Петля Сергея Нестерова

– Чего еще ждать, Петр Георгиевич? – Тщательно выговаривая слова, Нестеров поднялся. И за те секунды, пока он вставал, его лицо исказила гримаса боли и отчаяния, а голос зазвенел безудержной обидой. – Может, добавить хотите? Спасибо, не надо, мне и так хватит. Знаете, что моя Любаша в последнем письме написала? «Сереженька, дети хотят тебе сюрприз сделать – втайне от всех подарки на Новый год готовят, ждем тебя не дождемся!» А теперь что? Вот вам, миленькие деточки, подарочек от Деда Мороза! Ни папы, ни мамы на Новый год не будет. Знать бы только, какая сука мне такую свинью подложила, убил бы, честное слово… Нет, вы скажите, дорогой начальник, почему у других все, как у людей, а у меня – через жопу? Взять хоть Федьку: живет, как песню поет. Он что, в тысячу раз лучше меня, что ли? Сделает на копейку, а раздуют, точно на тыщу. И бегают, кудахчут: «Федор такая умница!»…

– Прекрати паясничать, – хриплым голосом оборвал резидент. Разъяренный, он стоял напротив Нестерова по другую сторону стола. – Сядь немедленно и возьми себя в руки. Что за истерика? Как тебе только не стыдно! Успокойся и слушай меня внимательно, если в состоянии, конечно.

Шибанов, жестом посадив Сергея, занял свое место, возвращаясь в привычный образ руководителя, которому Богом, то бишь начальством, определено наставлять на путь истинный сбившихся с правильного пути сотрудников.

– Откровенно говоря, не ожидал, что придется ТЕБЕ, – Петр Георгиевич сделал ударение на этом слове, – напоминать, где мы с тобой и чем занимаемся. И превратности твоей судьбы обсуждать я не намерен. Оставь это, пожалуйста, для своей любимой супруги, ей в плечико поплачешься. И не вздумай кому-нибудь другому, – вернее, другой, жаловаться на несправедливое московское начальство. Я ведь все равно узнаю, откручу башку и выброшу. И характеристику вдогонку такую накатаю, что с оперативной работы выгонят и в архив не возьмут. Будешь портянки считать у хозяйственников.

Нестеров наконец пришел в себя от нежданно свалившегося «счастья» и предупреждение резидента принял совершенно осознано, понимая его серьезность: Шибанов действительно мог так припечатать, что за всю оставшуюся жизнь не отмоешься.

– Слушаю вас, Петр Георгиевич.

По интонациям голоса и выражению глаз подчиненного резидент понял, что его слова все-таки достигли цели.

– Полгода – большой срок, Сергей, если им правильно распорядиться. Ты неплохо отработал четыре года, и на то, чтобы отчитаться на среднем уровне и остаться в отделе, материала хватит. Но я считаю, что для тебя этого мало. Способный, грамотный оперативник, с хорошими потенциальными возможностями должен не просто работать рядовым пахарем, а с реальными или почти реальными результатами вернуться в Москву и идти на повышение. Чтобы реализовать такой задумку, тебе не хватает одного: изменить ситуацию в разделе отчета «Работа по приобретению источников негласной информации».

Нестеров попытался что-то сказать, но Шибанов жестом остановил его.

– Не перебивай. Речь не о каких-то чудесах. Все гораздо проще. Если судьба так распорядилась и у тебя есть еще полгода, за это время необходимо самым серьезным образом поработать и сделать задел на будущее. Ты должен немедленно пересмотреть свой архив, перелопать все записи. С кем контактировал, встречался, от кого отказался и по каким причинам… Надо найди того, с кем можно возобновить отношения, кого передашь своему сменщику пусть как официальную, но обязательно перспективную связь для последующего оперативного изучения. Понимаешь?

Нестеров утвердительно кивнул. Он мысленно начал перебирать свои контакты, установленные за четыре года, а резидент будто читал его мысли.

– Не пытайся прямо здесь, не выходя из моего кабинета, найти человека, которого не смог отыскать за время всей командировки. Нет, дружок, так не получится! Чтобы добиться успеха, для начала тебе надо победить болезнь под названием «контрразведывательный синдром».

