Loe raamatut: «Черный треугольник»

Font:

Глава 1

Меня трясло так впервые за все мои тринадцать лет жизни. Будто тисками сдавило голову, а сознание отошло куда-то на второй темный план, уступив место всеобъемлющему ужасу и одному подавляющему стремлению – бежать! Но даже бежать я не мог, а только рухнул на колени.

Начальник штаба полка взволнованно бросился ко мне:

– Сашка, что с тобой?

– Отсюда! Все отсюда! – из последних сил закричал я.

В той украинской мазанке кроме меня было три человека – все командование полка. Испугавшись, они вытащили меня, юного красноармейца, во дворик, на свежий воздух. Успели вовремя. Мазанку накрыло польским снарядом. Красиво она разлетелась. В пыль и в хлам. Но зато выжили все, хотя без контузий не обошлось.

Этот случай настолько потряс всех чудом спасенных, что его долго предпочитали не вспоминать. Было в нем что-то запредельное, не от мира сего. А мне это ощущение близкой смерти и стремление вырваться из ее цепких лап не раз потом спасало жизнь и в боях, и на службе в ОГПУ. Оно и неудивительно. Кто смерть чует, у того жизнь длиннее.

Вот и сейчас меня будто обдало потусторонним холодом. И я ощутил присутствие ее, костлявой. Не резкое и опасное, зовущее к немедленному действию, а вязкое, растянутое во времени и в пространстве. А еще я ощутил укол в затылок – как от недоброго взгляда.

Вздохнув поглубже свежий ночной майский воздух, я почувствовал, как в голове становится яснее и тревога отступает. Чего я переполошился? Психиатры утверждают, что есть такая болезнь – мания преследования. Это когда враги с вилами и обрезами за каждым кустом мерещатся.

Но тревожило еще и то, что время давно вышло. А покупателя как не было, так и нет.

Информацию мне принес в клювике мой осведомитель со звонким псевдонимом Пономарь, да еще так бодро верещал и крылышками бил в надежде на начальственную похвалу и заслуженную премию. В общем-то сама информация была неопределенная и вроде как ни о чем. Какой-то юный старообрядец-сектант, которого только по имени и знают – Савва, должен принести какой-то очень дорогой и, может, даже запрещенный предмет, связанный с отправлением религиозного культа, покупателю и получить за него что-то тоже важное и весомое. Нормально так, в лучшем стиле русских народных сказок – неизвестно, непонятно, таинственно, но здорово!

Связываться с этим у меня сильного желания не было. Все же признаков контрреволюционной деятельности я в упор не видел. А кто-то кому-то что-то продает – так это не наше дело. Хотя, как положено, доложил своему любимому начальнику. И Раскатов неожиданно оживился:

– Надо брать!

– А за что? – не понял я.

– Ну там спекуляция, противоправный оборот чего-нибудь. У нас башка большая, придумаем, – в обычной своей грубой манере ответил Раскатов, шарахнув привычно ладонью по столу.

– Максимильян Данилович, а смысл есть? – с сомнением поинтересовался я.

– Надо не на каруселях в парке кататься, а директивы из Москвы читать. Или они для дураков написаны, а ты у нас умник? – с готовностью встал на дыбы начальник, припомнив, как однажды увидел меня с женой в очереди на «Чертово колесо» в городском парке. – Там ясно написано: «пристальное внимание уделять поиску и изъятию уникальных культовых предметов, особенно связанных с сектами и тайными обществами».

– О как!

– В общем, бери Сына Степей. И представить перед мои очи торгашей и предмет торга… Вы все поняли, Александр Сергеевич?

– Так точно, – вздохнул я.

И вот затаились мы, боясь дышать. Как там сказано в горячо полюбившемся мне романе «Двенадцать стульев»: «Гаврила ждал в засаде зайца». Один «заяц» давно на месте, а другого все не видать. А тревога никуда не девается. И светать уже скоро будет.

