Loe raamatut: «Удивительное путешествие Нильса с дикими гусями», lehekülg 7
VII
Крыльцо с тремя ступеньками
Четверг, 31 марта
На следующий день гусям предстоял перелёт через уезд Альбу в провинции Смоланд. Но вернувшиеся из разведки Юкси и Какси сообщили, что во́ды там ещё покрыты льдом, а вся земля – снегом.
– Га-га-га! Останемся здесь! – загоготали дикие гуси. – Мы не можем лететь через страну, где нет ни воды, ни травы!
– Останься мы здесь, неизвестно, сколько придётся дожидаться тепла, может быть, целый месяц, – возразила Акка. – Полетим-ка лучше на восток, через Блекинге, авось удастся перебраться оттуда в Смоланд через уезд Мёре. Мёре совсем близко от побережья, там рано наступает весна.
И вот стая уже летит над Блекинге. При свете дня Нильс снова повеселел. Вчерашних страхов как не бывало, и он не мог понять, что это на него нашло. Теперь он, ясное дело, и не думал отказываться от путешествия с гусями и от жизни на безлюдных диких пустошах.
Тяжёлая дождевая завеса обволокла Блекинге, и мальчик не мог разглядеть, какова она, эта провинция. «Хороша ли, плоха ли земля, над которой я пролетаю?» – гадал он, пытаясь припомнить, чему его учили в школе. Хотя что ему было припоминать? Ведь он не имел обыкновения готовиться к урокам. Не учил он и про Блекинге.
И вдруг мальчику явственно представилась его школа. Ученики сидят за маленькими партами и поднимают руки, учитель – лицо-то какое недовольное – на кафедре. А сам он, Нильс, стоит у географической карты и должен отвечать на какие-то вопросы о Блекинге. Время идёт, а он молчит. Лицо учителя мрачнеет. Он хотел бы почему-то, чтоб ученики знали географию лучше всех других предметов. Вот учитель сходит с кафедры, берёт у Нильса указку и отсылает его на место. Нильс как сейчас помнит, что он тогда подумал: «Мне это даром не пройдёт».
Немного постояв у окна, учитель начинает рассказ про Блекинге. До чего ж увлекательно он говорит, если даже Нильс слушает учителя! Он и сейчас может вспомнить каждое его слово.
– Провинция Смоланд похожа на высокий-превысокий дом с елями на крыше, а перед ним широкое крыльцо, с тремя большими ступенями. И зовётся то крыльцо Блекинге. Крыльцо это немалой величины. Оно тянется на восемь миль вдоль фасада смоландского дома, а тому, кто захочет спуститься с крыльца к Балтийскому морю, придётся идти целых четыре мили. И до того удобно спускаться по этому крыльцу из Смоланда к Балтийскому морю!
Немало времени потребовалось природе, чтобы высечь из гранита эти первые ступеньки, поначалу ровные и гладкие. Раз крыльцо такое древнее, у него теперь, само собой, совсем иной вид, нежели раньше. Не знаю уж, как там было в старину, вряд ли тогда пеклись о чистоте, да, пожалуй, и не нашлось бы такой метлы, чтобы подметать это огромное крыльцо. Постепенно оно стало зарастать мхом да лишайником, по осени задувало сюда сухую траву и листья, по весне с потоками воды заносило камни и щебень. Всё это накапливалось и гнило, и под конец на площадках собралось столько чернозёма, что здесь смогли пустить корни не только травы, но даже кусты и большие деревья. Однако с годами усиливалось и различие между тремя ступенями. Верхняя, самая ближняя к Смоланду, была покрыта большей частью тонким слоем земли и мелким гравием. Из деревьев здесь смогли прижиться только белая берёза, черёмуха да ель, которые способны выносить холода, нередкие на такой высоте, и довольствоваться малым. О скудости и бедности здешних мест можно судить по тому, как малы лоскутки полей, отнятые у лесных угодий, как скромны дома, которые строят себе люди, по тому, как далеко отстоит одна церковь от другой.
На средней ступеньке земля более плодородна и не скована так лютыми холодами. Деревья тут выше и более благородных пород: рябина и дуб, липа и плакучая берёза. Здесь, в отличие от верхней ступеньки, много возделанных земель, больших и красивых домов. Понастроили тут также множество церквей и крупных селений вокруг них. И стала ступенька эта с виду куда лучше верхней.