– Первый раз слышу такой диагноз…

– Ничего страшного. Некоторые вообще не хотят признавать его существование, а на самом деле, проблема, безусловно, есть. Это я говорю, как в недалеком прошлом старший оперуполномоченный контрразведки УКГБ по Хабаровскому краю. На себе испытал. Изживать чувство крайней осмотрительности и подозрительности мне пришлось долго. У нас в крови отношение к иностранцу как к объекту разработки, требующему изучения главным образом с точки зрения его принадлежности к спецслужбам. Проще говоря, первое, что невольно возникает в наших с тобой мозгах: «Какой-то он подозрительный. Может, «подстава»? Или, хуже того, кадровый сотрудник спецслужб?» Разве не так?

– Так, Петр Георгиевич. Не столь прямолинейно, конечно, но, в общем и целом…

– Сергей Владимирович, брось ты дипломатию разводить, смотри лучше в корень. Эта беда вполне объяснима: наше с тобой образование и опыт работы в контрразведке. Когда годами ловишь шпионов, такая деятельность, безусловно, накладывает определенный отпечаток на сознание и психологию, и, хочешь – не хочешь, имеет место быть так называемая «профессиональная деформация личности». Я тебе все это говорю с одной целью: чтобы ты крайне тщательно провел ревизию своих отношений с окружением из числа местных чиновников и партийных функционеров всех мастей. Наверняка найдешь интересных персонажей, которых списал, как возможных сотрудников спецслужб, хотя основания для такого шага были достаточно хлипкие. Так ты время выиграешь, не будешь тратить его на поиски новых объектов. А временной фактор сейчас играет большую роль. Понимаешь меня?

– Спасибо, Петр Георгиевич. Стараюсь понять. Не знаю, честно говоря, чем заслужил такое отношение. – В словах Нестерова звучала растерянность.

– Политесы, друг мой, – остановил его резидент, – оставь до будущих времен. Работать надо, а не ля-ля разводить. Что касается моей персоны, то ей, знаешь ли, – взглянул Шибанов на часы, – давным-давно на корт пора. Опоздаю – посол поражение засчитает… – Он встал. – Жду тебя завтра в семнадцать часов с конкретными предложениями.

Сергей пожал протянутую руку и направился к двери, и тут в спину прозвучал вопрос:

– Про сон на ходу придумал или как?

– Да нет. – Повернувшись, Нестеров грустно улыбнулся. – Сон действительно был, правда, не прошлой ночью.

Дверь с мягким щелчком закрылась. Шибанов, оставшись один, опустился на стул. Хотел посмотреть на себя в зеркало, но вспомнил, что такого предмета в интерьере его кабинета нет… Может, и к лучшему, поскольку увидел бы себя, без маски бодряка-начальника, уставшим и измотанным, постаревшим за один этот разговор на несколько лет.

«Сережа, Сережа, – думал он, складывая в сумку теннисные принадлежности. – Прекрасный парень и работник хороший. Черт знает, как так получается, но действительно все шишки на этого мишку! Ведь с самого начала допустили его расшифровку. Правда, никто в этом не признается. В семье опять же проблемы, и еще какие. Но выдержал мужик. А то, что с вербовками не пошло, не во всем его вина. Хотя как сказать,… Трудно все-таки быть судьей в подобных вопросах. Как у нас говорят, в поле работаешь один на один. Свидетелей, контролеров, наблюдателей нет. Состязательность умов и психологий. И только от тебя самого, твоей честности, непредвзятости и, по возможности, объективности зависит, какую нарисуешь картину перед Центром. Как представишь, в каком свете и красках будут отображены действия и слова человека, с которым ты общался, так, в конце концов, и будет. – В задумчивости Шибанов присел на край стола. – Пожалуйста, берем два примера. У Нестерова через одного то агент, то офицер контрразведки. Сверхбдительный товарищ Нестеров! Но кто знает, может, он прав. Зато у Феди наоборот, никаких сомнений, подозрений. Похоже, он даже не задумывается, почему все так легко и гладко получается… А мне что делать в этой ситуации? Свою голову не поставишь ни тому, ни другому. Проверочные мероприятия проводили, а толку? Качество записи отвратительное, искажения голоса, интонаций, посторонние шумы. Аппаратура – барахло… Да и не в ней дело. А выражение глаз, мимика, жесты – этого же нет. Как понять поведение человека, его реакцию на вопросы? Сложно и, скорее всего, невозможно. А раз так, то все говорит в пользу Федора. В итоге получается, что для Центра, что для меня, Гордин – молодец. На вторую вербовку материал готовит. Из Центра характеристику и предложения запросили на его поощрение. А Нестерова, бойца-молодца, хоть бы в отделе оставили – и за то спасибо… Но я его в обиду не дам, парень себя еще покажет. Может, в оставшееся время что-нибудь толковое и сотворит. Если успеет, конечно, и контрразведывательное чутье одолеет».

