Свободной должности начальника отделения не оказалось, да Нестеров особенно и не рассчитывал, и потому с легкой душой пошел на ступень ниже, заместителем. Два с половиной месяца отработал в информационно-аналитическом отделе и только вышел в хозяйство Моренова, как в госпиталь с язвой загремел его непосредственный начальник – Кузьмин. Первые дни пришлось тяжко. Вставал до зари и уходил за полночь, забыл, как жена, дети и драгоценная теща выглядят. Но потихоньку втянулся, вспомнил, чему учили старшие товарищи в разведке и контрразведке и пошло-поехало…

Моренов при всем желании ничем помочь Сергею не мог. На носу Коллегия КГБ по борьбе с терроризмом. Времени в обрез. Надо готовить, согласовывать материалы: доклад, выступления, решение коллегии – шутка ли, со всего Союза руководители съедутся. А, кроме того, есть вопросы, которые сам, и никто другой, решать должен. Хоть, те же отношения с людьми. Мужики в отделении встретили Нестерова, если не в штыки, то уж без особой радости, это точно. А чего он мог другого ждать? Белая кость – разведка, пришел руководить боевыми офицерами. Но ничего, обошлось. Сергей ненавязчиво дал понять товарищам, с кем они имеют дело, да и комитетский телеграф работает бесперебойно: всегда о человеке можно справки навести, было бы желание…

В дверь кабинета постучали.

– Разрешите, Владимир Андреевич?

– Заходите, Сергей Владимирович! – прозвучал ответ с ехидцей. – Ты чего официоз разводишь, думаешь: зачтется? – с привычной для него подковыркой спросил начальник и продолжил в том же духе. – На снисхождение не рассчитывай, в нашем отделе в случае оперативной необходимости и повинную голову меч сечет.

– И как? Меч не затупился?

– Огрызаешься? Это хорошо. Значит, не зачерствел, человеческое еще осталось. Садись, рассказывай.

После доклада о результатах работы за месяц Моренов подвел черту.

– Ну что? По-моему, нормально. Освоился быстро, в коллектив влился, вроде, как и не уходил. С документами серьезных срывов нет, с людьми успеваешь работать. – Владимир с интересом посмотрел на своего старого товарища, вытолкнул из пачки сигарету, закурил и добавил. – А я, честно говоря, думал, зависнешь. Особенно, когда твой командир в госпитале обосновался. Теперь вижу: не зря покойный Михалыч столько сил положил, чтобы вернуть тебя к нам. Ты Пашу Зитина помнишь?

– А как же!

– Он тебя тоже не забыл, еще со времен Универсиады. Павел Ефимович сейчас в больших кадрах на генеральской должности. Ругается, на чем свет стоит. Считает, что друзья-недруги его специально с оперативной стези сняли, что б не зарывался очень. Тоскует по настоящей работе, но, как бывает в жизни, бодливой корове, сам понимаешь… – Моренов стряхнул пепел с сигареты и начал с другого конца. – Михалыч, хоть и послал тебя тогда на бой с мировым сионизмом, знал, что силы не равны, и победителем из этой схватки ты вряд ли выйдешь. Диагноз они не снимут, вернешься на старое место с тоской в душе и болью в сердце, и еще не дай бог пить начнешь. Поэтому он раз десять, если не больше, звонил Паше из госпиталя и мучил его до тех пор, пока они досконально не разработали и не утвердили схему твоего появления в нашем Управлении. Причем, с пониманием того, что могут сказать и как посмотрят товарищи из Ясенево на инициативу твоего перевода в контрразведку, а Медицинское управление – на изменение характера работы. Как только два почетных чекиста договорились обо всем и нужных людей подработали, Юрий Михайлович вызвал меня и Скляренко, рассказал твою историю и поставил боевую задачу по возвращению тебя в Управление и почему-то обязательно в мой отдел. Нет, чтобы к Виктору по старому профилю? А он специально даже подчеркнул: «К тебе, Володь. Найди ему у себя местечко». Почему ко мне, честно говоря, не знаю. Что-то у него свое было на уме. Ну, это так, отступление. – Моренов отмахнулся, как от назойливой мухи. – Потом Михалыч дал нам инструкции: куда и кому звонить, что говорить, убедился, что все мы поняли правильно и отправил восвояси. А буквально через день позвонила Тамара, жена его, и сказала, что Юра умер. Оказывается, как только мы с Витей ушли, ему полегчало: повеселел, шутки стал откалывать, но недолго. Началось резкое ухудшение, он вырубился и, не приходя в сознание, скончался. – Владимир Андреевич тяжело вздохнул и, как врага ненавистного, задавил окурок в пепельнице. – Вот такое, можно сказать, последнее дело полковника Позднякова. Но не будем о грустном. – Не вставая с кресла, Моренов повернулся вправо, открыл сейф и достал формуляр – личное дело агента. – Помнишь, ты, когда в Ясенево уходил, передал мне «Саблина»?

