Loe raamatut: «Додекафония»
Пролог
В полупустом кабинете, где перемешались запахи свежего ремонта, шампанского и женских духов, открылась дверь. За порог ступил необъятный детина с физиономией прирожденного душегуба.
На кожаном диванчике дремал единственный обитатель кабинета.
– Спишь что ли, Колян? – пробасил ему детина.
– Алексей Евгеньевич, ты? – сонно отозвался Колян; неуклюже поднялся, задев журнальный столик – один из пары бокалов пролился на пол, – проходи-проходи. Как вечер прошел?
– Без эксцессов, – отрапортовал Алексей Евгеньевич, ногой отодвинул пустые бутылки с прохода и добавил, усаживаясь в кресло, – звал-то чего?
– Дело к тебе срочное нарисовалось.
– Какое ж срочное? – расстроился Алексей Евгеньевич, – домой охота, – махнул он на окно – через щелочки жалюзи пробивались лучи утреннего солнца.
– Да ты послушай-послушай. По твоей специализации дельце: нужно об одном человечке всю подноготную выведать. Кто таков, чем живет, с кем спит…
– Понимаю, – кивнул Алексей Евгеньевич, – что за человечек?
– Академик, с которым Витька спор затеял.
– Этот? – напрягся Алексей Евгеньевич, – проходимец?
– Ну что ты. Славный малый – почти птенец; но перестраховаться стоит – шухер он тут знатный навел.
– Это точно! – ухмыльнулся Алексей Евгеньевич, – накуролесил будь здоров.
– Академик этот – Геннадия дружок, Александром звать. Вот тебе первая ниточка.
– Чей дружок? – прищурил один глаз Алексей Евгеньевич.
– Да шальной как бабуин, в охране у тебя работал, официантом потом. Теперь постоянно у нас по выходным ошивается – народ смущает.
– Генка что ли? – удивился Алексей Евгеньевич и добавил с ухмылкой, – Геннадий! Больно чести для него много.
– Главное не забывай: дельце это приватное – не в рабочем порядке решай. Никому пока знать не надо, – наказал Колян и добавил суровым полушепотом, – никому!
Алексей Евгеньевич молча кивнул.
– За нашу с тобой конспирацию хорошо заплачу, ты только пошустрей. Отчет здесь не свети – домой мне занеси.
– Сделаю.
– Как принесешь – новые указания выдам.
– Разведаем как положено.
– Ну, Алексей Евгеньевич! – протянул руку Колян, – с тобой всегда приятно дело иметь! Ты главное не затягивай, а лучше прямо сегодня и начни. Выспись хорошенько и за работу.
Алексей Евгеньевич вышел. Колян прикончил вино из уцелевшего бокала, рухнул на диванчик и скоро уснул.
Часть 1
Глава 1
Двумя месяцами ранее…
В жаркий московский полдень, одуревший от духоты Сашка ковылял по Мытной. Навстречу шагали такие же несчастные горожане с угрюмыми оплавленными лицами. Понять их страдания нетрудно – места эти и в милосердную для прогулок погоду едва назовешь привлекательными; нескончаемый рев машин, однообразные бетонные коробки с офисами и посольствами; лишь деревья и аккуратные газончики слегка разбавляли эту полыхающую в летнем зное серость.
Сашка, оглядывая эти необъятные просторы, невольно улыбался – всякий раз возвращаясь в них, он окунался в уют давно минувшего студенчества, едва ли доступный случайному путнику. Вспоминались душевные сокурсники, беспечная жизнь от сессии до сессии, безбилетные вылазки в Парк Горького через секретную дыру в заборе и как вечно околачивались на Калужской площади пока бронзовый Ленин хмуро наблюдал как их молодые еще светлые головы заливались пивом вместо учебы.
* * *
Напротив детской библиотеки, которую легко спутать со Зданием Совета Труда и Обороны, Сашка свернул в подземный переход; из глубины доносился до удивления знакомый тенор и неистовый бой гитары.