Шибанов, застегнув молнию на спортивной сумке, огляделся: не оставил ли чего-нибудь лишнего? – и с привычной для всех доброжелательной улыбкой вышел из кабинета.

Новогодний подарок

Каждый раз перед приездом жены Нестеров говорил себе: «Старик, нельзя все откладывать на последний момент. В квартире приберись, продуктиков подкупи, подарочек какой-нибудь сваргань. А ты что творишь, разгильдяй несчастный? Откладываешь все на последний момент и ничего не успеваешь сделать». Говорить-то говорил, а толку – что воробей накапал. Вот и этот день не стал исключением.

Орудуя в спешке веником, поскольку до выезда в аэропорт оставалось меньше часа, а сделать надо было еще вагон и маленькую тележку, Сергей решал сложную для себя задачу: что ему делать с Сушкой?

Получилось так, что сразу после отъезда Любы Нестеров заметил, как кто-то стал «хозяйничать» в квартире. То на кухне обнаружится разбившаяся посуда, то неизвестный порвет обшивку дивана, то раздербанит пакет с продуктами, и чем дальше, тем хуже. После тщательных поисков виновных в двери, ведущей на маленький балкончик, он обнаружил небольшое отверстие, через которое, как показали результаты засады, в комнату залезала приличных размеров крыса. Она-то, собака, и хозяйничала в доме. Причем делала это беспардонно, практически не стесняясь, и днем и ночью. Возмутившись, Нестеров объявил агрессору беспощадную войну с использованием отравляющих веществ, ловушек разных типов и принципов действия, метательных снарядов крупного, среднего и мелкого калибров, колюще-режущих предметов, используемых при строительстве специальных преград, и всего такого прочего. Но все попытки дать должный отпор захватчику успехом не увенчались: заслоны крыса обходила и находила другие пути проникновения на вожделенную территорию; ловушки игнорировала, а от преследований ускользала. Мало того, после каждого боевого столкновения или использования Нестеровым нового средства ее уничтожения, животное устраивало такие погромы, что мама не горюй! Полдня надо было убить для восстановления порядка в доме.

Находясь в состоянии отчаяния, Сергей случайно в журнале «Вокруг света» наткнулся на большую статью о крысах. Прочитав ее, он понял, что с существами, выживающими после атомного взрыва, способными влезть по отвесной стене, вырабатывающими иммунитет на любые яды и отравы, обладающими, по оценкам ученых, зачатками интеллекта, воевать бесполезно. Убьешь одну – появиться десять новых, злобных и беспощадных. А еще оказалось, что каждая крыса лучше всякой сторожевой собаки охраняет свою территорию, в том числе и от своих собратьев, и чужаков туда не допускает. И Нестеров решился на эксперимент. Поставил на кухне два блюдца: в одно налил молока, в другое – положил пару добрых кусков копченой колбасы и три сушки. Пришел вечером домой – в квартире порядок, только молока в блюдце на донышке, а колбасы с сушками как не бывало, съедены подчистую. Так и стал он крысу держать, как домашнее животное. И кличку ей дал: «Сушка».