– Ну?

– Что значит: «Ну»? Еще не запряг, чтобы «нукать». Помнишь или нет?

– Конечно, помню. На память не жалуюсь.

– Вот и замечательно. Возвращаю тебе нашего дорогого «Саблина» в целости и сохранности. Агент классный, универсал с редким везением и умением оказаться в нужное время в нужном месте. Никому другому, кроме тебя, такого ценного в нашем деле человека доверить не могу. Я бы и дальше с ним работал, но дефицит времени, сам понимаешь. Так что бери, от сердца отрываю. – Он двинул папку ближе к Нестерову. – Встреча сегодня, в гостинице, в семнадцать часов. Вячеслав перед обедом звонил, какая-то важная информация есть. Было желание с тобой пойти, чтобы все чин по чину, передать агента, как положено, но не могу, срочное указание сверху спустили. Так что давай сам, справишься, не мне тебя учить.

В пунктуальности «Саблин» себе не изменил и ровно в пять часов, минута в минуту, постучал в дверь номера. Увидев перед собой Нестерова, на секунду замешкался, но быстро справился, радостно улыбнулся и сделал шаг вперед, протягивая руку для приветствия.

– Сергей Владимирович!

– Вячеслав Сергеевич!

– Да бросьте вы! – Улыбнулся он смущенно. – Для вас я всегда Слава, Вячеслав. Надо же, какая приятная неожиданность. Теперь вы со мной будете работать? Надеюсь, Владимир Андреевич жив, здоров, с ним все в порядке?

– Все нормально. Владимир Андреевич в полном здравии и порядке, чего всем нам желает. В силу некоторых внутренних причин принято решение: дальнейшее сотрудничество продолжить в прежнем тандеме. Не возражаешь? – Скорее для проформы, чем по необходимости, спросил Нестеров.

«Саблин» прекрасно все понял и улыбнулся, а Сергей завел разговор на общие темы, чтобы нащупать контакт и восстановить прежние отношения, когда они с полуслова понимали друг друга.

– Много воды утекло с нашей последней встречи. Расскажи: как живешь, чем дышишь? Знаю: женился. Чем супруга занимается?

– Лена, жена моя, Финансовый окончила, ну и дальше пошла по этой линии, сейчас в Минфине работает. Довольно успешно, надо сказать. Заместителем начальника отдела стала, у них это величина, – в голосе Вячеслава прозвучала добродушная ирония вперемешку с гордостью за родного человечка.

– Дети?

– Сын, Родион, на следующий год в школу пойдет. А вы как, Сергей Владимирович?

– Да как? Перевели в разведку, четыре с половиной года командировки в Юго-Восточной Азии, без детей, а у нас их двое, сын и дочь. Вернулся, через год с небольшим заболел, еле выкарабкался, но выезды за рубеж закрыли. Работал в Центре, пока друзья-товарищи вместе с Владимиром Андреевичем не вытащили к себе.

– А я после университета три года переводчиком в Ливане работал, с вашими коллегами был в тесном контакте, потом Институт востоковедения, кандидатскую защитил, преподаю в университете, лекции читаю, веду семинары, дел, в принципе, хватает.

