Семейное дело
За час с лишним, пока ехали на перекладных из Отрадного в Ясенево, переговорили о многом, и все равно что-то оставалось недосказанным. Несколько раз в течение дня, когда ходили курить и обедать, возвращались к наболевшим для Игнатьева вопросам. Главная проблема – сын. Ради малыша он готов был простить жену, ее измену и подлость. После мучительных размышлений, колебаний и сомнений, уже в конце рабочего дня, Игнатьев решился рассказать все родителям, может, и помогут чем-то старики, но в первую очередь надо будет встретиться с Ириной и обсудить, как жить дальше.
Работа накрыла Нестерова, как лавина. Он с головой ушел в изучение переданных ему материалов, и то, чем занимались они в резидентуре, представилось совершенно в другом свете. Оказалось, что за повседневной суетой и мельканием, тысячью обязанностей, когда работаешь на два фронта – и на «крышу», и на разведку, теряются, остаются без внимания многие мелочи, детали и детальки, из которых как раз и складывается полная, без изъянов, картина. И только здесь, в Центре, в тишине кабинета, где у тебя под руками весь материал, можно проанализировать, как вел и ведет себя источник информации с момента знакомства и до настоящего времени, меняется ли характер, объем и содержание предоставленных им сведений. Есть ли у нашего «друга» дополнительные возможности по получению интересующей информации и что осталось вне поля зрения оперработника и еще многое-многое другое. Получалось, что куратор в Центре и разведчик за рубежом связаны невидимой, незримой нитью и становятся взаимозависимыми: чем полнее и достовернее отчеты о встречах с иностранцем, тем грамотнее и полезнее могут быть рекомендации по развитию отношений с объектом заинтересованности.
Дни не шли – летели. Нестеров и Игнатьев мимолетом встречались в курилке, столовой, на оперативках, и каждый раз Николай прятал глаза и избегал общения один на один. Но все имеет свое начало и свой конец. В самый неподходящий момент, когда на Нестерове висело тридцать три поручения руководства со сроком исполнения вчера, а у стола сидел очередной молодой сотрудник с просьбой помочь правильно сформулировать на бумаге его собственные мысли, в кабинете появился Игнатьев.
– Сергей, можно тебя… – Вид у Николая был не из лучших: растерянный, под правым глазом жилка дергается – SOS, одним словом.
Деваться некуда. В одну секунду Нестеров завершил работу с молодым и вяло соображающим работником, сунул стопкой в сейф необработанные документы с резолюциями высоких начальников и вышел в коридор.
– Пойдем, покурим, а? – просящим голосом предложил Игнатьев.
– Пошли! – обреченно согласился Сергей, поскольку вышел из этой самой курилки пять минут назад. – Ну, что у тебя…
– Плохо дело, Владимирыч! – Коля вытряхнул сигарету из пачки, прикурил, пальцы подрагивали.
– Давай с самого начала, и поспокойней…
– Понимаешь, я, как обещал, рассказал все родителям. Мать, конечно, в слезы, отец совсем хмурый стал. Пошли к сватам, хотели поговорить: может, все назад сложится, не оставлять же Витьку без отца. Пришли, сели в доме чай пить, а те, оказывается, уже в курсе, сами хотели к моим идти. Только у них все наоборот. Оказывается, это я загулял, пьянствовать стал, несколько раз дома не ночевал, женщины у меня появились, вот у Ирки терпение и лопнуло – что есть отец у Витьки, что нет его. Да и кому такой папаша нужен!? Мои старики им одно, а они свое гнут – не собьешь. Так ни о чем и не договорились, поругались только…
На лестничную площадку вышли знакомые мужики из другого отдела, но, заметив их сосредоточенные лица, подходить не стали, ограничились кивком головы и дежурной улыбкой.
