Loe raamatut: «В следующем году в Иерусалиме»

Font:

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Иерушалаим и другие

Котенок

В маленьком доме старого Ицхака пахло старостью и пустотой. Невыразимо густые запахи: немного мочи и много грусти, смешанные с запахами несчастья и пыли, запахи, которые моментально поселяются там, откуда уходит женщина. Жена Ида ушла – скоро будет уже два года, хоть и была она на два года моложе. Ушла легко, во сне, не мучая себя и мужа. Детей у Ицхака и Иды к её смерти уже не было. Сразу после свадьбы она исправно рожала, но дети умирали, не прожив и года, двух мальчиков не успели даже обрезать, умерли сразу после родов. Удалось вырастить двух сыновей, но первенца Давида забрали в солдаты, послали на Кавказ, где он и погиб в штыковой атаке на какой-то аул. Сендер вырос, но Богу было так угодно, чтобы умер он от ран, полученных от хулиганов во время погрома, а их, погромов, в год смерти царя Александра было достаточно. Нет, старый Ицхак не гневил Б-га жалобами, он только задавал вопросы, обращая их непонятно к кому «Зачем?» и «Почему именно я?»

Еще мальчишкой родители отдали Ицхака в обучение к портному Лейбушу, где Ицика между работой по кухне и качанием колыбелек научили шить сюртуки и лапсердаки. Вот только уже лет двадцать он не шил ни одной новой вещи, только изредка перелицовывая и подгоняя одежду под рост – лапсердак в семье носится долго, переходя от деда к внуку. Что так? Почему перестал шить? Глаза уж не те стали, по часу нитку в иголку мог вставлять, руки дрожать начали – иголку уронит на пол, ищи ее потом. Началось это у Ицхака потихоньку, исподволь, как получили они с Идой письмо от начальников бедняги Давида. И ведь можно подумать, что еврею из Хелма были какие-то дела до того горного аула и живущих там горцев, гори оно все огнем и синим пламенем!

Получал Ицхак очень даже небольшой пенсион за погибшего в атаке сына, пенсион небольшой и совсем нерегулярный, то ли военному министру деньги Давида были нужнее, то ли министру почты – Ицхак не разбирался и идти разобраться не собирался. Хватит с него того, что один вид полицейского или жандарма наводил на старика трепет, а чтоб придти и задавать вопросов – так совсем нет, спасибо вам за такой нахес!

Приходили в домик к старику жена хелмского раввина, ее дом стоял через два дома отсюда, да иногда Малка, соседка из дома напротив заходила. Помоют женщины полы в доме, сварят старику молочной лапши, заставят съесть ее при них. А сам Ицхак ничего не готовил, да и то, что ему сварят женщины, не всегда съедал – забывал.

Если раньше, когда Ида еще жила, каждый шабес ходил он в синагогу, надевал филактерии, покрывал голову талесом, теперь если только кто-то зайдет за ним утром, старик покорно поплетется следом. Да что уж там говорить, если в баню он ходил совсем не каждую неделю, а умываться и зубы чистить часто забывал! Скажите, можно жить на свете, если интереса к жизни совсем не стало?

Осень, совсем уже осень. Дождь мелкий, холодный, сеет с ночи, не дай Б-г идти по такой погоде по каким-то делам. Среди шума дождя какой-то посторонний звук, как будто кто-то жалуется на жизнь, на судьбу. Сколько уже можно, даже лежать на кровати – любимое занятие Ицхака последнее время, он и ложился, не раздеваясь – невозможно! Да еще собака соседская лает, мешает молитву прочитать по памяти. Встал Ицхак с постели, кряхтя, прошелся по комнате. Холодно, но печь растопить так нет желания. К чему? Пусть у себя дома топит печь тот, кому жизнь тяжела, но не в тягость.

А снаружи всё жалуются на жизнь своими стонами, собака разоряется. Она, конечно, дура несусветная, но старик вышел на крыльцо. Вейз мир, из-под крыльца вылез намокший котенок, максимум два месяца ему. Вылез – и к ногам Ицика подошел, мяукать перестал – сил не стало или верит, что человек ему чем-то поможет? Собака словно взбесилась, так лает. Ицик котенка взял на руки и зашел в дом. Старой рубахой обтер котенка, положил его на кровать, пошел печку растопить.