Вот теперь он и размышлял, что предпринять: оставить блюдца с едой – Любаша заметит, начнутся вопросы; убрать питание – Сушка обидится и набезобразничает. И он, наконец, решился: «Лучше все-таки первый вариант. Любочке я еще могу объяснить, а с Сушкой не договоришься…»

В аэропорту всё было, как всегда: много народу, жара, несмотря на зимний период, и вяло работающие кондиционеры. Но эти обстоятельства не портили Нестерову приподнятого настроения, который в надежде увидеть свою драгоценную не замечал ничего и никого вокруг.

– Серега!

Раздавшийся голос заставил обернуться, и Нестеров увидел Ваню Лукашова с Гладышевым, которые стояли у стойки бара, потягивая апельсиновый сок со льдом.

– Ты что здесь делаешь? Встречаешь или провожаешь?

– Любаша приезжает.

– Тогда понятно твое состояние. А то смотрим: идет наш Серега сам не свой. Глаза в одну точку и шурует напропалую. Это ты, значит, в предвкушении… – Гладышев не закончил фразу, но было ясней ясного, что он имеет в виду.

– Охальник ты, Гладышев, как есть охальник! Что ты понимаешь своим грубым крестьянским умом в романтической высокой любви. – Нестеров на такие шуточки не покупался. – Сами-то что здесь ловите?

– Диппочту встречаем, наша очередь, – спокойно ответил непробиваемый Лукашов.

Мелодичным, воркующим голоском служащая аэропорта объявила о совершившим посадку самолете, и Гладышев сбросил дурацкую улыбку с лица.

– Ладно, Серый. Встречай свою единственную и неповторимую. А мы на поле погнали, дипов у трапа надо принять.

Они быстрым шагом пошли к выходу, а Нестеров остался, как ему показалось, один среди шумевшего, как растревоженный улей, аэровокзала.

Четыре года он встречал ее и провожал, – собственно, как и она его. Казалось, можно бы и привыкнуть, но… не получалось. Каждый раз он волновался. Но такого, что творилось сейчас, никогда не было – даже руки дрожали. Глядя в громадное окно, выходившее на взлетно-посадочную полосу, он вспомнил, как стал случайным свидетелем картины, запомнившейся ему навсегда.

В один из отпусков, занятый домашними делами, он шел по квартире и бросил взгляд в гостиную, где на ковре играли Олег с Оленькой. Что его остановило, до сих пор не понимает. Сами для себя они разыгрывали целый спектакль. Оленька была мамой, а Олежка, естественно, отцом. Перед ними, прислонившись спинами к коробкам с машинками и кубиками, сидели игрушечные мальчик и девочка. Олег, засунув руки в карманы, расхаживал по воображаемой комнате и успокаивал хнычащую и причитающую Оленьку. А та, в свою очередь, уговаривала «детей»: «Милые мои, любимые. Не плачьте. Мы скоро опять к вам приедем». И его осенило: «Это же наши сборы перед окончанием отпуска!» А когда Олежик, по-детски грассируя, сказал Ольге, что время пролетит быстро, как «одно мгновение, и ты не заметишь, как мы опять вернемся», у него отпали всякие сомнения – именно так, слово в слово, он всегда успокаивал Любу.

Сергей, проскользнув незамеченным в кухню, рухнул на табуретку. Перехватило горло, до скрежета свело зубы: «Ребятки мои золотые! Простите меня, ради бога! И что ж это за жизнь такая проклятая!» Любе он ничего не рассказал, у нее и без того переживаний хватало, но зарубка на сердце осталась…

Погрузившись в воспоминания, Сергей не заметил, как стали выходить первые пассажиры долгожданного рейса. Когда он, наконец, вернулся к реальности и повернул голову, то среди снующих людей и тележек с чемоданами да свертками увидел стоящую посреди зала Любу. Она была маленькой, беззащитной и одинокой, растерянно улыбалась, губы начинали дрожать в тщетной попытке сдержать набегающие от обиды слезы – ее никто не встречал!

Нестеров не заметил, как пролетел дюжину метров, отделявшие их друг от друга, сбив интеллигентного вида иностранца с кейсом в руке и опрокинув пару чемоданов. Он подхватил легкую, как перышко, Любу на руки, закружил в безумном танце, осыпая поцелуями руки, щеки в слезах, огромные зеленые глаза, и только слышал несусветный лепет: «Ты что, меня не ждешь, что ли? Ты разлюбил меня, да? Ты, наверное, даже не соскучился?»