– Стал звонить Ирке, чтобы договориться, встретиться. На работе не соединяют, спрашивают: кто звонит? Назовусь, говорят: подойти не может, занята. Домой звоню, голос мой услышит и сразу трубку бросает. В выходные приезжал, дверь не открывает. Я с работы несколько раз отпрашивался, у больницы ее встречал, у дома, но не попадал, не получалось. Вчера, наконец, поговорили, – Николай тяжело, будто сердце рвалось на куски, вздохнул. – Оказывается, я ей всю жизнь сломал. Никогда она меня не любила и вышла, потому что забеременела, а аборт делать не хотела, вроде как патология у нее. – Игнатьев посмотрел Нестерову в глаза и, едва сдерживаясь, шепотом выкрикнул: – Врет она все, Владимирыч! Мне же подружка ее, Ленка, свидетельница со свадьбы, на прошлой неделе говорила, что она еще до меня аборт делала, – на лбу Николая выступили бисеринки пота. – Да Бог с ней, с Иркой! Сам во всем виноват. Здесь в другом дело… – Он прикурил сигарету от сигареты. – Ирина говорит, что теперь, наконец, встретила человека, которого по-настоящему полюбила, а меня она презирает. Сказала, что я и не мужик вовсе, а, так, слюнтяй, размазня, – голос дрогнул, но он справился с собой. – Сама все решила: сколько денег давать на Витьку, когда с ним видеться. Разводиться не хочет, не время, говорит. И чтоб тихо сидел, не рыпался, а то она про меня такое расскажет… – Игнатьев горько, кривя губы улыбнулся. – Хотел еще утром тебе все рассказать, несколько раз заглядывал, ты все время занят был. А сейчас вызывает меня Фомкин, пару вопросов задал для проформы и говорит: «Николай! У руководства отдела есть мнение: направить тебя в длительную зарубежную командировку под дипломатическим прикрытием. Я бы, конечно, повременил. Но начальству видней. Так что иди, готовь план подготовки». Я, обалдевший, молча встал и вышел. Что теперь делать, Владимирыч? Может, мне с Иркой еще раз переговорить, а? А вдруг она согласится и поедет со мной, заграница все-таки… – Игнатьев умоляющими глазами смотрел на Нестерова, будто тот одним движением руки мог разрешить все его жизненные проблемы.
Сергей не на шутку задумался. С одной стороны, конечно, понятно Колино желание сохранить семью, но кто знает, как там может все развернутся? А если эта проститутка по призванию закрутит роман, а в качестве партнера ей подставят «нужного» человека? Да контрразведка только и ждет, где бы найти слабое место. А оно вот вам! На блюдечке с синей каемочкой! А, с другой стороны, вдруг все пойдет так, как Игнатьев мечтает, и жизнь у них наладится?
– Николаш, ты извини, – Нестерову надо было взять тайм-аут. – Я сейчас не готов к ответу. Давай до вечера…
И каждый в своих мыслях они разошлись по рабочим местам. Нестеров, хоть и занят был выше крыши, но Колина ситуация его не отпускала, крутилась в голове, как заезженная пластинка. Он все больше и больше утверждался в мысли, что отправить Игнатьевых за рубеж, надеясь, что все обойдется, абсолютная авантюра, чреватая непредсказуемыми последствиями. Вечером, после работы, они остались в отделе и Сергей, не стесняясь в выражениях, сказал все, что думает об Ирине и ее родителях, вставших на защиту поруганной чести своей дочери, потом, немного смягчая, жалея, о самом Игнатьеве. А в конце тяжелого во всех отношениях разговора Нестеров убедил его, чтобы завтра же рапорт о сложившейся в семье ситуации лег на стол руководства.
Бумагу Николай подал, как положено, непосредственному начальнику – Фомкину. Тот стал читать документ и от неожиданности утратил контроль над собой. Недоумение, немного огорчения, чуть больше злости и, наконец, безграничное злорадство – в таком порядке, сменяя друг друга, на лице Александра Петровича читалось непонятное для чужого человека смешение охвативших его эмоций.