Но прекраснее всех самая нижняя ступень; она обильно покрыта доброй землёй, омывается морем и поэтому понятия не имеет о смоландских морозах. Тут, у моря, прекрасно произрастают, благоденствуя, и буки, и каштаны, и грецкий орех. Вырастают они высокими-превысокими – выше церквей. И пашни здесь самые большие, но люди занимаются не только земледелием и лесным промыслом. Многие отдают предпочтение рыбной ловле, торговле и мореплаванию. В этом богатом краю воздвигнуты и самые дорогие дома, и красивейшие церкви, а церковные приходы разрослись в торговые поселения и в города.
Но это ещё не всё о трёх ступеньках. Представьте себе: на крышу смоландского дома обрушился дождь или её затопил растаявший снег. Куда, по-вашему, стекает вода? А вот куда: она сбегает вниз по огромному крыльцу. Вначале она, вероятно, текла во всю его ширину, но потом в нём появились промоины, и вода мало-помалу приучилась течь по нескольким размытым ею руслам. А вода, она вода и есть: ни отдыха, ни покоя не знает. В одном месте промоет землю, просочится в неё и исчезнет как не бывало, в другом – вдруг появится снова. Долины в руслах рек она покрыла землёй, позднее тут обильно разрослись кустарники, ползучие растения и деревья. В их зелёном обрамлении бешено мчатся вниз, к морю, водные потоки. Пенящимися водопадами падают они с края ступенек. Здесь-то неистовая сила воды и вращает колёса мельниц и фабричных машин. И потому у каждого водопада повырастали мельницы и фабрики.
Да разве всё про эти ступеньки расскажешь?!
Припоминается ещё одна история.
Жил некогда в огромном смоландском доме мудрый великан. Вот состарился великан, и стало ему трудно с огромного крыльца к морю спускаться – рыбу ловить. Если б ещё обратно подниматься не надо было! И стал он думать, как бы заставить самих лососей вверх, против течения, к его жилищу плыть.
Взобрался он на крышу своего дома и давай оттуда со страшной силой громадные камни в Балтийское море через всю провинцию Блекинге швырять. Попа́дало тут в море камней видимо-невидимо. Испугались лососи и стали в устьях блекингских рек и речек спасения искать – вверх против течения устремились. Не остановили их ни пороги, ни стремнины, ни даже водопады. Плыли они плыли и очутились в самой глубине Смоланда, под рукой у старого великана.
Правда это или нет, видно из того, сколько островков и шхер разбросано у берегов Блекинге. Это всё те громадные камни, которые великан в море швырял. Да и лососи с тех пор всегда из моря в блекингские реки плывут и, не страшась преград на пути, пробираются до их верховий в Смоланд.
Ну а великану тому от смоландцев – вечная благодарность и честь! Ведь по сей день лососи в порожистых речках да каменоломни в шхерах кормят многих из них.
VIII
У реки Роннебю
Пятница, 1 апреля
Ни диким гусям, ни Смирре-лису и в голову не приходило, что они, покинув Сконе, где-нибудь встретятся. Однако пути их скрестились в Блекинге, куда отправился Смирре-лис и куда полетели дикие гуси. Случилось это в безлюдном северном краю провинции. Смирре не нашёл здесь ни одного парка при помещичьей усадьбе, ни одного заказника, где бывает полным-полно косуль с детёнышами. Ну и зол же был лис, просто слов нет!
Однажды после полудня, рыская в глухих лесах Мелланбюгдена, неподалёку от реки Роннебю, он увидел в воздухе стаю диких гусей. Лис тут же заметил среди них одного белого гусака и сразу догадался, что это за стая.
Смирре погнался за гусями – не только чтобы хорошенько полакомиться, но и ради того, чтобы отомстить за все нанесённые ему обиды. Сначала гуси летели на восток, а у реки Роннебю повернули на юг. Значит, гуси ищут пристанище на берегу, обрадовался Смирре. Скорее туда! Уж теперь-то он без особого труда схватит одного-двух!
Река Роннебю не так уж велика и могуча, а легенд о ней сложено немало. Берега её удивительно живописны. Река часто пролагает себе путь между обрывистыми горными склонами, что отвесно встают из воды. А наверху они сплошь поросли жимолостью и черёмухой, боярышником и ольхой, рябиной и ветлой. До чего отрадно плыть прекрасным летним днём по маленькой тёмной реке и любоваться нежной зеленью, которая крепко обвивает грубые скалистые стены!
