Loe raamatut: «Медсестра, солдат и шпион»

Больным и раненым солдатам Потомакской армии

с любовью и уважением посвящается

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ

Вне всяких сомнений – эта книга, бесспорно, имеет право на место среди других, так называемых, «книг о войне», кои уже являются весьма солидной частью американской литературы, ибо для их читателей, интересующихся всем, что имеет отношение к «Мятежу» нет ничего более интересного, чем личный опыт того, кто лично сам участвовал в этой войне, причем в самых разных ее ипостасях – и в армии, и в госпитале.

«Медсестра, солдат и шпион» – это просто дневник: его автор – и свидетель, и участник боевых действий – она принимала участие во множестве сражений, среди которых 1-й и 2-й Булл-Ран, Уильямсберг, Фэйр-Оукс, Семь дней под Ричмондом, Энтитем и Фредериксберг, а кроме того, она более двух лет занималась шпионажем и трудилась в полевом госпитале.

Будучи агентом «Секретной службы» – шпионом – одной из самых опасных воинских профессий – она под самыми разными личинами проникала во вражеские расположения не менее одиннадцати раз – и всегда с успехом и не узнанной благополучно возвращалась обратно.

Она усердно и энергично работала в разных госпиталях – ей было очень тяжело, ведь она выполняла нелегкие обязанности полевой медсестры – и здесь ей тоже довелось стать участницей очень многих, поистине захватывающих и трогательные инцидентов, о которых она тоже очень красочно упоминает здесь.

Если кому-нибудь из ее читателей покажется нелепой или даже неприличной такая ее многоликость, им, возможно, стоит напомнить, что основой ей являлись ее самые чистые побуждения и достойный искренней похвалы патриотизм, ведь на какое-то время отложив свое платье и переодевшись мужчиной, она претерпевала те же трудности, невероятные лишения и смертельные опасности, что и вся страна – в те страшные и трудные годы невзгод и испытаний.

По мнению большинства, основная задача женщины – ухаживать за больными и утешать раненых – и в столь тяжелые времена, которые переживает наша страна – делать для наших братьев все, на что она способна, и не важно где – в роскошном особняке, бедняцкой лачуге, переполненном несчастными госпитале или ужасном поле битвы – она носила ту одежду, в которой она могла бы наилучшим образом успешно выполнить свою задачу. А потому, возможно, у нее было полное право одеваться так, чтобы быть надежно защищенной от оскорблений и неудобств – в такой ее благословенной и самоотверженной работе.

Ее книга – ее благородный труд – в полной мере проникнутая добродетелью, патриотизмом и любовью к людям – а также ее увлекательность и правдивость – несомненно, будет, мы очень на это надеемся, невероятно интересным и желанным гостем у каждого очага.

ГЛАВА I

НАЧАЛО ВОЙНЫ. – МОЙ ДОМ И МОЙ ДОЛГ. – Я ПРИСОЕДИНЯЮСЬ К ОБЩЕМУ ДЕЛУ. – ЗАПАД ВОЛНУЕТСЯ. – ВОЙСКА ВЫСТУПАЮТ В ПОХОД. – ШУМНЫЙ БАЛТИМОР. – ВРЕМЕННЫЕ ГОСПИТАЛИ. – НЕПРЕОДОЛИМЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ. – ПРОСЬБА О ПОМОЩИ. – ТО, ЧТО МЫ СОБРАЛИ ДЛЯ БОЛЬНЫХ. – ПОЛЕВОЙ ГОСПИТАЛЬ. – ГРОЗА В ЛАГЕРЕ. – УМИРАЮЩИЙ ОФИЦЕР. – СОЛДАТЫ В ОБЩЕСТВЕННЫХ ЗДАНИЯХ. – ПОДГОТОВКА К НАСТУПЛЕНИЮ.

