Фабрикант

– Это потому, что ты пустомеля, – рассмеялся приказчик. – Хороший ткач всё успеет: и деньги заработать, и дом обустроить, и семью завести, а такие как ты только языком молоть горазды.

Он пошёл дальше, довольный, что уел обидчика, хоть немного, но отомстил за пережитое расстройство. Михаил лишь усмехнулся и махнул рукой.

– Там на площади что-то затевается, – сказал подошедший Коля. – Петька с ткацкого отделения по фабрике ходил и мужиков баламутил. Многие его поддерживали. Сегодня делегация от хозяина ни с чем вернулась – никаких уступок не будет.

– Я знаю, он с мастером сцепился. Ткань идёт плохо – заработка никакого не будет. По нынешним расценкам и подавно. Зря, выходит, я вернулся. Работа каторжная – оплата копеечная. Что делать – ума не приложу! Пойдём посмотрим хоть, чего там делается.

– Ничего хорошего, – ответил подросток. – Пришли управляющие, так у них чуть до драки не дошло. Крику столько было! Петька на директора с кулаками полез! Фабричная охрана разняла. Штрафом грозили. Он ушёл, с ним ещё с десяток человек.

– Довели мужика, его понять можно. Сначала хозяин всех оштрафовал: ни за что, ни про что расценки убавил, а теперь подручные его стараются, последние деньги отнимают.

За разговором они незаметно подошли к площади, которую по дороге до дома всё одно никак не обойти. Там уже была толпа около сотни человек. К ушедшим с фабрики присоединились те, кто спешил на смену, но узнав, что переговоры закончились неудачно, решили на фабрику не идти. Перед особняком Никанора Разорёнова шумели ткачи, мотальщики, заклейщики, слесаря – все, от чьего труда зависит работа мануфактуры.

– Не будем по новому расценку работать…. Плату верни как было…. Штрафы отменяй…. – раздавалось на площади.

– Подойти бы поближе, не видно ничего, – досадливо сказал Михаил и крикнул, вторя соседям: – Расценки подымай!!!

Толпа росла, подходили люди из окрестных домов – почти все в селе работали на фабрике. Уже много больше сотни человек напирая друг на друга стремились к ограде купеческого дома. От возбуждения людей воздух был наэлектризован, как перед грозой, того гляди и ударит раскат грома.

– Нечего там бока мять, нам и здесь неплохо, – сказал стоящий рядом с Дятловым рыжебородый мужик со шрамом на лице.

Он достал из-за пазухи бутыль, заткнутую куском некрашеной ткани, вынул самодельную пробку и отхлебнул, запрокинув голову. Прозрачная струйка потекла по бороде, а затем по кадыку, спускаясь в вырез рубахи. В бутылке прилично убыло, рыжебородый оторвался от горлышка и вытер рукавом рот, глаза его слезились.

– Во, хорошо! На смену не пойду. Тут дела поинтересней будут. Держи, парень, – сказал он Дятлову и протянул бутыль. Тот немного подумал и, возбуждённый всеобщей истерией, приложился к бутылке. Водка обожгла горло, из глаз брызнули слёзы, но он пил, пока не закашлялся.

– Кольке не давай, он мал ещё, – сказал щедрый мужик.

– Я и сам не хочу, – ответил юноша и предупредил Дятлова: – Ты тоже не увлекайся!

– Я немного, чего уж теперь, – сказал Михаил и заорал: – Верни наши деньги!

На крыльце особняка появился высокий дородный мужчина, одетый по последней моде. Он демонстративно постучал дорогой тростью по ступеньке. «Кормилицын… Купец…», – прошелестело по толпе. Гомон смолк, стало тихо. Фабрикант откашлялся, оглядел людей строгим и надменным взглядом.

– Чего шумите? – крикнул он, когда тишина стала почти гробовой. – Глотку передо мной драть бесполезно! Ваша депутация у меня уже была. Я им всё сказал и вам повторю: расценок пересмотрен не будет. Те, кто получил расчётные книжки – возвращайтесь к работе, прочие могут идти на все четыре стороны! Беспорядки устраивать не позволю – полиция быстро на каторгу отправит! Расходитесь!!!