– Это хорошо, когда дел хватает. И сейчас ты, наверняка, по делу звал. Понапрасну в колокол бить да еще накануне праздников – это не в твоем стиле…

«Саблин» посмотрел на Нестерова и рассмеялся.

– Извините, Сергей Владимирович. Вспомнил, как вы почти то же самое сказали, когда я вас с работы дернул и «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына притащил. – «Саблин» взял небольшую паузу, собираясь с мыслями. – Дело, собственно, в следующем. В университете несколько последних дней обсуждается тема, которую можно назвать: «антидемонстрация». Речь идет об участии в завтрашнем мероприятии тех, кто выступает за ликвидацию КПСС и устранение самого Горбачева, кто против всей этой пустопорожней болтовни и за настоящую перестройку, демократию, гласность и…

– О! – перебил его Нестеров. – Слышу голос солидарности с нарождающимися демократическими силами. Ты как, с ними или сам по себе?

– Если серьезно, – он немного подумал, видимо, решая к какой категории себя отнести, – я, скорее, разделяющий их мнение, хотя и не во всем. Там тоже народ разный, есть нормальные, вменяемые люди, а есть и совершенно оголтелые личности. – Вячеслав, не отводя глаз, смотрел на Нестерова и правдивость его слов не вызывала сомнений. – До меня дошли только обрывки сегодняшнего разговора между двумя преподавателями, так что полной информации не имею, но и того, что слышал, кажется достаточным для понимания серьезности момента. – Сидя в кресле, он подал корпус вперед, акцентируя внимание своего собеседника. – Исключительно из единомышленников формируется колонна демонстрантов для прохождения по Красной площади. По замыслу, когда они окажутся напротив Мавзолея, где на трибуне стоят руководители партии и правительства, будет проведена акция протеста. Что она собой предполагает мне не известно, но настораживает вот что. Они не исключают резкой ответной реакции правоохранительных органов на свои действия, включая аресты, содержание под стражей с последующим судебным преследованием, потому эти два преподавателя и решили не идти на демонстрацию. А если это так, значит, действия лиц, принимающих участие в акции, будут иметь если не криминальный, то антиобщественный характер. Или я не прав?

Нестеров задумался и ответил не сразу.

– Да нет, в твоих рассуждениях есть рациональное зерно, особенно в части реакции органов, обеспечивающих безопасность. – Сергей вспомнил, как в конце шестидесятых–начале семидесятых их жестко инструктировали перед проведением праздничных мероприятий на Красной площади, делая особый упор на пресечение попыток покушения на жизнь руководителей партии и правительства. – Только знаешь, твоя информация носит настолько общий характер, что понять и оценить ее достоверность и ценность для меня лично крайне сложно. Сам пойми: ни формы проведения акции протеста, ни имен, ни целей, ни задач – ничего нет, не за что зацепиться, чтобы проверить серьезность сообщенных тобой сведений.

– Понимаю, Сергей Владимирович. Но вы, надеюсь, не думаете, что я должен был оставить без внимания то, что услышал? Тем более что демонстрация состоится завтра утром.

– Ни в коем случае.

– Тогда с моей стороны такое предложение: я попытаюсь войти в состав участников этой антидемонстрации. – Сергей удивленно поднял брови, и Вячеслав пояснил. – Они собираются у памятника Горькому на площади Белорусского вокзала, вот с ними я и пойду. В вашем голосе отчетливо слышатся нотки сомнения в серьезности моего сообщения, а для меня это, знаете ли, вопрос престижа – интуиция подсказывает, что все не так просто, как может представиться. Я лучше посмотрю на них изнутри и по окончании сообщу, как прошло мероприятие. Да мало ли что…

Губить инициативу – последнее дело. Поэтому Нестеров, заступающий первого мая на дежурство по отделу, наказал звонить ему при любых развитиях ситуации.