Точку наблюдения я выбрал в редком кустарнике на пригорочке, расчистил угол обзора. Спрашивается, зачем для банального акта купли-продажи выбирать такое запущенное место? Это было здание старого винного склада за рекой, город здесь присутствовал, но как-то ненавязчиво. Три года назад тут пылал большой пожар. Целыми остались только длинный закопченный остов бывших винных складов купца Евграфьева и несколько кривых, покосившихся, приземистых кирпичных строений тоже складского назначения, образующих некое подобие городского квартала. Позже место расчистили от погоревших домов и хотели что-то строить, потом забросили. Сейчас вокруг зеленел кустарник, ближе к воде росли плотным строем камыши.

Местечко издавна считалось гиблым, селились в нем люди с большой неохотой. И ныне предпочитают обходить его стороной, считая, что ночами здесь собирается всякий уголовный сброд. Но только и сброд тут бывает редко.

Ну все, пора и честь знать. Время вышло.

Я подал условный знак – крик одинокой и жутко озабоченной птицы, как в разведке Рабоче-крестьянской Красной армии учили. И вскоре кусты зашуршали, возник Амбага – приземистый, юркий и страшно говорливый мой ровесник, вечно возмущенный чем-то и взъерошенный, как воробей. Тут же принялся нашептывать, что контра совсем от рук отбилась, никуда вовремя прийти не могут.

– Брать пора продавца, – решительно произнес я.

– На чем брать? Покупатель еще не пришел, – возразил мой соратник.

– Вряд ли уже придет. И вообще, не нравится мне это.

– Мне как-то тоже, – согласился Амбага. – Зябко и жрать нечего.

– Тебе бы только жрать, – хмыкнул я, аппетит у соратника, несмотря на его тщедушное телосложение, был завидный, даже легендарный. – Решено. Пошли. И осторожнее.

– Не учи степняка, – гордо ответил Амбага.

Был он по национальности монголом, но его предки давным-давно переехали в нашу область, так что монгольского языка он не знал, в степи ни разу не был, но всегда гордо козырял при любом случае «мы, степняки», за что получил в отделе прозвище Сын Степей.

Я извлек из-за пояса свой старый добрый «наган». А Амбага достал откуда-то из кармана просторной холщовой куртки тяжеленный фонарь с аккумуляторами – немецкий, большая редкость и вещь в нашей профессии сильно полезная.

Тропинка в траве была натоптанная, что намекало на присутствие время от времени людей. Я споткнулся о какую-то подлую каменюку, отбив ногу. Потом, опасаясь поднять шум и ступить в нечистоты, которых здесь богато, мы пробирались между почерневшими от огня покосившимися кирпичными строениями. Мне все казалось, что они прямо сейчас рухнут нам на голову горным обвалом, погребя отважных чекистов. «И никто не узнает, где могилка моя».

У главного и единственного входа в складское помещение мы встали по обе стороны двери и прислушались. И опять я будто ощутил укол чьего-то недоброго взгляда. Огляделся. Никого. Да что же это со мной!

Набрав в легкие побольше воздуха, стараясь двигаться мягко и бесшумно, мы шагнули в помещение.

Там было пыльно, глухо, лежали доски, истлевшие корзины, по которым заскользил луч фонарика.

Прошли через пару извивающихся коридоров. По идее, где-то впереди должно было быть большое складское помещение.

– Выключи фонарь, – прошептал я.

Свет погас. А впереди я увидел бледное желтое свечение. Свет мерцал слабо. И манил нас, как мотыльков.

Я вбирал в себя все звуки, потоки, запахи, сквозняки. И осторожно продвигался вперед. Сейчас главное, почувствовать чужое присутствие раньше, чем почувствуют тебя. Шаг за шагом…

Никакого постороннего шума, чужого движения я не ощущал. Нет здесь никого? А куда делся юный старовер?

Я стиснул рукоятку «нагана». Нервы были на взводе. Место мне не нравилось все больше. Тревога нарастала. И я готов был стрелять при малейшей опасности.