Ранней весной 1861 года я возвращалась с дальнего Запада, и сидя в ожидании поезда, который должен был отвезти меня к моему новообретенному дому в Новой Англии, и, размышляя о произошедших в течение последних нескольких месяцев событиях, которые – будучи записанными на бумаге – в полной мере омрачили бы яркие страницы прекрасной американской истории, я была вновь возвращена к реальности громким криком – «Нью-Йорк Геральд» – Падение форта Самтер – Воззвание Президента – Призыв к 75-ти тысячам человек!» Это объявление ошеломило меня, а мое разыгравшееся воображение тотчас принялось демонстрировать перед моим внутренним взором картины предстоящей войны – во всем ее ужасном величии. Война – кровавая гражданская война – казалась неизбежной, и она – словно огнедышащий вулкан – была готова взорваться над счастливой и процветающей страной именно тогда, когда над ней радостно сияло яркое солнце. Созерцание этой печальной картины наполнило мои глаза слезами, а сердце мое – глубокой печалью.

Это правда, я не американка и я имела полное право не оставаться здесь на время этого страшного противостояния – я могла бы вернуться на свою родину, где в доме моего детства меня радостно приветствовали бы мои родители, да и мои братья и сестры тоже очень порадовались бы моему появлению там. Но не об этом я думала тогда. У меня не было никакого желания жить легко и беззаботно – в уюте и роскоши – в тот час, когда столько горя и бедствий обрушилось на эту землю. Но мне нужно было найти ответ на главный вопрос – что мне делать? Какую роль я должна была играть в этой великой драме? Сама я никак не могла принять решения, и потому, лишь передав этот вопрос Престолу Благодати, я получила полностью удовлетворивший меня ответ.

Пятью годами ранее описываемых событий, я покинула свой расположенный недалеко от Сент-Джон-Ривер, провинция Нью-Брансуик, уютный сельский домик и отправилась в Соединенные Штаты. Неутолимая жажда образования заставила меня сделать это, поскольку я полагала, что то, чем занимается Иностранное Миссионерское Общество – мое, и рано или поздно, я должна была стать его частью. Я приехала сюда совершенно чужой, меня никто не знал, и рекомендовать меня этим добрым людям было некому – у меня не было ничего, кроме двух писем – от пастора той церкви, к которому я принадлежала и от моего классного старосты, но, тем не менее, я обрела друзей – поддержав меня во всех моих начинаниях, будь то в бизнесе, образовании или духовном продвижении, они – совершенно неожиданно для меня самой – невероятно, неописуемо – помогли мне. Я благодарю Бога за то, что в этот страшный час приютившей меня страны, я имею возможность хоть капельку той благодарности, которую я испытываю к людям Северных Штатов.

Через десять дней после публикации воззвания Президента, находясь на службе Правительства и обеспеченная всем необходимым, я был готова немедленно выехать в Вашингтон. И не просто для того, чтобы дождаться первой битвы и первых раненых, чтобы потом, устроившись в каком-нибудь хорошем госпитале, после того как хирург обработал бы их раны, утешать и развлекать этих несчастных – нет, – я должна была идти на фронт и участвовать во всех боевых действиях, или, другими словами, быть «полевой медсестрой».

Великий Запад бурлил и волновался, он стал похож на огромный военный лагерь. Призывные участки ломились от желающих встать на защиту своей страны мужчин, – женщины тоже – изо всех сил – старались поддержать тех, кто так быстро откликнулся на призыв – чтобы либо победить, либо умереть, лязг оружия и гром боевой музыки почти полностью перекрыли гул мирных заводов и мастерских. Все теперь говорили только о войне.

Примерно тогда же я видела, как первые западные войска уходили в Вашингтон. Полки – полностью экипированные для путешествия – выстроились колонной – штыки ярко сверкали в лучах утреннего солнца. На главной улице небольшого и приятного городка собралось около тысячи его жителей, среди которых вряд ли можно было найти семью, которая бы не рассталась с кем-то из своих мужчин – отцом или мужем, сыном или братом – и теперь готовую проститься с ними – возможно, на многие годы, а может быть и навсегда. Прощальную речь прочел пастор – каждому из солдат он вручил по экземпляру Нового Завета с начертанной на нем следующей надписью: «Надейся на бога, но порох держи сухим»¹. А затем они пошли – но как же горько мне об этом говорить! – последнее объятие, последнее слово прощания, потом – громовой приказ: «Шагом марш!» – и под приветственные возгласы горожан – под гордо развевающимися знаменами и «Усыпанный звездами флаг», – они двинулись к столице. Несмотря на то, что впоследствии я видела немало других – не менее трогательных и впечатляющих сцен – сегодня, вспоминая о том утре, я не в силах сдержать своих чувств. Я стояла и смотрела на наших мужественных и энергичных воинов, слышала рыдания тех, с кем они только что расстались, и горячо благодарила Бога за то, что я совершенно свободна и тоже могу идти вперед и работать, и абсолютно не обязана сидеть дома и плакать. Спустя лишь несколько часов я тоже была на своем пути в Вашингтон.