На фоне этой пасторальной картинки резким диссонансом прозвучал приведший их в сознание голос толстого, красного, потного мужика с двумя чемоданами: «Вы бы, молодые люди, отошли в сторонку и целовались там, а то весь проход загородили».

Пока ехали домой, Люба рассказывала, как, получив его письмо и поговорив с Рогожиным, поняла, что дело серьезное, а значит действовать надо незамедлительно. Собрав детей и Сережину маму, она стала объяснять им сложившуюся ситуацию, но, к счастью, обошлось все без лишних слов и ненужных эмоций. Оленька не стала строить никаких трагедий, видимо, привыкнув к постоянным приездам-отъездам родителей. Олег, как человек взрослый – все-таки ученик второго класса – проникся серьезностью сложившегося положения и пошел собирать отцу новогодние подарки. Сережина мама, правда, немного всплакнула, но тоже быстро поняла, что деваться особенно некуда. Любины родители восприняли все как должное, даже с радостью заявили, что теперь Новый год будут встречать все вместе.

По дороге заодно выяснили, почему толстый красномордый мужик в аэропорту назвал их молодыми людьми: Любаша похудела за время московских мотаний до сорока пяти килограммов, а Сергей вернулся к весу десятилетней давности – семьдесят три. В сочетании с тем, как они целовались без оглядки на все и вся, они, вероятно, и впрямь производили впечатление молодых.

– Ты только худеешь как-то избирательно, местами, – пошутил Нестеров. – Грудь, по-моему, только больше стала.

– Знаешь что, – парировала, зардевшись, Люба. – У тебя тоже в некоторых местах, как я почувствовала, не убавилось.

Чтобы уйти от стесняющей темы, она начала рассказывать последние новости про детей.

– Не стала тебе писать, думала, сделаю сюрприз, когда увидимся… – Люба, выдержав паузу, торжественно провозгласила: – Оленьку приняли в школу на подготовительное отделение.

– Да ты что? – От приятной неожиданности, потеряв бдительность, Нестеров не успел крутануть рулем и влетел правым колесом в яму. – Там же экзамены надо сдавать! Это Олега приняли по результатам собеседования, потому что от моих ребят звонок был… И потом: одно дело наш мальчик, ума палата, другое – Оленька. Это же солнышко, аленький цветочек…

– Прошлый год помнишь? – Люба повернулась вполоборота. – Как перед отъездом я просила Олега, чтобы он подготовил Оленьку к школе. Как говорила ему, что он – единственная наша надежда, что бабушки с дедушкой здесь не помощники… Помнишь?

– Конечно.

– Так вот. Надо знать нашего сына. Раз ему поручили, он сделает все, что возможно, и даже больше. Мы в этот день приехали втроем в школу. Я вся на нервах, Олег переживает, только наша девочка песенки поет. Поднялись на третий этаж, и как только Оленька пошла к комиссии на этот экзамен-собеседование, я с Олегом чуточку приоткрыла дверь, и за всем, что происходило, мы подглядывали в щелочку. Преподаватели, сидевшие за столом, задавали ей всякие вопросы: «Что такое вишня?» – «Ягода», «А помидор?» – «Овощ». Вроде, все нормально, мы немного успокоились. И тут завуч спрашивает: «А бегемот?» Оля делает «страшное» лицо и говорит: «Мя-я-со!» Ты понимаешь, для нашего солнышка все эти вопросы, тети серьезные – просто игра. Члены комиссии начали переглядываться, шептаться. Ну, думаю, засыпалась наша девочка, не примут ее в школу! Олег белый весь, губу закусил, но чего-то ждет… И тут директор школы – председатель комиссии говорит: «Девочка, а с тобой кто-нибудь занимался, готовил к школе? Родители, бабушка с дедушкой?» Наша Оля, глядя на нее ясными глазами, отвечает: «Со мной братик занимался, Олег Нестеров. Он тут у вас учится». «Как же, как же. Олега мы хорошо знаем. Брат у тебя отличник. Скажи, ты можешь нам прочитать какое-нибудь стихотворение или басню?» Оленька кивает и говорит: «Я прочту вам письмо Владимира Ильича Ленина к Надежде Константиновне Крупской»… Сережа! Немая сцена: учителей как парализовало, а наш ребенок спокойно, не обращая ни на кого внимания, начинает: «Дорогая Надюшка! От Молотова вчера узнал, что приступ болезни сердца у тебя все же был. Значит, ты работаешь не в меру…» И дальше в том же духе. Причем, читала с выражением, как художественное произведение! И что им было делать, если ребенок читает наизусть письмо вождя пролетарской революции и создателя нашего государства к своей любимой жене? Приняли, конечно, нашу девочку!