Легкий сквозняк пробежал по взмокшей футболке и приятно охладил спину. Лампы кое-где не горели – музыкант устроился в темном углу будто нарочно прячась. Сашка узнал в нем Генку – бывшего сокурсника по Горному. Студентами они мечтали о своей рок-группе, но уже после пары репетиций разбежались: слишком разными оказались творческие предпочтения. Сашка – выпускник музыкалки – склонялся к мягкому мелодичному звучанию, самоучка Генка любил чего потяжелее. Несмотря на разногласия, до конца учебы они дружили, пережили немало приключений, но вскоре после выпуска пути их разошлись.
Сашка остановился возле Генки, тот не обратил внимания – взгляд его сосредоточился на объективе любительской видеокамеры на штативе. На кафельном полу лежал гитарный чехол с единственным мятым полтинником, не иначе как для приманки.
Кроме Сашки слушателей не нашлось, но Генка все равно пел с надрывом, бил по струнам не жалея гитары, как могут только полуголодные уличные рок-бунтари. Он, казалось, совсем не изменился: все та же косуха в любую погоду; узкие джинсы с дыркой на коленке; неистребимая щетина и черные засаленные волосы до плеч.
Сашка увлеченно осмотрел гитару – старую истертую, всю в наклейках; такие обычно пылятся где-нибудь в темном уголке, окутанном паутиной, достаются пару раз в год на винные посиделки и, если не разбиваются в пылу веселья, возвращаются на место и вновь забываются.
– Генка! – крикнул Сашка.
Тот прекратил играть и задумчиво взглянул на него.
– Саня! – обрадовался он, протягивая руку.
Невысокий коренастый Генка сжал его тонкую ладонь так что кости захрустели. Сашка хоть и был повыше и пошире в плечах, но в силе всегда уступал; а почти что болезненная бледность и излишняя худощавость предавали ему облик безобидного интеллигента, затюканного многочисленными начальниками в каком-нибудь НИИ.
– Все поешь? – улыбнулся Сашка, массируя зудящие пальцы.
– Пою! – радостно ответил Генка, – другим талантом обделен! Сам-то куда чешешь? – добавил он и выключил камеру.
– Да к клиенту на Люсиновскую забежал, теперь обратно на работу… – начал Сашка и тут же отвлекся, – ты где такой раритет достал? – спросил он, кивая на гитару.
– «Играючая!» – охотно подметил Генка и, зажав аккорд ля-минор, провел пальцами по струнам.
– Ей бы лады поменять, – поморщился Сашка, – дребезг уши режет.
– Ну ты как всегда! – рассмеялся Генка, – давай-давай рассказывай, как сам? Чего там у тебя за клиент?
Сашка уместил семилетку, минувшую с выпуска в несколько фраз: пока не женился, как и мечтал открыл гитарную мастерскую, а годы эти прошли по большей части спокойно и размеренно. Генка на расспросы о себе отвечать не торопился и ограничивался многозначительным: «то тут-то там».
– А камера зачем? Клип снимаешь?
– Дак так… – замялся Генка, – для портфолио, может пригодится когда-нибудь…
Сашка еще недолго поболтал с ним, а вернее сказать поотвечал на расспросы о мастерской и, распрощавшись побрел к метро.
– Саня! – окликнул его Генка, – подсасывай в «Завал» в эту пятницу, не забыл еще про него? Отвиснем, пивка дерябнем. Там кого попало пускать не будут: охраннику скажи, что со мной.
– Постараюсь! – дежурно пообещал Сашка, подразумевая что скорее всего никуда не пойдет или наверняка забудет.