В дверном проеме открылся большой складской зал. Он был слабо освещен догорающей в центре огромной церковной свечой, такие используются при особо торжественных богослужениях.

– Пошли, – кивнул я.

Присутствия чужих я все так же не чувствовал, но что-то холодное и нехорошее здесь имелось.

Амбага включил фонарь, мазанул лучом света по стенкам, по ровному каменному полу и удивленно воскликнул:

– Ух ты. Звезда красная. Прямо как с плаката.

Он высветил на полу звезду, нарисованную бурой краской.

– Ну да, партсобрание тут было, – хмыкнул я, ощущая, как ледяная змейка ползет по спине.

Не наша это была звезда. Не с плаката и не с буденовки. Хотя бы потому, что на ее концах краснели непонятные символы. И по причине начитанности и интеллигентности, мало свойственным людям нашей беспокойной профессии, я знал, что это означает.

– Гниль здесь, Амбага, – процедил я. – Надо внимательно осмотреться.

Впрочем, долго осматриваться не пришлось. Еще один пробег вокруг – уже помедленнее – луча фонарика. И вот она, темная масса в самом углу, на полу, предварительно очищенном от мусора, деревяшек и разломанных винных бочек.

Юный продавец по имени Савва лежал, раскинув руки и ноги, тоже в форме звезды. В груди его торчал кинжал с длинным лезвием и массивной серебристой рукояткой, который пронзил грудь и пришпилил к ней старинную тонкую книжку без обложки. Безжизненное тело располагалось строго в центре начертанного чем-то весьма похожим на кровь треугольника.

– Ох ты ж пердимонокль какой! – ошарашенно воскликнул Сын Степей.

Глава 2

– Ты меня тревожишь не на шутку. Какой-то сам не свой. Дома не ночуешь. Выглядишь как привидение. – Варя критически оглядела меня с ног до головы – помятого, небритого и совсем непрезентабельного. Раздумывала сейчас, наверное: и зачем ей такое сокровище? Хотя нет, не раздумывала. Потому как я действительно сокровище – ну, конечно, с большой натяжкой и под определенным углом зрения.

Вернувшись с ратных подвигов, нашел я родную жену в специальном помещении областной больницы номер один, где она закладывала в автоклав хирургические инструменты с целью их стерилизации для последующего рассекания и сшивания человеческой плоти. Работа такая. Кто-то людей дырявит, как я. Кто-то сшивает, как Варя. И все в рамках одной семьи. Диалектика, однако. Единство и борьба противоположностей.

– Работа заела, – виновато развел я руками. – Ночная смена. Как говорится в народе – работа огородная, да слава всенародная.

– И много славы наработал? – улыбнулась Варя, раздумавшая пилить меня за то, что исчез, ничего не сообщил и шатался неизвестно где.

– Да какой там, – махнул я рукой. – Одни расстройства и никаких лавровых венков.

– Давай чаем тебя напою с бутербродами, герой, – сказала жена.

Автоклав запищал. Варвара достала и разложила угрожающего вида инструменты. Водрузила их на положенное место. И мы отправились в ее сестринский кабинет.

Вскоре я сидел за раскачанным металлическим столиком. Вот сколько уже Варя сменила больниц, а столики везде такие – металлические и раскачанные. И чай все такой же из ее рук – с волшебным ароматом и изумительным вкусом. У нее вообще все получается на пять баллов, о чем я, закоренелый троечник, могу только мечтать.

Всегда, когда я вот так сижу, мелкими глотками глотаю ароматный чай, а Варя смотрит на меня своими бездонными глазищами, тут и снисходит истинное умиротворение. Все проблемы будто отдаляются, усталость отступает.

