Церемония жизни

____

В итоге мы с Ямамото пошли домой, так и не найдя себе партнеров для осеменения. Уже выйдя на улицу, он вдруг закачался и чуть не упал.

– Вот ч-черт!

– Ты чего это? Вроде много не пил!

– Да не в этом дело… – проворчал он, исследуя подошву своего ботинка. Оказалось, он поскользнулся на лужице чьей-то спермы.

Раньше, я слышала, секс считался неприличным и заниматься им все старались подальше от посторонних глаз. И хотя меня на церемониях жизни еще ни разу никто не выбирал, уверена: осеменяться у всех на глазах я не согласилась бы ни в какую. Похоже, во всем моем теле, отдельно от сознания, старых людских привычек – хоть отбавляй.

Но в наши дни осеменение после церемонии – чуть ли не сакральный акт, и производить его разрешено где угодно. Я часто видела, как им занимаются на ночных улицах, но ничего сакрального не замечала. Обычное совокупление. Просто люди чем дальше, тем больше уподобляются животным, вот и все.

– Значит, здесь тоже устроили… п-п-приемник? – выдохнул Ямамото. От него несло алкоголем, но я поняла.

Он имел в виду центр приема детей, в просторечии «детоприемник». И не ошибся: недавно в этом районе и правда построили очередной.

Да, пока еще многие из детей, зачатых в результате осеменения, по старинке воспитываются в семьях. Но в последнее время участились случаи, когда отец ребенка неизвестен. Особенно с тех пор, как церемония жизни стала частью нашего быта.

Теперь «плодись и размножайся» – одно из важнейших требований нашего общества, поэтому любым детям – даже зачатым при таких обстоятельствах – все очень рады.

Для того чтобы женщины могли позволить себе рожать, не уходя в долгий декрет, по всей стране и создаются подобные центры, куда можно сдать младенца сразу после родов и спокойно работать дальше. При этом можно родить в перинатальном отделении детоприемника, сдать младенца и вернуться домой. А можно разрешиться от бремени где-нибудь еще, а уже затем привезти и оформить дитя в приемник.

Насколько я знаю, в сегодняшнем обществе людей, воспитанных в семье, и тех, кто вырос в приемнике, примерно поровну. Хотя сама практика детоприемников, в отличие от церемонии жизни, приживалась в народе с большим трудом. Многие до сих пор выступают против этой системы, опасаясь, что эдак от семейных ценностей скоро вообще ничего не останется.

И тем не менее граждан, воспитанных вне семьи, скоро станет подавляющее большинство. Что будет с человечеством в итоге этого процесса – предсказать сложно. Ученые выдают разные прогнозы – как позитивные, так и пессимистичные. Кое-кто из них убежден, что мы меняемся в какую-то очень опасную сторону. Но в какую именно – покажет время.

– Что же будет, когда все дети станут приемышами? – пробормотал Ямамото. Вопрос, на который никто не знает ответа. Ясно одно: мы меняемся, и очень стремительно. Но более этого – ничего.

____

– Доброе утро!

Сотруднице, вышедшей на работу после двухнедельного отпуска, аплодировал весь отдел. Полмесяца она провела в детоприемнике – и наконец вернулась к работе, в свои тридцать шесть произведя на свет уже третье дитя.

– Ты уже сдала малютку на воспитание?

– О да! Сразу же все и оформила. Из последних сил…

– Вот умница!

– Спасибо за труды!

Все как один мы благодарили эту героическую женщину за произведение на свет еще одного из нас. И она, счастливо улыбаясь, принимала букет за букетом.

Питомцы детоприемников выращиваются не как чьи-либо персональные дети, а как дети всего человечества. Эти центры оснащены всем необходимым оборудованием, а за каждой пятеркой воспитанников закрепляется наставник, следящий за их развитием.

Лично мне доводилось быть осемененной моим любовником, но к зачатию это, увы, ни разу не привело. И теперь, глядя на женщину, которой удалось забеременеть аж трижды, я испытывала облегчение и благодарность. Все-таки я принадлежу к человеческой расе и уж точно не желаю, чтобы мой вид исчезал с лица земли.

Наконец, приняв поздравления и получив все букеты, счастливая мать вернулась к своему месту за столом.