Дрова занялись, запах дыма в комнате разбавил запахи одиночества и запустения, обещая тепло. Взял Ицхак котенка на руки, сердечко маленькое стучит часто, сам доверчиво жмется и «разговаривает» со стариком. Ну что тут поделаешь, надел старик старый лапсердак, накрыл голову от дождя рогожкой и пошел к соседу – молока попросить стакан, да хотя бы кусок свежего хлеба, дома ведь и корки сухой не найти.

Мазл тов, Иерушалаим!

Шоссе из Тель-Авива в Иерусалим оставило латрунский монастырь справа и потянулось среди светло-желтых скал. Проехать в Иерусалим мимо монастыря в Латруне невозможно. Обязательно надо остановиться, чтобы навестить монастырский магазинчик. Улыбчивый монах в коричневой сутане, подпоясанный веревкой, с ловкостью профессионального лавочника упакует вам бутылку великолепного латрунского бренди, предложит мед и варенье. Бренди – из монастырского виноградника, варенье из собственного сада, мед от латрунских пчел. Купить это все где-нибудь еще невозможно. Покупайте, пробуйте. Здесь, в монастыре вам не будут предлагать щепки от ковчега старика Ноя или масло оливы, высаженной Иисусом Навином.

Первый раз в Иерусалиме, а совсем недавно побывать в нем – словно слетать на Луну. На Луну даже легче. Пройдя туристическими маршрутами по городу царя Давида, я приехал на смотровую площадку. Иерусалим расположен среди скал, смотришь на город сверху вниз, как будто заглядываешь в чайную пиалу, скалы противоположного склона видны, если нет тумана. Город внизу словно залит густым, как оливковое масло, воздухом. Маленький пятачок – пространство между Храмом Гроба Господня, Западной стеной Храма, мечетями Омара и Аль-Акса. Здесь Иисус был распят и вознесся, здесь приносил жертвы Соломон и заправлял светильник Маккавей, здесь Мохаммед прявязал своего крылатого осла Борака перед тем, как подняться на небо для беседы с Аллахом. Христиане направо – к Храму, иудеи налево, к Стене Плача, мусульмане проходят к мечети по переходу сверху.

Старый город, мечети, христианские храмы, новые городские кварталы, прорезанные широкими улицами и проспектами. Воздух в этой «чашке» города густой, насыщенный энергией, над ним стоит марево, словно над кастрюлей с кипящим бульоном. Новостройки мной не узнаются, даже самые знаковые, пытаюсь увидеть комплекс университета – он на противоположной стороне «чаши», рассмотреть храмы в Старом городе – мечети, церкви, синагоги…

На площадке перед Стеной только молящиеся и туристы. Веришь – не веришь, а записку между блоками, из которых сложена Стена, вложи. Бог помогает любому тем, что дарит надежду. Молодые люди в черных костюмах, белых рубашках, с завитыми пейсами из-под широкополых шляп спрашивают: «Йехуди»? Накидывают талес, на левую руку повязывают кожаный ремешок филактерии. Повторяешь: «Ата адонай элохейну, мелех ха-олам…» Для молодых хабадников весь ритуал наполнен сакральным смыслом.

А хасидам, что собрались недалеко от Стены, хорошо. Танцуют, встав в круг и положив руки друг другу на плечи. Черные и коричневые лапсердаки, штаны до колен, на ногах белые чулки и тяжелые башмаки. Головы покрыты круглыми широкополыми шляпами, бороды и пейсы развеваются по ветру. Молодой цадик выделяется шапкой, отороченной мехом куницы.

В сумрачном Старом городе заблудиться легче легкого. Бесчисленные повороты под неожиданными углами, после третьего поворота не представляешь, как оттуда выбраться. Лавки, лавочки, магазинчики… наборы специй, пряностей, поделок. Ноly Land – бренд. Щепка от креста Спасителя, флакончик с маслом, пузырек святой воды, щепоть земли. Всё в лавках Старого города аутентично, папирус написан Моше, стрелу выпустил Йоав, сандалии носил легионер Веспасиана.