* * *
В пути Сашка осознал, что так и не поинтересовался у Генки отчего он обустроился именно в том – памятном сердцу – переходе, да еще в разгар рабочего понедельника. Неужели в нем, несклонном к показной сентиментальности, тоже все еще теплились грезы о студенческой юности? Но, даже если и так, место для выступления он выбрал не самое подходящее: людей там ходило мало, кто к метро, кто в офисы или за визой в посольство, разве что студенты остановятся послушать, да и то скорее всего задарма. Куда практичней пройти чуть подальше: в переход через Ленинский проспект, где публики в любой час хватало, главное не нарваться на полицейский патруль – те всегда охотно разгоняли уличных бардов даже самых талантливых. Впрочем, размышлял недолго – Генка всегда слыл неусидчивым шустряком с множеством неимоверных идей чем заняться; он даже разговаривал всегда громко резко, будто постоянно куда-то торопился. Он и раньше выступал в переходах и на улицах – было бы не удивительно встретить его даже посреди Красной площади в ансамбле с каким-нибудь балалаечником или аккордеонистом.
До конца дня Сашка ностальгировал: раскопал на ноутбуке старые фотографии и с трепетом вспоминал истории с ними связанные. На одном оцифрованном снимке с полароида, невесть как затерявшемся среди ярких студенческих гулянок, он еще сосем маленький с широкой невинной улыбкой стоял посреди хоккейной коробки с резиновым мячом в руке. Те счастливые времена он помнил смутно, больше по рассказам родителей.
Глава 2
Родители часто вспоминали как в ночь, когда Сашка появился на свет, в палате по радио пел Челентано. От голоса эксцентричного итальянца шумный младенец тут же затих и замер, недоумевая что за странные звуки раздаются в этом новом, но все еще темном мире?
Следом полились «Капли дождя» Шопена и едва прелюдия перетекла в мрачную часть как радио зашипело и стихло. Сашка вновь разрыдался. С тех пор музыка стала чуть ли не единственным что могло его успокоить: будь то нежная колыбельная мамы, величественная симфония или развеселая песня под гитару. Он замолкал, и навострив крохотные ушки, слушал, пытаясь разгадать неведомый замысел композитора.
В шесть лет, насмотревшись на сверстников, упросил родителей отдать его в музыкалку – учиться на гитаре. Уже постарше выклянчил еще и частные уроки на пианино. Родители потакали, но до тех пор, пока не решили, что они слишком затратны для семейного бюджета; а чрезмерное увлечение музыкой скорее всего ни во что в будущем не выльется, даже несмотря на то, что учителя отмечали его талант и отменный слух. После этого Сашка на долгое время забросил пианино и полностью переключился на гитару.
В студенчестве, когда денег не хватало и играть приходилось на ветхих инструментах, купленных с рук, увлекся их ремонтом, а затем и изготовлением. Столярные навыки перенял у папы – тот почитался большим умельцем по дереву. После учебы три года проработал инженером в ИТ-компании, скопил денег; но вскоре бросил попытки сделать карьеру в скучном для себя ремесле и устроился учеником к гитарному мастеру. Проработал у него два года считай за копейки, набрался опыта пока наконец не отважился открыть свое дело. Удачно арендовал дешевую коморку в промзоне неподалеку от дома и обустроил там мастерскую. Первыми клиентами стали жильцы близлежащих домов, привлеченные объявлениями на столбах, и в почтовых ящиках. Постепенно заработало «сарафанное радио» и клиенты стали обращаться все чаще. Кроме того, на курсах обучился профессии настройщика пианино, получил сертификат и вскоре после этого заполучил в постоянные клиенты музыкальную школу, что некогда закончил.
Планов на развитие хватало: для начала подыскать помещение побольше и поприличнее – куда нестыдно приглашать клиентов, нанять помощников; развернуть рекламу в соцсетях; пригласить музыкальных блогеров для интервью; а главная мечта – повысить мастерство в изготовлении гитар на курсах в испанской Гранаде. Но на перемены нужны немалые деньги и свободное время чтобы все хорошенько спланировать. Новый бизнес хоть не приносил серьезной прибыли, но пока хватало на жизнь Сашка что-либо менять не рисковал.
* * *
Почти все свободное от работы время Сашка проводил дома: в квартире что досталась после размена родительской трешки; сам переехал из Новокосино в южный Реутов, родители вернулись на север Москвы, где в свое время выросли.