Пока шел на работу, Сергей, чертыхаясь про себя, оценивал информацию, которую принес Вячеслав. Безусловно, сигнал серьезный, поскольку за формулировкой «акция протеста» может скрываться все, что угодно, вплоть до угрозы жизни и здоровья первым лицам государства, которые, как всегда на Первомай, будут стоять на трибуне Мавзолея и ручками, так сказать, приветствовать празднично настроенных трудящихся и славных представителей советской интеллигенции. С позиции террориста, они – открытые мишени для поражения. Хотя ждать таких действий от современных демократов – это, кажется, на грани фантастики. Ну, а если? Может быть такое, что некто захочет использовать сложившуюся ситуацию в своих целях и интересах и списать произошедшее на представителей демократического движения? Может. Но, с другой стороны, в сообщении агента нет никакой конкретики: ни имен, ни фамилий – ничего, что помогло бы раскрутить эту тему. Опять же цейтнот: времени, чтобы хоть что-то прояснить, нет – демонстрация завтра утром… Короче, сигнал «Саблина» относится к той категории, про которую говорят: лучше б его не было. Хорошо хоть шефом сейчас Моренов, а не покойный Коротков, который выгнал бы взашей любого с таким агентурным сообщением.

Выслушав Нестерова, Владимир Андреевич, по привычке взъерошив волосы на затылке, откинулся на спинку кресла.

– Был бы кто другой, а не «Саблин», послал бы далеко и надолго, но у нашего Славика нюх на всякие неприятности. – Тяжело вздохнул и тихим голосом, как бы для себя, сказал. – Проигнорируешь такое сообщение, а потом тебя проигнорируют четыре раза, причем с извращениями и особой жестокостью. – И уже громче, приняв решение, заявил: – А мы сейчас подстрахуемся! – Он набрал заместителя начальника Управления. – Георгий Вадимович, еще раз Моренов. У меня сейчас Нестеров, новый замнач отделения, пришел со встречи с нашим надежным проверенным агентом, говорит, что готовится акция протеста во время демонстрации. Есть какая-то информация по участию, как говорится, истинных демократических сил в завтрашнем мероприятии на Красной площади?

В течение минуты–полторы начальник отдела молча, не перебивая, слушал разъяснения заместителя начальника Управления, потом устало вздохнул и сказал:

– Понял, Георгий Вадимович. Но мы все-таки с вашего разрешения своего человечка туда запустим. Спасибо за понимание. Сами знаете: береженого бог бережет. Счастливо.

Моренов опустил трубку и поднял глаза на Нестерова.

– По возможности близко к тексту цитирую руководство: «Решение об участии в первомайской демонстрации представителей независимых общественных сил, как считают в ЦК КПСС, отвечает необходимости расширения гласности, демократии и перестройки и согласовано на самом верху. Они пройдут отдельной колонной после завершения официальной части мероприятия. Ваш сигнал не первый, упреждающая информация о намерении участников демонстрации использовать лозунги, граничащие с призывами к свержению существующей власти, никакой реакции в инстанциях не вызвала». – И от себя добавил. – Это становится прямо «доброй» традицией – игнорировать все наши предупреждения. – И тут же, прервав дальнейшие рассуждения на эту тему, продолжил в обычной, немного ироничной манере. – Но мы с тобой не политесы разводим и поэтому запускаем нашего «Саблина» в этот муравейник. Пусть посмотрит, а, если повезет, а ему всегда везет, и окажется рядом со стрелком или бомбистом, сможет помешать покушению на жизнь руководителей нашего государства. Мужик он подготовленный и грамотный. В любом случае, его присутствие там не помешает. – Моренов посмотрел на часы и заторопился. – Все, Владимирыч, извини, давай лапу, у меня еще дел по самую макушку.

В начале одиннадцатого следующего праздничного дня позвонил «Саблин»,

– Сергей Владимирович, я на Белорусской. Не пускают меня.

– Не понял?

– А у них списки составлены, они только по ним пропускают.

– Не всех желающих?

– Не-а.

«Это уже интересно, – подумал Нестеров. – А где же демократия и почему они так закрываются?».

– Слава, перезвони минут через пять.

По оперативной связи он набрал Моренова, который хоть и не дежурил, был на месте в своем кабинете. Тот, посоветовавшись с Георгием Вадимовичем, работающим в штабе, принял такое решение: Нестеров встречается с «Саблиным», вместе с ним проходит через милицейско-комитетское оцепление вдоль улицы Горького и запускает агента непосредственно в колонну демократов. Не будет такой возможности – оба идут параллельным с демократами курсом. Во избежание возможной расшифровки в разговоры между собой не вступают.