– Что ж вчера-то промолчал? – изменив своей привычке и посмотрев прямо в глаза, с издевкой спросил он Игнатьева. – Хотя, что ты можешь сказать? Лично мне с тобой все ясно. То-то, смотрю, вы с Нестеровым весь день хороводы водили. Ладно, рапорт сегодня доложу руководству. Петр Георгиевич в командировке, так что, напрямую – начальнику отдела. Дальше порядок знаешь, не первый день в системе: назначат комиссию, понадобишься, вызовут.
Служебно-партийное расследование организовали быстро. В тот же день определили персональный состав комиссии, председателем назначили Александра Васильевича Якушкина, заместителя секретаря партбюро, старого, в прямом и переносном смысле слова, чекиста. В отделе за глаза его звали отец Александр. Никто не знал, откуда появилось это прозвище, легенды ходили разные, но в облике, манере поведения абсолютно седого, много повидавшего и испытавшего мужчины, в возрасте за шестьдесят с гаком, иногда проглядывали затертые, но все же различимые черты священнослужителя русской православной церкви. Честности Александр Васильевич был кристальной, и это давало надежду, что персональное дело коммуниста Игнатьева рассмотрят неформально и, по возможности, объективно.
Прошло недели полторы. После обеда Сергей спустился в буфет на нижнем этаже выпить кофейку и в небольшой очереди из трех человек оказался за отцом Александром, большим любителем, несмотря на возраст, крепчайшего ароматного напитка. Естественно, что и за столиком они оказались вместе, к тому же вдвоем, и Нестеров понял: другого такого шанса не представится.
– Александр Васильевич, простите за наглость! Не скажете: как там с Игнатьевым? – спросил Сергей напрямую, играя под простачка.
Якушкин недовольно сдвинул густые седые брови и взглядом будто пронзил, до сердца достал Нестерова.
– А ты давно его знаешь?
– Порядочно, еще когда он в Высшей школе учился. Я ему и рекомендацию к нам давал…
– Тогда понятно. – Отец Александр говорил неторопливо, протяжно, иногда чуть округляя на вологодский манер букву «о». – И как он тебе?
– Хороший парень. Честный, открытый и глубоко порядочный. Хотя, может, чрезмерно мягкий по характеру.
Якушкин бросил быстрый взгляд на Нестерова и отхлебнул кофейку.
– Хорошее человеческое определение и редкое по нынешним временам, – сказал он и тяжело вздохнул. – Кому сейчас, спрашивается, глубоко порядочные нужны? На день наступающий больше требуются энергичные, нахрапистые, умеющие говорить, а не делать, и забывшие откуда пришли, но хорошо знающие куда и зачем идут. – Александр Васильевич с горечью и сожалением посмотрел на Нестерова. – А дела у Игнатьева – полная дрянь! С женой и ее родителями Фомкин беседовал и, если верить справке, что он вчера представил, Николая вашего за сто первый километр за аморальный образ поведения надо сослать, а не то, что в органах, тем более в разведке оставлять. А парня жалко, хороший, по-моему, мальчишка… – Отец Александр спрятал глаза за густыми бровями и сказал раздумчиво, вроде как про себя: – Конечно, если б местные занялись, подсветили эту, с позволения сказать, барышню, мы бы, может, и другую картинку имели…
– Александр Васильевич, – загорелся Сергей. – Подключите меня, прошу вас. Я через московское управление свяжусь с мужиками, переговорю…
Разговор прервали трое сотрудников, недавно работающие в отделе, бесцеремонно, без приглашения, занявшие большую часть столика. Один из них – небольшого роста, лет тридцати, плотный, с брюшком и ранней лысиной на макушке – кипел от возмущения, как чайник на плите:
– Вы представляете, – возбужденно говорил он, продолжая начатый ранее разговор, – они делают вид, что не понимают, о чем идет речь. Втолковываю, как людям: «Простите, когда меня в органы приглашали, мы все оговаривали заранее: должность, зарплата, сроки предоставления жилья. Я же по партийному набору иду, мне положено. С должностью и званием, ничего не могу сказать, не обманули – майора и помощника начальника отдела сразу дали. А квартира где? Мы уже год, как из Ростова приехали, а до сих пор в однокомнатной ютимся. А нам, как никак, трехкомнатная положена, дочери скоро пять лет будет». Когда, говорю, квартиру дадите? А у них только отговорки: «Знаете, дом еще не готов. Может, к концу года что-то будет». – Он саркастически усмехнулся. – За ребенка меня держат, честное слово! Можно подумать, в КГБ единственный дом строится. Поставьте меня в другую очередь. Я же по партийному набору пришел, мне положено. Правильно, Александр Васильевич?