Воздух над городом густой, словно оливковое масло. В этом воздухе злоба и ненависть, любовь и вера. По этому городу проезжала царица Шеба на встречу с царем Шломо. Йонатан Хасмоней возжег здесь светильник, который горел восемь дней. В этот город Назаретянин въехал на ослице под крики толпы «Осанна» и вышел из него с крестом на спине. Меридианы сходятся не на полюсах, они встречаются здесь, в Центре Земли, параллели, вопреки Евклиду и Меркатору, стремятся в Иерушалаим. Энергия всего Мира клокочет в замкнутом окружающими скалами пространстве. Века, тысячелетия пульсируют с каждым годом все чаще.

…прибыл лес от царя Хирама из Финикии, рабы доставили кедровые бревна в Иерусалим из Яффо и сейчас везли их по узким улочкам на строительство Храма. Воины Невухаднеццара, смешавшись с легионерами Тита, шли на приступ городских стен. Сикарии с помощью кривых ножей расправлялись на узких улочках со своими политическими противниками, ревниво оберегая чистоту веры. Йосиф бен Матитьяху, стоя рядом с Титом, со слезами наблюдая за пожаром в Храме – вместе с гибелью Второго Храма заканчивалась Иудейская война, приходил конец Иудеи.

Иешуа из Назарета, тяжело дыша, нес крест на Голгофу, на Лысой горе каменщики возводили Храм Гроба Господня. Мухаммад, только что прибыв по воздуху из Мекки, привязывал крылатого скакуна кольцу в стене разрушенного Храма, собираясь на встречу с Аллахом.

По улицам города бродили сефарды из Испании, кто-то в арабских халатах и чалмах, кто-то в испанских костюмах, между ними сновали ашкеназы в длинных лапсердаках, штанах до колена, в белых чулках, на ногах тяжелые башмаки. Вот хасиды, среди которых Баал Шем Тов, запели веселую песню и уже через минуту пустились в пляс. На них одобрительно смотрел рабби Йехуда Лёв бен Бецалель, Голем был уже вылеплен, заклинание написано на клочке пергамента, оставалось только положить этот клочок под язык Голема. На большом пустыре литовские наци прикладами сгоняют жителей маленького местечка, словно баранов в стадо. Среди них раввин Хаим, мой дядя, пытается поддержать евреев хоть словом. Автоматные очереди длятся долго, превращаясь в винтовочные выстрелы, разрывы гранат, грохот пушек. Колонна автомашин с врачами и медсестрами, которая направлялась в больницу на горе Скопус – окраину Иерусалима, атакована воинами Арабского легиона…

На стене Храма, примыкающей к стене Города, стояли дозорные, кутаясь в грубые шерстяные плащи. Наконечники копий бросали отблески от Луны. Иногда раздавались их перекличка: «Элиэзер!» «Иезекия!» Склоны гор, окружавшие Город, покрывали тысячи костров, в лунном свете угадывались тараны, катапульты, стенобитные машины. Видны были построенные римскими инженерами передвижные штурмовые башни.

Настроение у сидевших рядом со мной защитников Иерушалаима – настроение обреченных.

– Когда воины Иоханана из Гуш Халав разбили и изгнали из Иудеи римские войска Цестия Галла, когда это было? Да, тому уже шесть лет. Мне казалось, что Рим отстанет от Иудеи. К чему Риму такая далекая и неспокойная страна?

– Риму нужен весь мир. Риму нужны иудейское масло и пшеница. Риму надо показать всем провинциям, что воевать с Римом невозможно.

– Римляне – такие же люди, как все. У них та же кровь и животы их вспарываются еврейским мечом так же, как живот жителя Идумеи или египтянина. Оборона Йодфата отлично показала миру, как умеют защищаться иудеи. Вот только раздор между Иохананом и Йосефом бен Матитьяху…

– Не упоминай имя предателя бен Матитьяху! Все, что говорит этот мерзавец – гнусная ложь! Йосеф сейчас там, с воинами Тита, Иоханан со своими людьми терпит лишения и погибает вместе с нами!

– Напрасно мы впустили в город Шимона бар-Гиора. Конечно, он привел с собой несколько тысяч бойцов. Но ведь распря, что он затеял с Иохананом из Гуш Халав, сколько жизней отняла она?

Из темноты бесшумно выступили трое и подхватив говорящего под руки оттащили в тень дома. Сдавленный крик, после которого сидящие рядом со мной у костра только опустили головы ниже.

– Лучше молчать. Если сикарии Шимона расправились с первосвященником Маттафия и потом с первосвященником Анна, что говорить о нас, простых смертных!

– Герой, разбивший Цестия Галла, не может ошибаться! Слава героям!