– Люба, откуда? Этого быть не может! Оленька и письмо Ленина к Крупской?! Разыгрываешь меня, да?

– Если бы. Смотрю на Олега, у меня в глазах те же вопросы, что и у тебя, а он с гордостью говорит: «Ты же поручила мне с ней заниматься, вот мы и учили – по одной строчке в неделю. В конце концов, она вызубрила все наизусть, потом я еще выражение ей ставил. Мам, ты представить не можешь, я так боялся, что ее не спросят про стихотворение».

– А почему Ленин? Почему не Крылов или Пушкин?

– Их все читают, а тут нужен был, как сказал Олег, беспроигрышный вариант.

Люба, поцеловав Нестерова в щеку, прижалась к его плечу. Счастливая, с тихой радостью прошептала:

– Вот какие у нас с тобой дети.

На подъеме чувств он влетел на джипе во двор. Невеликий багаж помогли занести на второй этаж соседи, и Любаша, пока ставили вещи в гостиной, первым делом прошла на кухню.

– Это что такое? – донеслось до Нестерова, возившегося с чемоданами. Он сразу понял, что имелось в виду, и, не отрываясь от своего занятия, рассказал историю своих взаимоотношений с Сушкой. Заканчивая красочное повествование, Нестеров появился на кухне и со всей серьезностью заявил:

– Ты зря беспокоишься. Две женщины на одной кухне все равно не уживутся. Так что Сушка как пришла после твоего отъезда, так и уйдет с твоим приездом. И потом я с ней, можно сказать, жил.

Он подходил все ближе и ближе.

– Не как с женщиной, конечно. Сама понимаешь, у нас все сложнее…

Сергей обнял жену и почувствовал, как дрожь пробежала по телу. Люба обвила его шею руками и, уже не пытаясь предотвратить то, что захватило их волной, чего они ждали так долго, прошептала, как во сне:

– Сумасшедший. Тебе же на работу…

Конечно, ни в торгпредство, ни в посольство он в тот день не попал. Собственно, никто в претензиях и не был; все знали, что к Нестерову приехала жена. Ко всему прочему, через два дня наступал Новый год и нескончаемой чередой шли протокольные мероприятия, так что руководству было не до него.

Отмечали праздник всегда по одному и тому же сценарию, и этот Новый год не стал исключением.

В двенадцать по-местному торгпредские дружно сдвинули бокалы с шампанским, слегка закусили; в половину первого пожаловал посол с супругой. Сказал необходимые, отрепетированные слова, чокнулся с торгпредом и замом и пригубил шампанского. Жена посла, как и все последние три года, всплеснув руками, воскликнула: «Ну, что же мы так сидим? Это же Новый год, самый веселый праздник! Сережа, Люба, спойте нам хорошую, прекрасную новогоднюю песню!» И Нестеровы, не изменяя трехлетним традициям, под гитару спели Визбора «Лыжи у печки стоят». Посол уехал, и с ним ушла официальная часть. А раз так – народ раскрепостился и пошел гулять по-настоящему. Салатики, водочка, рыбка, винцо, фруктики, шампанское – все по полной программе и в одну корзину. Как Дед Мороз заказывал, да еще с танцами, плясками. Веселье разливалось рекой и становилось ясно, что до встречи Нового года по московскому времени доживут единицы.

– Любань, может, рванем к геологам? – Нестерову, обычно спокойно воспринимавшему особенности торгпредского коллектива, в этот раз по неведомым причинам захотелось вырваться.