Весь монолог Якушкин слушал, не отрывая глаз от кофейной чашки, и поднял голову, услышав обращенный к нему вопрос.
– Сколько живу на свете, – начал он, не торопясь, словно рассказывая сказку, – не перестаю удивляться: как велика и необъятна наша матушка Россия. Много в ней больших городов и малых, поселков и деревень. Есть и совсем уж особенный, ни на что не похожий край, вернее область, Замудония называется. И живут там, естественно, сплошные замудонцы. Вот ты и будешь самый замудонистый из замудонцев! – Мало обращая внимания на окружающих, он так грохнул кулаком по столу, что чашки подскочили. – По партийному набору, говоришь? – Не стесняясь, в полный голос задал свой вопрос отец Александр. – А я в сорок втором по какому набору в органы пришел? Квартиру тебе дай! Да у нас кадровые сотрудники с выслугой по двадцать лет сколько годков в очереди стоят, не знаешь? То-то и оно. Да ты и знать-то ничего не хочешь, тебе только свое, незаработанное, давай. Одно тебе звание – замудонец! И засунь свой язык знаешь куда? Еще что-нибудь такое услышу, вопрос о твоем пребывании в органах на партбюро поставлю и дальше в партком продвину!
Александр Васильевич повернулся к Нестерову:
– Пойдем, Сергей, отсюда! Что-то меня тошнить начинает…
Они вышли на внутренний двор к фонтану и, не сговариваясь, остановились – слишком резким был переход из полумрака буфета на яркое, слепящее солнце. Нестеров повернул голову, хотел что-то спросить отца Александра и осекся. Ему показалось, конечно же, показалось, что маленькая слезинка скатилась из уголка глаза и утонула в глубоких морщинах его немолодого лица. Огибая фонтан, они, молча, шли к центральному подъезду, и Нестеров вспомнил контрразведку. Как на должность заместителя начальника отдела после годичных курсов руководящего состава сразу подполковником к ним пришел то ли второй, то ли третий бывший секретарь обкома партии. В первый же день принесли партнаборцу почту. Нестеров тогда находился на докладе в его кабинете и своими ушами слышал, как тот, увидев на своем столе стопку документов высотой сантиметров тридцать, испуганно заверещал: «Вы что эти бумаги несколько дней копили? Безобразие какое-то! Никогда больше такого не делайте, докладывайте почту сразу!». На что секретарша, Галина Владимировна, повидавшая за свою жизнь ни одного начальника, невозмутимо ответила: «Это первая почта, утренняя. Еще будет вечерняя». Год его терпели, не знали, куда деть, а потом повысили до начальника отдела, дали полковника и направили помощником по безопасности к какому-то министру союзного значения, бумажки подносить. А ведь до звания «полковник» и должности «начальник отдела» нормальному, способному, боевому офицеру лет двадцать, не меньше, доблестно служить надо. В разведке, видимо, тоже не лучше. Взять хоть этого губошлепа. Был инструктором горкома комсомола, три года отучился в разведшколе, и теперь, пожалуйста, майор, помощник начальника отдела. А Нестеров шел к этим регалиям от выпуска из Высшей школы и до сегодняшнего дня без малого двенадцать лет…
– Сергей! – Голос отца Александра вернул его к действительности. – Если не передумал, подключайся. Расследование по Игнатьеву не закончено, в резерве есть две недели. Дело я попридержу. К Фомкину не ходи. Все вопросы решай через Шибанова. Я с ним переговорю. – Якушкин говорил отрывисто, рублеными фразами. – А на дерьмо внимания не обращай. Этого добра везде хватает.