– Погибнуть от меча римлянина, от кинжала зелота или от ножа сикария – какая разница? Мучительно ожидание смерти от голода. Когда Шимон и Иоханан дрались с Римом плечом к плечу, можно было надеяться и защитникам Иерушалаима.

– А на что надеяться нам, жителям Иерушалаима? Есть нечего, помощи ждать неоткуда. Галилея под римлянами, идумеи нам не помогут… Надо молчать!

– Барух а-шем, Б-г обещал нам эту страну, он помогал нам раньше и поможет сейчас…

Над светло-желтым городом поднимался розовый рассвет и только неясно, это отблески солнца, всходящего из-за гор или отблески догорающего храма.

Набережная Тель-Авива длинная, идти по ней можно от пустыря между Яффо и Тель-Авивом до комплекса гостиниц. Справа кварталы Тель-Авива, слева море с полосой пляжей. В холле «Хилтона» прохладно под кондиционером, в баре чашка кофе, холодная вода, сок грейпфрута. Абсолютная свобода, времени полно, можно зайти поглазеть в антикварную лавку, для этого не надо выходить из гостиницы, она тут же, в холле.

Кофейный сервиз, шахматная доска, какое-то серебро под стеклом витрины. На стенах картины, то ли Шагал, то ли под Шагала. Десять хасидов танцуют, видимо, фрейлехс. Белые рубахи, черные лапсердаки, ермолки, бородатые лица раскраснелись. Внимательно, очень внимательно я смотрел на эту компанию…

…пока не зазвучала скрипка, не запела флейта, не задышали тяжело танцоры, не затопали ногами. Я оказался в не очень чистой корчме, из посетителей в ней были только евреи. Танцоры выбрасывали ноги вперед, размахивали руками, в которых были зажаты огромные носовые платки, вышагивали гусаками, крутились вокруг себя или парами один вокруг другого. Красные потные лица, капли пота висели на носах, стекали по лбу и щекам, весь вид танцоров говорил, что веселье их не показное.

На столах достаточное скромное угощение, несколько бутылок красного вина, огромные кружки с пивом. Сидевшие за столом тихо переговаривались, изредка отхлебывая из кружек, одобрительно поглядывали на танцоров. Чуть в стороне в одиночестве сидел старик – из-за его стола все ушли танцевать.

– Дедушка! – я сразу узнал его, хотя не видел ни разу, даже на фотографии, все фотографии пропали еще перед войной.

– Внук? Молодец, пришел навестить деда. Рассказывай.

– Дедушка, а что здесь? Кто эти люди вокруг?

– Ой, горе! Сендер, старший мой брат решил ехать в Америку. Завтра утром, сволочь, уезжает в Одессу, а билет на пароход у него уже есть. Мишугинер, оставил свою Двойру без развода, трех детей без отца – это ведь все на мою голову! Слышать о нем не хочу! Моему Хаиму всего пять лет, Хава ждет следующего, дай ей Б-г счастья, чтобы все хорошо прошло. Так я теперь о Двойре с ее тремя заботься, и про Хаву не забывай, словно я праотец наш Авраам или сын его Иаков. Сендер, чтоб ты там пропал в своей Америке!

От крика деда один из танцоров вздрогнул, обернулся и посмотрел на нас с виноватой улыбкой.

– Рассказывай, – потребовал дед, – ты чей сын? Неужели Хаима?

– Нет, дедушка, вашего младшего, Йоселе. А дядю Хаима и дядю Гирша я вовсе не знаю, не видел их ни разу.

– Значит, Хава носит мне Гирша? Хорошее имя! А почему не видел?

– Они ведь погибли в войну, дедушка…

– Вейз мир, горе, горе! Не вздумай сказать этого бабке! И что, твой отец, мой Йоселе остался один?

– Нет, дедушка, у него две сестры – Голда и Хена. У Голды родилась Алла, у Хены – Миша. Все будет хорошо, дедушка!

– Ой, горе, сколько лет я слышу это «все будет хорошо, все будет…» А все хорошо уже было и, кажется мне, уже никогда не будет…

…я стоял в холле отеля «Хилтон», что на берегу Средиземного моря и смотрел на картину Шагала, где десять хасидов танцевали веселый фрейлахс по случаю отъезда Сендера в Америку.