– Ты сам как, в порядке?

– Не беспокойся. Думаю, нашего отсутствия никто и не заметит, а заметят, тоже не беда. Всем не угодишь.

– Ладно, давай. Только домой на секундочку заскочим.

Ночной город стоял пустой и Сергей, заскочив домой на три минуты, срезая углы, по прямой, рванул через дамбу. Вскоре они были у геологов, вместе с другими спецами шумно и весело отмечавшими Новый год в небольшом местном ресторанчике. Гремела музыка, народ отрывался в твисте. Мужчины и дамы, вне зависимости от комплекции, возраста и туалетов, навыков и умения, отчаянно полировали ногами пол.

Сергей, взяв Любу за руку, думал проскочить незаметно к столику начальника экспедиции, но не удалось.

Громовой голос, перекрывая звуки музыки, возопил:

– Друзья! К нам прибыл Дед Мороз со Снегурочкой! Сергей Нестеров и его Любовь!

Кто-то захлопал, кто-то крикнул: «Ура!» Возникла суета и неразбериха, в результате которой озвученный представитель торгпредства оказался на сцене с рюмкой водки в одной руке и микрофоном в другой. Любаша исчезла, и он остался один перед прилично выпившей компанией, абсолютно не расположенной слушать всякие тосты и речи. Можно было, конечно, смыться по-тихому, но, с другой стороны, уйти просто так, не сказав ни слова, нельзя – лицо потеряешь, как говорят на Востоке.

Он воткнул микрофон в стойку, поставил рюмку на пианино и взял гитару, которая, на счастье, стояла здесь же. Как только прозвучал первый аккорд, шум в зале поубавился и Нестеров запел песню, написанную им совсем недавно:

 
Вот уже годы я не был в России.
Дни чередой незаметно идут.
Только закрою глаза – и мгновенно
Мысли из детства бегут и бегут:
 
 
Низенький домик, подсолнух у хаты,
Мать на крылечке да старый отец.
Где же вы, где же, родные березы,
Душистое поле – приволье сердец?
 

Незамысловатые слова и простенькая мелодия в ритме старого вальса были так созвучны настроению вечера, что стихли голоса, прекратился перезвон рюмок и бокалов, стук вилок и ножей. Когда отзвучала последняя струна, мгновение держалась тишина, потом люди встали, закричали, захлопали в ладоши, находясь в полном восторге и считая песню по-настоящему своей.

Сергей взял рюмку и подошел к микрофону.

– Друзья мои! Дорогие люди! Давайте выпьем за Родину, которая у каждого из нас своя и которая для всех нас едина. За наших близких и самых родных: за стариков-родителей, детей любимых, братьев и сестер. За всех, кто любит нас и ждет!

Как волной подняло народ, зазвенела посуда, и Нестеров первым лихо опрокинул рюмку, вместо закуски втянув ноздрями воздух.

Из ниоткуда появилась Люба, протянула руку, и он сошел со сцены.

– Молодец, Сережка! Очень хорошо. Это твоя новая песня? Когда ты только все успеваешь?

– Да почти сразу, как Георгич приговор на продление объявил. Через пару ночей в тоске и горе сотворил. Понравилось?

– Очень. Ты – просто молодчинка!

Не успел Нестеров осмотреть зал в поисках знакомых лиц, как справа от себя услышал знакомый мужской баритон.

– Сергей Владимирович, дорогой! – Это был начальник экспедиции Крапивин. Обнялись, как водится. – Давайте к нам, давно ждем вас.

– С Новым годом, Калиныч! А с чего ожидания? Я ведь обещаний не давал, – с улыбкой отреагировал Нестеров.

– Знаю. Но я почему-то ждал…

Они подошли к столику, накрытому на четверых, на котором действительно чистыми и нетронутыми стояли два прибора. Навстречу поднялась жена Крапивина – Анастасия, женщина настоящей русской красоты, сумевшая сохранить ее, несмотря на возраст и испытания кочевой жизни. Как-никак, а за пятнадцать лет исколесили и исходили пол-Сибири и столько же Средней Азии!