Балтимор шумел и волновался – переполненные людьми улицы и всеобщая неразбериха, и когда переполненный поезд двигался по городу к вокзалу, разгневанная толпа дождем осыпала его камнями, кусками кирпича и вообще всем тем, что можно было метать, разбивая окна вагонов и ранив некоторых солдат. Некоторые из солдат не смогли удержаться от того, чтобы не ответить толпе тем же – несмотря на то, что им приказали во всех случаях сохранять спокойствие – но, тем не менее, их действия возымели хороший эффект, поскольку очень скоро толпа рассеялась, возможно, они еще помнили о 6-м Массачусетском и Пенсильванском, побывавшим здесь лишь несколько часов назад. Поезд достиг вокзала и сразу же отправился в Вашингтон, куда мы прибыли вовремя и благополучно – уставшие и очень нуждающиеся в пище и отдыхе.

Будучи в Вашингтоне, я посетила множество временных, полностью готовых к приему больных и раненых солдат госпиталей. Погода стояла хорошая, солдаты поступали непрерывно, и потому вскоре все госпитали оказались заполненными до такой степени, что казалось совершенно немыслимым найти еще какие-нибудь подходящие помещения и удобно устроить всех нуждающихся в медицинской помощи.

В этой войне было много такого, что нам очень не нравилось, и мы считали, что ответственность и вина в таких случаях лежит на конкретных людях, но после более тщательного изучения этих инцидентов, мы поняли, что все они обусловлены сочетанием обстоятельств, над которыми люди не властны – и для достижения желаемых результатов было необходимо больше времени. И с этим я столкнулась сразу же после того, как приступила к работе в госпитале. Часами, в эти по-южному жаркие дни, гуляя по улицам в поисках какого-нибудь временного госпиталя, я обнаружила, что в них множество больных – одни мучились лихорадкой, других привезли туда после того, как их хватил солнечный удар, – но вот ни одного врача на месте не было. И тогда я, естественно, пришла к выводу, что причиной тому – халатность хирургов – но после посещения кабинета ответственного за свое отделение хирурга, выяснилось, что на работу в этих госпиталях каждое утро выходило совершенно определенное число врачей, и они четко и добросовестно выполняли свой долг, но число больниц и пациентов увеличивалось с такой быстротой, что для посещения всех их, им требовался целый день. Ясное дело, тем, кому было суждено встретиться с ними, в последнюю очередь приходилось просто терпеливо ждать и страдать – и хирурги абсолютно не были в этом виноваты.