А вымотался я прилично. Бог с ней, с бессонной ночью. Даже риск, опасность и труп на полу не так действовали. Но последовавшая, казавшаяся бесконечной, суета с формальностями. Рапорта, осмотр места происшествия… Ух, врагу не пожелаешь. Да и некий шок от увиденного тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Я с удовольствием балуюсь чтением легкой беллетристики. Особенно будоражат кровь разные готические романы, которые были модными перед самой революцией, и до сих пор ими завалены букинистические лавки. А в этой литературе любимая тема – всяческие темные ритуалы. Именно такие – с пентаграммами, малопонятными значками и человеческой кровью. Конечно, драматизм и эффекты, которые больше годны для кино, я люблю. И, читая про ужасные кровавые действа, я бы непременно был доволен таким поворотом сюжета, ведущим к раскрытию страшных потусторонних тайн. Только вот это был не готический роман, и кровь пролилась настоящая. До сих перед глазами тело юнца, которого прокололи кинжалом, как какую-нибудь редкую бабочку иголкой. И появившиеся в связи с этим тайны вовсе не звали в романтическую даль и к волнительным приключениям, а легли тяжелым грузом на мои плечи, потому что искать ответы предстоит мне. И не факт, что это вообще удастся. Как говорят, жди ответа до лета.

После обнаружения нами тела началась толкотня, как в очереди за хлебом. Незамедлительно возникла масса народа. Тут тебе и милицейский наряд, и дежурный из нашего постпредства, и следственно-оперативная группа из сотрудников угрозыска и следователя прокуратуры. Криминалист добросовестно щелкал фотокамерой с магниевой вспышкой, а потом опылял поверхности порошками, пытался перенести на дактилоскопическую пленку Рубнера следы пальцев рук. Энергично, как тигр в клетке, мерил шагами пространство как всегда выглядящий веско и благородно Вениамин Ираклиевич Яцковский, роняя время от времени свое весомое судебно-медицинское слово.

Судмедэксперт Яцковский – это вообще отдельная тема. Я знал его достаточно хорошо. Он работал хирургом, и Варя, не раз бывавшая у него операционной сестрой, утверждала, что специалист он очень сильный. Заодно по совместительству он подрабатывал в отделе судебных экспертиз. Так что время от времени мы с ним встречались в больнице номер один и на местах происшествий. Был он высок, атлетичен, статен, вальяжен, полон снисходительного мужского обаяния. Женщины в его присутствии таяли как воск. А во мне поднималась иррациональная волна ревности, когда я думал, что как воск может растаять и моя Варвара. Хотя, конечно, волновался я зря. Ревность – чувство реликтовое. А если твоя женщина растает при виде фактурного самца, ну, значит, такой у нее выбор и ты в ней ошибся. Но только не ошибся я в Варе ни на йоту и знал это наверняка.

– Причина смерти – колотая рана, – диктовал бодро и быстро, как заведенный, Яцковский. – Жертву оглушили ударом по голове, тупым тяжелым предметом. Мне кажется, что били кулаком. Для этого нужна приличная физическая сила, чтобы в лоб сшибить. После этого уложили, придав нынешнюю позу. И пришпилили одним очень сильным ударом. Пробить сразу книгу и грудь – это постараться надо. Красиво сделано. – Он аж причмокнул.

Я не раз замечал, что он как-то преображается, когда осматривает безжизненные тела. Что-то хищное, мутное и слегка безумное возникает во взоре, как у большинства патологоанатомов и хирургов, считающих человека лишь машиной, притом с коряво подогнанными и изношенными деталями.

– Кроме того, что убийца здоров физически, что можете сказать? – спросил я.

– Могу сказать, что такого я за почти пятьдесят лет своей жизни не видел…

При тщательном осмотре места происшествия картинка стала в целом понятной.

Мы были уверены, что из винного склада имеется всего лишь один выход. Но оказалось, что под комплексом строений существует запутанная система подвалов, которыми и воспользовался убийца. Почему бы ему не заявиться, как приличные люди, через парадное? Или засек нас?

Убийца с жертвой встретились на складе. Потом произошло страшное. Интересно, расправа была запланированная или спонтанная?