На следующий день я поехал в Иерусалим. Площадь перед Стеной плача была полна народа. Христиане толпились у храма Гроба Господня, мусульмане спешили в мечети Омара и Аль-Акса, евреи прикладывали руки к развалинам Храма и раскачивались в своей молитве. Воздух между тремя точками поклонения был густой – хоть ножом режь, это был словно бульон из смеха и плача, крови и слез, ненависти и любви и отделить что-то из этой смеси было невозможно. Даже после Суда ангелы утомятся, разбирая, кто, где и что.

А я подошел к Стене и засунул в расщелину между камнями свою записку. Дедушка. я думаю, сидит в кресле праведника в кущах, а бабушка примостилась у него в ногах скамеечкой – всю жизнь она мечтала о таком конце. Мазл тов! Ну и что из того, что я не хожу ни в церковь, ни в синагогу?! Уверен, что Б-гу на это наплевать, он помогает или карает вне зависимости, от ходишь ты в храм, не ходишь ты в храм. У него свои оценки, знать которые не суждено.

Лавка времени

Бродить по Старому городе в Иерусалиме… Лавки и лавочки с клинописью Авраама, папирусами Моисея, приказами Навуходоносора. Тут же туристы покупают кубометры щепок, тонны святой воды. Можно примерить кипу или куфию. Но стоит только увернуться от толпы туристов за ближайший поворот, потом еще один поворот, и вот ты уже не знаешь – в христианском, еврейском или арабском квартале идешь по мощеным улочкам.

Над входом в лавчонку я разобрал надпись на иврите «зман» – время. «Отдохну, поглазею на часы,» – и шагнул внутрь. Никаких часов – простые деревянные полки на стенах уставлены сосудами и баночками разных форм и цветов – прозрачные с изогнутым горлышком, черные с притертыми крышками, темно-зеленые, коричневые, веселенькие голубые.

– Ай онли хэв э лук… Ани роцэ…

– Так мы можем говорить с вами по-русски! Уверен, что так вам будет удобней!

– О, спасибо, действительно удобней. Я думал, что здесь продаются часы…

– Вы думали! Молодой человек, здесь продается Время!

– Но я не вижу ни одних часов?!

– Я повторю, здесь продается Время!

– Простите?

– Что непонятно? Предположим, вам не хватает времени. Ну, не знаю… не хватает, чтобы закончить важную работу… Вам не хватает времени, чтобы насладить встречей с вашей женщиной… Не хватает времени, чтобы отдохнуть. У нас вы можете купить Время на любой вкус и для самых экзотических надобностей!

– Вы шутите?

– Какие шутки, молодой человек! У меня нет времени для шуток, и я не собираюсь покупать его у самого себя. Бизнес есть бизнес, гешефт – это гешефт. Вот, я могу предложить вам густое, как хорошее масло, время ученого. С его помощью вы, бог даст, получите Нобелевскую премию. Понятно, что это дорого, но поверьте, оно того стоит. А вот в этой голубенькой бутылочке время, которое вы проведете на танцульках. Танцы-шманцы, пара коктейлей, красивая девчонка. Вот черная реторта, здесь время тяжелой работы. Запах, скажу я вам – валит с ног. А что вы хотите – пот, слезы, мозоли на руках?

– И что, берут «тяжелое время»?

– Берут, конечно же. Но не для себя – исключительно в подарок, исключительно для заклятых друзей. Кому хочется слез и пота? Люди совсем обленились, они предпочитают лежать на диване напротив телевизора. Хотите время для культурного досуга? Могу предложить от простого сна по 50 шекелей за час и до прекрасной рыбалки на шиши-шабад по 200 шекелей. Естественно, тоже за час.

– Но как? Как я смогу использовать купленное время?!

– Шо вы морочите мне голову? Не говорите мне, что вы не знаете, как провести время на рыбалке или как провести часок-другой в библиотеке! В библиотеке вы берете книгу и читаете, а на рыбалке все просто – наливай и пей. А может быть, вы хотите убить свое время? Так не делайте глупостей, я лучше куплю его у вас.

– Мне кажется, это вы морочите мне голову!

– Ой, бросьте! Меня не так легко найти, но если вы надумаете купить или продать пару-тройку часов – приходите, старый Ицхак всегда будет рад вам помочь. Всего доброго, лаитраот.

Я вышел из лавки и закурил у входа.

