Конкурс на тот свет

Глава 10. Отец Светы

Рано утром Заколов выскочил из общежития и побежал на школьную спортплощадку.

Солнце выкатилось из-за горизонта и лениво прощупывало остывший за ночь город. Длинные тени еще сохраняли островки относительной прохлады, но чистый небосвод не оставлял им ни малейших шансов в борьбе с набирающим высоту светилом. Небо пока выглядело как линялая голубая тряпка, солнечные лучи пронизывали его под острым углом. Но скоро солнце подкатит к зениту, и будет бить вертикально. Тогда, вспомнил Тихон законы оптики, в ее спектре станет преобладать насыщенный голубой цвет, а тепловые волны, не сдерживаемые отражающим эффектом, безжалостно размоют контрастные температурные границы, и все живое будет с нетерпением ждать, когда же пылающая звезда насытится безграничной властью и свалится на запад, предоставив недолгую ночную передышку. А перед самым закатом, когда голубая часть спектра отражается вверх, на город упадут красные или даже багряные тона.

Когда Тихон вернулся в общежитие, ребята сосредоточенно собирались в институт. Сегодня должны были вывесить результаты первого экзамена, и каждый прикидывал, что за оценка его ожидает. А на вторую половину дня была запланирована консультация по геометрии – следующему из четырех вступительных экзаменов.

Позавтракав чаем с нехитрыми бутербродами, Тихон, Саша и Борис вышли в коридор. Их неожиданно окликнула Наташа:

– Тихон, можно тебя на минутку?

Приятно, когда с самого утра о тебе вспоминает красивая девушка, подумал Тихон и с гордой улыбкой вошел в комнату Наташи. Его глаза сразу же натолкнулись на угрюмого круглоголового мужчину средних лет. Улыбка сползла с лица, губы натужно прошептали:

– Здрасьте.

– Это он. – Наташа обращалась к мужчине, словно продолжала прерванный разговор. Затем обернулась к Тихону. – Это папа Светы, Николай Егорович. Он только что приехал из Аральска.

Николай Егорович смерил Заколова долгим изучающим взглядом и, с трудом выдавливая слова, будто сквозь ком в горле, произнес:

– Пойдем… расскажешь мне… о Свете… – и тут же вышел из комнаты.

Тихон недоуменно последовал за ним. На крыльце общежития поджидал Сашка.

– Я потом подойду, – пообещал Тихон.

Борис курил, не выражая никакого интереса к происходящему.

Николай Егорович тем временем подошел к запыленным красным «Жигулям». Скрежетнул ключ, Николай Егорович плюхнулся за руль и толкнул дверцу напротив.

– Садись! – приказал он Заколову.

Тихон послушно сел. Автомобиль сорвался с места. Заколов ждал, когда отец Светы начнет задавать вопросы. В нагретой машине неприятно пахло бензином, Тихон приоткрыл окно. Свежий воздух ворвался внутрь, дышать стало легче. Тягостное молчание продолжалось. Чтобы прервать неловкость Тихон спросил:

– Николай Егорович, вы не получали известий о Свете?

– Что?!

Автомобиль, клюнув носом, резко затормозил перед очередным перекрестком. Тихон чуть не ударился о лобовое стекло.

– Да, я получил известие… Очень неприятное известие! Хуже такого известия вряд ли что бывает, – с нескрываемым сарказмом говорил Николай Егорович. Его срывающийся голос звучал все выше, а машина вновь набирала скорость. – Моя дочь пропала! Ее нет! Ты понимаешь это? Исчезла семнадцатилетняя девушка! Где она? – грозно выкрикнул разъяренный папаша, и уставился на парня, забыв о дороге.

– Осторожно! – воскликнул Заколов, показывая на затормозившую впереди машину.

Водитель ударил по тормозам, взвизгнули шины, автомобиль пошел юзом и заглох, чудом избежав столкновения. В этот раз Тихону не удалось удержаться, и он тюкнулся головой о лобовое стекло. Николай Егорович нервно рассмеялся:

– Получил ли я известие? Ты еще издеваешься? А из-за чего я здесь? Из-за этого проклятого известия!

– Что вам сказали? – оживился Тихон, ожидая услышать новую информацию об исчезнувшей Свете.