Он развернулся, громко хлопнула тяжёлая резная дверь особняка за его спиной. Минуту было тихо, затем всё взорвалось негодующим многоголосьем сотен людей. Толпа на площади росла – к ней присоединялись пришедшие на фабрику, но понявшие, что работы сегодня не будет. Бутылка рыжебородого ходила по рукам, кто-то принёс ещё.

– Пойдём, в лавке у Прокопа ещё возьмём, – предложил кто-то из забулдыг.

– А не будет тебе, Васька? На ногах уже еле стоишь, – поинтересовался рыжебородый.

– Тебе вина хозяйского жалко что ли? Тебя Разорёнов нанял его охранять? – Васька в хмельном кураже начал было распалять себя, но каторжное лицо собеседника, остудило пыл. – Пить со вчера начал. Сегодня на фабрику не ходил даже. Оштрафовали меня. По матери мастера обложил, потому что сил терпеть не было уже. Гнилья какого-то дали вместо пряжи, метров нет, дачка будет совсем мизер. Не выдержал.

– А пойдём! Не обеднеют эти, – рыжебородый неопределённо махнул рукой в сторону купеческого особняка. – Айда, братцы.

Лавка была заперта, на двери висел огромный замок. Прокопа-хозяина нигде видно не было. Мужики ловко сбили замок и пошли внутрь.

– Пойдём отсюда, – Коля потянул Дятлова за рукав. – Это не шутки уже.

– Не бойся, Колька, – сказал ему рыжий заводила. – У них не грех и забрать. Ты крутишься с малолетства, как волчок, чтобы вам с матерью ноги с голода не протянуть, а купец, вишь, морду воротит. Ему до нас дела нет. Сейчас такое началось – не остановишь. Лавку потом забудут.

– Правда, не бойся, – сказал запьяневший от голода и усталости Михаил. – Пускай купец делится. Не всё ему одному, нам тоже жить как-то надо. Еды возьмём, маму накормишь и впрок спрячешь. Никто тебя не выдаст. Хватит их терпеть, по справедливости всё должно быть, поровну.

Коля Бойцов только махнул рукой и пошёл за старшими, полагая, что они лучше знают, что делают. Вино расхватали в первую очередь, затем в карманы и за пазухи насовали съестного, сколько поместилось. Первым к выходу пошёл Васька, за ним его приятель, такой же пьяный. Как вышли, так и замерли – перед ними на коне возвышался полицейский урядник Степан Иванович.

– Что это у вас тут происходит, братцы? – спросил, строго нахмурившись, полицейский.

– Дык, отдыхаем, – ответил один, стараясь принять внятную позу, но не вовремя разобравшая его икота испортила всё впечатление.

– До непотребности упиваться зачем, спрашиваю? Вы что, лавку вскрыли? Вон замок валяется!

Степану Ивановичу перевалило за пятьдесят. Солидный возраст, да и мужчина он был солидный. Роста среднего, но плотный, кряжистый. Облачённый в полицейскую форму, он был ожившим олицетворением Закона – посягнуть на золочёные пуговицы с двуглавым орлом не решался никто, вот и обходился всегда отеческим наставлением. Вкупе с монументальной внешностью этого хватало. Держался он с людьми соответственно – солидно, неспешно, обстоятельно, и так привык к послушанию, что выехав в Тезино при сообщении о беспорядках даже оружие дома забыл. Урядник гордо подбоченился в седле, глаза его сверху вниз гневно сверкали на мужичков. Давно отработанная поза в подобных случаях действовала всегда. Он незаметно особым манером вдавил каблук сапога в бок коня, отчего тот зло фыркнул и затоптался на месте, поднимая пыль. Пьянчужки присмирели. Въевшийся инстинкт не позволял даже думать о неподчинении.

На крыльцо вывалились остальные и застыли на месте. Дятлов было дёрнулся бежать, но понял, что некуда – кругом люди. Полицейский грозно смотрел на притихших мужичков. «Сейчас всех арестует», – мелькнула у Мишки мысль. Он судорожно огляделся в поисках пути к спасению. Рядом пыхтел Коля. К нему то и обратился Степан Иванович:

– Коля, Коля… Ты зачем полез? Ведь на каторгу пойдёшь. Как мама без тебя?