Правда, в тот холодный, ненастный, не то зимний, не то весенний день, когда дикие гуси оказались у реки, деревья ещё стояли обнажённые, а окрестности были пустынны и мрачны. И никому не было дела до того, красивы ли берега реки Роннебю. Дикие же гуси были бесконечно счастливы, найдя под высокой скалистой кручей надёжное и удобное пристанище. Это была песчаная отмель, такая узенькая, что стая едва-едва уместилась на ней. С одной стороны её защищала река, стремительная и бурная, как всегда в пору весеннего половодья; позади высилась неприступная скалистая стена, а свисающие сверху ветки укрывали стаю от посторонних глаз. Лучше и не придумаешь!
Чувствуя себя в безопасности, гуси тотчас заснули. Не спал только Нильс. Его охватила тоска по людям, мучила какая-то тревога, страх перед темнотой. Случись что – под гусиным крылом ничего не увидишь. А ведь ему нужно теперь особенно старательно оберегать своего гусака, если он хочет снова стать человеком. Мальчик выполз из-под крыла Мортена и сел рядом с ним на землю.
В это время на верху скалистой стены стоял Смирре и с досадой смотрел на спящую стаю. Он сразу понял, что место, где расположились гуси, хорошо защищено и для него недоступно.
«Брось охотиться за ними! – уговаривал он самого себя. – Разве можно спуститься вниз с такой кручи, разве можно переплыть такой бурный поток? А у подножия горы нет даже самой узенькой тропки, которая бы вела к отмели, где спят гуси. Где тебе их перехитрить! И думать забудь охотиться за ними!» Но Смирре, как всякому другому из лисьего племени, трудно было отказаться от задуманного. Понадеявшись на случай, он улёгся на самом краю обрыва, не спуская глаз с диких гусей. Сколько бед претерпел он по их вине! А теперь его изгнали из родных мест, из Сконе, и он вынужден скитаться в этом нищенском краю – Блекинге! Нет на них погибели! Пусть даже они достанутся на обед кому-нибудь другому, он всё равно будет счастлив.
Вдруг Смирре услышал шорох – из ветвей высокой сосны, что росла неподалёку, выскочила белка, а следом куница, которая её ожесточённо преследовала. Белка стрелой перелетела на соседнее дерево и понеслась с ветки на ветку легко и стремительно. Куница от неё не отставала, мчась по веткам так уверенно, словно по ровным тропинкам в лесу.
«Вот бы мне так, хоть наполовину, – позавидовал Смирре-лис, не замеченный ни белкой, ни куницей. – Не поздоровилось бы тогда этим гусям!»
Вскоре охота кончилась. Смирре направился к кунице, но остановился на почтительном расстоянии в знак того, что не собирается отнимать у неё охотничий трофей. Учтиво поздоровавшись, лис поздравил куницу с добычей – как и все его сородичи, Смирре умел говорить складно и красноречиво. Куница же едва удостоила его ответом. Она была настоящая лесная красавица: длинное узкое туловище, тонко очерченная головка, мягкая золотистая шёрстка, светло-палевое пятно на шейке. Но при всей своей куньей красоте эта грубая лесная хищница воспитанностью не отличалась.
– Удивляюсь, – вкрадчиво произнёс Смирре, – что такая искусная охотница довольствуется белками, тогда как совсем близко – рукой подать – есть дичь куда лучше!
Куница, нагло ухмыльнувшись, лишь хищно оскалила зубы, но лис не унимался:
– Неужели ты не видала здесь под скалой диких гусей? – И добавил с издёвкой: – Может, ты по скалам не умеешь карабкаться и тебе до них не добраться?
Шерсть куницы встала дыбом, и, изогнув спину, она подскочила к лису.
– Ты видел диких гусей? – прошипела она. – Где они? Говори скорее, а не то горло перегрызу.
– Ну-ну, потише! Ведь я вдвое больше, чем ты, и не мешало бы тебе быть чуточку поучтивее. Да я только и мечтаю натравить тебя на диких гусей.
