Loe raamatut: «Бессонница»

Font:

* * *

В книге присутствуют упоминания социальных сетей, относящихся к компании Meta, признанной в России экстремистской, и чья деятельность в России запрещена

* * *

Посвящается Джессике Бёрдетт – продюсеру, воплотителю грез и товарищу по борьбе с бессонницей. Огромное спасибо за все. С.П.

Пролог

Под моей кроватью
Монстров никогда не было,
Потому что все они
Жили у меня в голове.
Никита Гилл, «Монстры»

Травма – это путешественник во времени, уроборос, который тянется назад и пожирает все, что было раньше.
Джуно Диаз, «The New Yorker», апрель 2018

Другая машина возникает из ниоткуда.

Ни отчаянного визга тормозов, ни ненароком брошенного сквозь стекло удивленного взгляда, только жесткое ууумпф, когда на скорости металл встречается с металлом. Выплеск энергии, симфония катастрофы. Удар так силен, что стекло в мгновение ока рассыпается градом злых и острых льдинок. Рама сминается, машина взмывает высоко в воздух, словно самый страшный аттракцион, а затем тяжко опрокидывается в придорожную канаву.

А потом – ужасная тишина. Сначала затихающий скрип металла, а после – ничего. Радио больше не работает. Оживленная беседа стихла. За какие-то жалкие секунды меняется буквально все.

Слабое движение на пассажирском сиденье. Пойманное в ловушку, сломленное, разбитое, отчаянное. Крик, больше похожий на хрип.

Другая машина – гигант с приводом 4х4, стоит на дороге. Морда смята в хлам. Двигатель, на удивление, не заглох – заходится хриплым стариковским кашлем, но все же. На мгновение – чуть длиннее, чем то, которое понадобилось, чтобы уничтожить вселенную жизни в другой машине, – водитель, дрожа, замирает за рулем. Солнце висит на своем месте, и его лучи пробиваются сквозь ветви деревьев. Стоит прекрасное раннее утро, и шоссе все еще пустынно.

На дороге никого.

Никаких свидетелей.

Всего миля или чуть больше до дома.

Водитель другой машины решает оставить все на волю случая. На удачу. Подушка безопасности не раскрылась. Если авто на ходу, они уедут. И не станут оглядываться. Если же нет – они останутся, чтобы лицом к лицу встретиться с последствиями. Дрожащими руками, внезапно ощутив резкую боль, он переключает передачу и хватается за рулевое колесо. Полноприводный – не машина, а настоящая ломовая лошадь – приходит в движение и медленно, словно прихрамывая, разворачивается. Водитель все-таки бросает взгляд назад. Сделать ничего нельзя. Ладонь зажатого на пассажирском сиденье дергается кверху. Крик о помощи.

Водитель другой машины издает стон. Они позвонят в «неотложку». Из автомата. Вот только на этом коротком участке шоссе нет ни одного. Кто-нибудь, вероятно, будет проезжать мимо. К девяти эта дорога оживает. Кто-нибудь поможет. Вне всяких сомнений.

1

Двенадцать дней до дня рождения

В доме кто-то есть.

Это даже не законченная мысль, а что-то звериное, больше на уровне инстинкта. Мгновенно стряхнув сон, я сажусь в кровати. Мое сердце колотится так, будто хочет убежать. Цифры на часах перескакивают на 1.13, и я сижу очень тихо, напряженно прислушиваясь, в ожидании, что из прихожей послышится скрип или в темном углу комнаты возникнет жуткая тень. Но ничего не происходит. В звенящей ночной тишине только дождь барабанит по стеклам.

Я покрываюсь гусиной кожей. Что-то ведь разбудило меня. Это был не сон. Что-то другое. Что-то в доме. Я не в силах избавиться от этого ощущения, совсем как в детстве, когда кошмары и в самом деле возвращали меня в ту ночь, а приемная мать бегом мчалась ко мне в комнату, чтобы успокоить меня, пока я не перебудила всю семью.

Роберт крепко спит на своей половине кровати, повернувшись ко мне спиной. Я не решаюсь его разбудить. Возможно, все это просто ерунда, но тревога меня не отпускает. Дети.