«Саблин» ждал на углу улиц Горького и Большой Бронной у магазина «Наташа». Первая попытка просочиться в колонну демонстрантов оказалась неудачной: милиция не пропустила, а ответственных от Комитета найти не удалось. Дальше, от Пушкинской площади к Манежу, прохода по тротуарам не было, оцепление стояло насмерть. Тогда Нестеров решил попытать счастье у Моссовета и подойти к нему с тыльной стороны. Хорошо ориентируясь в районе, Сергей повел «Саблина» переулками и проходными дворами. Идти было недалеко, тем не менее их трижды останавливали и проверяли документы милицейско-войсковые мобильные патрули – во всех случаях выручало комитетское удостоверение Нестерова.

По дороге «Саблин» рассказал, что отличительная особенность интересующей их колонны демонстрантов – мрачная решительность. Лозунгов и транспарантов нет, хотя что-то в свернуто-скрученном виде несут с собой, песен не поют, на баяне не играют, оркестра тоже нет – такая тихая, сосредоточенная, целеустремленная масса людей в несколько тысяч человек.

Подойдя к арке ворот у Моссовета, Нестеров через милицейского майора штабного вида вызвал к себе старшего от КГБ, официально представился и объяснил стоящую перед ним задачу. Тот взял его удостоверение и по рации связался с оперативным штабом, доложил обстановку, через небольшую паузу выслушал ответ и дал разрешение на встраивание в проходящую колонну демонстрантов. Лавируя между людьми, Нестеров и «Саблин» оказались среди веселых, подвыпивших работников пятого домостроительного комбината, идущих под красными флагами с песнями и оркестром. Немного дальше, параллельным курсом, взявшись за руки, чтобы не пропустить в свои ряды чужих, шли демократы. Перед входом на Красную площадь, как по команде, они сцепились локтями, а над головами появились неизвестно откуда взявшиеся транспаранты: «Долой Ленина!», «Долой Горбачева!», «Нет КПСС!». Всех лозунгов Нестеров прочитать не успел, поскольку обратил внимание, как, заметив движущуюся колонну, начали переговариваться между собой Горбачев и стоявшие рядом на трибуне Мавзолея партийные и государственные деятели. А демонстранты, разделяемые на потоки шеренгами сотрудников госбезопасности в штатском, от Исторического музея шли по площади дальше. Уже перед самым Мавзолеем представители «независимых общественных сил» остановились. В центре многотысячной массы раздался то ли крик, то ли команда, и люди, как единое, отрепетированное целое, начали скандировать: «Долой КПСС!», «Долой КГБ!». И с каждой секундой их голоса звучали все громче и громче – это была сила, хорошо организованная сила. А Горбачев засуетился, стал размахивать руками, что-то говоря находившимся рядом с ним соратникам. «Ну, что же ты!? Чего молчишь!? – в отчаянии думал Сергей, глядя на все происходящее. – Перед тобой микрофоны, поговори с людьми, узнай, чего хотят. Ты же любишь это дело – поговорить. Не хочешь, тогда у тебя под рукой сотни чекистов на площади, не считая милицию и солдат кремлевского полка. Одно слово – и через пять минут площадь будет чистой. Только не стой, как истукан, делай хоть что-нибудь. НУ!?». И вдруг, к стыду и ужасу, Нестеров увидел, как шеренга людей, одетых по кремлевской моде в шляпы и плащи с красными бантами в петлицах, повернулась и стала спускаться с трибуны Мавзолея. И среди них, чуть суетясь, Генеральный секретарь ЦК КПСС. Это было бегство, трусость. Толпа засвистела, заулюлюкала: «Позор!», «Долой Горбачева!», «Катись колбаской по Малой Спасской!». Трибуна опустела, и только что скандировавшие, возбужденные люди, радостно переговариваясь, победителями пошли вниз к Кремлевской набережной мимо храма Василия Блаженного.