Мгновение – и юркая куница уже на краю обрыва. Смирре, глядя, как извивается её узкое, змеиное туловище и как ловко она прыгает с ветки на ветку, думал: «У этой красавицы-охотницы самое жестокое сердце во всём лесу. Ну и поблагодарят же меня гуси, когда проснутся!»
Но вместо предсмертного гоготанья гусей Смирре неожиданно услышал всплеск воды – это куница плюхнулась в реку. Тотчас же раздалось громкое хлопанье крыльев и вся стая гусей взмыла в воздух.
Смирре хотел было броситься вслед за гусями, но его разбирало любопытство: как это им удалось спастись? И он подождал, пока куница не выбралась на берег. Бедняга промокла насквозь и то и дело останавливалась – потереть передними лапками голову.
– Говорил я тебе, что ты растяпа и непременно скувырнёшься в реку?! – презрительно пролаял Смирре.
– Вовсе я не растяпа. Нечего обзываться! – огрызнулась куница. – Я уже сидела на одной из нижних веток и прикидывала, как бы мне задрать побольше гусей. И вдруг – откуда ни возьмись – совсем маленький мальчишка, не больше бельчонка, как швырнёт мне в голову камнем, да с такой силой, что я тут же свалилась в воду. И не успела я выбраться на берег…
Но Смирре-лису некогда было её выслушивать, он уже нёсся вперёд, боясь упустить стаю гусей из виду.
Акка в поисках нового места для ночлега стремительно летела на юг. Ещё не совсем стемнело, к тому же полумесяц сиял высоко в небе и можно было кое-что разглядеть. К счастью, гусыня чувствовала себя в здешних краях как дома. Не раз по весне, когда она перелетала Балтийское море, её заносило ветром в Блекинге. Она летела вдоль чёрной, извивающейся, точно змея, сверкающей реки до самого водопада Юпафорс над залитой лунным светом местностью. У водопада река сначала ныряет в подземный проход, а потом, чистая и прозрачная, будто вылитая из стекла, бурным потоком низвергается в тесное ущелье, разлетаясь на дне его миллионами сверкающих брызг и покрываясь белой летучей пеной. У подножия бушующего водопада, на валунах, окружённых бурлящей водой, и приютилась стая, снова выбрав себе казавшееся безопасным местечко для ночлега. Но до захода солнца Акка вряд ли решилась бы здесь приземлиться: ведь окрестности водопада Юпафорс никак не назовёшь дикими и безлюдными. На одном берегу недалеко от водопада расположена бумажная фабрика, на другом, крутом и обрывистом, раскинулся густой, весь заросший парк помещичьей усадьбы Юпадаль, где по скользким, опасным тропам вечно бродят люди, любующиеся бурным течением дикого потока внизу в ущелье.
Здесь, как и на песчаной отмели, диких гусей ничуть не волновали красоты столь прославленных мест. Несладко было им спать на холодных, мокрых валунах у подножия водопада. Но может быть, хоть тут-то хищники оставят их в покое…
Гуси заснули. Один лишь Нильс, не знавший отдыха и покоя, бодрствовал, охраняя белого гусака.
Вскоре по речному берегу примчался к гремящему водопаду Смирре. Он сразу увидел гусей, спавших среди пенной круговерти. Нет, туда ему не добраться!
Вдруг, откуда ни возьмись, невдалеке от сидевшего на берегу Смирре из воды вынырнула выдра с рыбой в зубах. Лис направился к ней, но остановился на почтительном расстоянии в знак того, что не собирается отнимать у неё охотничий трофей.
– Эх ты! Довольствуешься какой-то жалкой рыбёшкой, когда совсем рядом на валунах столько диких гусей! – презрительно заговорил Смирре. От нетерпения он даже не заботился о том, чтобы говорить складно.
Выдра даже не повернула головы. Кочевница, как и все её сородичи, она не раз ловила рыбу на озере Вомбшён и прекрасно знала Смирре-лиса.
– Знаю, знаю, Смирре, как сладко ты поёшь, когда хочешь выманить у кого-нибудь форель!
– Так это ты, Грипе! – обрадовался лис, узнав старую знакомую. – Неудивительно, что на диких гусей ты и взглянуть не желаешь: тебе до них всё равно не добраться!
– Не добраться?