– Что?! – у Николая Егоровича от возмущения аж глаза на лоб полезли. – А то ты не знаешь? Ну и наглец!

Тихон действительно ничего не понимал.

– Кто вам звонил?

– А то ты не знаешь?! – со злостью повторил Николай Егорович. – Наташа звонила и все рассказала. Ты же с ней рядом был! Жена как услышала – ума лишилась! Я сутки от нее не отходил, пока она в себя пришла, а потом сюда всю ночь ехал, чтобы дочь найти. Ты это понимаешь?!

Тихон понял другое. Он вряд ли узнает что-нибудь новое от раздраженного отца Светы.

– Я думал, вам звонили похитители дочери.

– Какие похитители? – Николай Егорович, выпучив глаза, надвинулся на Заколова.

Его колючий взгляд дергался по лицу Тихона. Заколов отстранился, упершись спиной в дверцу, и попытался объясниться.

– Я подумал, что Свету похитили. Знаете, как бывает на Западе? Людей похищают с целью выкупа или для выдвижения каких-то требований. Я только предположил, что похитители звонили вам и, изложили условия освобождения.

– Ты издеваешься надо мной?! – Взревел Николай Егорович. – Здесь тебе не Запад! Какие могут быть похитители? У нас такого не бывает! У нас нет похитителей, зато полно психов и уродов. Девочка пропала. Ее нет уже двое суток! Ты представляешь, что это значит? Она же совсем ребенок. Домой она не вернулась, и я здесь, чтобы найти ее и наказать урода!

Николай Егорович включил зажигание. Ехали недолго. Водитель молчал и угрожающе сопел. Тихон боялся его потревожить. Вскоре машина оказалась между двух длинных рядов однотипных гаражей из силикатного кирпича.

Николай Егорович сбавил скорость, посматривая то влево, то вправо, будто что-то искал. Наконец он остановил машину. Резко хлопнула дверца, Николай Егорович двинулся к гаражу под номером 48.

– Помоги, – позвал он Тихона, когда снял замок и попытался дернуть провисшие гаражные ворота.

Не подозревая подвоха, Тихон подошел и с силой потянул железную створку. Николай Егорович уступил место, сделав шаг за спину. Его глаза сузились, а рука скользнула под куртку.

Внезапно гараж в глазах Тихона резко дернулся, будто подпрыгнул, а затем плавно и бесшумно свалился к ногам. На его месте Тихон увидел небо, пронзительно голубое, уже успевшее стряхнуть утреннюю белизну. Потом со всех сторон на беззащитный небосвод хлынула тьма и жадно поглотила дневной свет.

Саша Евтушенко пришел в институт, когда там толпились сотни абитуриентов и родителей. На их лицах отражался весь спектр возможных эмоций: от безутешного горя с рыданием и подвыванием, до безудержной радости с восторгом и гиканьем.

Саша долго пробивался сквозь гудящую толпу к стенду. Только оказавшись в первом ряду, он смог разглядеть в верхней части списка, среди немногочисленных пятерочников свою фамилию. Пошарив глазами по другим листкам, он разыскал ниже фамилию Заколова. Тихон получил четыре. Значит, неточность, о которой он упомянул, стоила одного балла.

Евтушенко обратил внимание, что список абитуриентов, получивших двойки, занимал более страницы. Это его удивило – если ничего не соображаешь в математике, зачем поступать в технический ВУЗ?

Выбравшись из душного холла во двор института, Саша нашел Бориса Махорова, меланхолически курившего под жидкой дырявой тенью небольшого дерева. Рядом с ним стояла Лиза, из-под тонкой блузки которой выпирала развитая грудь.

– Что получили? – спросил Саша.

– По трояку, – кисло ответил Борис, сплевывая под ноги. – А ты?

– Я пять, а Тихон – четыре.

– Академики! Но не горюй, Лиз, все еще впереди. Прорвемся! – бодро добавил Махоров, обнимая девушку.

Лиза нехотя прильнула к Борису, потом вдруг резко повела плечами и отстранилась.

– Мама идет, – кивнула она.

Подошла вспотевшая и сосредоточенная мать Лизы.

– Сорок четыре человека, – сказала она, погруженная в раздумья. Видя, что ее не понимают, пояснила: – Сорок четыре человека получили двойки. Выходит, число поступающих уменьшилось на сорок четыре человека.