– Есть, товарищ полковник! – сообразуясь с обстановкой, не повышая голоса, откликнулся Нестеров.
На что отец Александр, чуть улыбнувшись, с грустной иронией заметил:
– Ну, ну, еще под козырек отдай! Ты лучше не тяни. Иди сразу к Шибанову, согласуй с ним, что делать будешь, а я ему сейчас позвоню.
Нельзя сказать, что Петр Георгиевич очень обрадовался такому развитию событий – Игнатьева, честно говоря, он уже списал. На его памяти, тех, кому удавалось выйти живым после разбора персонального дела по пальцам одной руки можно пересчитать. Да и те, не чета Игнатьеву, люди непростые, с поддержкой. Так что, считай, Коля-Николай – ломоть отрезанный, и где будет в недалеком и тем более далеком будущем, трудно сказать. А жизнь, она же работа, на месте не стоит – дальше двигаться надо. И тут, совершенно некстати, вылезает Нестеров и тормозит давно отлаженный процесс. Хорошо, конечно, если сохранит Николая для службы, работник-то Игнатьев в перспективе будет неплохой, но это вряд ли – чудес на свете не бывает. Хотя, чем черт не шутит…
– Моя помощь нужна? – отстраненно спросил Шибанов, выслушав Сергея.
– Закройте от Фомкина мои выезды в город…
– Это не проблема. Ты выполняешь поручение руководства отдела. Еще что?
– Пока все. Если что-то возникнет…
– Тогда давай, действуй! – Энтузиазма в голосе начальника не прослушивалось. – Успеха тебе в этом безнадежном, по-моему, мероприятии, – и он задал вопрос, который считал нужным и важным для понимания текущей ситуации самим исполнителем творческого замысла: – Ты хоть представляешь, какие материалы, именно материалы, а не сплетни нашего двора, должен получить, чтобы перебить справку Фомкина, своего непосредственного начальника?
– Да нет, Петр Георгиевич… – растерянно промямлил Нестеров, который не задумываясь, из лучших побуждений ввязался в расследование по Игнатьеву.
– Я так и предполагал, – констатировал Шибанов. – Учти, пионер ты наш, тимуровец: назад хода нет. – И с иронией, переходящей в издевку, изрек: – Иди, дорогой товарищ! Работай! Барабан тебе на шею, флаг в руки и вперед!
Получив напутствие любимого руководителя, Нестеров начал свои изыскания. Действовать надо было тонко, без официоза, никаких запросов и писем, только на личных связях. На поиски неформальных, надежных выходов на Первомайский районный отдел КГБ, на территории которого находилась больница, где трудилась Колина супруга, понадобилось не день и не два. Наконец все сложилось, и в обозначенное время Сергей с заместителем начальника райотдела оказался за столиком в кафе на Сиреневом бульваре. Под хорошую закуску в разговоре выяснилось, что Толя Лебедев, так звали собеседника Нестерова, прекрасно знает его первого начальника и друга – Позднякова из Управления контрразведки. Это, в конце концов, и оказалось определяющим в желании помочь Сергею в явно непростом деле. Еще сыграли личные мотивы: жена ушла от него к другому, с четким распорядком рабочего времени и непьющему, потому и развелись, хорошо хоть детей не было. Но все равно, развод есть развод, так что последние десять лет Анатолий Александрович карьеру строит исключительно в рамках Управления КГБ СССР по городу Москве и Московской области.
Три дня прошли для Нестерова в томительном ожидании, на четвертый – по оперсвязи позвонил наконец-то Лебедев и, поздоровавшись, коротко спросил: «Сегодня в восемь, там же, сможешь?». Получив утвердительный ответ, ничего не объясняя, повесил трубку, оставив Сергея в раздумье: почему хоть полсловечка не сказал, не объяснил, что там да как…
В кафе Нестеров приехал пораньше, занял столик в углу, где можно спокойно поговорить, не опасаясь любопытных соседей, заказал закуску, минералку, а все остальное решил оставить на усмотрение Лебедева. Сергей увидел его еще от входа и, чтобы обозначить себя, привстал и помахал рукой. Замнач райотдела заметил, кивнул головой и направился по проходу между столиками, одним видом своей мощной фигуры раздвигая встречных, как ледокол льдины в море Лаптевых.