Я знаю, что не смогу уснуть, пока не проверю их. Приходится спустить ноги на ковер. Поднимаясь от босых ступней, по всему телу пробегает дрожь. Я несмело выхожу на лестничную площадку.

Вглядываясь в темноту коридора, я ощущаю себя очень маленькой. В ночной мгле он кажется бесконечным – разинутая пасть монстра прямо передо мной. Я делаю шаг вперед – Я мать и жена. Успешная женщина. Это мой дом. Моя крепость. – Жалея, что не захватила мобильник – послужил бы вместо факела. Всматриваюсь в темноту за перилами лестницы. Внизу никакого движения – только темные тени. Ни взломщиков, волокущих в ночи свою добычу, ни иной угрозы.

Внезапный порыв ветра ударяет плетью дождя по высокому арочному окну, заставляя меня вздрогнуть. Я иду в конец коридора, туда, где стену дома прорезает арка абсолютной тьмы. Сложив ладони чашечками вокруг глаз, я прислоняю лицо к холодному стеклу, но все, что я могу различить снаружи – лишь неясные контуры деревьев. Никакого света. Никакого движения. Тем не менее по телу вновь пробегает дрожь, и я поворачиваю назад, чтобы свернуть за угол, к комнатам детей. Меня охватывает озноб – кто-то сейчас явно топчет мою могилу¹.

Едва приоткрыв дверь в комнату Уилла, я испытываю облегчение. Мой малыш. Пять лет, уже совсем большой – школьник. Уилл спит, раскинувшись на спине, сбросив с себя одеяло с динозавриками. Его темные волосы, так похожие на мои, слиплись от пота. Может быть, у него тоже выдалась не лучшая ночь. Я осторожно накрываю его одеялом, так нежно, как только могу, но Уилл принимается ерзать и открывает глаза.

– Мамочка? – Он растерянно щурится, но стоит мне улыбнуться ему, как Уилл улыбается в ответ и поворачивается на бочок. Заметив, что из-под подушки у сына торчит альбом для рисования, я вытягиваю его за уголок.

– Неудивительно, что ты проснулся, – шепчу я, – ты лежал прямо на нем.

Альбом раскрыт на странице с последним творением, над которым увлеченно работал Уилл. В темноте я принимаюсь вертеть карандашный рисунок так и эдак, силясь отгадать, что же там изображено. По правде говоря, больше всего это похоже на собаку, которую переехала машина. Дважды.

– Это динозавр, – поясняет Уилл, прыская со смеху, и сладко зевает – словно и сам знает, что изобразительное искусство – не его конек, но совершенно спокоен по этому поводу.

– Ну да, точно! – Я кладу альбом на прикроватный столик и целую сына на ночь. Он уже почти спит и утром, вероятно, всего этого не вспомнит.

Потом я иду в комнату Хлои. Она тоже потеряна для мира. Светлые волосы рассыпаны по подушке – прямо спящая красавица из сказки, хотя в свои семнадцать она уже убежденная феминистка и наверняка ответила бы мне, что сказки – всего лишь мизогинистская чушь. Я возвращаюсь в спальню, ругая себя за нелепые страхи.

Нырнув обратно в постель, незаметно для спящего Роберта я сворачиваюсь клубком. Сейчас только половина второго. Если я усну прямо сейчас, то у меня будет еще четыре часа до подъема. Сон должен прийти быстро – в моей напряженной, изматывающей, пульсирующей жизни иначе и не бывает. Поэтому я устраиваюсь поуютнее в ожидании. Сон, однако, так и не приходит.

В три часа ночи я начинаю проверять свою электронную почту – там полночные поздравления от Бакли по поводу моей вчерашней победы в суде, где проходило слушание дела об опеке в рамках бракоразводного процесса Стоквеллов. Потом просматриваю новостную ленту на мобильном. Потом иду в туалет. Роберт просыпается, но все ограничивается невнятным бормотанием. Когда я возвращаюсь из туалета, он поворачивается на другой бок и кладет на меня сверху свою тяжелую руку. Потом я просто лежу, мысленно пробегая свой график на стремительно приближающийся день, все сильнее досадуя на то, что вступить в этот день придется, так и не отдохнув. Мне нужно быть в офисе в половину восьмого, а домой я редко возвращаюсь раньше чем через двенадцать часов – и то когда удается улизнуть, избежав обязательных коктейлей. Я не могу позволить себе расслабиться. В особенности сейчас. Я на пути к тому, чтобы стать младшим партнером в фирме. Тем не менее я люблю свою работу, это правда.

