Loe raamatut: «Эпсилон»

Font:

Дристайлер

Когда мне было тринадцать лет, в мою жизнь пришёл рэп, ё. Точнее, впервые я столкнулся с ним несколькими годами ранее. В девяносто седьмом, когда у меня был суперкрутой канал «НТВ-Плюс Музыка», у меня как-то зависал мой одноклассник. Мы смотрели телик, и по музыкальному каналу зачитывали какие-то чёрные братья.

– О! Да это же Тупак! – воскликнул мой гость.

– Да? – удивился я. – Ладно.

С тех пор, когда по какому-нибудь каналу стелил какой-нибудь чёрный брат, я говорил своим сёстрам и маме, с которыми мы смотрели телевизор в тот момент, с очень важным видом: «О, это же Тупак. Отличная песня!» Мама и сёстры тут же просили переключить, и всем было насрать, что я типа знал исполнителя. А я, мало того что не знал исполнителя, даже и подумать тогда не мог о том, что Паков было не ту, а гораздо больше.

Весной двухтысячного года я вернулся из школы и включил телик. Кажется, я даже дрочить начал позже, чем подсел на Децла. Хотя, подозреваю, разрыв между первым и вторым был небольшой. Уверен, я единственный, кто ассоциирует Децла со своей первой мастурбацией на старушку Сильвию Кристель.

Я пришёл из школы, включил телик, а по каналу «ТВ- 6 Москва» шёл клип «Надежда на завтра» в исполнении «Bad B. Альянса». И я так воткнул, тут же навалил волюме настолько, сколько мог выдать мой восьмиканальный телевизор «Чайка», и начал слушать рэпчину.

И буквально сразу же запел дверной звонок – это был мой сосед. И если вы решили, что этот рассказ – история о моём знакомстве с рэпом, хуй вам. Это история о моём соседе-соседушке-соседове.

– Привет, – сказал он. – Это Децл?

– Привет, – поздоровался я, выйдя в подъезд и прикрыв дверь квартиры. – Что?

– Песня у тебя играет – это Децл? – ещё раз спросил сосед.

– А, да-да, он, – ответил я, хотя сам в душе2 не ебал, что это за песня и кто её поёт. Я ведь включил телик, когда она уже шла, и не увидел название исполнителя.

– А дай послушать кассету, – попросил сосед, даже не подозревая, что звук шёл из телевизора.

– Не, не могу, – нарочно спиздел я, чтоб выглядеть крутым. – Самому дали погонять на несколько дней.

– Да я послушаю немного и завтра тебе верну, – начал он меня разводить.

– Мне как раз её завтра и надо отдать, – продолжал пиздеть я, а сам понимал: телик у меня хоть и старый, но в падике хорошо слышно, что он передаёт. А песня наверняка вот-вот закончится, и после неё как нехуй делать может пойти реклама прокладок, пивандрия (тогда рекламу пива крутили с утра до ночи, потому что необходимо было выполнить план по пивным алкоголикам) или таблеток от поноса. И мой пиздёж раскрылся бы враз. – Ща, погоди, – сказал я. – Пойду сделаю потише.

Я быстренько нырнул в квартиру и сильно убавил звук, а затем снова вышел в подъезд.

Моего соседа звали Воробей, и он был редкостным пидором, мерзким хуеплётом, жирным уебаном и штопанным гондоном. И даже если бы у меня тогда и правда была кассета с той песней, хуй бы я ему её дал, потому что он бы её либо не вернул, либо вернул через сто лет всю как из жопы.

Его батёк был настоящим цыганом, из-за чего к ним нередко заваливал в гости целый табор. И если писать сочинение на тему «Как мне не повезло с соседями», то мой случай – это как раз тот самый случай. У Воробья было до хуя старших сестёр. Кажется, четыре. Хотя у меня у самого три старших сестры, но только с одной общие родочки. Воробей был младше меня ровно на год, у нас даже дни рождения были рядом. Но это не мешало ему быть тем, кого оскорбляют матюками, что я перечислил, сызмальства, потому как рос он матёрым ссученным козлом.