Кроме того, нужно было искоренить еще одно великое зло – в заботе и уходе нуждались тысячи больных, но Правительство не предприняло никаких мер, чтобы обеспечить их более деликатными видами пищи – не было ничего, кроме грубого хлеба, кофе и свинины, – как для здоровых, так и для больных, без разницы. Санитарной Комиссии тогда еще не было, и в результате, нашим бедным больным солдатам пришлось мучиться от недостатка надлежащего питания. Однажды, на эту тему у меня состоялся разговор с капелланом Б. и его женой – моими постоянными спутниками в моем госпитальном труде – и тогда миссис Б. высказала идею – вместе с ней воззвать к патриотическим чувствам благородных леди Вашингтона и Джорджтауна, попробовать, так сказать, свои силы в своего рода попрошайничестве. Я сразу согласилась с ней, даже удивилась, почему мне самой в голову не пришла подобная мысль – среди всех моих планов по облегчению страданий этих людей, этому места почему-то не нашлось. Мы решили начать с Джорджтауна, и в случае успеха, продолжить дело в Вашингтоне. Итак, первым делом, мы обратились к супруге священника. Мы задавали ей вопросы о том, что она думает о наших перспективах успеха и вообще, что думают дамы о войне, и, убедившись, что большинство леди морально стояли на нашей стороне, мы воспряли духом, – но только после того, как вышеупомянутая леди послала нас в свою бакалею с указанием выдать нам товара на сумму в пять долларов. Эту миссию я доверила сестре Б., поскольку я представила ее женой преподобного м-ра Б., капеллана 7-го. Затем я предложила на несколько часов расстаться – чтобы быстрее пройти по городу – она взяла себе одну улицу, а я другую. Следующим моим домом был особняк врача, но хозяйка в тот момент отсутствовала, но я узнал, что живший здесь доктор владел расположенной неподалеку аптекой, и она – вполне возможно – могла быть там. Я пришла в эту аптеку, но и там хозяйки не застала, но все же предположила, что доктор знает о моей миссии, свидетельством чему было полдюжины бутылок ежевичного вина и две лимонного сиропа, а кроме того, весьма любезное приглашение снова посетить их дом. Вот так – до самого вечера наша миссия процветала, и к его окончанию мы уже имели довольно солидный запас самых разных продуктов, бакалеи, бренди, льда, мармелада, etc., чтобы до верха заполнить нашу небольшую санитарную повозку, и – о! – все же с помощью этих скромных деликатесов как-то изменить жизнь наших бедных больных мальчиков. Результаты того дня настолько вдохновили нас, что мы продолжили в том же духе и в конце концов превратили лавку д-ра У. в склад пожертвований тех добрых наших друзей, которые так хотели помочь нам в восстановлении здоровья защитников нашей любимой страны.

Вместе с июньской жарой появился брюшной тиф, и вскоре его жертвы во множестве заполнили все имевшиеся госпитали. Именно тогда началась моя настоящая работа, и, переходя из палатки в палатку и исполняя желания этих мечущихся в бреду и беспомощных людей, я говорила себе – сейчас я имею намного более богатый «урожай», чем тот, что сулило мне «миссионерское поле»; и – о! – как я была рада тому, что я имела право сыграть хотя бы небольшую роль в столь важном деле.

А теперь вкратце расскажу, как выглядит полевой госпиталь. Он располагается в больших палатках, в которых могут разместиться от двадцати до двадцати пяти человек. Эти палатки обычно ставят в самой уютной и тенистой части лагеря, почва между палатками выровнена и покрыта деревянными досками, а если досок нет, вместо них используются резиновые покрывала. Внутри палаток – койки с набитыми соломой матрасами, но их мало, на все госпитали не хватает. Больные лежат вдоль стенок палатки – либо на койках, либо на покрывалах, на некотором расстоянии друг от друга, чтобы к ним можно было подойти. В центре палатки находится наскоро сколоченный стол, на котором хранят книги, лекарства, etc. В состав госпитального корпуса входят: хирург, его помощник, госпитальный стюард, заведующий имуществом, четыре медсестры, два повара и разнорабочий, который обязан носить воду, заготавливать дрова, да и вообще помогать во всем, где он может быть полезен. Непосредственная забота о больных лежит на этих четырех медсестрах, которые, как правило, дежурят по очереди, смена медсестры длится полных шесть часов, без перерыва. Хирурги посещают пациентов два раза в день, иногда, по необходимости и чаще, рецепты выписывает госпитальный стюард, а лекарства раздают медсестры. Они, как правило, очень добры к больным, и если не на смене, большую часть своего свободного времени проводят в устройстве дренажных канавок вокруг палаток, сажают цветы и другие растения, а также устраивают навесы, которые значительно повышают прохладу и комфорт госпиталя. Дренаж – это очень важная часть госпитальной службы, поскольку, когда разражаются эти столь частые на Юге ужасные грозы, если вокруг палаток нет канав, сохранить их полы сухими совершенно невозможно. Невероятное волнение царит в лагере во время бури – сплошной ливень и ураганный ветер – палатки отрываются от земли и летят, сбиваясь вместе и превращаясь в некую единую и бесформенную массу. Однажды я видела, как вокруг одной палатки несколько часов подряд стояло около дюжины мужчин, державших в своих руках веревки и палаточные колья, стараясь таким образом не допустить, чтобы больные подверглись жуткому воздействию разбушевавшейся стихии.