Я делаю серию дыхательных упражнений из йоги, пытаясь расслабить каждую мышцу в теле и очистить разум. Это звучит совсем несложно, однако в мою голову обычно тут же лезут всякие глупости вроде «достаточно ли молока в холодильнике» или «а не сменить ли нам газовую компанию». Несмотря на то, что мой пульс становится ровнее, уснуть я все равно не могу.

День предстоит долгий.

2

Одиннадцать дней до дня рождения

На работе напряженно. К без четверти одиннадцать я успеваю провести две конференции, разобраться с некоторыми счетами и перезвонить трем клиентам. Приходится терпеливо объяснять им, что я не в силах ускорить работу судов и никак не могу влиять на скорость, с которой адвокаты их партнеров отвечают на запросы, насколько бы возмутительны ни были такие задержки, и что каждый мой звонок стоит денег им – моим клиентам. Люди всегда гораздо сильнее торопятся расторгнуть брак, чем связать себя его узами.

Проверяю мобильник. Три пропущенных с неизвестного номера, но кто бы это ни был, ему придется подождать. Прежде мне нужно уделить время кое-чему другому. Элисон.

Услышав стук в дверь, я набираю в легкие побольше воздуха. С Элисон никогда не бывает просто.

– Входите.

Элисон Кэнуик идет шестой десяток, при этом она искренне убеждена, что возраст сам по себе должен быть основанием для того, чтобы пользоваться авторитетом. Работая адвокатом гораздо дольше меня, Элисон напрочь игнорирует тот факт, что она – мой младший сотрудник. Если мне удастся еще и стать партнером в фирме, она, наверное, меня убьет.

– Отличная работа с экс-миссис Макгрегор. – Я с улыбкой указываю ей на кресло, но Элисон остается стоять. – Она должна быть довольна результатом.

– Насколько это возможно, когда муж после тридцати лет брака сваливает в закат с ровесницей старшей дочери.

Просто прими похвалу, хочется сказать мне. Конек Элисон – озлобленные, жаждущие мести жены. Я вовсе не уверена, что все они жаждут мести, но Элисон подстрекает их идти ва-банк, как поступила она сама десять лет назад, когда муж ушел от нее к другой. Возможно, если она перестанет подпитывать ярость в других женщинах, ее собственный источник иссякнет. Так или иначе, результат по делу Макгрегоров был хорош, однако не на сто процентов в пользу ее клиентки. Я сделала Элисон комплимент лишь для того, чтобы смягчить то, что собиралась сказать ей на самом деле.

– Да, вот еще. – Я продолжаю сидеть, невзирая на то, что Элисон все еще стоит. – Твои рабочие часы. – Лицо Элисон напрягается. Поехали. – В последние две недели ты отрабатывала меньше восьмидесяти процентов времени, и я решила, что стоит убедиться, что у тебя нет каких-то трудностей, о которых мы…

– Дурацкая программа наверняка что-то неправильно считает.

– Прошу, Элисон, позволь мне закончить. – Вот ее вторая фишка. Элисон никогда не может быть неправа. И никогда не может признаться в слабости. – Я не ставлю это тебе на вид, Элисон, – лгу я. – Всего лишь хочу убедиться, что с тобой все хорошо. Обычно ты прекрасно достигаешь поставленных целей.

Справедливости ради отмечу, что последнее на сто процентов верно по отношению к Элисон. В ней силен соревновательный дух, и даже если Элисон не всегда на вершине, ей уж точно известно, что мы обязаны отрабатывать не менее восьмидесяти процентов рабочего времени, чтобы получать зарплату.

– Я в порядке, – раздраженно бросает она. – Я прослежу за тем, чтобы ситуация исправилась.

– Я всегда готова помочь, что бы там ни было.