Одну из комнат обустроил для занятий музыкой – так ее и называл: Музыкальная комната. Там хранились коллекция из пяти гитар, скрипка (впрочем, на ней он не играл, а на стене она висела для антуража) и наконец старое немецкое пианино что осталось от прежних жильцов. Те бросили эту искалеченную громадину, но Сашка ее выходил: заделал сколы с трещинами; подлатал механизмы, поменял сломанные клавиши; снял ржавчину с подсвечников; перекрасил и заново покрыл лаком.
Уже со школы Сашка что на пианино что на гитаре играл виртуозно, но практиковаться не прекращал. Упражнялся часами, порой помногу раз повторял отдельные фразы, оттачивая до совершенства. Он был неизлечимо зависим от музыки: если хоть несколько дней не притрагивался к клавишам или струнам – пальцы начинали зудеть, возникала нервозность точно у заядлых курильщиков, оставленных надолго без сигарет.
Музицировать мог днями напролет, но с куда большим наслаждением вечером, непременно в полутьме, когда комната избавлена от посторонних звуков, и никто не беспокоит. Как ни странно, в нем всегда таилась какая-то болезненная нужда в домашней тишине; не выносил даже тиканья часов по ночам (оттого механических часов в доме не держал). А порой тревожил не сам шум, а скорее его природа: он мог с почтительной для соседей громкостью играть на инструментах, слушать музыку или телевизор, но шум посторонний раздражал до омерзения: навроде излишне звонкого смеха за стеной, топота сверху, или приспичило вдруг кому-то прибить картину или не с того ни с сего передвинуть шкаф, что стоял годами, никому не мешая.
Каких-либо конфликтов Сашка избегал и только в мыслях представлял разговор с беспокойными соседями. Речь всегда была пламенна и поучительна; но с языка так и не слетала, оставаясь где-то там на кончике. За кротость в общении друзья часто звали его малоразговорчивым тихоней что, впрочем, его нисколько не смущало; сам себя он таковым не признавал, а попросту предпочитал не сотрясать воздух болтовней без особой на то нужды. Несокрушимая сдержанность и неумение ругаться, скорее помогали сохранять внутреннюю умиротворенность и комфорт.
К слову, человек встал на путь абсолютного комфорта задолго до него – еще с первобытных времен, когда заглянул в пещеру чтобы укрыться от дождя. Со временем в пещере появились зачатки уюта, обустроился очаг, место для хранения пищи и каменных орудий. Все эти тысячи лет человек непрестанно совершенствовал свое жилище: пещеры сменились лачугами, затем домами, а после и монолитными небоскребами, пришедшими на смену ветхим панелькам и пятиэтажкам. Оставалось загадкой: отчего за все эти тысячи лет эволюции человек так и не научился строить комфортное жилье? Отчего в новых домах, построенных по последнему слову архитектурной мысли, такие тонкие стены что ткни пальцем – дыра останется? Постоянные размышления ответа так и не принесли – от лишнего шума Сашка обычно спасался наушниками; в Музыкальной комнате поставил основательную звукоизоляцию, что бы не мешали ему, и сам он несильно тревожил соседский покой своей частой игрой.
Жил один и опрометчиво окунаться в семейную жизнь не торопился – как многие холостячки дорожил свободой и сторонился бытовых драм. С другой стороны, надеялся рано или поздно прервать одинокие дни, обзавестись семьей. Незамужняя соседка Анастасия казалась для того отличной кандидатурой. Впервые он встретил ее в лифте и сразу увлекся. Есть порой в женщине что-то необъяснимо притягательное, вроде не красавица и губ не красит, а раз увидел и из головы не выходит. Помимо прочих достоинств, Анастасия приходилась идеальной соседкой: всегда тихая незаметная будто за стеной и вовсе никто не жил. В те мгновения, когда слышались щелчки ее дверного замка, Сашка тихонько подходил к глазку и наблюдал за ней; а иногда, если успевал быстро одеться – вроде бы невзначай выходил навстречу. В своих несмелых ухаживаниях ограничивался лишь ненавязчивыми знаками внимания: то сумку с продуктами донести, то перекинуться парой слов по-соседски. Продвинуться дальше пока не выходило, но он не отчаивался и надеялся в ближайшее время одолеть неуместную робость и расположить Анастасию поближе.