Во время одной из таких бурь я видела – одну такую палатку совершенно сдуло, а в ней находился один из наших офицеров – он страдал от брюшного тифа. Мы сделали все возможное, чтобы сохранить его сухим до прибытия носилок, но напрасно. Несмотря на то, что мы накрыли его множеством резиновых покрывал, дождь все же пропитал их насквозь, и к тому времени, когда его отвезли в дом – в четверти мили отсюда – он был промокшим полностью. Он был очень хорошо воспитанным и благородным человеком, и мне нравится вспоминать о нем. Миссис Б. и я попеременно ухаживали за ним до самой его смерти – он прожил пять дней после этой грозы. Мы послали за его женой – и она прибыла как раз вовремя, чтобы увидеть, как он умирает. Он был без сознания, когда она пришла, и мы стояли у его кровати, наблюдая за каждой тенью, которую черные крылья приближающейся смерти омрачали его черты, и с нетерпением ждали хотя бы единственного проблеска возвращающегося разума. Но, внезапно подняв голову, он – увидев свою плачущую жену, жестом попросил ее приблизиться к нему. Стоя на коленях у его кровати, она прильнула ухом к губам умирающего. Он отчетливо прошептал: «Я иду – дорога светла, не плачь – прощай!» А потом его спросили: «Кто ваша надежда на Небесах?» Его лицо было спокойным и прекрасным, в его великолепных темных глазах вспыхнули святая уверенность и полное доверие, и он ответил: «Христос – Христос!» Это были его последние слова. Славные слова для умирающего солдата. Он задержался еще на несколько часов, а затем спокойно и мирно выдохнул свою жизнь. Так скончался один из самых достойных людей, с которыми мне когда-либо приходилось встречаться, будь то в армии или в другом месте. В тот же день безутешная вдова с останками своего возлюбленного и благородного мужа отправилась в свой северный дом, и теперь – христианин и патриот, отдавший свою жизнь во имя спасения своей страны – почивает на красивом маленьком кладбище недалеко от города Детройт, штат Мичиган.

Миссис Б. хотела посетить некоторые учреждения в Вашингтоне и хотела, чтобы я составила ей компанию. Я так и поступила, но вскоре обнаружила, что пройти по переполненным улицам почти невозможно. Каждый верный Союзу штат прислал своих доблестных мужчин. Капитолий и Белый дом стали обычными местами отдыха для солдат. Оружие хранилось и в ротонде первого, и в просторном холле последнего, а сами наши «бравые мальчики в синем» либо восседали в мягких креслах членов Конгресса, либо спали на креслах Президентского Особняка.

В окрестностях города было построено множество учебных лагерей – на каждом холме и в каждой ложбине – на многие мили – белели палатки. Все это вместе – и занимающиеся строевой подготовкой солдаты, и утомленные строители укреплений, и учебные стрельбы артиллерии, и направляющиеся в различные штаб-квартиры обозы, – являло собой невероятно интересную картину. Видя – во время поездок от одного лагеря до другого – какая огромная армия собирается на берегах Потомака, с каким усердием и энтузиазмом солдаты постигают премудрости своей службы, я была совершенно уверена в том, что конфликт очень скоро закончится, и я с нетерпением ждала того дня, когда этот могучий гигант пойдет в атаку и словно неудержимый вихрь сметет это восстание с лица земли.