– И вот что важно! – добавила она уже своим соседкам. – Хотя обычно меня осеменяет любимый мужчина, все три моих зачатия случились на церемониях жизни. Любопытно, не правда ли? Вероятность забеременеть на церемонии и правда выше, чем при обычном, «домашнем» осеменении!

– Вау… Чудеса! – зачарованно протянула совсем еще молоденькая коллега. – Но я понимаю, о чем вы. Мне кажется, человечина обладает сакральной силой. Потому и вкус у нее совершенно особый. Да такой, что не оторваться!

– И не говори! – кивнула мать-героиня. – Я уверена: желание поедать человечину заложено в наших инстинктах!

«Эй, вы о чем это? – чуть было не вмешалась я. – Разве совсем недавно вы не считали инстинктами нечто совсем другое? В этом обществе больше нет никаких инстинктов. И нет никакой морали. Все, что мы еще испытываем, – только ложные ощущения от постоянно меняющегося мира!..»

– Эй, Махо! – вдруг услышала я. – Что у тебя с лицом?!

– Все в порядке… – вздрогнув, просипела я. И залпом осушила свой чай.

____

– По-моему, этот мир свихнулся на теме инстинктов. Тебе не кажется?

Залпом допив свое пиво, я поставила опустевшую кружку на стойку и уставилась на него.

Весь понедельник мне жутко хотелось выпить. И хотя впереди была еще целая неделя, на перекуре мы с Ямамото договорились заглянуть вечером в какую-нибудь идзакаю^[6]. Он был единственным, с кем я могла поговорить по душам.

Вместо ответа он несколько раз кивнул. Не соглашаясь – но и не споря с тем, что услышал. Именно та дистанция, на которой мне комфортней всего.

– Вот и насчет осеменения – у всех такая каша в головах! – продолжала я. – Помню, мать рассказывала, что раньше секс с презервативом считался хорошим тоном. А теперь попробуй-ка надеть перед сексом презерватив. Тебя просто заклюют за то, что ты трахаешься для удовольствия, а не для рождения новой жизни!

– Да ладно… – лениво протянул Ямамото, отправляя в рот кусок жареной курицы. – Чего об этом париться?

– Эй, я серьезно! Ты меня слушаешь вообще?

– Слушаю, а как же! Просто… – жуя, отозвался он, – ты, Икэтани, упертая. Слишком абсолютизируешь этот мир. Слишком уверена в том, что все должно быть лишь так, как тебе хочется.

– Что ты имеешь в виду?

Отложив палочки, Ямамото вытер руки влажной салфеткой – и без тени улыбки продолжил:

– Я тоже серьезно. Все привыкли думать, что здравый смысл, инстинкты, мораль – это какие-то незыблемые категории, высеченные в камне однажды и на века. Но это не так! На самом деле все они постоянно меняются. И не вдруг и не в последнее время, как это показалось тебе. А беспрерывно и с незапамятных времен!

– Но тогда пускай перестанут судить других! Пусть не делают вид, будто и сто миллионов лет назад все было точно так же! То, что постоянно меняется, не может быть догмой, верно? А если это не догма, какого черта все носятся с ней, как с религией?

Ямамото пожал плечами.

– Как бы там ни было, мир – это сияющий мираж. Вре́менная иллюзия. То, что мы видим сейчас, нам не увидеть больше никогда. Так не лучше ли просто расслабиться – и наслаждаться феерическим шоу?

Он снова взял палочки, положил себе в тарелку немного кимчи и пару ломтиков чоризо.

– Овощей возьми! – посоветовала я. – Будешь есть сплошное мясо – желудок испортишь.

– Э, нет! У всеядных животных мясо невкусное. В детстве я думал, что человечина – это вкусно, лишь потому что дедуля был вегетарианцем, то бишь травоядным. Ну а я решил стать плотоядным. Буду есть сплошное мясо – тогда и сам буду вкусным, когда придет мой черед!

– Похоже на бред…

– А это как посмотреть. Мой девиз – «Ешь как можно вкусней и наслаждайся жизнью, чтобы оказаться вкусным, когда помрешь». А жизнь у меня до сих пор была совсем не плохая… О, спасибо!

