Loe raamatut: «Три Тощака»

Рассказ-быль

У меня есть рассказы, которые не были опубликованы по понятным мне причинам: скучные, неудачные, вторичные. Есть рассказы, которые публиковались, но со временем я стал считать их слишком слабыми.

А вот с рассказом «Три тощака» ничего не могу понять. Он был написан вскоре после ГКЧП, в августе 1991 года, и явился, конечно же, откликом и на политическое безумие тех событий, и на общую разруху в стране, и на то мрачное положение, в котором тогда пребывали актеры, писатели, художники… в общем – большинство работников «сферы искусств». Писатели становились журналистами, актеры снимались в мерзкой рекламе финансовых пирамид и дешевого западного ширпотреба, художники рисовали парадные портреты казнокрадов и обнаглевших бандитов. Разумеется, инженеры, врачи, учителя, офицеры, рабочие чувствовали себя ничуть не лучше…

Но рассказ-то получился не только о том времени, когда и опубликовать-то ничего толком было нельзя. Почему же я не включил его в сборники рассказов, когда страна начала меняться? Наверное, очень не хотелось вспоминать то время.

Подлое время…

Тогда очень хотелось убраться куда подальше. Найти другой глобус. И неважно, что там будет – власть Трех Толстяков или восставшего народа. Что угодно – лишь бы не та самодовольная мерзость, что правила бал в России.

P.S. Признаюсь честно, что в этом рассказе, отпечатанном на машинке и только сейчас оцифрованном, за прошедшие пятнадцать лет потерялась одна страница (не скажу, какая именно). Так что небольшой фрагмент рассказа написан заново, по моим смутным воспоминаниям. Он, конечно, стал немного другим. Но я постарался воспроизвести его максимально близко к исходному тексту…

– Если нам станет плохо, то мы будем знать, что нет никого, кто жиреет в то время, когда мы голодны…

– Ура! Ура! – неслись крики.

Ю. Олеша. Три Толстяка

Тощак Первый
Травести Булкина

Время волшебников прошло. По-видимому, вместе с бесплатными профсоюзными путевками для матерей-одиночек… Лида Булкина, актриса провинциального театра, понимала это прекрасно. Но вот ее малолетний сын никак не мог понять, почему мама едет в село на спектакль, а не к морю на отдых. Прихватив, разумеется, его с собой…

– Роль помнишь? – уверенный бас главного режиссера оторвал Лиду от безуспешных попыток свести дебет с кредитом. Она торопливо улыбнулась, но в рабочий ритм войти не успела. Именно этим объяснялся ее вопрос:

– Какую?

Главный, едва начавший очередной сеанс поглаживания бороды, поперхнулся собственным кадыком.

– Сколько их у тебя?

– Две, – сознавая оплошность, но уже не в силах остановиться, произнесла Булкина. – Девочка Суок и мальчик Тутти.

– Тутти-фрутти, – оригинально скаламбурил главреж. – Справишься?

Булкина торопливо кивнула. Маленькая, хотя и пухлая, похожая не то на дозревающую девочку, не то на перекормленного мальчика, она всегда играла детские роли. Похоже, главный ничего подозрительного не заметил…

– Постой, – режиссер не уходил. Он стоял рядом с креслом Лиды в проходе дряхлого театрального автобусика и задумчиво смотрел поверх головы Булкиной. Автобус качался на колдобинах, за окнами проплывала заснеженная степь. Труппа притихла, с любопытством глядя на главного. Его внезапный интерес к столь низкой материи, как сценарий спектакля, был явлением редким. – Лидочка, милая… А эти… Суок и Тутти… они разве не играют одновременно?

Лида покосилась на Танечку Добренко, вторую кандидатку на детские роли. Ростом Таня тоже не вышла… но восьмой месяц беременности явно мешал ей изображать Суок, не говоря уже о Тутти. При каждом рывке автобуса, помнившего еще правление Хрущева, Танечка ласково хваталась за живот. Впрочем, сейчас она и это забывала делать. Отчаянно глядя на Лиду, Танечка мотала головой и умоляюще улыбалась. Признаться, что Танечка не может играть Суок, было бы жестоко. Главреж давно заявлял, что уволит первую же актрису, посмевшую забеременеть. Лишь мечтательно-летаргическое состояние не позволяло ему заметить Танину фигуру или удивиться тому, что в спектакле она исполняет роль Второго Толстяка.