Глава 3
Жара изматывала горожан вторую неделю подряд. Сашка, как и многие из них мечтал поскорей сбежать на природу – хоть на несколько дней укрыться от духоты где-нибудь в тенистом саду и поближе к спасительному водоему.
Как раз перед встречей с Генкой, солнце выпарило в нем остатки терпения и в тот же день он намеревался отправиться на дачу до пятницы. Новых заказов предусмотрительно не брал; оставался несложный ремонт гитары, но клиент не торопил – работу можно смело приостановить и по-быстрому закончить на выходных. Но вчерашний вечер воспоминаний помимо архивов фотографий завел на страничку музыкалки, куда изредка заглядывал почитать новости. Там наткнулся на афишу ежегодного летнего концерта, который ученики давали уже в эту субботу. Вместе с тем всплыло обещание настроить рояль в Большом зале, которое выветрилось напрочь. Подобную работу упускать все же не стоило – конкуренции в этом ремесле хватало и замену ему найдут быстро, если уже не нашли; тем более что новенький рояль в Большом зале он уже давно мечтал «пощупать», ведь долгое время ему доверяли только старые инструменты, но безукоризненной работой он наконец заслужил доступ ко всем. Помимо того, в школе нередко обращались за мелким ремонтом гитар, и чтобы не выглядеть в глазах клиента ненадежным он вознамерился исполнить обещанное.
Утром созвонился со школьным завхозом – тот наказал приходить как можно скорее иначе, как и предполагалось, найдут другого мастера.
* * *
Если в детстве музыкалка была на соседней улице, то после переезда на новую квартиру до нее приходилось тащиться в другой город. Впрочем, Реутов так близко подобрался к столице что всего-то нужно перемахнуть через шумное вечно живое Носовихинское шоссе; а если нет желания скучать возле бесконечных светофоров, по-быстрому прогуляться под землей – местная платформа метро встречает вас как раз в Подмосковье, а провожает уже в Москве.
Лет пятнадцать назад благодаря щедрым меценатам школу отстроили заново; на смену невзрачной кирпичной коробке появилось вычурное, но симпатичное монолитное строение что цветом что формой напоминающее многослойное пирожное навроде тирамису. Всякий раз, бывая в ее просторных классах, Сашка немного завидовал нынешним школьникам, которым довелось учиться в современном здании.
На настройку обычно ходил вечером, когда кончались занятия и наступала необходимая для работы тишина, но летом как правило в любое время было достаточно тихо.
Допил кофе, и уже минут через сорок шел по безлюдному коридору музыкалки. У приоткрытой двери в кабинет остановился – послушать как юный ученик исполняет на гитаре довольно сложную прелюдию. Вероятно, тот готовился к предстоящему концерту; играл неуверенно, но Сашка все равно слушал внимательно, не упуская ни ноты. Он до того увлекся что не заметил, как сзади кто-то подошел и похлопал по плечу.
Сашка обернулся – им оказался местный преподаватель гитары Шумилов; как всегда, в помятых брюках, такой же невыглаженной рубашке и наброшенном на плечи пиджачке. В школе его за глаза называли Бетховеном, за сходство с портретом кисти Штилера, где несчастный гений корпит над «Торжественной мессой». Однажды, к греховной радости коллег и учеников, он подхватил евстахиит на оба уха – ходил полуглухой на работу, долго лечился; с тех пор прозвище закрепилось за ним бесповоротно. Не хватало только достойного композиторского дара. Он, впрочем, сочинял и немало, но особых успехов так и не добился, разве кое-что из последнего получило неожиданно хвалебные отзывы от коллег. На радостях загорелся издать учебник с нотами собственных творений, и уже успел придумать броское название: «Шкатулка ценностей моей жизни», при этом никак не выходило подобрать эпитета к «моей»: то ли долгой, но так читатели сочтут его стариком, но ему всего-то чуть больше пятидесяти; то ли прекрасной, но так получится слишком уж приторно…
* * *
– Неужели понравилось? – с напускным удивлением и неделикатной громкостью поинтересовался Шумилов, кивая на ученика.