Поблагодарив официантку за очередную бутылочку горячего саке, он плеснул прозрачной жидкости себе в чашечку и немедленно выпил.

Все еще досадуя на белый свет, я собралась закурить. Но тут Ямамото хихикнул и обвел взглядом галдящую публику.

– Как по мне, этот мир вовсе не так уж плох! Да и мир тридцатилетней давности, который ты еще помнишь, был по-своему неплохим. В своих постоянных изменениях он неизменен. И то, что мы видим здесь и сейчас, не повторится больше никогда!

– Хм-м…

– Лично я всегда любил Диснейленд.

– Фу, – скривилась я. – Терпеть его не могу.

– Я так и знал! – снова хихикнул он. Каждый раз, когда он смеялся, его маленькие круглые глаза совсем чернели, а длинные ресницы порхали, как крылья бабочки. – У людей, разряженных под мультяшных героев, никто не спрашивает, что они думают на самом деле. Все немного врут! Ведь это Страна Грез… Но разве в нашем мире не то же самое? Каждый привирает по чуть-чуть, и вся эта ложь собирается в один огромный мираж. Поэтому он и прекрасен. Как миг всеобщей веры в иллюзию.

– А настоящая реальность? Где же она тогда?

– Ну я же говорю: этот мираж и есть настоящая реальность! Пиксели нашего вранья складываются в реальность, увидеть которую можно только здесь и сейчас…

– Не понимаю. Не хочу понимать!

Ямамото рассмеялся. Так, что саке из его чашечки расплескалось.

– Как тебе трудно жить, Икэтани! Почему бы не насладиться моментальной иллюзией мира?

Вместо ответа я выпустила изо рта струйку дыма. А может, он прав? Может, мы и в самом деле менялись – жестко и неотвратимо – не только последние тридцать лет, а все эти тысячелетия? Но даже понимая рациональный подход Ямамото, я все равно пыталась ухватиться за что-нибудь понадежней. «Как ребенок, честное слово!» – отругала я себя. Зябко поежившись, растерла руками плечи – и опрокинула залпом стакан картофельного сетю́^[7] пополам с кипятком.

Ямамото, будто поддразнивая, похлопал меня по спине.

– Не забивай себе голову! – все еще улыбаясь, воскликнул он. – Когда приходишь в луна-парк, разве задумываешься о том, как устроены американские горки или какая сила раскручивает карусель? Расслабься и радуйся жизни, ей-богу!

Его рука на моей спине и крепкая выпивка в горле реально согрели меня.

Во внешности Ямамото было что-то от плюшевого медвежонка. Когда я сказала ему об этом, он печально кивнул:

– О да! Потому и с женщинами не везет…

Я фыркнула. Мой озноб унялся, и большая теплая рука Ямамото оторвалась от моей спины, по-прежнему стискивая сигарету. Облако дыма справа от меня окутывало его с головой, и только длинные ресницы, как крылья бабочек, махали мне из-за белой табачной завесы, когда он смеялся.

____

А уже в конце недели я узнала, что Ямамото погиб.

Известие об этом застало меня дома. В кои-то веки выдались солнечные выходные, и я затеяла стирку. Но не успела загрузить в машинку наволочки с простынями, как раздалась телефонная трель. Звонила моя младшая коллега.

В ночь с пятницы на субботу Ямамото возвращался домой после пьянки с друзьями студенческих лет, когда его сбила машина. Больших увечий он не получил, но удар по голове оказался фатальным.

– Сегодня вечером его церемония жизни… – сообщили мне в трубке, шмыгая носом. – Ты пойдешь, Икэтани? Вы же, кажется, так дружили…

Что я ответила, чем закончился тот разговор – не помню. Но, кажется, долго еще корчилась на полу с телефоном в руке, изнывая от желания позвонить Ямамото и уточнить у него самого, правда ли, что его больше нет.

Сколько же я так просидела? Сигнал закончившей стирку машинки вывел меня из ступора, и я поднялась на ноги. Рассеянно, как сомнамбула, вытащила из барабана белье, развесила на балконе. Конечно, после такого известия – не самый уместный процесс, но я просто не представляла, чем могла бы заняться еще.