ГЛАВА II

ПРИКАЗ ВЫСТУПАТЬ. – ЭВАКУАЦИЯ БОЛЬНЫХ. – ЮНЫЙ ПАЦИЕНТ. – ПРИЕЗД ЕГО МАТЕРИ. – МАРШ К МАНАССАСУ. – ЗАГОТОВКА ПРОВИЗИИ. – ТЯЖЕЛЫЙ МАРШ. – ПОДГОТОВКА К БИТВЕ. – НОЧНАЯ МОЛИТВА. – ДИВИЗИИ ЗАНИМАЮТ СВОИ ПОЗИЦИИ. – МОЕ МЕСТО НА ПОЛЕ БОЯ. – «ДА, ДОВОЛЬНО БЛИЗКО». – ВОСКРЕСНАЯ БИТВА. – ТРУСОСТЬ И ДЕЗЕРТИРСТВО.

Сегодня поступил приказ выступать – еще два дня, – и Потомакская армия будет на своем пути к Булл-Рану. Так было записано в моем дневнике 15-го июля 1861 года – без всяких комментариев. Но для того, чтобы освежить мою память о тех двух днях подготовки, мне дневник не нужен. Потомакская армия готовилась к первой встрече с врагом – битва предстояла очень жаркая. О, сколько волнения и энтузиазма вызвал этот приказ! Ничего, кроме неистовых и радостных криков наших солдат – по мере того, как полк за полком узнавали о нем – ничего более. О поражении никто даже не помышлял. И теперь всех больных, находившихся тогда в лагере, следовало отправить в Вашингтон – переодеть, их вещи упаковать, письма, которые они написали своим родным, разные пакеты – отправить в почтовый офис, etc. После того, как все это было сделано, а больные нежно и осторожно уложены в санитарные повозки, миссис Б. сказала: «А теперь давайте обойдем все повозки и пожелаем нашим мальчикам счастливого пути». Когда мы, переходя от одной санитарной повозки к другой, произносили слова ободрения каждому солдату, очень много слез пролилось из их благодарных глаз, и очень многие своими слабыми голосами искренне отвечали нам: «Да благословит вас Бог», а некоторые снимали со своей груди какую-нибудь свою заветную реликвию и – на добрую память – дарили ее нам. О, как тяжело было расставаться с теми людьми, за которыми мы ухаживали так много тревожных и утомительных дней и ночей – мы чувствовали, что благодаря страданиям, они действительно стали близки и очень дороги нам.

Груженые изможденными и страдающими людьми санитарные повозки тронулись с места. Так медленно шла их длинная вереница, что этот направлявшийся к городу обоз был более похож на погребальный, чем на санитарный, а потом, грустные и расстроенные, мы вернулись к нашему последнему пациенту – неописуемо огорченному отъездом своих товарищей. Затем его отвезли в упоминавшийся выше дом, также туда ушла и ухаживавшая за ним медсестра, а мы занялись подготовкой к предстоявшему нам долгому и очень утомительному маршу. Мы только-только начали упаковывать наши чересседельные сумки, как вдруг услышали необычный звук, словно кто-то очень жалобно плакал, и, выйдя наружу, чтобы узнать, откуда он, и увидели ни много ни мало, как мать нашего красивого голубоглазого пациента. Она зашла в палатку хирурга, чтобы узнать о своем сыне, а он сказал ей, что всех больных отправили в Вашингтон – он забыл в тот момент упомянуть о том, что ее сын не был увезен вместе со всеми. Первые же слова, которые я от нее услышала, звучали так жалобно: «О, зачем же вы отослали моего мальчика? Я же писала вам, что я приеду. О, зачем же вы его отослали!»

Я никогда не забуду ни выражения лица этой несчастной матери, ни того, как она, стоя перед хирургом, заламывала руки и вновь и вновь повторяла свой вопрос. Но мы быстро исправили допущенную хирургом ошибку, и уже через несколько мгновений она стояла на коленях у постели своего милого сына, а нам стало так тепло и радостно от того, что именно нам выпала высокая честь вернуть его матери. О, как много было таких, кто, прибыв в поисках своих родных в Вашингтон, испытал столько напрасной боли и потратил несколько мучительных недель на бесплодные поиски – и всего лишь из-за небольшой ошибки либо хирурга, или медсестры, или кого-то другого, кто непременно должен был знать, где их следует искать.