– Здорово, старик! – Толя держался спокойно и уверенно. – Место хорошее выбрал, но неправильное – мы сюда объектов разработки обычно определяем, прослушка хорошо работает, без помех. Так что, вставай, не занимай гнездо, вдруг еще понадобится. – За его спиной Нестеров заметил пожилого официанта. – Иваныч, – сказал Лебедев, не оборачиваясь, уверенный, что тот его слышит, – закуску в кабинет перебрось, ты знаешь. Пошли, – бросил он Сергею, и направился к двери с табличкой «Администрация».
Кабинет не поражал своими размерами и убранством, за столом могли разместиться от силы два–три человека, зато дверь, обитая с двух сторон поролоном и коричневым дерматином, гарантировала полную звукоизоляцию. Они еще не успели и двух слов сказать, как появился со столиком-каталкой Иваныч и быстро расставил закуски. Не дожидаясь от Нестерова естественного в этих условиях вопроса, Лебедев тоном, не терпящим возражений, сказал:
– Извини, но я сегодня всухую. Мне еще работать. Если есть желание, закажи себе что-нибудь…
– Спасибо, конечно, – бросил в ответ Нестеров, – но мне до стадии алкоголизма, когда водку в одиночку трескают, еще шагать и шагать.
– Ничего, какие твои годы, успеешь, – Лебедев принял шутливый тон, но сразу оборвал себя. – Тогда – по делу. Ты ешь, а я буду рассказывать, – и, видя смущенность и замешательство Сергея, добавил: – Давай, давай, не стесняйся, я ужинал недавно, а ты с работы.
Есть Нестеров не стал, оперативное чутье подсказывало, что не до того будет. Лебедев, глядя на него, понимающе улыбнулся и заговорил спокойным, но интригующим тоном – так дикторы по радио детективы читают.
– История началась в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, когда Ирина Борисовна Крицкая, она же впоследствии Игнатьева, после окончания медучилища пришла на работу в районную больницу в своем родном Тучково. Определили ее в процедурный кабинет: уколы, перевязки делать и капельницы ставить. Веселья, сам понимаешь, мало, особенно с учетом местного сельского контингента, а Крицкая – девушка с характером и запросами. Королева красоты всего Тучково, Мирлин Монро местного разлива, можно сказать. – Анатолий скривил губы в подобие улыбки. – В конце того же семьдесят седьмого года из сейфа старшей медсестры отделения, где работала наша мадемуазель, пропадают промедол, морфин, клофелин в ампулах и еще парочка наркосодержащих лекарств в таблетках. Причем, в немалых количествах и на весьма приличную сумму. Сестра к заведующему отделением, тот к главврачу, последний, естественно, в милицию. Сбежались все: местные в первую очередь, потом оперативно-следственная группа из Можайска подтянулась, и еще пару человек из Москвы на усиление прислали. Осмотр места происшествия, отпечатки пальцев, первые опросы, все, как обычно. Дело закрутилось, в Главном управлении МВД по Московской области расследование поставили на контроль. По ходу выяснилось: следов взлома сейфа нет, замки, включая верхнее отделение, где были наркотики, открывали ключами. Ключей два комплекта: один у старшей медсестры, а другой у нее в столе под бумагами, на всякий случай, вдруг заболеет или еще что-нибудь. Не положено, конечно, но до этого дня все как-то обходилось.