Родители у меня здоровяки, дед с бабкой умерли еще до моего рождения, поэтому смерть кого-то из ближнего круга я, невзирая на свои годы, переживала впервые. Движения собственных рук, прохлада влажных наволочек под пальцами – все это воспринималось словно издалека. На обратном пути с балкона у меня подкосились ноги, и чтобы не упасть, я ухватилась за сетку от комаров.

И в этот миг опять зазвонил мобильник.

– Алло?

– Это номер госпожи Махо Икэтани?

– Да, а что?

– Я – мать Кэйскэ Ямамото.

Я затаила дыхание. А голос продолжил:

– Простите, что так внезапно. Дело в том, что я просмотрела историю звонков в телефоне моего сына… Ваш номер – самый частотный.

– Вот как? – Мои мысли заметались в разные стороны. – Ну… Мы и правда часто созванивались по работе… Он был ко мне очень добр… Искренне соболезную вашей потере!

В трубке с облегченьем вздохнули.

– По работе? Ох, простите. А я уж подумала…

Похоже, она приняла меня за девушку своего сына. Я вспомнила, как Ямамото жаловался на мать. Дескать, она не против церемонии жизни, но против разрушения семейных ценностей. И хочет, чтобы он, ее сын, планировал семью, в которой детей растят дома, а не сдают в приемник.

На самом же деле никакой девушки у Ямамото не было, но поскольку мое имя чаще всего выплывало в истории его звонков, она и решила, что это я.

– Да, он работал в соседнем отделе, но мы часто общались на всяких корпоративных вечеринках. Вот и сегодня я обязательно приду к вам на церемонию жизни.

– Большое спасибо. Cын будет очень рад!

– Во сколько начало?

Час начала церемонии я должна была помнить из предыдущего звонка от коллеги, но в памяти было пусто. Здорово же меня подкосило это известие! Желание за что-нибудь ухватиться не проходило, и свободной от телефона рукой я стискивала край юбки.

– Ну… всех приглашали к шести. Но, боюсь, начинать придется чуть позже.

– Правда? И почему же?

– Мы с дочерью готовим дегустацию, но все равно получается медленно…

– Как? Вас на кухне только двое? – поразилась я.

Готовка трапезы для церемонии жизни – работа сложнейшая. Обычно люди доверяют ее профессионалам, если у них нет особых причин делать все это самим.

«Вдвоем они точно не успеют!» – поняла я.

– Но тогда… если вы не против, может, я приеду помочь?

– Помочь?

Бедная женщина, похоже, засомневалась.

– Ваш сын был мне хорошим другом. Позвольте вам помочь! – настояла я. И, едва получив ее согласие, ринулась собираться. Натянула старые джинсы с майкой, которые не жалко запачкать, и поехала к Ямамото домой.

Для употребления в пищу человеческое мясо должно быть как можно свеже́е. И чем быстрее его разделают после смерти, тем лучше. Ямамото угодил под машину позавчера вечером. Значит, теперь он уже разделан и для кулинарной обработки готов.

Квартира Ямамото располагалась в обычной токийской многоэтажке. Мать покойного отперла мне подъезд по домофону – и с суматошным видом выбежала мне навстречу.

– Простите, ради бога! Так неловко вас нагружать!

– Ну что вы, я буду только рада. Даже не знаю, насколько вам пригожусь…

Мы прошли с ней в квартиру. В прихожей громоздились пенопластовые контейнеры с разделанным Ямамото. Похоже, их доставили только что.

– Больше у нас и нет никого. Вся семья – только мы вдвоем с дочерью… Конечно, было бы проще поручить мясорубам еще и готовку. Но как раз с этим у нас особая закавыка. И мы решили: справимся как-нибудь сами…

– Закавыка? И какая же? – уточнила я.

Мать Ямамото натянуто улыбнулась.

– Мой сын оставил после себя целый список любимых рецептов. Все знают: если мясорубам доверить еще и кухню, они приготовят вам банальный суп мисо. Но такой вариант его не устраивал! Он, например, хотел, чтобы из него налепили фрикаделек и отварили их в бульоне с тертым дайконом…

– С тертым дайконом? – опешила я.

Человечина – мясо весьма пахучее. И готовят из него, как правило, блюда с крепким, активным вкусом. Водянистый бульончик с кашицей из тертой редьки? Не испортит ли это трапезу?