Когда мы были пиздюками, он тырил у своих сестёр сижки. А его сёстры в девяностых тусили по полной. Не просто тусили, а, блядь, ТУСИЛИ. И не удивительно, что они позалетали каждая лет в семнадцать. Наверняка все залетели на нашем этаже возле мусоропровода. Сейчас в моём подъезде так никто не отжигает, как это было двадцать пять лет назад. И заебись!

Короче, он мог зайти ко мне и сказать: «Я спиздил сиги, пошли учиться курить!» И я говорил: «Пошли!», а мне тогда было шесть. Значит, Воробью – пять.

Мы попытались покурить, прокашлялись, потом ещё что-то поделали, почему-то поругались, и я ушёл домой. Проходит десять минут, Воробей звонит ко мне в квартиру, ему открывает моя мама, а он прямо с порога: «А вы знаете, что ваш Серёжа курит?»

И я тогда мгновенно получил пиздюль. И так было постоянно – он меня затягивал в какую-нибудь подставу, а потом всюду сдавал и закладывал.

Вешал мне на дверной звонок использованные презики, засовывал в мою замочную скважину монеты и писал на дверях лифта «Серый П. лох», иногда мог написать на стенке «рыжий пидор». Я уже молчу про классику «позвонил в дверь и съебался».

Кстати, я занимался примерно тем же самым. Только я не стирал надписи и не писал новые, я просто филигранно менял букву П на букву В, потому что его тоже звали Сергей. После этого он сам же и стирал свою мазню, долбоёб.

Ну а уж уебать этому пидорасу в дверь было за счастье. По возвращении из школы я мог открыть свою дверь и въебать с ноги по его двери, затем быстренько запереться у себя дома и тихонько хихикать, наблюдая в глазок, как они высыпали своей ебучей семейкой на этаж, осматривали дверь и гадали – что произошло? Эхо от каждого удара гулко разгуливалось по этажам подъезда сквозь стены.

Чтоб вам было понятнее, поясню: у них была не обычная деревянная или металлическая входная дверь. У них стояла ёбаная железная гаражная дверь, которой они отхуярили ещё метра полтора подъездного пространства якобы под картофан. Просто въебите по дребезжащим массивным гаражным воротам с ноги и поймёте, как они звучат, это просто пиздец как громко.

Ещё он был невероятным пиздаболом. Да, в детстве сочиняли многие, но так, как сочинял Воробей, не сочинял ни один мой знакомый. У его батька была машина, и он частенько рассказывал истории типа таких: «А мы, короче, вчера поехали с отцом на дачу, на дороге появилось три чёрных джипа, по нам начали стрелять, пробили шины, лобовуха вылетела. Мой папа достал ружьё, начал отстреливаться, одна машина сразу же взорвалась, потом вторая, а третья наехала на нас и потом тоже взорвалась, мы перевернулись, пролетели несколько метров, а потом обратно встали на колёса и поехали дальше». Когда я его спрашивал: «Почему тогда машина без пулевых отверстий и все стёкла целые?» – он отвечал, что её уже успели починить.

В его историях было всё: вертолёты, инопланетяне, солдаты и даже ниндзя. Может, он пересказывал какие-то фильмы, хуй знает. Так или иначе, свой сочинительский талант он демонстрировал постоянно.

В раннем пиздючестве он частенько зависал со своими сёстрами в падике и от их ёбарей знал многие музыкальные группы, про которые мне узнать было неоткуда.

– Слушал «Металлику»? – спрашивал он меня, когда мне было лет восемь.

– Нет, – отвечал я.

– Они ваще круто играют, – говорил он. – Там, знаешь, так: дждждждждж, на-на-на, уаааааааа, дждждждж, тыщ-тыщ, – пытался он изобразить трэш-металловый чёс «Метлы», и я верил.

И только когда у меня появился тот суперкрутой канал «НТВ-Плюс Музыка», я наконец-то смог услышать «Мэмори Ремэйнз» у «Метлы» и в очередной раз подтвердить, что Воробей был тем ещё пиздаболом.

Кстати, забавный факт: когда он пиздюком выносил мусор, ему было страшно. Мне тоже было страшно, поэтому я не выносил мусор. А идти-то надо было всего три метра до мусоропровода.