– Чем мне её кормить? – спросил Бойцов с неожиданной злостью. – Честно заработать не могу, а жить надо. Или вы всех на каторгу отправите?

Он кивнул в сторону бушующей площади.

– Пусть у тебя душа за себя болит, а не за всех. Совестно должно быть, только жить начинаешь, а уже лавку ограбил, – сказал урядник наставительно.

– Ты лучше купцу о совести расскажи, – крикнул Михаил, осмелевший от вина. – Довёл людей своей жадностью!

Он сделал полшага вперёд и носком сапога зацепился за лежащий замок. Неожиданно для себя Дятлов нагнулся, поднял его и швырнул в полицейского. Попал сильно, точно в грудь. Степан Иванович дёрнулся от боли, конь под ним фыркнул и стал беспокойно перебирать ногами. Рыжебородый крякнул, выломал из забора доску и что есть мочи огрел урядника по спине, затем коня по крупу.

– Раскомандовался! – дурным голосом заорал он. – Скачи отсюда!

Этого удара полицейский не видел, поэтому спину обожгло резкой от неожиданности болью, но старая привычка в бою стоять до конца, удержала урядника в седле. Верный конь тоже не понёс в нежданный галоп, а отпрыгнул в сторону и тихо потрусил в сторону, но снова был развёрнут уверенной рукой. Степан Иванович попробовал нащупать оружие. Тьфу ты чёрт, дома же оставил! Тут остальные мужики тоже словно сорвались с цепи, бросились выламывать доски из забора и колотить ими и коня, и всадника. Тот понял, что эту битву не выиграть. Когда авторитет представителя закона перестал быть его щитом, то выяснилось, что на улице просто семеро колотят одного. «А ведь до смерти забьют», – пришла вдруг к Степану Ивановичу, который кое-как держался в седле под градом ударов летящих со всех сторон, простая и какая-то будничная мысль, словно речь шла не о его жизни, а о чье-то чужой.

Он что было сил пришпорил коня, которому тоже изрядно досталось, и, вырвавшись из кольца нападавших, во весь опор поскакал прочь из села. В след ему летел радостный хохот, свист и улюлюканье. В сознании только что произошедшее никак не укладывалось – это же просто дикость какая-то. Избивать полицейского урядника посреди села белым днём! Казалось, опора этого мира рушится и всё летит в тартарары.

Степан Иванович гнал коня в Кинешму, чтобы доложить о происшествии уездному начальству. По пути встретил семейство Коноваловых, которое за каким-то чёртом тоже потащилось в это треклятое Тезино. Он, конечно, посоветовал купцам носа туда не совать, но они не послушали. В Кинешме к его донесению отнеслись с крайней серьёзностью и тотчас доложили в губернское управление, в Кострому.

Победители тем временем расположились на брёвнах перед лавкой, которые её хозяин Прокоп приготовил для какой-то стройки. Васька со своей добычей исчез куда-то. Коля попробовал уговорить Дятлова тоже уйти, но тот в хмельном запале, наотрез отказался. Тогда парень собрал рассыпавшиеся продукты и пошёл один, велев Михаилу не напиваться. Тот обещал, но сразу же принялся пить с рыжебородым. Через какое-то время они заспорили накажут ли их за то, что ограбили лавку. Все воодушевлённо кричали, что ничего не будет, Кормилицын и Разорёнов возместят всё Прокопу, когда поднимут расценки, чтобы люди вернулись к работе – другого выхода у них нет!