Убитый – невысокий сухощавый парнишка лет, думаю, двадцати, с мозолистыми руками, свидетельствующими о привычке к тяжелому физическому труду. Никаких документов или предметов, позволяющих установить его личность, при нем обнаружено не было. Кто это такой, откуда взялся?

И книга на его груди. Она была старинная, без кожаной обложки, рукописная, а не напечатанная, всего на несколько десятков листов. Ей минимум лет двести. «Книга толкований». Как я понял, переписанные от руки избранные места творения протопопа Аввакума. Вещь, в общем-то, не редкая, но в связи с возрастом относительно ценная. И не заслужившая, чтобы ее проткнули кинжалом.

Я отхлебнул чая, встряхнул головой, отгоняя еще свежие воспоминания и пытаясь переключиться с рабочего ритма на ритм душевного отдохновения. Но произошедшее меня не отпускало и тянуло за язык, притом так, что противостоять этому было невозможно. Мне хотелось высказаться. И чтобы кто-то посочувствовал моим трудностям. А кто умеет сочувствовать лучше, чем Варя? В этом деле она истинный профессионал.

– С твоим хирургом работали, – сказал я, прихлебывая чай.

– Что, убили кого? – встревожилась Варя.

Напускать туману и делать из всего тайну смысла не было. Все равно вскоре весь город будет знать и полниться слухами. И я выложил ей коротко, без подробностей, наши похождения на винном складе.

Она изумленно смотрела на меня. А потом воскликнула:

– Жертвоприношение!

– Думаешь?

– Саша, это классическое жертвоприношение!

– Кого вы тут в жертву приносите! – послышался громовой голос.

И на пороге возник Богдан Чиркаш собственной персоной. Заведующий идеологическим отделом обкома, пламенный оратор и вечный пациент горбольницы номер один. Раскатов, поднаторевший давать всем прозвища, именовал его Идеологом.

– Пока что только примеряемся, – шутканул я в ответ и тут же прикусил язык, потому как шутки до Чиркаша доходят с трудом, зато бдительная чуйка у него работает постоянно и в форсированном режиме.

– Это ты, Александр Сергеевич, про находочку вашу ночную? – без приглашения приземлившись на стул, который заскрипел, готовый развалиться под тяжестью тела, спросил Идеолог.

– Вы-то откуда знаете? – насупился я.

Не то чтобы я недолюбливал Чиркаша, но его присутствие создавало массу неудобств. Его было слишком много. С его приходом, здоровенного, пузатого, напористого, сразу становилось тесно. Он излучал неуемный оптимизм, гармонично сочетающийся с крайней подозрительностью и гипертрофированной пролетарской принципиальностью, а также бескрайнюю твердокаменную самоуверенность.

– Так мой долг партийный – такое раньше всех узнавать. Что обо всем этом думаешь? – пристально посмотрел на меня Чиркаш, так что я отставил чашку. Допивать чай как-то расхотелось.

– Рановато выводы делать, – произнес я. – Скорый поспех – людям на смех.

– Попомни мои слова – это старообрядческая гниль, – сел на своего любимого конька Чиркаш. – Это от их религиозного мракобесия все зло у нас. Пока не выжжем эту скверну, так и будут дела нехорошие твориться.

Я только пожал плечами. И поспешно распрощался, сославшись на неотложные дела. А Варя принялась за пациента. Чиркаш три раза в неделю ходил к ней на процедуры. У него были большие проблемы со спиной после белогвардейских застенков. И в рабочем состоянии его поддерживали медикаментами и массажем.

С досадой отметил, что короткий разговор с Идеологом уронил мое ставшее было выправляться настроение. Ладно, бог с ним. У меня и правда сегодня еще кое-какие неотложные дела. Только освободившись с места происшествия, я подал условную весточку о срочной встрече с осведомителем Пономарем. И теперь мы должны были увидеться в укромном месте, на Спасской улице, вдали от чужих глаз.