– На сорок пять. – Сзади подошла понурая Наташа. – Света не сдавала экзамен, ее до сих пор нигде нет.

– Какой кошмар! – покачала головой Лизина мама, неприязненно косясь на Наташу. – Хоть бы о родителях подумали, прежде чем шляться неизвестно где.

– Чего такая кислая? – поинтересовался Саша у грустной Наташи.

– Три балла, – вздохнула девушка. – Чему радоваться?

– Сорок пять, – запоздало согласилась мать Лизы. – Триста пятьдесят два минус сорок пять, это какой теперь конкурс получается? – уставилась она на Евтушенко.

– Две целых и… – Саша задумался. – Около двух с половиной. Был бы здесь Заколов, вычислил бы точно.

– Много, еще много, – огорчилась женщина. – Лизка, ты хвостом не крути! Сходишь на консультацию – и сразу домой, за учебники. Завтра экзамен.

Дочь покорно кивнула.

– Ну, чего будем делать? – спросил Борис, когда мама Лизы ушла. – Может, пока время есть, смотаемся на речку, окунемся.

– У меня купальника нет, – растягивая слова, вяло произнесла Лиза. Она всегда говорила медленно и лениво.

– Ну и что! У меня тоже нет! – Радостно сообщил Борис с игривым блеском в глазах. – Знаешь, что такое стиль топлес? Это когда девушки без лифчика купаются. Прямо на пляже! На западе сейчас это очень модно. И никто не стесняется.

– Не…, я не пойду, – замотала головой Лиза. – У них там и эти есть, как их… нудисты. Совсем голые ходят, как психушные, и никто их не лечит.

– Да я не заставляю тебя раздеваться. Можно ведь купаться и в белье. Купальник – это условность.

– А ты сам девушек топлес на пляже видел? – недоверчиво спросил Евтушенко.

– В Москве, к сожалению, пока такое не принято, – расстроился Борис. – Многие дамы готовы, да мужики у нас не образованные, могут не так понять. Сорвутся… А вот в Югославии это сплошь и рядом. Мне один знакомый рассказывал. Там даже конкурс проводится: «Мисс бюст побережья». Эх, Лиза, если бы у нас был такой конкурс, я бы за тебя обеими руками и ногами голосовал.

«И прочими конечностями», чуть было не брякнул Сашка.

Борис откровенно разглядывал обтянутую блузкой грудь девушки.

– Ну что, двигаем на речку? Покажем всем, как купаются в передовой Европ? – бодро предложил он.

Лиза опустила задумчивый взгляд на грудь и юбку, видимо вспоминая, какое на ней белье.

– Не-е…, не пойду, – серьезно сообщила она. – Неприлично.

Слушая их разговор, Саша живо представил, как вечерами Борис уговаривает девушку отбросить глупые условности, а Лиза каждый раз долго думает, хлопает ресницами и, медленно поворачивая голову, протяжно говорит: «Не-е…». Может, из-за такого мычания девчонок и называют тёлками?

– Я Тихона подожду, – решил Саша. – А ты, Наташ?

За разговором о топлес все забыли о ней. Грудастая Лиза затмила худенькую Наташу.

– Я в общежитие, – сказала девушка, прикрыв тетрадью маленькую грудь. – Вдруг, Света нашлась! Ее отец настроен так решительно. А потом я вернусь на консультацию.

Глава 11. Пленник подземелья

Тихон приоткрыл тяжелые веки и сразу не смог сообразить: где он, что произошло? В голове шумело, со лба стекала вода, а перед ним стоял Николая Егорович с пустой бутылкой в руке.

Тихон с трудом перевел взгляд слева направо и сверху вниз. Тесная низкая комнатушка без окон, без дверей. Под потолком тускло светила запыленная лампочка. Что-то мешало рукам сзади. Он дернулся несколько раз и понял, что крепко связан. Тихон склонил голову и увидел, что стоит на коленях на земляном полу. Он еще раз обвел взглядом пространсво и догадался, что находится в маленьком погребе, который обычно делают в гаражах. Вон стоит несколько банок с соленьями, а справа дохлая лесенка ведет вверх к закрытому люку. Руки примотаны сзади к какой-то трубе, а перед ним высился, тяжело дышащий Николай Егорович.