Ошарашенные, никак не ожидавшие такого развития событий, «Саблин» и Нестеров, не говоря ни слова, через Солянку вышли к площади Дзержинского.

– Сергей Владимирович! – Вячеслав первым нарушил молчание и с недоумением и вызовом спросил: – А где же «Коммунисты вперед!»? Как на войне, когда политрук людей в атаку поднимал?

Нестеров помолчал, а потом почти через силу произнес:

– Наверное, тогда политруки были другие, да и коммунисты тоже. – А что еще он мог сказать после такого позора? – Вот что, Слава, я думаю, тебе надо туда, к ним. Сам подумай, как это сделать, потом при встрече обсудим. Хорошо? – «Саблин» кивнул, соглашаясь. – А сейчас, разбежались, мне на работу надо.

После доклада Нестерова Моренов не стал скрывать обуревавших его эмоций.

– И что? Взяли и ушли? Им в морду плюнули, а они утерлись и пошли? Ну, это, извини за выражение, полная… Кто б другой рассказал, не поверил бы. Ладно, – Владимир взял себя в руки. – Быстренько подготовь информацию для доклада руководству, и заходи ко мне, разговор есть. Политика политикой, а работа работой. Дело интересное наклевывается.

Сергей поднялся, а Моренов потянулся за «вертушкой».

Встретились через полчаса. Начальник отдела пробежал справку и отложил ее на край стола.

– Пойдет своим чередом, через секретариат. Руководство в курсе, видимо, получили информацию из других источников. Да я и сам позвонил Серегину в Девятое управление, он все подтвердил и сказал, что они были готовы к любому развитию событий, сил и средств хватало на все возможные и невозможные сценарии. – В паузе он провел рукой по волосам на затылке. – Слушай, я чего думаю: месяц с лишним прошел, как ты в отделе, а мы с тобой по-человечески так ни разу и не поговорили. Давай-ка, устраивайся поудобней… Хотя чего, собственно, рассиживаться? – оборвал он себя. – Сейчас мы с тобой чайку сварганим, мне Наталья бутерброды сделала. Обед не обед, а перекус нормальный будет. Надо бы, конечно, чего-нибудь посущественней, но обстановка не та.

Они вышли в приемную, в шкафу у секретарши нашли электрический и заварной чайники, чашки, блюдца, конфеты и печенье. Нестеров сбегал в туалет за водой, а Моренов откопал в укромном углу небольшую скатерть и накрыл в кабинете на приставном столике. Сам сел поближе к телефонам, на всякий случай.

– Володь, – начал разговор Нестеров. – Давно спросить хотел: а чего тогда так спешно Позднякова из госпиталя забрали?

– Так его комитетские врачи два месяца держали, сначала диагноз поставить не могли, потом операцию сделали, но неудачно, ему еще хуже стало. И тогда мы его в Сокольники в госпиталь Мандрыка перевели, а время ушло, там, брат, уже четвертая степень рака…

– Что ж они, собаки, делают? Ведь не первый случай. Год назад мы Колю Степанова с нашего курса хоронили. Не знаешь его, высокий такой? Николая в госпиталь положили, жировик на шее удалять, а в результате, заражение крови и через две недели человека не стало.

– А что ты хочешь? Полы паркетные, врачи анкетные. Поэтому, если есть у кого хоть какая-то возможность, все стараются в других местах лечиться. Да чего я тебе говорю? Ты и сам все знаешь, на себе испытал.

– На воле тоже гарантий никто не дает, хотя встречаются отдельные лучи света в темном царстве современной медицины. Как дома, Володь, Игорю сколько уже?

– Семнадцать, в этом году в институт поступать будет.

– По нашей линии пойдет?

– Да нет, он по своему складу технарь, какие-то планы строит, но пока молчит. Родители, как всегда, все узнают последними. У тебя как?