Явно заметив мое беспокойство, хозяйка тут же кивнула.

– Конечно, это непросто, но… мальчик так любил вкусно поесть! Всю жизнь, садясь за стол, требовал, чтобы меню было разнообразным. Вот и теперь одними фрикадельками дело не обойдется. В его списке рецептов, что он оставил, есть и рагу, тушенное с кешью, и поджарка с соусами…

– То есть несколько разных блюд?!

– О да! Хотелось бы проявить к усопшему как можно больше почтения… Но хватит ли сил?

– А можно взглянуть на список?

В пухленькой папке, которую мне вручили, я обнаружила с полсотни страниц любимых рецептов заядлого обжоры и искусного кулинара Ямамото. Каталог, разделенный на главы по ингредиентам: свинина, курица, лосось, капуста, дайкон и так далее. А финальный раздел озаглавлен: «Моя плоть». И уже здесь, на последних страницах, я действительно обнаружила «Рагу из меня, тушенное с кешью», «Мои фрикадельки в бульоне с протертым дайконом» и много чего еще.

– Обычно он записывал сюда все, что в голову придет, – пояснила мать. – И совсем не имел в виду, чтобы из него приготовили каждое блюдо, которое здесь указано. Но все-таки это его предпочтения, которые хотелось бы учесть как можно полнее…

– Понимаю, – кивнула я.

Да, Ямамото страсть как любил помечтать о том, чтобы его церемония жизни прошла на славу, и все гости на ней «оттянулись по полной». Все поля страниц в коллекции его рецептов пестрели мелкими пометками от руки:

«Весь зал украсить, как на Рождество…»

«Это должен отведать каждый!»

«Больше вкусов – больше осеменений!»

И все прочее в том же духе.

Я горестно вздохнула. Что ни говори, а толстячок Ямамото обладал весьма чарующей харизмой дамского угодника… Убористые каракули перед глазами предательски расплылись. Вернув папку, я закатала рукава и вернулась в прихожую.

– Ну что ж, давайте начнем! Где его руки?

– В каком-то из контейнеров…

Но не успела я осмотреться, как входная дверь распахнулась и в кухню ввалилась младшая сестра Ямамото с пакетами из супермаркета в обеих руках.

– Ох! А вот и я! Закупила всего – и дайкона, и мидзуны́…^[8] О? Привет! – удивилась она, заметив меня. – А вы кто?

– Я… э-э… просто пришла помочь! – сказала я с легким поклоном.

– Это коллега Кэйскэ с работы, – коротко объяснила мать.

Сестрица нахмурилась.

– Ну я же говорила: нет у него никакой любовницы. К таким клоунам бабы не липнут! Уж простите, что нагружаем вас…

– Ну что вы! Ямамото-сан был ко мне очень добр…

Говорить, что мы были товарищами по курилке, я не стала – и просто забрала у нее покупки. В тяжеленных пакетах и правда чего только не было: и мидзуна, и кешью – все, что требовалось для приготовления блюд по рецептам от Ямамото.

– Вот как? Тогда не взыщите, но помощь нам пригодится. Начнем с самых трудоемких блюд, иначе точно не успеем!

Она скользнула взглядом по часам на стене – и поспешно собрала волосы в узел на затылке.

Я кивнула.

– Тогда я займусь фрикадельками.

Вернувшись в прихожую, я осмотрела контейнеры. Семь или восемь пенопластовых ящиков, заполненных сухим льдом и дико холодных на ощупь.

Самую тяжелую работу – сливание крови, сдирание кожи, извлечение внутренних органов, удаление кала и так далее – уже выполнили профессионалы, и теперь весь Ямамото был рассортирован по ящикам в стадии «мясо на кости». Обычно для приготовления супа мисо человечину отделяют от кости заранее – и доставляют уже нарезанной тонкими ломтиками, как в супермаркете. Но столько разных форм человеческого мяса на разных стадиях разделки я не видела еще никогда.

При жизни Ямамото слегка запаривался насчет своего метаболического синдрома. Но теперь, глядя на него изнутри, я отметила, что жира в нем было вовсе не так уж много. Вглядываясь в мраморные прожилки, разбегающиеся по алой плоти, я подумала, что для своей комплекции дружище Ямамото был даже красавцем.