Но это гнилой район, гнилой дом и гнилой подъезд, поэтому пизды можно было получить даже в своём падике, где регулярно было нассано, наблёвано, валялись окурки, баяны, булики, бутылки от бу2хача, пятна крови на полу и всё такое.

Кто узнал свой подъезд, поднимите руки!

И Воробей, вынося мусор – тут надо признать, что он ссал, но шёл, – всегда пел ту самую песню «Метлы» на весь этаж, чтоб было не так страшно или чтоб распугать всех объебосов вокруг: «На-на-на, дждждждж, уаааа, тыщ-тыщ-тыщ, ееее, дждждждж». И когда я, сидя дома, слышал из подъезда «песню Метлы», я знал: Воробей выносит мусор.

Но вот что это была за песня, я так и не выяснил. Видимо, что-то из очень раннего. Кто знает, какие демки, анрелизды и би-сайды хранились на кассетах у моего соседа.

В том же двухтысячном году, когда я увлёкся граффити, рэпом и брейк-дансом, я сменил школу. Мои старые друзья из старой школы, с которыми я раньше играл в футбол, хоккей и баскетбол, как один стали футбольными хулиганами и скинхедами. А новые друзья из новой школы как один гамали в интернет-клубах в Кваку, Контру2 и чуть позже Колду2. Рэповать мне было не с кем, и тут-то снова появился Воробей, с которым мы на тот момент почти не общались. Такая вот у нас была странная дружба.

Мы дрались, не общались, потом мирились и снова дрались. Он меня считал лохом, я его считал недоразвитым апездалом, но всякий раз выходил в падик, когда он меня звал, потому что, да, я был лохом, а ещё нам нехуй было делать.

Наравне с «Метлой» он слушал в детстве также и «Мальчишник», «Мистера Малого» и даже сборники «Трепанация Ч-Рэпа». У меня же к тому моменту появился канал «MTV Россия», а с ним – все современные песни, яркие клипы, передачи про экстремалов и даже молодой Иван Ургант в образе бывалого Павла Злобы.

Мы брали маркеры и рисовали прямо на своём этаже примитивные граффитюли, срисовывая их из молодёжных журналов. А потом Воробей получил за это пизды от своей мамки. Она дала ему краску и заставила красить стены. Ха-ха. Но его мать была просто ходячим пиздецом, даже вспоминать её не хочу. Цвет, разумеется, не просто не совпадал, а вообще был другим. И вскоре на голубых стенах появились густые тёмно-зелёные мазки.

К счастью, через года два или три в доме сделали ремонт и все стены покрасили и побелили. А ещё чуть позже во всём доме поменяли лифты, так что мне больше не приходилось смотреть на надпись «Серый П. лох», нацарапанную ключом от ёбаных гаражных ворот.

Ещё мы вытаскивали на этаж лист ДВП, мафон и пытались танцевать брейк-данс под «Ракамакафо», «Чек ит аут нау, зе фанк соул бразерс», «Вы хотели пати?» и, конечно, «Я буду жить». Иначе говоря, мы танцевали под любую песню, под которую танцевали в клипе на эту песню.

Со временем нам захотелось чего-то большего, и мы начали пытаться зачитывать свои куплеты. Я честно трудился дома и записывал в тетрадочку свои первые рифмы, а потом выходил в падик и зачитывал про пенсионеров, сидящих на лавках, которые ебашились в нарды и которым тяжело жилось.

Как видите, остросоциальные вопросы меня волновали с детства. Но это я. Я старался, сочинял и пытался читать. Никакого бита у нас, конечно, не было. Просто взял и застелил под воображаемый ритм. Что делал Воробей? Воробей слушал мой куплет, а потом говорил:

– Нормально! А вот зацени мой текст, ща, – он делал вид, что вспоминает начало, а потом вступал без рифмы, без ритма и без размера, как будто с корешами пиздел. – Ну короче раз два ага вчера ходил в клубешник потусил там как следует там играл крутой музон я подошёл к ди-джею это мой кореш он включил мою любимую песню потом я подошёл к пиздатой тёлке и тут же с ней засосался потом отвёл её за уголок и как следует выебал затем подошёл к другой и тоже её выебал потом ко мне подошли три быка и говорят ты чё охуел что ли трогать наших баб а я говорю старшему я хуй не ел я тебе на обед оставил понял урод и тут же ему как уебал с вертушки другому дал с головы а третьему ебанул по яйцам подорвался ещё четвёртый но сразу же получил пизды и я пошёл дальше пришёл в падик к пацанам попиздел с ними и двинул дальше за мной увязалась пиздатая деваха я завёл её за уголок и кинул палку как смог, – иногда в его текстах всё-таки проскакивала кое-какая рифма, но это, конечно же, было исключение, а не правило, – и пошёл дальше потом встретил нескольких лохов нагрузил их на лавэ и пошёл в бар там встретил ваще охуенную чиксу и тут же навалял ей на клыка а потом ээээ…

В какой-то момент он запинался и говорил: «Блин, как же у меня там дальше-то было? Щас, вспомню, погоди…» – типа он это, блядь, сочинил и сейчас по памяти хуярит, ну да.

– Да я понял, – перебивал я его, – ты всех отпиздил и выебал, можешь не заканчивать.

– Не-не-не, там дальше ваще нормально будет, ща, погоди, – не хотел обрывать он куплет на середине и продолжал говорить примерно такой же текст, который был и до этого: «…Я схватил охуенную тёлку и потащил в падик к братве где мы её пустили по кругу и она сама не хотела уходить и просила ещё…»

Его песни длились по полчаса. Каждый раз, маскируя свой фристайл, он утверждал, что сочинил песню буквально вчера или несколько дней назад. Действие всех текстов всегда начиналось на дискотеке, а заканчивались они тем, что он устал и пошёл спать. Ну и, конечно, за каждую песню он ебал двадцать баб, пиздил кучу быков и нагибал кучу лохов (вроде меня). Собственно, его песни были очень похожи на истории, произошедшие с ним несколько лет назад. Не хватало только солдат и ниндзя.

К слову, он сильно заикался, как и его батёк. В детстве про Воробья ходил слух, что он передразнивал своего папу и сам вырос заикой. Говорят, я тоже в детстве заикался после того, как меня напугала собака. Но меня отпустило через недельку, а Воробей х-х-хуярил так ф-ф-фсегда. Но когда он стелил свой рэп, его флоу был ровным, без клонического дилэя.

Ещё стоит заметить, что если про меня на стенах писал и рисовал либо он, либо его дружки-малолетние-урки и это всегда были оскорбления, то ему на стенах писали какие-то мокрощелистые пиздюхи (а может, всего одна), с которыми он зависал на этаже, и почти всегда это были признания в любви. Может, в его телегах не всё было пиздежом, а может, все его телеги рождались из его личного опыта, который он успел приобрести к тринадцати годам, катаясь с отцом на дачу и обратно.

Тогда стены этажа контрастировали оскорбительными надписями про меня и любовными признаниями ему. Меня это сильно задевало, ведь я вообще не пользовался никакой популярностью у девушек (да и сейчас ничего не изменилось), а этот мелкий пидорас где-то постоянно находил тёлок. И я только и мог прочитать любовное послание на стене и, где было написано «Воробей», добавить «чмо и клёр». И получалось что-то типа «Воробей кантапёр очень тебя люблю» или «Воробушек седьмой этаж (его домашний номер телефона) вафлит хуи за деньги».

Удивительно, что мы оба знали, что мы пишем хуйню друг про друга на стенках нашего этажа, но каждый из нас, когда второй спрашивал первого в лоб: «Это ты написал?» – отвечал: «Конечно, нет!» Разве что Воробей мог сдать или подставить кого-нибудь, сказав: «Это написал такой-то хер», потому что знал, что я всё равно не пойду разбираться.

После рэпа темой номер один в подъезде стала акустическая гитара, «Гражданка», Цой, Аэм, Эф, Цэ и Е. Гитара появилась сразу же, как только длина пальцев стала позволять ставить баррэ. Разве что Воробей дальше, чем «Пошёл ты на хуй, Пятачок», ничего не освоил. Но он исправно где-то пиздил колки, струны, медики, грифы и барабан. Нет бы гитару целиком утащить.