Дятлову вдруг пришла в голову замечательная идея. Он, шатаясь, побрёл назад в разграбленную избу. Исчезновения Михаила никто не заметил. По полу из опрокинутой корзины раскатились яблоки. Некоторые были раздавлены сапогами. Винные полки стояли пустыми. Одна бутыль разбилась, осколки разлетелись и хрустели под подошвами. Из опрокинутых кадушек вывалились огурцы и капуста. Хозяйственная утварь тоже была беспорядочно разбросана. «Точно на каторгу отправят», – подумал Дятлов, рассматривая весь этот разгром. Он шарил по всем углам и наконец нашёл, что искал. Бутылки с керосином стояли в глубине под прилавком. Михаил взял одну, вышел на улицу и зачем-то обошёл лавку вокруг. Его новые приятели дрались. Дятлов поджёг тряпочную затычку предусмотрительно захваченными спичками и швырнул бутылку в окно. В лавке полыхнуло сразу. Тут он заметил, что с дороги на него смотрит подросток – внимательно и спокойно. Одет незнакомец был хорошо, аккуратно. Михаил несколько секунд не сводил глаз с умного и уверенного в себе парня, размышляя что делать, но тут его окрикнул пожилой благообразный купец, стоявший у коляски в конце улицы. На том и расстались – мальчишка побежал к своим родственникам, а Дятлов, сплюнув, пошёл на поляну.

– Ты зачем лавку поджёг? – ошеломлённо спросил рыжебородый, минуту назад яростно дравшийся с собутыльниками.

– Теперь ничего не докажут. Не грабили мы ничего. Где лавка? – ответил Михаил заплетающимся языком.

Вокруг весело рассмеялись. «Голова», – кто-то одобрительно хлопнул его по спине. От жара вылетели стёкла, разгорающийся костёр трещал и плевался искрами. Рядом стоять было уже нельзя. Компания отошла на дорогу, любуясь огненным танцем. «Айда Борьку Куликова подпалим. Он гнида живёт что-то хорошо. Сам из ткачей, а дачка втрое против нашей. Образованный, видишь ли. И чего теперь?» – предложил Кузьма – тощий сутулый парень. Идея встретила бурное одобрение. Кузьма и Дятлов взяли по горящей головешке и все бодро пошли к дому Бориса.

Дальнейшие события слились в единую карусель – много пили, кого-то подожгли, потом пели и дрались. На следующее утро Михаила выворачивало наизнанку, было так плохо, как никогда раньше. Добрый товарищ с рыжей бородой не дал пропасть другу – заставил, несмотря на рвотные позывы, выпить полстакана тёплой омерзительной водки. Пересилив себя, Дятлов сидел, обхватив раскалывающуюся голову руками и еле сдерживая подступающую тошноту. Вскоре полегчало и мир вокруг заиграл красками. Жизнь снова завертелась в пьяной круговерти. Что делал и куда ходил, Михаил не помнил совершенно. Помнил только, что посреди попойки Коля принёс и швырнул мешок с его вещами, но он и внимания не обратил. Очнулся Дятлов от дикой головной боли и жажды. Место было незнакомым, рядом в тесной каморке храпели рыжебородый, Кузьма и ещё какие-то мужики. «Я не у Коли», – подумал Михаил. Он тихонько, стараясь не разбудить спящих, вышел на улицу. «Казарма», – узнал Дятлов место, где провёл ночь. Он добрёл до колодца и жадно напился ледяной воды. На улице была тишина, пахло свежестью утра вперемешку с дымом залитого костра. Небо только начало светлеть. В полной тишине Михаил различил дружный топот множества ног. Он вскочил с лавки, на которую присел, напившись, и увидел в начале улицы клубы пыли. Плохо понимая, что делает, Дятлов опрометью бросился сначала в казарму за своим сидором, а затем прочь из села в сторону рощи на пригорке. Добежав, он обессиленно сел прислонившись спиной к стволу берёзы. От бега в ушах стучала кровь, сердце било, подобно кузнецкому молоту, перед глазами плясали зелёно-красные круги. «Полиция! За нами пришли! Надо бежать! Куда? Куда? К Митьке Малькову в Вичугу, а оттуда назад в Иваново. Мы ведь позавчера урядника побили, лавку разграбили. Дома пожгли. Это каторга, а то и виселица», – в голове вихрем пронеслись мысли. Со стороны Тезинской площади резко затрубил горн и застучал барабан. Послышались обрывки чьих-то громких команд. Михаил вскочил и тихо выглянул из-за дерева, силясь рассмотреть, что происходит в селе. Вдруг к затылку прижалось что-то ледяное, бездушно щёлкнул взведённый курок. Дятлов обмер от неожиданности.

– Не дёргайся! Пристрелю! – сказал чей-то спокойный властный голос.

Глава 3

Кострома, апрель 1889 года.