17-е июля выдалось ясным и солнечным, и полностью экипированная Потомакская армия шла к Манассасу. Армия весело шагала вперед, воздух был наполнен музыкой полковых оркестров и патриотическими песнями солдат. Никакие мрачные предчувствия, не тревожили боевого духа наших мужчин даже на мгновение, напротив, – «На Ричмонд! На Ричмонд!» звучало постоянно, в течение всего марша нашей огромной армии. Но мне было как-то не по себе, я чувствовала себя отстраненно, вне гармонии с тем неистовым и радостным духом, который охватывал наши войска. Двигаясь очень медленно и наблюдая за ярко сверкающими в солнечных лучах длинными рядами проплывавших мимо меня штыков, я думала о том, что очень многие из этих энтузиастов, которые так стремились встретиться с врагом, никогда не вернутся, чтобы рассказать как об успехе, так и поражении этой великолепной армии. И даже если славная победа благословит их знамена, – в чем я совершенно не сомневалась – но прежде, – очень многим достойным и благородным придется ради нее расстаться со своими жизнями.

Уже ближе к вечеру главная колонна дошла до Фэрфакса и разбила лагерь. Жена полковника 2-го … полка миссис Р., миссис Б. и я были, я думаю, единственными тремя женщинами, которые ночевали той ночью у Фэрфакса. Днем было очень жарко, и не имея привычки в течение всего такого дня сидеть в седле, мы очень сильно чувствовали его последствия, а значит, с радостью встретили приказ об устройстве лагеря и ночевке. Несмотря на жару и усталость после тяжелого дневного марша, солдаты были в приподнятом настроении и немедленно приступили к приготовлению ужина. Одни разводили костры, а другие отправились на поиски пищи и взяли все, что было им доступно и что могло хоть как-то порадовать настолько голодных и измученных мужчин.

Все ближайшие усадьбы были осмотрены и полностью очищены – солдаты забрали все имевшееся в них молоко, масло, яйца, домашнюю птицу, etc., но тут выяснилось, что всего этого оказалось крайне недостаточно, чтобы удовлетворить аппетит такого множества людей. Мне показалось, что со стороны поля, где мирно пасся скот, я слышала нечто похожее на выстрелы, а потом, вскоре после того, как они прекратились, из разных уголков лагеря до нас донесся запах свежего стейка. Но я хотела бы заметить, что все эти так называемые «рейды» – по курятникам и другим местам, – были совершены вопреки приказу командующего генерала, поскольку еще днем я видела, как у обочины дороги, за стрельбу по курам было арестовано несколько человек.

Я была просто поражена, услышав ответ молодого и подающего большие надежды темнокожего повара, когда его спросили о происхождении поданных им к нашему ужину жареных цыплятах и говяжьем бифштексе. Очень строгим тоном полковник Р. спросил его:

– Джек, откуда вы взяли этот говяжий стейк и этих цыплят?

– Масса, я нес их от самого Вашингтона и теперь подумал о том, что их надо бы приготовить, чтобы они не испортились.

А потом, широко ухмыльнувшись, он добавил:

– Я не вор, нет, не вор я.

– Ладно, ступай, Джек, – ответил ему полковник, а потом рассказал нам о том, как лично сам, случайно проезжая мимо, своими глазами видел выбегавшего из дома Джека и во весь дух мчавшуюся за ним женщину, но Джек ни разу не оглянулся, напротив лишь бежал – настолько быстро, насколько позволяли ему его ноги, – вскоре его и след простыл.

– Я подумал, что этот юный негодяй натворил чего-нибудь, – продолжал он, – а потому я подъехал к женщине и спросил ее, что случилось, и таким образом узнал, что он похитил всех ее цыплят. Я поинтересовался у женщины их ценой – она задумалась на некоторое время, и назвала мне ее – около двух долларов. Мне кажется, что она провернула очень удачную сделку, поскольку уже после того, как я заплатил ей, она сообщила мне, что у нее было всего лишь два цыпленка.

Ужин закончился, часовые назначены и расставлены по своим постам, а потом лагерь уснул.