Сашка, сделав вид что не расслышал, повернулся к двери и аккуратно прикрыл, оставив небольшую щелочку.
– Превосходную прелюдию неважнецкой техникой не испортить, – несколько самодовольно продолжил Шумилов.
– У него еще все впереди – обязательно научится, – шепотом ответил Сашка, – да и не так он плох: волнуется просто.
– Чего это с тобой, Александр? Не ты ли так горазд поносить посредственность?
– Вы коверкаете мои слова, – чуть громче ответил Сашка, но тут же снова перешел на шепот, – нет в ней ничего дурного. В конце концов, это природа, но не всегда приговор. Гораздо хуже – этого не замечать.
– Ну хорошо-хорошо, – ухмыльнулся Шумилов, – это в тебе стремление к идеалу бурлит. Умываю руки!
– Без подобного стремления не бывает настоящего искусства.
– Как скажешь, – окончательно сдался Шумилов, – вот только некогда нам совершенствоваться: концерт на носу. А у меня таких ого-го сколько, – добавил он, кивая на дверь, – а публика серьезная обещается. Из мэрии будут, чиновник высокопоставленный явиться – Шумана большой поклонник, так что некогда… Дарований у нас, конечно, хватает; но не то, чтобы прямо блеск, всё больше так: comme si comme sa.
Из соседнего кабинета вышел пасмурный ученик; хлопнул дверью и проковылял мимо, не замечая никого вокруг. В руках он нес гитарный чехол – на вид вдвое больше него самого.
– Гляди-ка! Идет не здоровается даже. Воспитание! – недовольно отметил Шумилов.
– Лето на дворе – детям гулять хочется, а не прелюдии штудировать.
– Дело добровольное – никого не заставляем, а раз вызвался на концерте выступать – будь добр, а то, что же это получается? Мне, если уж по-честному, несильно-то много за все эти подготовки доплачивают, считай на топливе чистого альтруизма пашу.
– Думаю дело тут совсем в другом. Никогда не мог понять отчего родители порой так жестоки к своим детям?
– Ты о чем? – изумился Шумилов.
– Я бы еще мог принять бесполезные глупости навроде школы скорочтения или уроки актерского мастерства для дошкольников, но заставлять детей заниматься музыкой против воли – по-моему верх жестокости.
– Ах, это, – понимающе протянул Шумилов, – и такое в родительской среде не редкость. Но и дети, если так можно выразиться, нестабильный элемент. Сегодня на гитаре играть загорелся, а завтра ему игры компьютерные подавай. Ну а ты, стало быть, любил музыке учиться?
– Всегда любил, в отличии от многих знакомых, которые с тех пор к инструментам даже не притрагиваются, а школу как каторгу поминают.
– А с нас преподавателей каков спрос? Наше дело обучить да выпустить, а уж чего там дальше будет родители пускай сами решают. Вундеркинды в нашем районе редкость исключительная, за такими мы, конечно, присматриваем, направляем. А если уж начистоту, то в наше время разностороннее развитие ребенка в большом почете. Всякому родителю хочется маленького гения в семье взрастить, отсюда и кружков развелось. Сам каюсь: мои дети для меня лучшие во всем белом свете, собственно, как и для любого благоразумного отца. Таков уж закон эволюции – первобытный инстинкт, если хочешь.
– В конечном счете все эти кружки пустая трата времени и денег, – отмахнулся Сашка, – одна моя клиентка все уши мне просвистела историями о том какой одаренный у нее пятилетний сынишка, и как об этом его учитель театрального мастерства распинался. Уверен, что говорит он это всем хорошеньким мамочкам с толстым кошельком.
– Ну может быть, – улыбнулся Шумилов, – а раз о кошельках заговорили, как там наши… – добавил он, украдкой оглянулся и закончил полушепотом, – дела?
Сашка замялся, не решаясь ответить.