Хотя, если бы его прижали, он бы всё равно сказал, что гитару спиздил я, ну или как минимум, что я его уговорил спиздить гитару и стоял на шухере.

Когда техника стала доступнее, Воробью купили (а может, он её откуда-то вынес) неебически мощную стереосистему, и он с удовольствием включал жителям нашего подъезда треклист из своих любимых грейтест хитс. И это был уже совсем не рэп: «Сектор газа», «Красная плесень», «Петлюра», «Лесоповал», «Бутырка», невероятные килограммы ебучего музла и даже Шура, мать его, Каретный, который вообще не пел. Спрашивается: за каким хуем нужно включать сказку про Бурого Тину на весь, сука, блядь, дом?

Слушать этот сблёв было невозможно, но приходилось. Убавлять громкость Воробей категорически отказывался.

Он по-прежнему не забывал о своей привычке и продолжал меня подставлять. С возрастом подставы стали серьёзнее, и я, сидя дома и ни о чём не подозревая, мог влететь на бабло и даже получить пизды, потому что этот хуеплёт мог где-то пропиздеться, съехать на меня и дать мой номер телефона с адресом. Типа – я вообще не при делах, но вот есть один хуесос, он пиздел про вас такую-то хуйню, кричал то-то и то-то.

Да понятно, что это всё подростковая хуета, которую нужно просто пережить и двигаться дальше, но ни хуя приятного в этом нет – идти домой и огрести возле падика от каких-то уебанов, которых впервые видишь, за хуй знает что. После таких случаев страшно возвращаться домой.

Но как только я пытался вытащить этого ебанька из квартиры и отхуярить старой хоккейной клюшкой «Карьяла» с крюком на правую сторону, он сыкливо прятался за свою ебучую мамашу, которая выходила в подъезд вместо него и орала на меня так, будто это я не даю жизни её ебливому сынуле. Так было всегда, его хабалистая мать действительно разбиралась за своего пиздюка с его же малолетней братвой.

Я заебался терпеть этого пидораса и послал всё на хуй. Прошло четыре года. Я всячески избегал его и его дружков. Но не быть в курсе дел было нельзя – он же жил за ёбаной стеной. При желании я мог бы с ним перестукиваться, и, если бы он знал азбуку Морзе, я бы ему за нехуй делать настукивал каждый день по три часа ПОШЁЛ ТЫ НА ХУЙ, ПЯТАЧОК!

Когда он пропал, к нам пришли менты с расспросами, где и как давно мы его видели последний раз. И это было характерно для Воробья – напороть косяков и заныкаться от страха в пизде у своей мамочки.

Я случайно встретил его в две тысячи восьмом и совсем не возле дома. Он был под кайфом и звал меня поторчать с ним, объясняя, что нужно принять сначала и чем закинуться потом, чтоб как следует вштырило. Его лицо было усыпано мерзким говном и сразу стало ясно, что он начал бахаться. И что-то поздновато – в двадцать лет.

Он бегал к матёрому объебосу на девятый этаж, который варил у себя дома седло, не стесняясь своей мамы. Охуеть, да? Чувак варил седло прямо при матери-пенсионерке. Она ничего не могла с ним поделать. Перенеся инсульт, она еле ходила и запиралась от страха в своей комнате, пока её сын варил седло в другой и тащил в дом конский сброд, устраивая наркопати.

А как вы думаете, кого не смутил запах седла и весь конский сброд? Нет, не мусоров! В то время они на такие звонки не велись. Ещё попытки? Нет, не Воробья. Конечно, его ничего не смущало, он же с ними бахался. Ну, варианты? Правильно! Мамашу Воробья, которая, узнав, где тусуется её любимый сыночек и что делает, тут же примчалась и разъебала нахуй весь притон. А хули, опыта разъёбывать всех и вся у неё было хоть жопой ешь. Её огромной жирной жопой!

Вскоре торч, варивший у себя дома седло, передознулся и отъехал. Умерла и его старушка, не пережив второй инсульт. А Воробей догнал по ширине свою мамашу, женился и свалил в соседнюю общагу. Я никогда не видел его жену, но допускаю, что это могла быть та самая пиздюха, которая написывала ему с ошибками любовные признания на стене.