Тёплый весенний вечер пришёл на смену жаркому дню. Всё ощутимее было приближение лета. Голубое высокое небо украшали небольшие белые облака, неторопливо плывущие куда-то вдаль. Под стать им – не спеша – по саду, украшенному яркой сочно-зелёной листвой, прогуливался высокий немолодой господин. Он был худ, седые усы гордо топорщились параллельно земле, обрамленная сединой обширная лысина покраснела от первой встречи с весенним солнцем, словно от стыда. Осанка его была прямой – про таких говорят: «Аршин проглотил». Без малого сорок лет назад он проходил службу в гренадёрском полку, военная выправка осталась на всю жизнь. Костромской губернатор Виктор Васильевич Калачов начал вечерний моцион.

От таких неспешных прогулок чиновник получал истинное удовольствие и старался насладиться каждым мгновением солнца, не баловавшего здешние широты своим частым присутствием. Под ногами умиротворяюще скрипел песок дорожек, глаз радовался стройным рядам лип и дубов, образующим длинные безупречные коридоры. Мысли были такими же безмятежными. На сегодня присутствие закончилось, жизнь текла спокойно и плавно, не преподнося неприятных сюрпризов. На Пасху приезжали сыновья. Они пошли по отцовским стопам: недолго числились на военной службе (так было выгоднее для карьеры), а затем переходили на гражданские должности по различным ведомствам. Дальше постепенно, ступенька за ступенькой, вверх – небедно, сыто и покойно.

Виктор Васильевич и сам так прожил. Скоро уже пятьдесят пять лет исполнится. В молодости недолго числился в гренадёрском, затем в стрелковом полках. Вышел в отставку при первой возможности, а дальше как по маслу – чиновник Министерства народного просвещения, затем по линии Министерства юстиции служил. Теперь вот – губернатор. Сначала в Харькове начальствовал, а пять лет назад перевели сюда, в Кострому. Для уроженца первопрестольной, казалось бы, глухая провинция – на сотни вёрст вокруг сплошные леса да редкие сёла. По сравнению с той же Харьковской губернией – медвежий угол, пустой и почти ненаселённый. Но так рассуждает только человек недалёкий. Здесь колыбель правящей династии, здесь Романовых просили взойти на престол, поэтому край тут не глухой, а заповедный, никогда вниманием государя-императора обделён не будет. Что же до патриархальности быта – Калачову она только нравилась. Его губерния отражает жизнь России при Романовых: мирную, степенную и довольную.

– Виктор Васильевич … Виктор Васильевич! – кто-то отчаянно звал губернатора.

Калачов неспешно обернулся. Навстречу ему от входа в сад со стороны Борисоглебской улицы торопился полицмейстер. Одной рукой он придерживал фуражку, второй то и дело бьющие по бедру сабельные ножны. Рядом с исправником шагал незнакомый молодой человек. Губернатор был крайне удивлён – чего это полицмейстер так торопиться? Неприятное предчувствие скользкой холодной змеёй начало проникать в мысли, шипя: «Что? Домечтался? Всё чинно идёт? Сейчас тебя этот с саблей огорошит! Не слететь бы тебе, Витя, с должности». Калачов по инерции величаво пошёл навстречу задыхающемуся от непривычно быстрой ходьбы исправнику. Лицо его автоматически, словно он находился на службе, приобрело каменное выражение, глаза, от природы чуть навыкате, засверкали, но по спине вдруг предательски потекла капля пота.

– Господин губернатор …, – полицейский начальник, задыхаясь, наконец добежал до остановившегося по середине парка надменного чиновника, – Уфффффффф, запыхался с непривычки … Тепло сегодня как … уфффффффффф.

Калачов с раздражением молча смотрел сверху вниз на невысокого тучного охранителя порядка, взмокшего от быстрой ходьбы, ожидая более содержательного рассказа. Воротник полицейского потемнел от пота, туго врезавшаяся в него шея покраснела. Он снял фуражку и вытер лоб платком, ножны с саблей наконец успокоились и перестали брыкаться. Попытался начать доклад, но дыхание никак не желало успокаиваться. Наконец, еще раз промокнув лоб уже сырым платком, пару раз шумно выдохнув воздух, смог говорить.