Едва эти слова вырываются из моего рта, я тут же осознаю, что выбрала неверную тактику. Элисон поджимает губы, в ее глазах ясно читается возмущение.

– Я учту это, – цедит она сквозь стиснутые зубы.

Очередной стук в дверь спасает нас обеих. Розмари, мой секретарь, тоже за пятьдесят, но из тех, кто излучает в этот мир тепло и радость, входит в кабинет, неся большую вазу с розами.

– Взгляни на них! – Розмари ставит букет на декоративный столик у окна. Они прекрасны – как минимум двадцать штук.

– Это для меня? – теряюсь я. Сегодня не какая-то особая дата, да Роберт и не купил бы мне розы. Он знает, что я предпочту получить в подарок живое растение, нежели заранее обреченное на смерть, даже если оно выглядит таким красивым.

Элисон, охваченная любопытством, медлит, а я даже не беспокоюсь о том, чтобы ее выставить.

– Это принесли вместе с букетом, – Розмари вручает мне карточку. Боже мой, это Паркер Стоквелл.

Еще раз – спасибо. Если захочешь повторить тот ужин, только позвони. Паркер х

Из моего рта вырывается стон. Розмари вопросительно глядит на меня, а всезнающая Элисон ехидно бросает:

– Дай угадаю – мистер Стоквелл? – Затем она разворачивается и уходит прочь, так или иначе окутанная ореолом победы, что раздражает меня гораздо сильнее.

– Гад какой, – припечатываю я, глядя на букет. – Приглашает меня на ужин. Сдается мне, он рассчитывает на положительный ответ, несмотря на то, что я замужем.

– Сдается мне, ему нечасто отвечают отказом.

– Верно. Но он совершенно точно не мой тип. – Глубоко вздохнув, я вычеркиваю разговор с Элисон из списка сегодняшних дел. «Может, стоит познакомить его с Элисон? – Я улыбаюсь своим мыслям. – Зачем ей так убиваться на работе?»

– Она ревнует, и только, – говорит Розмари. – Ты моложе, успешнее, у тебя любящая семья, и… Ой, вспомнила – твоя сестра звонила. Сказала, что набирала тебя несколько раз. Просила перезвонить. Как можно скорее – так она сказала.

Фиби.

Цветы, Элисон, мой сумасшедший день и отсутствие сна внезапно отходят на второй план. Фиби звонила. Я просматриваю пропущенные с неизвестного номера на своем мобильном. Номер зарегистрирован в Британии. Фиби. Моя сестра. Она вернулась. И все, о чем я теперь могу думать, – почему сейчас? Накануне моего дня рождения?

3

Я в больнице. Палата 15. Тебе лучше приехать.

Вот и все, что сказала Фиби, прежде чем отключиться. Теперь, когда я здесь, причина мне ясна. Она обманом заманила меня сюда.

Это платная палата, вот только находится она в гериатрическом отделении. Проходя мимо приоткрытых дверей других палат, я, не в силах сдержать любопытства, заглядываю внутрь. В одной из них мужчина с ввалившимися щеками и редкими волосами плавно погружается в грядущее, чем бы оно ни было. В другой палате пациент на максимальной громкости смотрит по телевизору шоу «Дома под снос». У стены в последней палате я замечаю сложенное кресло-каталку. Какая-то женщина читает журнал старушке, а та – мать или тетка – слушает, аккуратно отпивая чай из чашки. Мгновения чужих жизней, запечатленные моментальной съемкой. Мне не хочется подходить к двери, за которой запечатлелось одно из мгновений моей собственной.

– Могу я вам помочь? – вопрос медсестры заставляет меня подскочить от неожиданности.

– Меня зовут Эмма Эверелл. То есть Бурнетт. Я ищу Фиби Бурнетт.

– Эмма? Младшая дочь Патрисии Бурнетт?

Ну, вот и приехали.

– Вы уже записывались?

Медсестра говорит так громко и раздраженно, что даже женщина, читающая своей матери журнал в соседней палате, умолкает и принимается оглядываться по сторонам. Я отступаю чуть дальше от двери.

– Простите, я…

– Эмма, сюда.