– Ну, что, теперь поговорим? – пихнул он Тихона ногой. – Где Света?

Тихон не сразу въехал, о ком идет речь, а когда понял, то несказанно удивился вопросу, который уже два дня не давал ему покоя.

– Света? – пошевелил он губами, чувствуя нарастающий шум в голове. – Если бы я знал…

– Как не знаешь? Ты последний, кто был с нею!

– Я ее искал, но не нашел.

– Врешь! Ты придуривался! Ты делал вид, что ищешь ее, а сам… – Николай Егорович шумно засопел и размазал кулаком по щекам то ли пот, то ли слезы. – Откуда у тебя ее трусики?

Тихон попытался встать с колен, постепенно осознавая, чего от него добивается разъяренный, нависший над ним человек. Ужасно болела голова, левое плечо ныло, как после вывиха, ноги затекли и не слушались, а руками невозможно было опереться. В конце концов, он с трудом поднялся и почувствовал, как в онемевшие ноги колючей проволокой начала пробиваться кровь.

– Я не знаю, где ваша дочь. Ее трусы я нашел в туалете. Это может подтвердить Наташа.

– Она сказала, что накануне там ничего не было! А на следующий день, когда ты зашел один, то вдруг сразу нашел! Откуда у тебя ее белье, сволочь? – крикнул Николай Егорович. – Ты притащил их с собой! Ты снял их со Светы! С моей девочки! Говори, что ты с ней сделал?

Хотя Тихону и удалось встать с колен, он был совершенно беззащитен перед разгневанным человеком. Николай Егорович яростно тыкал донышком пустой бутылки в грудь Заколова. Он придвинулся вплотную, заслонив головой лампочку, и Тихон видел лишь темный силуэт, брызгающий слюной. Что он мог объяснить отчаявшемуся отцу пропавшей девушки?

– Я ни в чем не виноват, – твердил Тихон. – Я не имею к пропаже вашей дочери никакого отношения. Я так же, как и вы, хочу ее найти.

Николай Егорович с размаха ударил бутылкой Заколову под ребра. Потом отбросил стекляшку, и стал молотить кулаками, а в завершение двинул коленом в пах. От боли Тихон съехал на корточки. Хоть он и успел напрячь тело, и стойко перенес неумелые тычки, но от первого удара бутылкой и последнего пинка ногой он не мог защититься, и именно эти удары причинили сильнейшую боль.

Сидя на корточках, Тихон с трудом приходил в себя, ожидая дальнейших побоев. Он сжался и закрыл глаза, понимая, что самым уязвимым местом осталась незащищенная голова.

Он ждал новых ударов от обезумевшего человека, но неожиданно услышал бурные всхлипывания, переходящие в жуткий вой взрослого мужика. Тихон раскрыл глаза. Перед ним на коленях стоял плачущий Николай Егорович и умолял:

– Ну, скажи, скажи, я тебя прошу, что с ней? Если она жива, я все прощу. Где она? Может, между вами что-то было – такое, взрослое, а она испугалась и уехала? Я пойму. Может, она стыдится этого и прячется? Ты говори, рассказывай, что между вами произошло? Только не молчи.

– Я видел вашу дочь всего два раза. В общежитии, четыре дня назад, и на консультации перед первым экзаменом, – устало ответил Тихон. – Я с ней почти не разговаривал. Об ее исчезновении я узнал от Наташи. Где она, и что с ней, я не знаю.

– А трусы ее у тебя откуда?

– Я уже объяснял.

– Хватит врать! – взвился Николай Егорович. – Ты сам их подбросил в туалет! Ты первым стал болтать про сексуального маньяка, чтобы отвести от себя подозрения!

Тихон молчал, а Николай Егорович говорил все громче и громче, перешел на ругань, поднялся и со словами: «Сволочь, гад, подонок!» стал методично избивать Тихона. Он долго колошматил руками и ногами, пока не устал. Его рот шумно открывался, голова качалась в такт дыханию. Он пристально посмотрел на Тихона, убедился, что тот его понимает, и четко с расстановкой произнес:

– Если не признаешься, и ничего не расскажешь, я тебя здесь сгною!