Стали трясти всех сотрудников, кто имел касательство к сейфу. Среди них, не первой, конечно, пошла Ирина Крицкая, красавица наша, вернее ваша, – поправил он себя. – Допрашивал ее следователь из областного московского управления – мужик опытный, хваткий, из волкодавов. Трактор, а не следователь. До сих пор пашет без разбора: что поле, что перелесок, что карманник, что убийца – все едино. Внешность тоже примечательная: морда страшная, здоровая, постоянно красная, как с похмелья, изо рта запах, будто все время чеснок с луком жует, зубы с чернотой. Насел он, значит, на Ирочку, зацепил ее за что-то, раскрутил и девушка минут через десять сломалась. Разревелась и сквозь слезы и рыдания поведала злому дяде следователю, что в хахалях у нее ходит главный разбойник всего Тучково и его окрестностей, старший местных воров и хулиганов то ли Колька-хромой, то ли Васька-кривой – точно не помню. Его младший брат лежал в отделении, где Ирина в процедурке работала, и аккурат перед приездом следственной бригады выписался. Вот эти два брата-акробата и придумали, как сейф обчистить с ее помощью, а Крицкой приказали стоять до конца: я не я, и лошадь не моя. Только малость не рассчитали добры молодцы – у этого следака здоровенные мужики на коленях стояли, пощады просили, а тут – профурсетка какая-то. – Лебедев откинулся на спинку стула, посмотрел в потолок, что-то вспоминая, потом быстро занял исходную позицию и продолжил: – Следователь все оформил под протокол, Ирину припугнул, чтоб не трепалась зря, документики в папку и в Москву, на доклад. Что там дальше произошло в наших внутренних органах, не знаю, но материал на Крицкую оказался у заместителя начальника Главка. В тот же день братанов повязали, наркотики реализовать они не успели, награбленное государству возвратили, так что ущерба не было. Дело закрыли, но не сразу. А пока шла разборка, товарищи милиционеры завербовали Ирочку на компромате под угрозой посадки в колонию строгого режима и дали ей псевдоним «Катина». Где-то с полгода, если не больше, она на них работала. Причем, не в Тучково или по области, в Москву на гастроли вызывали. Потом, видимо, смекнула, что валить надо, заездят милицейские сволочи. Тут как раз Коленька ваш и подвернулся, она на него глаз положила и уже из цепких лапок не выпустила. Замуж вышла в Москве, сменила фамилию, переехала в Бирюлево-Товарное и с концами. Все быстренько, без пауз, менты и очухаться не успели – была девушка, и нету. На время они ее потеряли, а когда нашли, тоже не обрадовались: Крицкая уже Игнатьева и замужем за чекистом. А тут для них полный облом, кому хочется на конфликт нарываться. Пришлось стражам общественного порядка и ярым борцам с расхитителями социалистической собственности смириться с потерей. Но зло на нее они, конечно, затаили – кинула их девочка по-наглому…
– Подожди, Толя! – перебил его Нестеров. – А как же наши кадры? Ее же еще до свадьбы должны были проверить по учетам, в том числе и милицейским, все бы тогда наружу вылезло: что проходила по уголовному делу, что оказывала негласные услуги органам внутренних дел. Что-то здесь концы с концами не сходятся…
– Погоди, не кипятись, Сергей Владимирович! – Лебедев снисходительно улыбнулся. – Я смотрю, правильный ты очень. Думаешь, в жизни все по писаному идет? Нет, брат, оторвался ты от оперативной работы на родной земле. – Анатолий Александрович снисходительно покачал головой. – Так вот! Менты дело по Тучковской больнице закрыли, а перед тем, как сдать в архив, подчистили. Вербовку, если она была на связи у руководства управления, и вовсе могли не оформлять. Обязательство ее, расписку о сотрудничестве, заместитель начальника управления, наверняка, в сейфе держал, так, на всякий пожарный. – Толя налил водички в бокал и сделал глоток. – По каким заданиям и объектам она работала, не выяснил, времени не было. Есть предположение, что могло быть связано с интимными делами, но точно не знаю, врать не буду. Слушай, чего ты меня сбиваешь? – Он вспомнил вопрос Нестерова и с возмущением провел пятерней по своей густой черной шевелюре. – Не путай меня, закончу, потом будешь вопросы задавать. Теперь про положение нынешнее, – Анатолий улыбнулся с явным облегчением: повесть про Крицкую-Игнатьеву подходила к концу. – Репутация у Ирины на работе – неоднозначная: женщины-коллеги терпеть ее не могут, а мужикам она очень даже нравится – клюют, еще как клюют, что, естественно, тоже не нравится женщинам. Сейчас у нее новый роман, с молодым и перспективным врачом. Вроде как замуж за него собирается, хоть и женат, да и она еще при живом муже. Но с Ириной сноровкой и опытом месяца не пройдет, как они в загсе окажутся. Вот, где-то, как-то так…
Наступила пауза. Лебедев, понимая, что Сергею надо переварить полученную информацию, молча, добавил в бокал минералки, подцепил вилкой два кусочка отварного язычка, положил их на кусок белого хлеба с зеленым огурчиком, и зажевал, стараясь особенно не шуметь и не сбивать человека с мысли.