Это ей-то, дерзкой охотнице и отменной пловчихе с удобными плавательными перепонками на лапах, с сильным, как весло, хвостом и непромокаемой шубкой? Да нет на свете такого водопада, которого ей не переплыть! Повернувшись, она кинула взгляд на диких гусей и, отшвырнув в сторону рыбу, ринулась с крутого берега в бурный поток.
Если бы дело происходило чуть попозже и соловьи юпадальского парка уже успели вернуться из дальних краёв домой, они много-много ночей подряд воспевали бы опасное единоборство выдры Грипе с водопадом.
Это было отважное путешествие, достойное соловьиных песен. Волны не раз отбрасывали выдру в сторону и уносили вниз по реке. Но она не сдавалась и, сопротивляясь течению, переползая через камни, мало-помалу продвигалась всё ближе к валунам, на которых спали дикие гуси.
Смирре неотрывно следил за выдрой. Вот-вот она вскарабкается на гусиный пятачок! Но вдруг, дико вскрикнув, Грипе рухнула с валуна, и волны понесли её прочь, словно слепого котёнка. Гуси громко загоготали, захлопали крыльями и поднялись в воздух. Им вновь пришлось покинуть свою стоянку.
Выдра вскоре выбралась на берег и молча стала зализывать переднюю лапу. Смирре осыпал её градом насмешек, и Грипе, не выдержав оскорблений, разразилась целой речью:
– Уж что-что, а плавать-то я умею, Смирре. Я добралась до валунов, на которых спали гуси, и только было собралась к ним вскарабкаться, как вдруг, откуда ни возьмись, подбежал ко мне маленький-премаленький мальчишка да как кольнёт лапу острой железкой! От боли я потеряла опору под ногами, течение подхватило меня, и не успела я выбраться на берег…
Но Смирре-лису некогда было её выслушивать. Он уже нёсся вперёд, боясь упустить стаю гусей из виду.
Снова пришлось Акке и её стае обратиться той ночью в бегство. Луна ещё не зашла, и её свет помог гусыне найти новое место для ночлега, одно из тех, что она знала в здешних краях.
Стая гусей опять летела на юг вдоль сверкающей ленты реки. Позади осталась помещичья усадьба Юпадаль, тёмные крыши городка Роннебю и белопенный водопад. Акка вела стаю к целебному источнику, который также зовётся Роннебю и находится чуть южнее этого городка, неподалёку от моря. Птицам было хорошо известно, что его купальни, курзал, гостиницы и летние домики для приезжих зимой пустуют и бесчисленные птичьи стаи во время ненастья находят приют на их балконах и верандах. На одном из балконов устроилась на ночлег и стая Акки. Усталые гуси сразу заснули. Но Нильс спать не мог – боялся, забравшись под крыло Мортена, прокараулить его.
С балкона, где сидел Нильс, хорошо было видно широко раскинувшееся вдали море. И раз уж сон к нему не шёл, мальчик стал смотреть, как здесь, в Блекинге, море встречается с сушей.
Ведь в разных местах они встречаются по-разному. Кое-где суша спокойно спускается к морю своими плоскими, усеянными кочками заболоченными берегами. Море же приветствует сушу наносными песками, которые оно выбрасывает на берег в виде высоких валов и дюн. Но порой кажется, будто море и суша ненавидят друг друга настолько, что желают казаться много хуже, чем они есть. Суша, опускаясь к морю, воздвигает перед ним высокую скалистую стену, словно спасается от врага. В ответ на это море приступом идёт на сушу: насылает яростные прибои, ревёт, хлещет о берег и бьёт с размаху в утёсы. Кажется, что море жаждет растерзать сушу на части.
Но в Блекинге всё было по-другому. Тут земля дробится на мысы, острова и скалистые островки – шхеры, а море делится на заливы, бухты и проливы. От этого, может, и кажется, что море и суша встречаются здесь в радости и согласии.
Но прежде – о море. Пустынное и безбрежное, оно простирается далеко-далеко! А дел у него только и есть, что катить да перекатывать свои седые волны. Подступая к берегу, море наталкивается на первые шхеры и тотчас овладевает ими: стирает с лица земли всю зелень и делает шхеры такими же голыми и седыми, как оно само. Первые шхеры раздеты и ограблены так, словно они побывали в руках у разбойников. Но ближе к берегу шхеры встречаются всё чаще и чаще. Самые малые дети матери-земли, они будто взывают к милосердию. И море постепенно смягчает свой норов, становится всё спокойней и ласковей. Всё ниже вздымает оно волны, укрощает бури, щадит зелень в расселинах скал, разветвляется на мелкие заливы и проливы. А у самой суши становится таким кротким и безопасным, что даже маленькие судёнышки отваживаются плавать в прибрежных водах. Светлое и ласковое, море, наверное, само себя не узнаёт.