В рот Заколову впихнули противную тряпку. Заскрипела лесенка, хлопнул люк, подвал погрузился в непроглядную тьму.

Евтушенко примостился на каменном парапете у входа в институт. Отсюда он наверняка бы заметил Тихона даже в столь оживленной толпе. Ведь друг обещал, что обязательно придет.

Народ постепенно расходился. Ушли родители, кто радостный, кто не очень. Некоторые из абитуриентов подавали апелляцию, но после ее рассмотрения быстро уходили, еще более угрюмые, чем прежде. Многие разбежались по делам, но кое-кто из абитуриентов резвился во дворе.

Прошло несколько часов. Тихона все не было. К началу консультации все вновь подтянулись в институт.

В аудитории Сашка сидел рядом с вернувшейся Наташей. Ничего нового он для себя не услышал и после окончания собрался быстро уйти, чтобы искать Тихона.

– Я останусь, спрошу кое-что у преподавателя, – сообщила Наташа.

– Только в туалет не заходи, – пошутил Евтушенко.

В общежитии Тихон не появлялся. Странно, ведь он уехал еще утром. Какие бы ни были у него дела, неужели ему не интересно узнать результат первого экзамена? Вахтерша подтвердила, что в общежитие Заколов не заходил и ключа от комнаты не брал.

Перед уходом из погреба Николай Егорович туго стянул Заколову челюсть грязной тряпкой. Скрученная ткань глубоко врезалась в открытый рот и противно пахла бензином. Густым комом поднялась тошнота, грудь сотрясали рвотные потуги.

Сдерживаться удалось недолго. Вонь душила. Несколькими бурными толчками Тихона стошнило. Тряпка мешала выходить рвоте, склизь скапливалось в горле. Чтобы не задохнуться ему приходилось сглатывать рвотную массу.

И его опять бурно тошнило.

Это продолжалось несколько раз, пока склизкая кашица не вытекла изо рта, и изможденный Тихон не привык к вонючему комку тряпки.

Он распрямил согнутые ноги и блаженно вытянулся на земляном полу. Спина привалилась к железной трубе. Дурманящий запах бензина нещадно бил в нос, от эфирных волн невозможно было увернуться. Перед глазами колыхнулась темнота. Потом все закружилось и превратилось в безликое мерцающее желтое пятно. Голова безвольно упала на грудь, сознание угасло.

По вечерам абитуриенты обычно ужинали в столовой, которая располагалась между двумя офицерскими общежитиями. Она закрывалась в девять вечера.

Прождав друга в комнате до без пятнадцати девять, проголодавшийся Саша пошел ужинать один. Недавно вернувшийся Борис идти отказался, сказав, что поел в гостях у Лизы. Ее мать к вечеру уже забыла про тройку дочери, оттаяла и оказалась доброй хозяйкой.

В столовой находились несколько молодых офицеров. После службы они были в форме, но даже если бы на них была гражданская одежда, отличить их от студентов не составляло труда. Короткая стрижка выдавала с головой. Точнее – головой!

«Не везет армейским, – в который раз подумал Саша. – Не разрешают им отрастить модные длинные волосы, как у всей нормальной молодежи. Нам в школе тоже не разрешали. А сейчас, лафа!» Евтушенко пощупал кончики волос, которые уже закрывали уши. К зиме он надеялся отрастить локоны до плеч.

Когда Саша сел за стол, в столовую вошли Карен и Гамлет. Армяне взяли подносы и с улыбками подошли к раздатчице – румяной дородной девушке в белом коротком халатике с туго затянутым на талии пояском. Умело ушитый халат распирали рвущиеся наружу женские прелести. Если на улице было просто жарко, то в столовой, где весь день работали огромные плиты, стояла невыносимая жара, несмотря на открытые настежь окна. Поэтому под форменными халатиками обливающихся потом сотрудниц опытные мужские взгляды угадывали отсутствие другой одежды.

– Привет, Гала! – обратился Карен к раздатчице. – А где мясо?

– Ничего не осталось. Ты бы еще ночью пришел, закрываемся.

– Ночью? Обязательно приду, – обрадовался Карен, вытянув длинный нос в сторону самой верхней сильно натянутой пуговки халата. – А пустишь?