В коридоре, немного поодаль, стоит Фиби. Моя старшая сестра.

Волосы у нее сильно отросли и теперь рассыпаются по плечам. Глядя на ее тунику, черные джинсы-скинни и балетки, сложно поверить, что ей уже сорок два. Только это обманчивое впечатление. В Фиби нет и следа беспечности, и внимательный взгляд прочтет о ней совершенно другую историю. На лбу и по бокам рта у нее проступили морщины – уже не нити-паутинки, а глубокие, словно рыболовные крючки времени тянут ее кожу вниз.

– У меня чуть инфаркт не случился, Фибс. Я решила, ты больна.

Она долго меня разглядывает:

– Это невероятно.

– Что?

– Ты выглядишь точь-в-точь как она. Какой она была тогда.

Ну почему она никогда не может сказать что-нибудь милое? Привет Эмма, я по тебе скучала. Как работа? Я так тобой горжусь! Нет, ей нужно сразу проехаться по больному. Как будто ей неприятно меня любить. Временами – сейчас, например – я уверена, что так оно и есть.

– Я вовсе на нее не похожа.

– Просто ты не помнишь, – пожимает плечами Фиби, – но ты и в самом деле выглядишь точь-в-точь как она тогда. – Фиби хмурит брови. – То есть просто копия. Это настораживает.

Я не собираюсь заглатывать наживку.

– Я сорвалась с работы, потому что решила, что ты в беде. Если с тобой все в порядке, давай встретимся позже. Может, еще через пару лет.

– Ты бы не пришла, если бы я тебе сказала.

– Все дело в ней, верно?

Фиби права, я бы не пришла. И ничто не удержит меня здесь сейчас.

– Ты маму имеешь в виду? Она не Волан-де-Морт. Ты можешь называть ее мамой. – Фиби кивком указывает на закрытую дверь палаты. – Она там. Ночью разбила голову о зеркало. – Фиби на мгновение замолкает, и я невольно отступаю на шаг. – Намеренно разбила. У нее угрожающая жизни внутричерепная гематома. Я подумала, ты захочешь об этом узнать.

Нахмурившись, я озираюсь по сторонам:

– Где же охрана?

Не в силах сдержать смешок, Фиби удивляется:

– Она хрупкая семидесятипятилетняя женщина с серьезным мозговым кровотечением, которая десятилетиями только и могла, что шаркать ногами да неразборчиво бормотать. Едва ли она решит сбежать.

– Тем не менее они должны были кого-то послать сюда.

Я бы чувствовала себя увереннее, будь здесь охрана. Кто-то, кто следил бы за дверью. Детские страхи сидят глубоко в нас.

– Никому уже нет дела, Эмма, – привычно грубо отвечает Фиби, – до того, что она совершила. И содержится она в лечебнице для душевнобольных, а не в тюрьме.

Я иногда разглядываю это место с помощью гугл-карт. В последнее время я делала это чаще обычного. Не могу даже сказать почему – возможно, меня успокаивает тот факт, что помимо ментальных преград ее отделяют от мира еще и несколько охраняемых ворот. Хартвелл-Хаус, блок усиленного режима. Для пациентов из системы уголовного правосудия, представляющих значительную угрозу для общества… В каком-нибудь супергеройском фильме это учреждение назвали бы тюрьмой для сумасшедших преступников.

– Только потому, что для тюрьмы она была слишком безумна, – бросаю я. – До этого есть дело мне. – Я снова обретаю решительность. – Не могу поверить, что ты заманила меня сюда. Я же всегда четко давала понять, что не желаю ее видеть, – продолжаю я. – Честно говоря, я не могу поверить, что ты здесь. – Внезапная мысль вспыхивает в моем мозгу. – Как ты вообще попала сюда? – Каким, черт побери, образом учреждение с ней связалось? Очевидно же, что из двух дочерей меня найти гораздо проще – Фиби даже не живет в стране.

Фиби пожимает плечами. Этакое фирменное, ни к чему не обязывающее, немного раздраженное подергивание, которое в случае Фиби обычно предваряет сброс бомбы.

– Я навещала ее.

