левой стороне! – его тяжёлые шаги всё ближе.
Джолион возвращает мне книгу и отходит. На прощание он снова ухмыляется и подмигивает мне. Подмигивает – подумать только. Наверное, тоже считает меня лузером.
Вот какая проблема в школе: у меня здесь нет друзей. Честно говоря, проблема даже не в школе, а во всей моей жизни. Не то чтобы мне не нравились люди или людям не нравился я. Но даже когда люди ведут себя дружелюбно, они словно смотрят сквозь меня. Хорошо, что мне комфортно наедине с самим собой, иначе всё это было бы слишком грустно.
Вот, к примеру, объятия. Мне кажется, я никогда не обнимался с другом. В этом нет ничего страшного, ведь меня всё время обнимает мама, а ещё дедушка Байрон (и даже иногда Стив – это хуже, но тоже сойдёт). Но я смотрю на ребят в школе: они то и дело хлопают друг друга по спине и обнимаются. Вроде бы это весело.
В любом случае, как я уже сказал, в школе всё нормально.