Рано утром прозвучал сигнал к подъему, лагерь пришел в движение. После непродолжительного завтрака тем, что хранилось в наших сумках, марш был возобновлен. День выдался очень жарким, воды достать было почти невозможно, вследствие чего наша армия сильно пострадала. Одни получили солнечный удар, а другие просто падали от истощения. Всех, кто дальше идти не мог, погрузили в санитарные повозки и отправили обратно в Вашингтон. Ближе к полудню, наше утомительное шествие было несколько оживлено довольно частыми, доносившимися со стороны нашего авангарда, залпами, но виновниками этого шума являлись только наши стрелки – они заливали дождем пуль все, что выглядело так, будто за ним скрывалась либо хорошо замаскированная батарея, либо группа вражеских стрелков.

В течение дня всего дня армия пребывала в сильном волнении – мы полагали, что в любой момент мы можем встретиться с противником. Тем не менее, осторожно прощупывая свой путь, армия неуклонно продвигалась вперед, тщательно изучая каждое поле, здание или овраг, на многие мили, как перед собой, так и с флангов – и справа, и слева – и так до самого Сентервилля, где мы и заночевали.

Только теперь солдаты прочувствовали всю тяжесть этого марша и, похоже, былого веселья несколько поуменьшилось. Накануне выступления некоторые полки получили новую обувь, но теперь они с грустью убедились, что она мало годилась для столь долгой ходьбы, что ярко подтверждалось множество бедных, сплошь покрытых волдырями ног, и кроме того, очень многие из них в буквальном смысле превратились в сплошные раны – толстые шерстяные чулки почти начисто содрали с них кожу. Миссис Б. и я, перед самым отъездом из лагеря, запасшиеся большим количеством льняной ткани, бинтов, корпии, мази, etc., нашли все это теперь очень кстати, и задолго до первого выстрела нашего врага.

Наши хирурги приступили к подготовке к предстоящей битве – заняв несколько зданий и приспособив их для нужд раненых – среди них и возведенную из кирпича церковь Сентервилля – церковь, которую помнят многие солдаты, и будут помнить до тех пор, пока люди будут помнить те времена. Поздно вечером, возвращаясь из этой церкви в обществе м-ра и миссис Б., я предложила пройтись по лагерю и посмотреть, чем накануне первого сражения занимаются наши мальчики. Многие из них, устроившись у ярко пылавших костров, писали письма – во время марша каждый солдат имеет при себе полный набор письменных принадлежностей. Иные читали свои библии, – и, возможно, со значительно большим интересом, чем ранее, а третьи, разделившись на небольшие группы, вполголоса о чем-то беседовали – но подавляющее большинство, разлегшись на земле и закутавшись в одеяла, крепко спали – никто не осознавал, каким бурным и насыщенным опасностями будет грядущий день.

Мы уже собрались вернуться в наш, построенный мятежниками и оставленный ими лишь несколько дней назад бревенчатый домик, как вдруг услышали, что в расположенной недалеко от нашего лагеря роще, кто-то поет. Мы направились к роще и шли до тех пор, пока отчетливо не услышали, слова вот этого прекрасного гимна:

 
«O, for a faith that will not shrink,
Though press'd by every foe,
That will not tremble on the brink
Of any earthly woe;
 
 
That will not murmur or complain
Beneath the chastening rod,
But, in the hour of grief and pain,
Will lean upon its God;
 
 
A faith that shines more bright and clear
When tempests rage without;
That, when in danger, knows no fear,
In darkness knows no doubt.» ²
 

– Ах! – воскликнул мистер Б. – Я узнаю этот голос – это Вилли Л. Теперь я понял – сегодня вечером Вилли молится, и, несмотря на утомительность марша и отекшие ноги, он не забыл об этом. Мы подошли еще ближе, чтобы оставаясь незамеченными, вдоволь насладиться его пением, и сразу же после того, как последние слова гимна бесследно растаяли в тихом ночном воздухе, мощный и глубокий голос Вилли снова вознесся ввысь, заполнив всю рощу торжественными звуками страстной и жаркой молитвы. Он молился о завтрашней победе, за своих товарищей, за оставшихся дома родных, и его голос дрожал от волнения, когда он умолял Спасителя утешить и поддержать его овдовевшую мать, если так случится, что не суждено ему будет вернуться из этого боя.