– Что такое? – нахмурил кустистые брови Шумилов.
Сашка помялся еще немного пока наконец не выдавил через силу:
– Как договаривались: на этой неделе.
– Замечательно, – расслабился Шумилов, – жду с нетерпением!
Ученик вдруг заметил подглядывания и смущенно прекратил играть. Сашка извинился, закрыл дверь и, попрощавшись с Шумиловым, отправился в Большой зал.
Спустя несколько часов закончил настройку рояля, получил от завхоза плату и, поглядывая по сторонам чтобы вновь не натолкнуться на Шумилова, поспешил домой – собрать вещи и сразу на вокзал. Все мысли теперь занимала дача: явственно чувствовал, как лежит в гамаке под густой листвой дуба что посадил папа в честь его рождения; лицо ласкает свежий ветерок пока пальцы перебирают струны старенькой гитары; в яблоневом саду чирикает птичья мелочь; в речушке, что неподалеку, игриво журчит ледяная вода…
Ванильные мечтания прервал мобильник. Как назло, позвонил клиент: теперь ему не терпелось получить гитару как можно скорее – дачу вновь пришлось отложить. Не теряя времени, Сашка отправился в мастерскую.
* * *
Недалеко от его дома, вдоль железной дороги растеклась неприглядным болотом территория старого завода, отданная теперь под склады и дешевые офисы. Подобные гнездилища во все времена неизменно привлекали работодателей, коим прибыль куда важнее комфорта подчиненных, тем кто ради избавления от лишних трат готовы селится даже в таком полуразрушенном захолустье.
Проходя мимо окон длинного двухэтажного здания из красного кирпича, Сашка по обыкновению одним глазком наблюдал за местными трудягами. В одних виднелись сосредоточенные женщины – утопая в рулонах разноцветной ткани, они что-то строчили на швейных машинках; за другими прятался небольшой кабинетик с железным шкафом, забитым белыми папками, и единственным столом с широким монитором, с боку от которого проглядывалась крохотная женская ручка, кликающая по мышке. Сразу за углом через щелочки штор мелькали странные люди – чаще всего они пели, что-то рисовали на холстах сидя на полу, или танцевали блаженно улыбаясь, хотя фигуры что они выдавали больше походили на кривляния – Сашка называл этот балаган «сектой». Ближе к проходной, в подвальчике укрылась еще одна пошивочная – полулегальная; к ней каждое утро и в обед подъезжала газель, из подвальчика тут же выбегал дружный отряд раскосых человечков с десятком новеньких спортивных сумок в каждой руке; все это грузилось в машину и отряд так же молниеносно возвращался обратно. Пообедать предлагалось в местной столовой, временами приличной или кафе привокзального формата с едой всегда заветренной и сомнительной. Сашка чаще всего не рисковал и ходил обедать домой.
За порядком следил щуплый светловолосый охранник в мешковатой униформе. Вертушка на проходной опять сломалась, отчего охранник надежно обмотал ее скотчем чтобы кто-нибудь ненароком не вздумал ее покрутить и не доломать окончательно. Оставался небольшой зазорчик и людям покрупнее проход давался с трудом – оттого охранник не любил широкоплечих и толстяков; а худеньких (особенно посетительниц), напротив, всякий раз хвалил и не отпускал без комплимента и меткой остроты. Несмотря на неполадки с вертушкой, считыватель карт работал исправно, и охранник, не имея больших забот, внимательно следил чтобы никто не проскочил, не приложив пропуск.
Сашка привычно отсалютовал ему и аккуратно протиснулся через турникет. Там в глубине полутемных заводских коридоров, в небольшой каморке, он и обустроил свою мастерскую.