– Олегу пятнадцать, Ольге тринадцать. Я, когда пять лет назад из больницы вышел, думал, загнусь через год-два. Перспектива была реальная…

– Да, Михалыч нам рассказывал…

– Так вот. Олегу тогда десять исполнялось и на день его рождения я надел форму и по полной программе представился наследнику. Эффект, я тебе скажу, был поразительный, сам не ожидал. Он тогда так загорелся: хочу быть таким, как ты, пап. Книжки про чекистов стал читать, портрет Феликса на стол поставил. Знаешь, как я его наказывал? – С интересом глядя на Сергея, Моренов молча отхлебнул чайку. – Двойку получил, снимаем Феликса со стола, пока не исправит.

– Ну, ты – садист, Нестеров. Зачем же по хрустальной мечте ребенка бить своими грязными ручищами?

– Зато помогало. Но теперь вся эта лафа кончилась и портрет «Железного Феликса», лежит у него в ящике стола.

– А чего так?

– Насколько я понял, ребята, компания. Мне Оленька, дочь, рассказала, она же с ними крутится. «Ты что, дурак что ли? – говорят. – Дзержинский – палач и враг всех народов, а ты его портрет на стол ставишь». Олег, чтобы не спорить и в кампании остаться, прямо у них на глазах Феликса в ящик спрятал. Так что будет или не будет поступать в нашу альма-матер – это еще вопрос. Как жизнь сложится и история повернется.

– Пока, Сереж, поворачивается не в нашу сторону. – Моренов достал сигареты и предложил Нестерову, тот отказался и вытащил свои. – И откуда только вся эта мразь повылезала? Попы-расстриги, академики-диссиденты. Вон, тот же Олег Калугин. Потомственный чекист, говорят, а сволочь, по-моему, первостатейная. Ребята из Ленинградского управления такого рассказали – не поверишь. Ваш генерал, между прочим, из разведки…

– Да знаю. Мужики говорили: самый молодой генерал. За какие такие заслуги так высоко поднялся, трудно сказать, но отзывы – самые плохие. Его, собственно, в Ленинградское управление из Ясенево и сплавили…

– А колыбель революции – помойка что ли, чтоб всякое дерьмо сплавлять? Да хрен с ним, с Калугиным. Не о нем сейчас речь. Я думаю, во многом мы сами виноваты. Не мы, конечно, с тобой, ну, ты знаешь, кого я имею в виду. Вот именно те, кого я имею в виду, и развели, понимаешь, демократию, отпустили вожжи, плюрализм мнений развели, одних народных фронтов в республиках создали мерено не мерено. А если фронт, значит – война. С кем? Догадайся сам с трех раз. Правильно! С центром, с Москвой, – и дальше продолжил с едкой иронией. – Мы ведь местные кадры зажимаем, не даем развиваться национальному самосознанию и культуре, не учитываем особенности менталитета коренного населения и так далее, и тому подобное. А какая такая война без оружия? Вот, ручонки к пистолетикам и автоматикам и тянутся. Да чего я тебе все это рассказываю, ты же в информотделе, наверняка, сам все читал…

– И не только читал…

– Точно. Мне еще Дима Старшинов звонил, просил оставить тебя у него в отделе, как выдающегося писателя. Но, сам понимаешь, во-первых, договор дороже денег, а во-вторых, «такая корова нужна самому». – Он хитро улыбнулся и спросил: – Про корову не обижаешься, нет? А то, что я моложе тебя на три года, на год позже Вышку кончал и сейчас начальник отдела, а ты – заместитель начальника отделения и у меня в подчинении?

– Да брось ты, Володь! Я за своих только радуюсь, а вам благодарен, не знаю как, что вытащили меня. Сегодня на площади, может, в первый раз за последние годы человеком себя почувствовал, бойцом, как говорил наш Михалыч. Последний раз что-то подобное было в восемьдесят третьем году, когда источника из облавы вывозили, на автоматы шли. И сегодня тоже, как в бою. Вот, ты – и вот, противник. Володя, надо было видеть их лица, глаза – сколько ненависти, злобы, когда они сцепились друг с другом и стали орать, как заведенные: «Долой КГБ!», «Долой КГБ!». Если б эти враги, а они – враги нам, это я тебе точно говорю, если б они знали, что я – чекист, живьем бы растоптали.