– Ваше превосходительство, бунт! Из Кинешмы доложили – на мануфактуре Никанора Разорёнова и Михаила Кормилицына ткачи безобразничают, работу бросили, пьянствуют.

– На какой мануфактуре? Какой бунт? – Калачов остолбенел. – Что ты несёшь?

Он, конечно, читал в особых циркулярах о том, что в соседних губерниях доведённые до отчаяния нищетой, тяжёлым трудом и несправедливостью фабрикантов, люди начинали громить всё вокруг, разом сметая устоявшийся порядок вещей. Чтобы их усмирить, требовалось проводить практически военную операцию. Какая-то варварская дикость, немыслимая в центре великой Империи на исходе 19-го века! Сам Виктор Васильевич свидетелем подобного ни разу не был. Будучи с визитами на многочисленных местных мануфактурах, он наблюдал полнейшую гармонию хозяина и работника. Здешние купцы, люди, по его мнению, дремучие (староверы почти все), уверяли его, что у них на фабриках такого быть не может – в отношениях лад и послушание, словно у отца с чадами. Аккуратно расчесавшие и намаслившие волосы и бороды ткачи, прядильщики и прочие работяги вместе с бабами и детьми благоговейно встречали его хлебом-солью и благодарили своего благодетеля за всё. Фабриканты вели себя также, только встречали раньше простого люда, а угощения были изысканней и наряды богаче. Он их предупреждал, не напрямую – иносказательно, что непорядка в губернии не допустит. Те уверяли, что подобное невозможно, что у них всё по-другому, чем у соседей. И главный фабричный инспектор им поддакивал. И тут такое!

– Какой бунт? – шипящим шёпотом ещё раз спросил Калачов, – Белены объелся?

– Никак нет! – молодцевато гаркнул исправник.

– Тихо! – тем же полушёпотом просвистел губернатор, – Ещё на площади всем объяви! А вы, милостивый государь, чьих будете?

Вопрос адресовался молодому человеку, пришедшему с полицмейстером. Тот, в суматохе не будучи представленным, скромно стоял чуть поодаль и спокойно смотрел на происходящее. Был он тридцати лет, высок, строен и аккуратен – одет опрятно, русые волосы безупречно расчёсаны, взгляд внимательный. Калачов опытным взглядом определил в незнакомце армейскую выправку, которую не могла скрыть гражданская одежда.

– Фёдор Иванович Черкасов, прохожу службу по секретному делопроизводству Департамента полиции. В Кострому прибыл по служебной надобности, – чётко ответил тот.

– Жандармский значит… Что ж, – губернатор в задумчивости потёр подбородок. – Пойдёмте, всё спокойно скажете.

Калачов взял полицейского чиновника под локоток и настойчиво повёл вглубь тенистой аллеи. Черкасов шёл рядом. Мысли Виктора Васильевича бешено скакали, но многолетний опыт государевой службы подсказывал, что перед подчинённым выказывать эмоции негоже. Таким манером они вполне благопристойно, словно задушевно беседуя, если смотреть со стороны, прогулялись до ограды сада, развернулись и побрели обратно. Будто три друга решили подышать свежим воздухом на исходе чудесного дня, обсуждая что-то возвышенно-философское.

– Не напутали ничего? – наконец успокоившись спросил губернатор. – Мало ли твои молодцы малость преувеличили? Показалось может от испуга?

– Тамошний урядник – Степан Иванович – поведения трезвого и не пуглив. Чьи-то сплетни распускать, не перепроверив, не будет, – полицмейстер, отдышавшись, говорил негромко и чётко, – Получив сообщение о беспорядках, поехал проверить. Прибыв в село Тезино, убедился в пьянстве местных работников, которые напали на него, избрав в качестве оружия камни и доски, выломанные из заборов. Численность бунтующих оценивает человек в двести. Люди собрались на площади и требуют увеличить оплату за труд. Разграбили харчевую лавку при тамошней фабрике. Заметив полицейского урядника, начали кричать ему оскорбления, тем самым подвергнув сомнению авторитет государевой власти. Я Степан Иваныча знаю давно и лично. Он старый служака, попусту помощи просить не станет. Кроме того, уезжая сделать доклад, он заметил, что в селе начался пожар. Спалили чего-то, может спьяну, а может и специально. Я завтра туда собираюсь дознание произвести, затем Вашему превосходительству доложу о том какие меры целесообразно принять, чтобы искоренить…

– Отставить! – выпуклые глаза Калачова налились кровью. – Собирай солдат, я лично искореню! Век не забудут! В моей губернии бунтовщиков не потерплю! Завтра же отправляемся!