Отыскав в прихожей ящик с размашистыми иероглифами «МЯСО РУК», я схватила его, перенесла на кухню. И, достав оттуда обе руки Ямамото, уже без кожи и крови, принялась отделять мясо от костей. Сестрица тем временем притащила контейнер с ногами.

– Что ж, – сказала она. – Тогда я берусь за рагу… Мам! Ставь воду для ошпаривания!

Не теряя ни секунды, мы принялись готовить блюда из Ямамото по его же рецептам, следуя бодрому инструктажу его сестры.

Конечно, мясорубы по вызову уже проделали до нас огромную часть работы. И все же в таких огромных кусищах какие-то индивидуальные черты Ямамото еще угадывались на глаз. Соскребая мясо ножом с костей, я вспоминала, как эта мускулистая волосатая рука еще недавно стискивала кружку с пивом. Как она дружески похлопывала меня по спине, когда я совсем расклеивалась. Как оттаскивала меня с проезжей части, когда я, уже пьяная вдрабадан, чуть не угодила под автомобиль. Как однажды, заболтавшись в курилке, я стряхнула на эту руку пепел своей сигареты, но хозяин ее лишь коротко вскрикнул: «Эй, горячо же!» – и просто подул на ожог.

Подумать только: еще в понедельник эта рука похлопывала меня по спине! А теперь громоздится бесформенной грудой на разделочной доске перед моими глазами…

– Если честно, я такое готовлю впервые. Какое же оно… громоздкое! До сих пор я видела сырую человечину только на церемониях жизни. Но уже нарезанную ломтиками, как карпаччо.

– Да уж! Громоздкое – это верно. Не курятина какая-нибудь! Но запах у нее резкий. Лучше перед варкой немного вымочить в молоке…

При всем уважении к курятине, обдирать мясо с рук Ямамото было ничуть не проще, чем разделывать крылья огромного петуха. Закончив, я сложила кости от Ямамото обратно в контейнер и стала пропускать мясо через мясорубку в комбайне. Фарш вылезал медленно, и, чтобы ускорить процесс, мать начала помогать мне, шинкуя мясо обычным ножом. Перемолотого Ямамото мы сложили в большие миски, приправили крахмалом, луком, саке – и налепили из него целую гору фрикаделек, пока сестрица натирала дайкон за дайконом.

Вскипятив в двух огромных кастрюлях воду, мы добавили туда тертого имбиря, бульонных кубиков, опять же саке – и, сняв пробу, закинули фрикадельки. За ними последовали мидзуна и грибы-эноки, а чуть погодя – лук-порей и китайская капуста.

Тертого дайкона оказалось маловато, и я уже натирала новую порцию, когда из-под крышки сковороды на соседней конфорке расплылся соблазнительный запах. Сестрица сооружала рагу с кешью, и это получалось у нее безупречно.

– Да вы прекрасный повар! – восхитилась я.

Она польщенно зарделась.

– Это хобби! Хожу в кулинарный кружок. Конечно, не думала, что пригожусь в такой ситуации…

Следующий рецепт назывался «Пряная ляжка – какуни́»^[9] и требовал много соли – еще один способ отбить у мяса сильный запах. Вырезки из ягодиц Ямамото, вымоченные его сестрицей в молоке, оказались такими увесистыми, что в метаболическом синдроме Ямамото я больше не сомневалась. Оба куска я нарезала кубиками, положила в большую кастрюлю, сдобрила луком, тертым чесноком, имбирем – и поставила на огонь. Возможно, уже благодаря молоку никакого резкого запаха от этого мяса вроде бы не исходило. Но так или иначе, до момента, когда его можно будет проткнуть бамбуковой шпажкой, ему еще предстояло как следует провариться.

– Ну вот! – объявила я. – Теперь ждем до полной готовности. А пока – может, хоть как-то украсим гостиную?

Накрыв мясо серебристой фольгой, мы оставили его доходить на огне и переключились на интерьерный дизайн.

В центре комнаты поставили большое семейное котацу^[10], а по бокам – два раскладных столика, которые принесла откуда-то мать. Гостиная была вполне просторной для жильца-одиночки, но когда в нее втиснули три стола подряд, сидеть стало почти совсем негде.