«Чертовщина! Это же развод какой-то! Я читал и Сказку о потерянном времени, и Гайдара с его „горячем камнем“. Но ведь и там, и там сказочная „механика“ была описана подробно и доступно: разбей камень – проживи другую жизнь, минут и годы старят простачков и делают злых волшебников моложе. Черт знает что! Додумался до веры в сказки и волшебников!»

Я решительно отбросил окурок и вошел в лавку.

– Дайте мне пару часов времени для встречи с любимой женщиной! Надеюсь, качество вы гарантируете?!

Рабби Гирш бар Гроим из Таллина

Тяжело учиться в минском ешиботе юноше из семьи бедного раввина. Вообще трудно учиться, трудно постигать талмудическую премудрость и не важно, в Одессе ли это, в Минске или где-то еще. У родителей детей много – денег мало, отправить сына учиться – ой-ёй-ёй! Мать ночами плачет-заливается, отец ходит задумчивый. Где-то мальчик должен спать? Хоть иногда мальчик должен съесть тарелку горячего? Надо говорить с общиной: кто-то даст угол для ночлега, а кормить будут ешиботника в еврейских семьях по очереди. Во время обеда стараются нечаянно кусочек курочки не положить, чтобы не привыкал к хорошему, хорошо, когда кусок хлеба не забудут дать.

Ничего, Гирш из штетеля под Гомелем выучился, выпускные испытания прошел так же успешно, как провел годы учебы в талмудторе, хедере, ешиботе. Но разве бывает раввин без ребецн, разве что вдовец (не дай Г-дь!) А мамеле зачем? Она свахе кроме обычного вознаграждения хорошего жирного гуся пообещала, та для Гиршеле такую невесту подобрала – любо-дорого! Такая девушка, такая девушка: и кугл приготовит изменьше. чем ничего, из одной курицы пять блюд соорудит, нрава кроткого (а куда деваться, пять сестер ждут своей очереди из дома уйти) и внешностью… ничего так внешность, с лица воду не пить, а молодых людей в соблазн не вводить. Богатая перина и пять пуховых подушек – отличное приданое, можно и под хупу идти Гиршеле с Малкой.

А куда ехать, где молодые раввины нужны? Понято, что не в Москву, Петербург или в Киев, но ведь даже Черновцы и Бердичев его не зовут. Написал письмо отец Гирша своему знакомому, ребе Йосеф-Ицхак Шнеерсону из Любавичей, реб Шнеерсон написал пару-тройку других писем и поехал Гирш в далекий Ревель принимать дела и устраиваться, потому как хасиды открыли в Ревеле новую синагогу. Синагога новая, а дом, в котором она расположилась – старый. Две комнаты и кухню при синагоге отвели молодому раввину, рядом небольшой дворик с сараем – о чем еще мечтать молодым? Дал бы Б-г много-много детишек, а Гирш и Малка будут стараться.

В талмудторе Гирш учился читать и писать, считать до сотни, до тысячи, до миллиона (дай Б-г ему столько рублей, а пусть даже будет и столько грошиков, не помешают в доме и грошики). В хедере Гирш запоминал тексты из Торы и Талмуда и так хорошо учил, что многие из них знал наизусть. В ешиботе он изучал комментарии Раши, а когда ему в руки попала Книга Зогар, так он и ее не выпускал из рук. Прочитав Книгу Зогар, он долго искал сочинения Симона бар Йохаи и труды рабби Лёва бен Бецалеля и вы знаете – он их таки нашел и внимательно прочитал!

Что-то не получалось у Малки понести, а может это Гиршеле не сильно старался? Уж очень много времени проводил молодой раввин за чтением древних текстов да еще он, освободив сарай во дворе от хлама, натаскал туда глины и лепил. лепил, лепил. Тьфу ты, пропасть, один все свободное время с грязью водится, а другая должна измазанные в глине штаны и рубашки стирать! И ведь добро бы горшок какой-нибудь вылепил, его хоть продать можно. Или вылепил бы, к примеру, лебедя на пруду – высуши, обожги и раскрась, его бы можно было в комнате на комод поставить – йофи! А ведь налепит глиняных уродцев, потом сомнет их в комок глины и снова лепит таких же. А сколько дров зря перевел, протапливая сушильную печь в сарае – Балтийское море можно высушить на огне от этих дров!