– Позвольте сопровождать вас? – спросил губернатора Черкасов. – Я как раз по подобным инцидентам сведения собираю.

Калачов внимательно посмотрел на молодого офицера и, подумав, утвердительно кивнул.

– Хорошо, поедете со мной. А ты передай моё распоряжение командиру Зарайского полка. Пусть готовится, – сказал губернатор полицмейстеру.

Губернатор резко развернулся и быстро пошагал к своему особняку, правую руку держа в кармане, а левой махал так, будто хотел отогнать неприятные известия. Исправник опять достал платок и машинально промокнул уже высохший лоб, ослабил ремень. Убедившись, что Калачов скрылся в доме негромко и каким-то особым манером присвистнул. За стеной сада кто-то ретиво застучал каблуками сапог по камню, вскоре в сад вбежал молодой адъютант.

– Значит так, – сказал ему полицейский начальник, – Бегом в Мичуринские казармы и объяви командиру, чтобы готовил солдат. Завтра в боевой готовности отправятся с его превосходительством в Тезино порядок наводить.

– Солдаты, в какое-то село… – начал было адъютант, но заметив свирепый взгляд начальника, сделал непроницаемое лицо. – Разрешите исполнять?

– Передашь командиру диспозицию – в селе Тезино Кинешемского уезда вооружённый бунт. Численность – человек около трёх ста. Пусть готовит необходимые для подавления беспорядков силы. Выступать завтра. Поведёт лично Виктор Васильевич. Более никому не распространяйся, ни одной живой душе! – исправник глазами сверлил адъютанта. Тот кивнул, чётко по-военному развернулся и быстрым шагом отправился выполнять приказание.

Полицейский начальник, уже никуда не торопясь, пошёл к дожидавшейся за оградой коляске – всё зависящее от него он сделал, теперь пусть военные разбираются. Забрался в экипаж, который загрохотал колёсами по булыжникам мостовой. «Нелепица какая-то в самом деле. Какой бунт?» – размышлял он, глядя на мирный пейзаж тихой и уютной в вечерний час Костромы. По сторонам мелькали аккуратные домики с разбитыми палисадниками и затейливыми резными наличниками. Начинала цвести сирень, украсив всю улицу белым и фиолетовым, дурманя назойливым пьянящим запахом. На веранде исправника дожидались дымящаяся кастрюля, пленяющая аппетитным ароматом, и запотевший графинчик. Рот моментально наполнился слюной, а в голове мелькнула мысль: «Зачем кому-то бунтовать? Живём как у Христа за пазухой». Он отстегнул саблю, снял фуражку и надоедливый ремень, расстегнул душившие пуговицы кителя и прогнал дурные думы обжигающе-ледяной жидкостью.

Назавтра в условленное время Калачов и Черкасов поднялись на борт парохода, который должен был доставить их в Кинешму, а оттуда до мятежного села совсем близко.

– Нуте-с, Фёдор Иванович, расскажите – какая такая секретная надобность вас в наши края занесла? – спросил костромской губернатор, откинувшись на спинку мягкого дивана в отдельной каюте.

– Ваше превосходительство, я … – начал Черкасов.

– Давайте без чинов, – перебил его Калачов, пока не раскусивший, что за птица этот нежданный визитёр. – Имени-отчества вполне достаточно.

– Хорошо, Виктор Васильевич. Служу, как я вам давеча говорил, по третьему делопроизводству Департамента полиции. Секретному. Политический сыск.

– Смутьянов ловите? Революционэров? – губернатор понимал, что всей правды Черкасов не скажет, но любопытство разбирало. – Вряд ли вы, милостивый государь, таковых в Тезине сыщите. Обычные крестьяне. Просто некоторые в купцы выбились, а теперь другим денег заплатить пожалели. Вот и весь сказ. Никакой революции – обычная жадность. Как были лапотным мужичьём, так и остались. Барина теперь на них нет. Он бы выдрал всех плетьми на конюшне – и тишина! А нынче целую команду снаряжать пришлось, чтобы их междоусобицу разрешить.