А теперь – о суше. В Блекинге она довольно однообразна и почти всюду покрыта ровными полями. Лишь кое-где она то зашумит берёзовыми рощами, то встанет длинной цепью горного хребта, поросшего лесом. Кажется, земля только о том и думает, чтобы взрастить сосны да ели, овёс, картофель да репу. Но вот какой-то морской залив глубоко врезается в сушу, и – хотя он ей безразличен – она окаймляет его березняком и ольшаником, словно залив этот – обычное пресноводное озеро. А вот ещё один залив! И его она наряжает, как и первый. Но заливов всё больше и больше, они всё шире и шире и всё глубже вторгаются в сушу, дробя на части пашни и леса. Тут земля уже не может оставаться равнодушной.
– Никак само море жалует ко мне в гости! – говорит она и начинает поспешно прихорашиваться, готовясь к встрече: сглаживает и раздвигает холмы, высылает навстречу морю острова и островки – малых своих детей. Сосновый и еловый будничный убор она и знать больше не желает – сбрасывает с себя, будто старое платье, и щеголяет теперь в наряде из рослых дубов, лип и каштанов, украшает себя цветущими лугами. Теперь она до того изменилась, что напоминает парк в помещичьей усадьбе и, наверное, сама себя не узнаёт.
Особенно преображается суша летом. Сейчас же стояла ранняя весна, но Нильс даже ночью почувствовал, как привлекательно и дружелюбно приморье, и на душе у него стало немного спокойнее, чем раньше.
Внезапно внизу, в парке, раздался протяжный и жуткий вой. Мальчик поднялся на ноги и при свете ясного месяца увидел: на лужайке под балконом стоит лис. Смирре снова напал на след гусей. Но когда он понял, что и здесь они для него недоступны, он не удержался и завыл от злости.
Этот вой разбудил старую Акку, чуткую предводительницу стаи. Хотя гусыня почти ничего не видела в темноте, по голосу она сразу узнала лиса.
– Это ты, Смирре, рыскаешь тут по ночам? – спросила она.
– Да, я, – злорадно ответил Смирре. – Ну как, по душе вам шутки, которые я с вами сыграл? Надеюсь, вы запомните эту ночку?
– Значит, это ты натравил на нас и куницу, и выдру? – спросила ли́са старая Акка.
– Кто же отказывается от славных подвигов? – ухмыльнулся Смирре. – Однажды вы показали мне, что такое гусиные забавы. Теперь ваш черёд узнать, что такое забавы лисьи. И я не прекращу их, покуда хоть кто-нибудь из вас останется в живых. Даже если ради этого придётся гоняться за вами по всей стране.
– А ты, Смирре, не подумал, как несправедливо с твоей стороны так подло травить нас, беззащитных? У тебя-то ведь и зубы, и когти! – сказала Акка.
Смирре решил, что Акка испугалась, и поспешно пролаял:
– Если ты, Акка, сбросишь мне вниз этого Малыша-Коротыша, который столько раз вставал мне поперёк пути, обещаю заключить с тобою мир. Я никогда больше не стану преследовать ни тебя, ни кого-либо из твоей стаи.
– Я не могу отдать тебе Малыша-Коротыша, – возразила Акка. – Знай, что мы все, как один, охотно пожертвуем жизнью ради него.
– Раз вы так его любите, обещаю тебе, что он будет самым первым из всех, кому я отомщу, – пригрозил Смирре. – Помяни моё слово!
Акка ничего не соизволила сказать в ответ, и Смирре, глухо проворчав какие-то новые угрозы, смолк. Всё стихло. Мальчик по-прежнему не спал. Но теперь он не мог заснуть, взволнованный словами старой гусыни. Никогда бы он не подумал, что ему доведётся услышать такие возвышенные и прекрасные слова: кто-то готов пожертвовать ради него жизнью!
С этого часа уже никто не мог бы сказать о Нильсе Хольгерссоне, что он никого не любит!