– Настасья Константиновна, с Новым годом! Здоровья, счастья, любви и радости. Все в огромном количестве и постоянном регламенте! – Нестеров, наклонившись, поцеловал ей руку.

– Сергей Владимирович! – Не привыкшая к такому обращению, Крапивина зарделась от смущения и повернулась к Любе. – Где только берут таких мужчин? С Новым годом, милая Любочка! Дорогая моя, какая же вы красивая! По глазам вижу, что еще и счастливая. Похудели, но вам только к лицу…

– Хватит обниматься-целоваться… – Крапивин терпеть не мог пустых времяпровождений. – Сергей Владимирович, Люба, садитесь, пожалуйста, сейчас я вас удивлю.

Из-под стола он достал здоровенную бутыль с непонятным содержимым.

– Глядите, ребята из Вьетнама прислали. Настоечка будь здоров, двенадцать змей, одна другой краше… Э-э-х! – Он крутанул бутылью так, что гады в ней зашевелились, как живые.

От испуга Люба чуть со стула не упала, а Нестеров с отвращением отшатнулся.

– Ну тебя в баню, Калиныч! Отравить нас хочешь?

– Положим, с ума я еще не сошел, чтоб номенклатурных работников гробить. Мне в подвалы Лубянки еще рановато. Продукт проверенный, на себе испытал, градусов пятьдесят точно будет. Пьешь ее, а она, зараза, прямо в кровь течет, очень от витаминов помогает! – С прибауткой он наполнил рюмки.

Люба от предложенного «деликатеса» наотрез отказалась, а Нестерову деваться было некуда. Рванули по первой, закусив присланными из Союза к празднику селедочкой и черным «Бородинским». Змеиная настойка пошла хорошо, не в кровь, конечно, а в голову, и прилично врезала по мозгам. Крапивин, не тормозя, налил по второй. Только взялись за рюмки, как тут же были атакованы оживленно воркующими до этого и ничего не замечающими женами.

– Так, мужчины, давайте полегче! Такими темпами вы уже через полчаса нам весь праздник испортите.

Пришлось, сбросив обороты, налечь на закуску, а в это время, спросив, как положено, разрешение, кто-то из геологов, мужчин решительных и смелых, пригласил Любу на танец. Калиныч и Сергей встрепенулись.

Понимая, что мужья постараются наверстать упущенное, жена Крапивина решила хоть на время разрушить сложившийся и «спившийся» тандем.

– Что это такое, в конце концов?! Другие танцуют, а я что, хуже всех? Сергей Владимирович, в конце концов, сделайте женщине приятное, вы же можете, мне рассказывали! – И, чтобы определить направление своих желаний и исключить всякое превратное толкование, закончила свою мысль: – Пригласите, черт возьми, даму на танец!

Отказывать женщинам Нестеров не умел, тем более что звучало знойное аргентинское танго, а этот танец был его коронкой. Он, взяв ее за руку, повел на танцпол. В центре зала одним движением Нестеров заставил даму сделать оборот, в завершении которого она оказалась в крепких объятиях опытного танцора. И не только. О-о, Анастасия вмиг почувствовала всей своей женской натурой, с каким мужчиной имеет дело. Откуда-то из небытия возникли, казалось бы, совсем забытые движения. Ах, как она танцевала в молодости! В родном Ставрополе ей не было равных… А Нестеров был в ударе и вел партнершу широко, с поворотами, неожиданными паузами в движении. Но… всему, а самому прекрасному в первую очередь, наступает конец. Раздались заключительные аккорды и с ними аплодисменты, которыми наградили танцоров. Поддерживая под локоть, Сергей повел сверкающую глазами, возбужденную Анастасию Константиновну к столу. Придвигая стул даме, он неожиданно для себя услышал:

– С Новым годом, Сергей Владимирович! С новым счастьем!

Обернувшись, Нестеров увидел стоящую перед ним застенчиво улыбающуюся Тамару Кравченко, второй год работающую в экспедиции. Злые языки говорили, что девушка-красавица, пользуясь чьим-то покровительством, сбежала за границу то ли от несчастной любви, то ли от ревнивого поклонника.