– Ага! Размечтался! Ты когда мой лифчик отдашь, козлик горный?

– А ты приходи к нам, сама забери. И Аллу с собой захвати. У нас ее колготки. Правда, Гамлет?

– Да, да и Аллу, – кивал Гамлет, слащаво поглядывая на маленькую пухленькую кассиршу.

– Вот, кабельки горские, – переходя на шепот, ругнулась Гала. – Иди, иди, не мешай работать. – Она поправила одежду, приосанилась и с обольстительной улыбкой посмотрела на обернувшихся в ее сторону офицеров.

Армяне сели за стол к Евтушенко.

– Чего это она – про лифчик? – как бы мимоходом спросил он.

– Поварихи перед работой переодеваются. Все с себя снимают. А мы раз с Гамлетом зашли в столовую с заднего входа и стянули из раздевалки Галин лифчик.

– И колготки кассирши Аллочки, – похвастался Гамлет.

– Чтобы познакомиться, – пояснил Карен. – Гала за нами погнались, даже рубашку мне порвала.

– Интересный способ знакомства, – удивился Саша и подумал: «Вот откуда у них в комнате женское белье».

– Они там все снимают, – словно слыша его мысли, мечтательно повторил Гамлет. – Хорошие девчонки, правда?

– Хорошие, – согласился Саша, хотя мысленно возражал. Какие же это девчонки? Это бабы лет по двадцать, а то и по двадцать два!

– Они сюда со Львова приехали, по распределению после кулинарного техникума. Хотят выйти замуж за военных. – Рассказывал Карен и тяжело вздыхал. – Все девушки сейчас хотят замуж за военных, у них зарплата большая. А на нас внимания не обращают. Ведь мы еще даже не студенты.

– Ничего, скоро будете. Как сдали?

– По трояку. Нам главное не завалить.

Когда через долгое время Тихон очнулся, и с трудом восстановил в мутном сознании все события сегодняшнего дня, то с отчаяньем осознал безнадежность своего положения.

Заколов попытался кричать. Но тряпка мешала произнести громко хоть что-нибудь членораздельное. Изо рта раздавалось лишь тихое мычание, а закрытый погреб и добротный кирпичный гараж не оставляли шансов быть услышанным на воле.

Было душно, крупные капли пота медленно стекали по лицу и шее, вызывая жгучую щекотку. Хотелось вытереть лоб и почесать нос, и с каждой минутой это желание возрастало, а зуд раздражал. Тихон пробовал интенсивно мотать головой, ерзать, но от этого лишь уставал. Чаще приходилось дышать через нос, а пот выступал еще сильнее.

Неожиданно вверху скрипнула гаражная дверь. Над головой послышались глухие шаги, и квадратный люк распахнулся. Тихон зажмурил глаза от вспыхнувшей лампочки и сквозь сжатые ресницы с надеждой посмотрел в образовавшийся просвет.

На ступеньках показались внушительные черные ботинки, серые брюки, полный живот и узкие по сравнению с животом плечи. Вслед за ними в погреб опустилась круглая голова, по которой Тихон узнал своего мучителя.

«Может, он успокоился, и все закончится благополучно», – мысленно ободрил себя пленник.

Расставив ноги, Николай Егорович встал перед Тихоном. При виде заблеванной рубашки сжатые губы с удовлетворением растянулись и миролюбиво предложили:

– Ну что, теперь побеседуем?

Тихон помычал сквозь тряпку, мотая головой и показывая, что не может говорить. Николай Егорович развязал тугой узел и брезгливо отбросил дурно пахнущую тряпицу.

Тихон задышал глубоко и часто, с радостью осознавая, как мало человеку надо для счастья. Вот, сейчас этот одумавшийся папаша развяжет ему затекшие руки и он, наконец, будет свободным. Заколов отдышался, но ухмыляющийся Николай Егорович стоял рядом и не двигался с места.

– Развяжите, – попросил Тихон.

Последовало долгое молчание.

– Развяжите же скорей, у меня руки опухли!

– Сначала ты мне расскажешь, что сделал со Светой? – потребовал Николай Егорович. Тупая ухмылка сползла с его лица, губы сжались в узкую полоску.

– Развяжите! Я Свету не трогал.