– Фабриканта тоже выдрать? – удивлённо поднял бровь чиновник секретной части.

– А чем он лучше? – развёл руки Калачов. – Такой же вчерашний крепостной, только ушлый, сумевший деньжат подкопить, а теперь, благодаря своим капиталам, считающий себя чуть ли не ровней нам, дворянам! Ни благородства, ни манер, ни воспитания – а уж спеси то! Богатство им, конечно, много возможностей даёт. Иллюзия появляется, что всё то они купить смогут. Только вот не понимают – не всё продаётся.

– Среди них почти сплошь обладатели миллионных состояний. Чего же они себе не смогут позволить? – заинтересовался Черкасов.

– Породу не купить, милостивый государь, породу. Дворянскую честь, с молоком матери впитанную, – Калачов раздражённо посмотрел в иллюминатор каюты. – Купцы полагают, что приобрёл платье последней парижской моды, хоромы выстроил и уже вознёсся над всем миром. Нет! Кислыми щами от заграничного костюма всё одно несёт на всю округу. Некоторые, представьте себе, заводят породистых рысаков. Понимаете, на кого хотят походить? Так и хочется спросить: «Куда тебе рысак, лапоть? Животное куда благороднее тебя будет». Вы простите моё брюзжание – возраст. Я с годами убедился, царь Александр-Освободитель много мужику свободы дал. Не приспособлен он к ней. Оттого и бунты, и эти ваши … революционэры.

– Интересное наблюдение, – глаза жандарма зажглись насмешливыми огоньками. Он знал о действующих в Империи социалистах, пожалуй, больше всех в стране, поэтому безапелляционные рассуждения провинциального губернатора показались Фёдору Ивановичу такими же забавными, как мысли любого пожилого человека о каком-то новом доселе невиданном явлении, высказанные представителю молодого поколения.

– Да вы не смейтесь, – от Калачова не ускользнула ирония собеседника. – Мои речи старомодны, понимаю. Вы пока горячий, энергии через край, вот и думаете, что я ничего не смыслю в государственных делах. Как господин Грибоедов, Царствие ему небесное, писал: «Сужденья черпаю из забытых газет…». Я такой же был в ваши годы. Братец мой в комиссии при государе Александре II состоял, которая эту крестьянскую реформу готовила. Мы тогда также на стариков рукой махали, которые новых веяний не принимали. Ничего! Поскачете за своими смутьянами, оглянетесь, а жизнь-то уж и прошла, но вы не только их не искоренили, а даже наоборот, больше стало супостатов. Тогда согласитесь, что по старинке да попроще было бы куда как лучше. Не доведут до добра все эти новшества.

– Я и не думал ставить под сомнения вашу опытность, – Черкасов погасил лукавинку во взгляде и вид сделал самый заинтересованный. – Просто интересно – вы полагаете, что если бы мануфактурным делом управлял дворянин, то и бунтов бы не было? Или я неверно истолковываю вашу мысль?

– Всё абсолютно верно, – губернатор и не думал сердиться, собеседник вёл себя почтительно и, определённо, был не дурак.

– Отчего вы так решили? Революционная пропаганда как раз и направлена против нашего сословия, возбуждает у рабочего самые низменные порывы. Призывает всё отнять у богатых и разделить поровну, а власть отдать крестьянину.

– Работник её, эту околесицу, потому и слушает, что над ним начальствует вчерашний такой же мужик из соседней избы. Раньше они вместе коров пасли, а сейчас он вдруг ходит барином и своему бывшему приятелю руки не подаёт. Хоть купец теперь и с золота кушает, но для них – он такой же крестьянин, как и был. Ровня, только хитрый и жадный. В лицо, может, и поклонятся, а в спину плюнут. Против настоящего же барина, дворянина по рождению, крепостной никогда не посмеет подобных мыслей даже допустить. Тут революционэры станут бессильны, тут природный инстинкт – знай своё место.