– Толя! Ну, ты даешь, мужик! – Очнулся, наконец, Нестеров. – Я не ожидал получить даже сотой части того, что ты мне рассказал. Правда, пока не могу сообразить, как всем этим богатством распорядиться…
Анатолий, оценивающе, посмотрел на своего коллегу.
– Знаешь, Сереж! Я думаю, если она один раз сломалась, ничего с нее не убудет – сломается и еще разок. Вызови на беседу, надави посильней, и возьмешь все, что тебе надо. Ты же у Короткова и Позднякова работал? Значит, сможешь, вопросов нет. Эти мужики хорошую школу дают, и, чтобы довести дело до конца, Лебедев достал из кармана записную книжку. Проведя пальцем по алфавиту, остановился на нужном месте. – Ручка, бумажка есть? Записывай телефон главврача больницы, скажешь, от меня, он все устроит.
Сергей заработал ручкой, но вопрос, возникший сразу после рассказа коллеги, не забыл.
– Толя, ты, конечно, глыбища. Но убей меня, понять не могу: как можно за три дня столько информации получить? Тем более что материалов, как я понимаю, в архиве нет, а ты мне даже следователя-волкодава описал…
– С последним как раз сложностей нет, – Лебедев скромно улыбнулся. – Знаю я эту харю, по работе сталкивались, один раз увидишь – век не забудешь, а все остальное – так, стечение обстоятельств. Можно сказать, повезло тебе, Нестеров, ушел он от прямого ответа.
«Скромничает Толя и скрывает что-то, – подумал Сергей. – Везение, конечно, само собой, без него никуда не денешься в нашем деле, но так работать тоже надо уметь».
На следующее утро Нестеров сидел в кабинете Шибанова, который за время доклада своего подчиненного не проронил ни слова и только в конце без всяких эмоций спросил:
– И что дальше?
– Что дальше? – механически повторил Нестеров, не понимая реакции своего руководителя – такой материал, а ему все равно, что ли? – Надо выходить с ней на беседу.
– Выходи! Кто тебе мешает?
– А вы разве не будете участвовать?
– С какой стати? Ты начал, тебе и заканчивать. – «Еще не хватает, что бы я там засветился, – подумал Шибанов. – А если, не дай Бог, вся эта канитель сорвется, и она жалобу напишет?». Однако вслух начальник сказал совсем другое: – Только помни про материалы, что ты должен получить. Помнишь? Вот и хорошо. Тогда чего стоишь, вернее, сидишь? Вперед! У тебя два дня осталось: сегодня и завтра…
Сергей не стал тянуть. Зашел в кабинет Игнатьева, от себя звонить не мог – народу многовато, отправил молодежь курить, как делал это не раз за время своего расследования, связался с главврачом больницы и договорился о встрече на три часа. Потом по оперсвязи вышел на Лебедева, сообщил о предстоящем визите в больницу и, как бы между делом, спросил фамилию замнач главка областной милиции, у которого Ирина была на связи. Но Толя – старый опер, его на мякине не проведешь, потому и ответил вопросом на вопрос:
– А это тебе еще зачем?
– Пригодиться, лишним не будет, – замялся Сергей, поскольку не мог до конца сформулировать, чем вызвана его просьба.