– Где она? – повышая голос, спросил Николай Егорович. В его глазах стал разгораться прежний сумасшедший блеск. – Я хочу знать, что ты с ней сделал, сопляк?

– Сходите в милицию, спросите у них, – устало, произнес Тихон.

– Я там был. Они не черта не знают! Они вообще не ищут ее! – рявкнул Николай Егорович и отвернулся.

– Так давайте же искать вместе! – воскликнул Тихон.

– Ишь, хитрюга, – Николай Егорович повернулся и зашипел, буравя безумным взглядом. – Хочешь, чтобы я тебя выпустил? Не выйдет! Моя дочь жила тихой скромной жизнью, а когда появился ты – она исчезла. Что ты ей наговорил? Что ты с ней, сволочь, сделал? Пока ты мне все не расскажешь, я тебя отсюда не выпущу. Так и заруби себе на носу! Ты еще не понял, что я готов на крайние меры? Я ни перед чем не остановлюсь! Ну, так что, будешь говорить?

Тихон потерял надежду. Николай Егорович, представший перед ним вменяемым мужчиной, вновь превратился в озлобленного, дышащего яростью зверя.

– Я… – у Тихона снова заныло в боку. Он всем телом ощутил полную беззащитность перед этим разъяренным человеком и лихорадочно думал, как потянуть время. – Я подумаю, – выпалил он, когда Николай Егорович со зловещим оскалом приблизился к нему. – Который сейчас час?

– Девять вечера, – машинально взглянув на часы, ответил отец Светы.

«Какой ужас, я здесь уже целый день!» – подумал Тихон и мгновенно почувствовал страшную жажду.

– Пить! Дайте воды.

Николай Егорович расплылся в довольной улыбке.

– Вот. Ты уже сломался! – Николай Егорович радостно тыкал в Тихона пальцем. – Я тебе не дам воды. Воды ты не дождешься! Я тебя больше не буду бить. Я буду ждать, когда за глоток воды, ты мне маму родную продашь. Ну, так как, расскажешь, что сделал со Светой?.. Молчишь? Ну-ну! Я сейчас.

Николай Егорович поднялся наверх и вернулся с бутылкой минеральной воды «Боржоми».

– Ехал к тебе, дай, думаю, куплю. Парень пить хочет. – Он сдернул пробку о деревянную ступеньку. Раздалось радостное шипение. Николай Егорович поднес бутылку к губам и звучно глотнул. Кадык на горле дернулся вверх-вниз, отмеривая большой глоток пузырящейся минералки.

Заколов облизнулся, жадно наблюдая, как капелька влаги скользит по подбородку.

– Холодная, в буфете купил, – блаженно объяснил Николай Егорович, вытирая губы. – Хочешь? – И он подставил бутылку под нос Тихону.

Заколов вытянул губы, уже ощущая радостную свежесть воды. Но горлышко бутылки отдалилось.

– Говори, сволочь, где моя дочь? – крикнул Николай Егорович. – Ну! Или сдохнешь здесь!

Тихон отстранился, стукнувшись затылком о трубу.

– У меня завтра экзамен, – желая вызвать сострадание у отца абитуриентки, пересохшим горлом просипел он.

– Что? – взвился Николай Егорович. – У моей Светочки тоже должен был быть экзамен! Но тот, кто глумился над ней, об этом совсем не думал! Он думал только о себе, а не о моей бедной девочке. Где она? Где она, я тебя спрашиваю?

Тихон закрыл глаза и напряг тело, ожидая побоев. Но ударов не последовало.

В мертвой тишине он услышал звонкое бульканье вытекающей воды. Глаза раскрылись и жадно смотрели, как в перевернутой бутылке, которую Николай Егорович держал прямо перед ним, рывками уменьшается водяной конус. Вот, с последним звучным хлюпаньем остатки воды вырвались наружу, увлекая за собой несколько крупных задержавшихся на горлышке капель. Тихону показалось, что извержение манящей пузырящейся водяной струи длилось бесконечно долго.

Николай Егорович демонстративно стряхнул остатки влаги и отбросил бутылку.

– Я подожду до утра. Тогда ты мне и ответишь за все, – бесстрастно сообщил он, поднялся по лестнице и долго заваливал чем-то люк.