– Тесновато будет, но что поделаешь… – вздохнула мать.

– Да ладно! Гости будут то приходить, то уходить без конца, и все будет в порядке…

Сестрица принялась развешивать по стенам цветы и венки – так, как завещал Ямамото в своих рецептах. А вскоре уже и мясо разварилось как следует. Добавив к нему бульона, саке, соли и черного перца, я убавила огонь до предела – и потомила еще с полчаса.

Когда «пряная ляжка» была готова, мы приправили ее стебельками кресс-салата, сычуанским перцем, горчицей – и уже собирались выложить на большое блюдо, когда в прихожей запищал домофон.

– Входите, прошу вас! – отозвалась в микрофон сестра, кнопкой отпирая дверь подъезда внизу. До начала церемонии оставалось совсем чуть-чуть. Финальным аккордом я добавила в «пряную ляжку» немного цитрусовой кожуры.

К началу церемонии в доме Ямамото собралось столько народу, что не протолкнуться.

– Уж простите! Так неловко! Конечно, нам следовало найти зал попросторней! – извинялась мать, выставляя на стол откупоренные бутылки с красным вином.

– Икэтани-сан? Думаю, фрикадельки уже готовы! – окликнула меня сестра, продолжая колдовать над сковородкой с рагу. Кивнув, я схватила кастрюлю и потащила на стол.

– О! Фрикадельки с дайконом? – радостно загалдели гости, заглядывая в кастрюлю. – Потрясающе!

– Ю́дзу и пóндзу^[11] на столах, господа! Будьте как дома! А это тертый дайкон, добавляйте сколько хотите…

– О! Икэтани? Так ты что же, готовить помогала? – окликнули меня коллеги.

– Да, так уж вышло… Угощайтесь!

– Ну спасибо!

И в этот миг сестрица вынесла к столу рагу с кешью.

– Простите, что заставила ждать… – с поклоном прощебетала она.

– Ого! – загалдели гости наперебой. – Значит, не только фрикадельки?

– Поразительно… Сколько вложено труда!

Глядя на их радостные улыбки, я гордилась собой. Вот эти улыбки, пожалуй, и хотел бы увидеть на своей церемонии жизни Ямамото. Такой он был человек. Хотел, чтобы все вокруг улыбались. А чтобы создать для его дегустации атмосферу настоящего праздника, мы сегодня и постарались на славу. Наверно, за всю историю человечества никого еще не поедали так вкусно и разнообразно, как нашего Ямамото по его же рецептам!

Едва тарелки у всех оказались наполнены, гости дружно захлопали.

– Ну что ж… Давайте начнем? – объявила сестра Ямамото. – Итадакимас!

Все, кто был в комнате, тут же сложили перед носом ладони, хором повторили: «Итадакима-а-ас!» – и приступили к трапезе.

– Икэтани-сан, а вы что же? Присоединяйтесь!

Я послушно присела на подушку в дальнем конце стола, положила себе в тарелку пару фрикаделек.

– О, Икэтани-сан? А я думала, вы не любите человечину! – удивленно воскликнула моя коллега чуть младше меня.

– Да есть-то люблю, – ответила я и взяла в руки палочки. – Просто желудок не всегда ее переваривает. Но сегодня на столе фрикадельки. Ими-то я и наемся!

Выудив из бульона дымящуюся фрикадельку, я отправила ее в рот и осторожно сомкнула челюсти. Ам-м! В одну секунду рот заполнился самыми разными вкусами, от цитрусового юдзу до ядреного дайкона. А затем проступил и вкус самого мяса – резче свинины или говядины, но все же не такого пахучего, как кабанина.

– А‑а, г-горячо! – выдохнула я, перекатывая фрикадельку на языке. Возможно, благодаря нашим кулинарным стараниям никакого отторжения это мясо не вызывало. Хорошо перемолотое, оно просто таяло во рту. Ядреная редька придавала ему благородный акцент, а жесткий привкус так удачно сочетался с перцем и цитрусовой кислотой, что так и хотелось заедать это белым рисом. А от нежного фарша и жирного бульона с горчицей аппетит разыгрался уже не на шутку.

– Я всегда думала, человечину запивают красным. Но, похоже, сгодится и белое?