Я вздохнул с облегчением, потому что больше никто не слушал на весь дом «Чёрные глаза» на репите сутки напролёт, а в подъезде не торчали его дружки, которые сегодня с ним корешились, а завтра хотели его ёбнуть, потому что он их сдал ментам. И почему-то именно я должен был помочь им его найти или выманить из квартиры, потому что – что? Правильно! Все боялись его мамашу.

Двор стал заметно чище. Кто-то заехал на кичу, кто-то сдох, кто-то просрал свою квартиру по пьяни, переписав её мошенникам, и теперь вообще хуй знает где. Казалось, со всего подъезда не подох только один алкаш – мой батёк. И хотя подрастала смена, которая уже успела разрисовать все этажи, всё обосрать и сто раз поджечь мусоропровод, я знал, что до такого пиздеца молодняк точно не опустится. Слишком многое изменилось за десять лет.

Летним днём девятого года я, возвращаясь домой с работы, вышел из лифта и наткнулся на крышку гроба.

– Ебать! – подумал я. – Ну что опять за говно?

Я прошёл к двери своей квартиры и обнаружил, что гаражные ворота соседей были распахнуты настежь. Я зашёл домой.

– Представляешь, – сказала мне мама, пока я снимал обувь, – Серёжка Воробьёв умер.

– Ништяк! – ответил я. – А я весь день гадал – почему сегодня такая хорошая погода?

– Повесился в ду2ше.

– А чё они дверь-то в хату открыли?

– Чтоб люди заходили и прощались. Сходи посмотри.

– Ну вот ещё, делать мне больше нечего. Боюсь, я не смогу сдержаться и наблюю ему на лицо или навалю кучу в его новое жильё.

Сразу же появился слух, что его повесили. Честно говоря, я тоже удивлён, что этот тупой мелкий жирный говноед сумел разобраться, как сделать петлю и вздёрнуться.

Можно спрыгнуть с крыши, порезать себе вены, застрелиться, броситься под поезд или под автобус, набухаться и захлебнуться собственной блевотиной, утопиться или просто выпить яд. Зачем люди вешаются? Это же пиздец как сложно. Мало того что нужна крепкая верёвка и добротная петля, так ещё нужно найти что-то, что выше тебя ростом хотя бы на голову и выдержит твой вес хотя бы на протяжении пяти-десяти минут, пока ты не обгадишься. Так?

Если бы я решил повеситься, я бы заебался несколько раз в процессе, передумал бы и плюнул на это дело. Но если у него действительно получилось, значит, Воробей был гораздо умнее и целеустремлённее меня.

Помните старую загадку?

– Маленькое, чёрное, на букву В, сидит на потолке. – Не знаю. – Муха. – Почему на В? – Выёбывается. А вот ещё: маленькое, чёрное, на букву Д, на полу. – Не знаю. – Муха. – Почему на Д? – Довыёбывалась.

Про Воробья. Только цвет надо изменить на коричневый.

Довыёбывался и повесился или довыёбывался и повесили – кому какое дело? Ведь мировая рэп-индустрия знает гораздо более трагичные истории про бандитскую житуху, изложенные речитативом в бессмертных сагах, чем отпиздил сорок человек, шваркнул на бабло гору лохов и выебал двадцать баб.

И всё, что сегодня напоминает о моём соседе, – еле заметная старая надпись про кончу (я не знаю, как её ещё перевести) «Воробей I love you! My milk!» на грязной подъездной двери, которую, я уверен, тоже когда-нибудь поменяют.

Кто знает, может, это была его поклонница, может, это написала его будущая/бывшая жена, может, он вообще сам оставлял себе признания в любви бабским почерком, а может, просил старших сестёр или свою мамашу.

Спустя три года во сне умерла и она, но, как ни странно, отряд не заметил потери бойца, даже такого массивного и громогласного лидера. Численность их семейки как будто только возросла, ведь в квартире за стеной по-прежнему балаган, который слышно по выходным и по праздникам.

Цыгане, хули.