Ну, вот и приехали. Я прислоняюсь к стене. Мне нужно быть в офисе. У меня расписан весь день. Все это мне не нужно.

– Что ты хочешь этим сказать? Когда?

– Не часто. В последние несколько месяцев.

– Погоди-ка… – Последнее, что мы слышали о Фиби – что она живет в Испании и работает на рынке недвижимости. – …так ты вернулась несколько месяцев назад? И только сейчас впервые выходишь на связь? Черт побери, Фиби!

Боже, как она меня бесит. У меня нет времени болтаться здесь, и ей стоило хорошенько подумать, прежде чем меня сюда заманивать. Резко развернувшись, я спешу прочь по длинному коридору. Медсестра за стойкой жестами дает мне понять, что нужно зарегистрироваться в журнале посетителей.

– Эмма, мать твою, Эверелл! – рявкаю я, пробегая мимо нее. Она и сама прекрасно сможет вписать меня в журнал.

Я стою, привалившись к своей машине. Ветерок остужает жар моего гнева. Должно быть, время посещения истекло, потому что мимо меня к своим авто устремляется самая разношерстная публика. Некоторые, вне всяких сомнений, приезжали повидать своих матерей. Я – худшая дочь на этой парковке. Худшая дочь худшей матери. Но не худшая сестра. Мне сложно облечь эмоции в слова. Настоящая подлянка от Фиби. Навещала ее? И даже не сказала мне, что вернулась?

– Эмма! – Фиби спешит ко мне. – Постой!

– Я не в силах с тобой разговаривать, Фиби, только не сейчас.

У меня не хватит энергии на публичный скандал с собственной сестрой посреди парковки.

– Я знала, что ты так отреагируешь.

– Не переводи стрелки. Я всегда тебе рада. Всегда. Это ты решила держаться на расстоянии.

– Продолжай убеждать себя в этом, если тебе так легче. – Теперь настает черед Фиби метнуть в меня грозный взгляд. – Я тебя тоже всегда поддерживала. До всего этого, – Фиби кивком указывает на мою новую машину.

– Что случилось в Испании? Что с твоей работой?

– Начальство предложило мне отпуск. Они считают, что время, проведенное с матерью, должно оказать на меня целительное воздействие.

– Но не со мной, – холодно бросаю я, и Фиби приходится защищаться.

– Мне кажется, я не обязана объясняться перед тобой, Эмма. Я знала, что ты придешь в бешенство от того, что я с ней виделась. Так или иначе, она в основном была в том кататоническом состоянии, в каком пребывала с тех самых пор, и…

– Я ничего не хочу о ней знать. Мне нет до нее дела. – Я открываю дверь машины. Мне почти сорок – слишком много, чтобы бояться монстров. – Но ты, Фиби… Ты сделала мне больно.

– Ой, можно подумать тебе есть до меня дело. Взгляни на себя. Новая машина. Новый дом. Насыщенная жизнь. Всегда занята. Я видела статью в газете. Восходящая звезда юриспруденции. Никто не делал тебе больно. Ты просто любишь все контролировать. – В ее голосе звучит горечь, но у меня нет возможности заново начинать наш старый спор. – Так или иначе, – Фиби отступает на шаг, – дела ее плохи. Возможно, свидание с ней принесло бы тебе пользу. Тебе нужно закрыть гештальт. Выпустить страхи наружу.

– Я ничего не боюсь, – бросая сумочку на пассажирское сиденье, говорю я и залезаю в машину.

– Ну да, ну да. – Фиби молниеносно успевает ухватиться за дверь. В ее темных глазах я различаю стальной блеск, а губы сестры трогает подобие улыбки. – Через неделю или около того тебе стукнет сорок. Этого ты всегда боялась.

– Счастливо тебе вернуться в Испанию, Фиби. – Я с силой дергаю дверь и, захлопнув ее, тут же завожу двигатель. В зеркале заднего вида я вижу, как она стоит, глядя мне вслед. Я почти уверена, что Фиби улыбается.

Как она могла так сказать про день моего рождения?

Сучка, ну и сучка.

1.Английская поговорка. Человеку без всякой видимой причины становится холодно, если кто-то наступит на место его будущей могилы.