– Любое сгодится, только попроси! – радостно отозвалась мать Ямамото, разливая вино по бокалам.

Что говорить, та церемония жизни удалась на славу. Гости шли и шли, сменяя друг друга. Многие поднимались из-за стола парочками – и, взявшись за руки, удалялись, чтобы где-нибудь осемениться.

– Пойдем-ка, попробуем и мы…

– Ямамото-сан, спасибо за угощение!

А угощение расходилось на ура: каждый просил добавки, и мы снова и снова убегали на кухню, чтобы наполнить миски фрикадельками и овощами.

Люди, любившие Ямамото, поедали Ямамото, чтобы из энергии его жизни создавать новую жизнь…

В тот вечер мне, пожалуй, впервые удалось оценить, насколько церемония жизни прекрасна как ритуал. С трудом отрываясь от деликатесов в своей тарелке, я сновала между гостиной и кухней, подкладывая гостям все новые и новые порции Ямамото.

Вечер пролетел как чудесный сон, и, когда от угощения на столах не осталось ни кусочка, церемонию объявили закрытой.

Гости разошлись, и мы уже прибирали столы, когда сестра Ямамото подошла ко мне, держа в руках пару пластиковых контейнеров для еды.

– Икэтани-сан, вы сегодня нам так помогли! Пожалуйста, возьмите это с собой…

– Да что вы? Как мило!

В контейнерах, похоже, оказались рисовые колобки-ониги́ри и рагу Ямамото с кешью.

– Отложила для вас, пока все не съели! Не знала, какую начинку положить в онигири, так что добавила в рис обычный фарш… А то вы совсем закрутились, даже не поужинали как следует! Вот, хотя бы перекусите перед сном. Как говорится, чем богаты…

– Я очень тронута. Большое спасибо! – сказала я, принимая гостинцы. Еда в контейнерах уже остыла, но дразнящий аромат еще просачивался через плотно закрытые крышки.

Попрощавшись с матерью и сестрой Ямамото, я вышла на улицу. И вдруг подумала: а не устроить ли пикничок? Вот и закуска при мне. А главное – после такого перевозбуждения, как сегодня, быстро заснуть не получится все равно…

На земле вокруг многоэтажки поблескивали лужицы людского семени. Здорово будет, если сегодняшняя церемония поможет кому-нибудь осемениться, подумала я. Отчего-то мне казалось, будто жизнь Ямамото, словно пух одуванчика, уже выпархивает обратно в этот мир.

____

Последний поезд довез меня до пляжей Камакуры.

Ямамото любил море. Однажды наша контора устроила экскурсию в порт Мисаки. Не успели все выбраться из автобуса, как Ямамото закатал джинсы и полез в воду, сколько его ни отговаривали, а потом всю экскурсию прошатался в мокрой одежде.

«Море – наша величайшая ностальгия! – сказал он тогда. – Древнейшие предки людей вышли из моря, и память о нем вечно хранится у нас в ДНК!»

Ямамото преклонялся перед величием мира.

«В сравнении с тем, сколько времени висит в космосе булыжник под названьем Земля, наша жизнь – просто ничтожный миг! – говорил он. – Но даже за этот миг мы успеваем меняться, как узоры в калейдоскопе…»

Я не спеша распаковала гостинцы.

В одном из контейнеров оказались пряные ляжки-какуни и три колобка-онигири, а в другой – рагу с кешью, щедро сдобренное паприкой, перцем и овощами.

– Ого… Что вы здесь делаете? – вдруг услышала я.

Вздрогнув от неожиданности, я обернулась. За моей спиной стоял незнакомый мужчина с фонариком.

– Ох! Простите, если напугала!

– Да ничего. Просто я живу поблизости. Смотрю, среди ночи кто-то к морю бредет, да еще и нетвердой походкой… Ну, я и забеспокоился.

Значит, он испугался, что я покончу с собой? С ума сойти. Я показала ему свои контейнеры с едой.

– Да вот, решила устроить ночной пикник… Не хотела никого беспокоить, еще раз простите!

– Да все в порядке… Но почему пикник в такой час?

– Вот это мой друг Ямамото. Весь день я готовила из него угощение для церемонии жизни. А остатки мне завернули с собой.

– Ах вот оно что…