– Но ведь не растоптали же? – Моренов откинулся на спинку стула и прищурился. – Да кто ж подумает на тебя, что ты – офицер КГБ? Да ни в жизнь! Ну-ка, повернись в профиль – нет, не похож, разрази меня калина! Не похож!

– Прикалываешься?

– А ты волну не гони, спокойней надо. У нас работа такая. – Моренов раздраженно отодвинул свою чашку на край стола. – Думаю, с тех пор, как ты начал работать в Управлении, сумел прочувствовать и понять, что за обстановка в стране и в Москве, в частности. Город сейчас забит чеченцами, эти джигиты все под себя подмяли: гостиницы, рынки, плодоовощные базы, крупные магазины, рестораны. Нет такого места, где крутятся деньги, и не было бы чеченцев. Ведут себя нагло, развязано – хозяева жизни. И попробуй, тронь!? Что мы, что милиция – в одном положении. Они тут же бросаются жаловаться к своим высокопоставленным землякам, и в итоге: дело закрыто, а задержанные отпущены.

Раздался звонок аппарата правительственной связи, Моренов резко встал, быстро подошел к телефону и снял трубку. Услышав голос на том конце провода, заулыбался, напряжение спало, звонил кто-то из своих, поздравлял с праздником. Пообещав зайти через полчасика, Владимир Андреевич вернулся на место и продолжил разговор, как будто не прерывался.

– На Даниловском рынке сейчас азербайджанцы работают, цветами торгуют. Они уже где-то с год там обретаются. Создали у себя кооператив: в пригороде Баку построили теплицы, выращивают цветы, в основном, гвоздику, она лучше всего идет. Процесс у них отлажен: цветы собрали, на самолет и в Москву, на Даниловский. Цветы продали – выручку в Баку. И опять цветы в Москву, деньги в Баку – эдакий круговорот гвоздик в природе. Дело цветет и пахнет. Сначала один азербайджанец торговал, потом двое, потом трое, и попали эти ребята в поле зрения чеченцев. Те им объявили, что половину выручки они должны отдавать им. Азербайджанцы возмутились: «С какой стати?». Особенно один из них возник, молодой такой, горячий, Мурад. Этот пришел к нам в приемную на Кузнецком, рассказал все и попросил защиты. Мы, конечно, пообещали и взяли этих чеченцев в разработку. Джигиты оказались серьезными ребятами, данью обложили не только азербайджанцев на Даниловском, еще пять точек. У них и оружие было, четыре ствола Макарова. Но пока мы все это выясняли, они опять наехали на этих азербайджанцев. Лица всем набили, цветы поломали, а Мурада заложником взяли, как самого активного. Держали на квартире в Капотне, били нещадно, до потери сознания. Но он все-таки исхитрился и позвонил нам, сообщил, что взяли его чеченцы, только адреса, где держат, не знает. Но мы квартиру установили и с группой захвата взяли чеченцев. Работали жестко, мордой в пол и в отработку этих гадов по полной. – Моренов, вспоминая, безрадостно вздохнул. – А Мурада отделали здорово: три ребра сломали, закрытая черепно-мозговая травма, пришлось парня в наш госпиталь везти. Но ничего, подштопали его…

– А чеченцы? – перебил Нестеров.

– Отпустили, по звонку из Верховного Совета. Но, может, и к лучшему. Они всем разнесли, что азербайджанцев на Даниловском крышует КГБ и те стали спокойно цветочками заниматься. К чему я тебе, как Андерсен, все это рассказываю?

– Пока не догадываюсь. Тем более что Андерсен не рассказывал, а все больше писал.

– Ехидное замечание оставляю без внимания, как придирку, и открываю тебе несведущему: пока ты на демонстрации ножками топал, я тут накоротке встретился с Мурадом, который рассказал мне вот какую вещь. – Моренову надоело сидеть, он встал и стал расхаживать по кабинету, благо площадь позволяла. Нестеров остался на стуле и крутил головой, следя за передвижением своего друга и начальника. – На него вышли дагестанцы, джигиты серьезные, злые. Ищут, у кого бы партию оружия купить? А эта тема, как ты понимаешь, наша.