Туда я и отправился, выйдя из больницы. И по мере приближения к цели, под стук трамвайных колес и в непередаваемом коктейле запахов, шума и тесноты деревянного вагончика, на меня накатывало все более дурное настроение. Я осознал, что холодное ощущение смерти за моей спиной вовсе не ушло. А только становилось сильнее. Я будто ступал на тонкий лед…

Глава 3

Я на ходу спрыгнул с подножки переполненного трамвая. На улице было многолюдно. Народ возвращался со смены. Кто-то растекался по шалманам, чтобы пригубить стопочку после рабочего дня. Кто-то благопристойно следовал домой, к семье. Обычная городская суета. Все накатанно и привычно. Только мне, сотруднику ОГПУ, в этой толпе известно, что в город воткнулось холодное лезвие. Оно уже пронзило грудь бедолаги на винном складе.

Я лавировал в толпе, прикидывая список вопросов. А их у меня накопилось много, и я надеялся, что хотя бы на часть из них Пономарь мне ответит. К стыду своему должен признаться, что изначально снял я с него предварительную информацию поверхностно. Не вдавался подробно, как ему удалось ее узнать, при каких обстоятельствах. Ухватил сведения о самом факте и ретиво побежал рыть носом землю. Эх, пока что мне, молодому балбесу, не хватает хватки, извините за тавтологию. Вон, видел я не раз, как старшие товарищи работают. Агента сразу досуха выжимают, до самой мельчайшей детали. А у меня все кавалерийские наскоки и презрение к мелким подробностям, которые часто и становятся залогом успеха. Не раз корил себя за эту поспешность, обещал исправиться – и вот опять.

Но ничего. Сейчас из Пономаря выжму все. Пусть до ночи буду пытать, но ясность в ситуацию он мне внесет!

Пономарь оперативно освещал всякие религиозные группировки. Он вечно ошивался около монастырей, старообрядческих общин, богомольцев и честно отрабатывал свой хлеб, предоставляя на них компромат. Где-то там подцепил и информацию об этой сделке…

Ощущение незавершенности угрозы и какого-то диссонанса так и не оставляло меня. Это утомляло, и я одернул себя. Все же волю чувствам давать нельзя. Ведь не раз случалось так, что они заводили меня в какие-то дебри, а на поверку оказывались пшиком.

Так что, расправив плечи, я пободрее зашагал вперед. Путь мой от трамвайной остановки лежал к кинотеатру «Луч». Потом я срезал дорогу через старые казармы, место хулиганское.

Встречавшиеся компании молодежи взирали на меня настороженно, а то и агрессивно. Я немножко напрягся, когда от одной из групп антиобщественных типажей отделился мелкий шнырь, из тех зачинателей скандалов, что подкатывают с наглым требованием: «Эй, шляпа, дай закурить». Но он тут же отчалил в сторону, демонстративно сплюнув на землю. Вообще, меня уже давно не задирали на улицах. Все же телесный объем, вес и самоуверенность придают тебе свойство ледокола, который спокойно ходит по любым льдам.

За казармами я перешел через каменный мостик, перекинувшийся через узкую речушку Даниловку, и очутился в Голландской слободе. Когда-то здесь действительно жили голландские купцы, край в то время процветал и стоял на торговых путях. Сегодня голландцев не осталось, зато сохранилась былая аккуратность, геометрически правильная застройка, брусчатка с электрическими фонарями. Сегодня здесь в двух-трехэтажных домиках располагались конторы речфлота и мясозаготовок, а также проживал всякий чиновничий люд невысокого полета.

Там, рядом с заколоченным досками костелом из красного кирпича, ждал меня Пономарь. Вон он прогуливается возле афишной тумбы – мелкий, тщедушный, с клочковатой бороденкой и шальными глазами. Одет в тряпье, на плече сума – ну чистый странник, такие до революции толпами бродили по всей стране. Сейчас их поубавилось, но тоже немало осталось – шатаются по подворьям, монастырям, питаются слухами, их же и распространяют. Эта внешне безобидная публика может быть весьма вредной в руках антисоветского элемента, умеет она подогревать народ разными небылицами и зажигать пламя недовольства. Но может быть и полезной в хороших руках, таких как мои.