Пришла Малка в сарай, чтобы позвать муженька обедать, как раз куриная грудка в черносливе поспела, и встала столбом, как жена Лота. Стоит посредине сарая истукан ростом под три метра – две руки, две ноги и огромная голова, посаженная на туловище без шеи. Три глаза спереди, один глаз сзади, уши маленькие, в огромной дырке, что вместо рта, торчат четыре зуба.

Вы думаете, что вылепив это чудовище, Гирш успокоился? Так вы ошибаетесь. Он читал и читал, раскручивая свиток Торы с скручивая его снова. Он листал Книгу Зогар вперед и назад, назад и вперед. Он складывал буквы на страницах так и этак, превращал их в цифры и снова из цифр делал буквы. А сколько чернил он перевел, черкая листы бумаги, комкая эти листы и сжигая их в печке – вы не поверите. Чиркает и одно твердит: «Нохамул! Нохамул!» (Еще раз, еще раз.) Да и не надо бы этого знать, потому как узнай хасиды, чем занимается их раввин – пригласят на службу другого раввина, сколько цадиков бродят по дорогам от ярмарки к ярмарке, творя молитвы и читая проповеди по придорожным харчевням и трактирам. Ну, так Гиршеле объявил, что отныне надо звать его не Гирш Нармантович, а Гирш бар Гроим, чем только ему родительская фамилия не угодила?!

Что там творится в мире, Гиршеле интересовало мало. Это ведь Малка должна позаботиться, чтобы купить кусок мяса и овощи на базаре. А что купишь, если после начала войны с немцами базар стал таким дорогим – не подступиться. Рененнкампф и Самсонов наступали и отступали, побеждали так, что потом были разбиты. А когда война надоела матросам и солдатам, те нацепили себе на шапки красные ленты и поднимали офицеров на штыки. Скверная это манера – нанизывать человека на штык, словно бабочку на булавку. И при чём тут евреи? Кого это волнует, но на всякий случай парочку-другую можно и застрелить.

Ну, была Российская империя с Ревельской губернией – стала эстонская республика со столицей в Таллине. Только жизнь Гирша и Малки не изменилась нисколько, по-прежнему зажигались субботние свечи, как прежде Гирш ломал халу и передавал жене кусочек. И когда пришли в Таллин Советы, ничего не изменилось. Какие-то строгие люди в военной форме приехали в синагогу, забрали Гирша с собой. но через два дня вернули его домой чуть-чуть побитого и худого. Не мог же он кушать у них в заведении, неизвестно ведь, проверяет ли кто-то у них пищу, кашируют ли они свои кастрюли и миски.

И снова «здравствуйте» – бомбят, стреляют, как будто нет у людей другого занятия, как сделать дырку в руке или, не приведи Г-дь, в голове. Постреляли-побомбили, не то, чтобы успокоились, но в городе стали ходить солдаты совсем в другой форме и разговаривать по-немецки. ну что ж, евреям так даже удобнее, ведь немецкий – это просто исковерканный идиш, догадаться о чем идет речь, можно.

Только когда собрали толпу таллинских евреев на городской площади у ратуши, когда вместо слов (а что, будто евреи не понимают слова?) стали бить их прикладами и рвать злющими собаками, когда плачущая Малка прижалась к своему Гиршеле, обнял рабби Гирш бар Гроим свою жену:

– Не успел я, Малка, сделать своего Голема, рабби Лёв смог, и у меня получился бы. Вот он защитил бы и нас с тобой и других евреев, даже если они всего лишь митнагдим или даже коммунисты. Знай Малка, что любил я тебя, хоть и не говорил тебе об этом…

– Гиршеле мой, только об одном мечтаю – быть мне скамеечкой под твоими ногами, когда будешь ты сидеть в кресле среди праведников!

«Уважаемый Иосиф!

Я считаю своим долгом написать Вам о смерти Вашего брата, реб Гирша. После оккупации Эстонии немцами евреем Таллина были собраны на площади у ратуши, потом их вывели на опушку леса и расстреляны из пулемета, автоматов и забросали гранатами. Пленных красноармейцев заставили вырыть большую могилу, в которую были сброшены все тела. После освобождения Эстонии войсками Советской Армии я собрал все адреса родных, погибших в сентябре 1941 года, и пишу Вам это письмо. Присылаю вам фотографию братской могилы, в которой…»