Глава 4
Для неискушенного гостя мастерская выглядела тайным убежищем столяра-безумца. В тесной каморке навеки пропахшей древесной стружкой, лаком и клеем, не осталось ни кусочка свободного места. Стены украшали пробковые стенды со всевозможными отвертками, стамесками и рубанками; на полках перемешались тюбики с краской, пластиковые бутылочки с маслами, щеточки, старые книги, стопки бумаг с чертежами гитар и всякий мусор, до которого никак не доходили руки выбросить; остальное пространство занимали два верстака, струбцины, доски, деки, грифы, обечайки и еще много чего в беспорядке распиханное по коробкам и ящичкам. На тумбе у стены нашлось местечко старому виниловому проигрывателю и коллекции пластинок на любой вкус. Этот невесть откуда взявшийся доперестроечный артефакт здорово помогал разбавить рабочую рутину.
На длинном – во всю стену верстаке, гитарный барабан, обклеенный белым малярным скотчем, ждал своего часа точно пациент перед операцией. На верстаке поменьше лежала совсем еще юная гитара. Сашка уже несколько месяцев делал ее для себя, но не хватало времени закончить.
За всем этим пыльным беспорядком, с портретов, висящих у входа, следили Фернандо Cор и Фредерик Шопен.
* * *
С клиентской гитарой Сашка провозился до пятницы. Ближе к вечеру шлифовал лады после замены.
Пока проигрыватель наполнял мастерскую переливами «Русского вальса» Шостаковича, в дверь настойчиво постучались. Сашка, не отвлекаясь, попросил зайти.
– Халтуркой вы тут занимаетесь, как я гляжу! – послышался позади насмешливый голосок!
Сашка обернулся. У порога стоял черноволосый усач с гитарным чехлом в руке – разовый клиент, пришедший пару месяцев назад по рекомендациям знакомых. Это был непростой заказ: сынок усача неосторожно наступил на новенькую только купленную гитару и переломил головку грифа. Сашка не вдавался в подробности трагедии, но судя по характеру увечий сынок вполне мог сделать это намеренно.
Сашка, не выдавая беспокойства за несправедливый удар по профессиональному самолюбию, поинтересовался:
– Что стряслось?
– Не играет как велено, – усач расчехлил гитару и протянул Сашке, – небось дефекты какие после ремонта остались.
Сашка обтер руки тряпкой, слегка пропитанной спиртом, и осторожно взял гитару за гриф.
– С чего вы так решили? Это вполне годный инструмент, – отметил он, разглядывая гриф и, убедившись, что головка приклеена надежно, добавил, – старая рана совсем незаметна.
Усач насмешливо закатил глаза с видом человека которого ни в коем разе невозможно обдурить.
– А то как же? – ехидно проговорил он, – сын уж третий месяц бренчит, без толку – ничему не научился.
– Возможно учат плохо. Где занимается, в школе или у частника?
– Да причем тут где? – нахмурился усач, – денег кучу отдал – сама играть должна!
Сашка слегка напрягся, но ответил спокойно:
– Неважно сколько вы заплатили – все от желания учиться зависит. Поверьте: люди не рождаются как принято говорить – «медведь на ухо наступил», таких почти не бывает – я, во всяком случае, не встречал. Просто нужно больше практиковаться – в конце концов гитара покорится. Новым Пако де Люсией ваш сын навряд ли станет, но научится аккомпанементу или простенькому арпеджио это наверняка. Если, конечно, сам захочет.
– Ну не знаю… – засомневался усач.
Сашка выключил проигрыватель, сел на табуретку, быстро подстроил гитару и, глянув на портрет Сора, сыграл небольшой отрывок его фолии.
– Я и теперь могу сказать: гитара отличная, – заверил Сашка, – хороший низ, верхи яркие, середина не проседает. Атака, опять же, вполне себе. Для фабричного инструмента недорогого сегмента на удивление недурно, можно сказать вам повезло.
– Сын хнычет – пальцы болят.
– Это нормально, привыкнут скоро. Возможно, на первое время струны самого легкого натяжения поставить. Еще можно, даже нужно, косточку наждачкой подпилить, чтобы их пониже опустить. С этим и вы справитесь… Хотите бесплатно сделаю.
– Не знаю… – поморщился усач, – если так ничему и не научится деньги назад стребую. Я в интернете читал что гитары после плохого ремонта… – задумался он и вспомнив, неуверенно добавил, – «не строют».