И эти хорошие руки сейчас будут трясти бродягу Пономаря как грушу. Он наверняка сам не представлял опасность добытых сведений, иначе, при его пугливом характере, просто промолчал бы. И сейчас, узнав о кровопролитии, примется всячески отлынивать, искать причины, чтобы спрыгнуть и уйти в тину. Так что привлечь его к дальнейшей разработке будет крайне затруднительно. Но деваться ему все равно некуда.

– Ну заварил ты кашу, – сказал я, приблизившись к нему.

– Какую кашу? Где каша? – затараторил Пономарь.

– Да с этим твоим Саввой, – начал я.

И тут меня накрыло. Почти так же, как тогда, перед артобстрелом в украинской мазанке, только, понятное дело, без истерик и криков. Все внутри завибрировало: «Опасность! Смертельная!» И это в огромном городе, средь бела дня, а не в наполненном кулацкой нечистью ночном лесу! Конечно, это выглядело со стороны странно и даже дико. Но я, не раздумывая, повинуясь спасительному импульсу, рухнул на брусчатку, ударившись коленом и локтем так, что слезы брызнули из глаз.

Как-то приглушенно отозвалось: «Ну и дураком же я сейчас выгляжу». И следом кольнула болезненно-маразматичная мысль, плавающая в гамме раздерганных чувств, – лучше бы предчувствия сбылись, чтобы не смотреться жалкой пугливой тварью. Ну и накликал.

Первая пуля пролетела где-то совсем рядом. Прямо надо мной. И я знал, что предназначена она была именно мне. Уже потом слух различил грохот выстрела. Били откуда-то справа. По звуку – похоже, шмаляли из чего-то такого серьезного, типа «маузера».

– Ложись! – крикнул я Пономарю, но было уже поздно.

Еще один выстрел. И что-то грузно шмякнулось рядом. Потом это что-то пискнуло и затихло. Краем глаза я различил валяющееся на брусчатке тело Пономаря. Порыв кинуться к нему, помочь был тут же смыт чувством самосохранения. Сперва самому выжить надо!

Я перекатился, сумел достаточно ловко вскочить на ноги.

Грохнул еще выстрел, и по бедру будто горячая спица прошла. Но нога не подкосилась, не онемела. Не первое мое ранение, и на автомате я оценил его как поверхностное. Если ноги не подгибаются и бежать можешь, это не ранение, а пустяк. А сейчас бежать – это единственная возможность спасти свою драгоценную шкуру. И хорошо, что до арки двухэтажного дома рукой подать.

Отчаянным прыжком я укрылся за афишной тумбой. Только это так себе защита, хлипкая. Пуля «маузера» ее может и пробить. Поэтому надо рвать вперед.

Набрав дыхание, зигзагами, как заяц, бросился в арку дома… Шаг, другой… Быстрее!

Прислонился к обшарпанной стене, перевел дыхание. Выдернул из-за пояса «наган». Против «маузера», который бьет на километр, конечно, моя игрушка не тянет. Но и стрелок не будет там торчать вечно. Или убежит. Или решит подойти поближе и тогда напорется на мой вежливый ответный огонь…

Послышался милицейский свисток. Топот ног.

И я понял, что стрельба на сегодня закончена. Внутренний холод отступил. На его место пришла нервная пустота.

Вскоре я смотрел на тело Пономаря. Пуля аккуратно пробила ему голову.

Ну что, Александр Сергеевич, поигрался в бюрократа, пристроился в теплом кресле областного ОГПУ, пообвыкся с бумажной работой, так пора и честь знать. Опять ты на передовой, где пули свистят. И опять смерть рядом – собирает свой урожай…