Loe raamatut: «Смерть на пороге»

Пролог

Рано или поздно убийца придет за мной.

Этот страх неотрывно преследовал меня всю жизнь: с детских лет и до сегодняшнего дня. И завтра он тоже будет. Нет, я уже не озираюсь по сторонам, не боюсь собственной тени и, когда ложусь спать, выключаю свет. Я не чувствую на своей спине взглядов и не слышу шорохов в тишине. У меня нет мании преследования, я не повернут на собственной безопасности, ничего такого.

Я просто твердо знаю: он со мной еще не закончил.

Когда это случилось, мне было десять лет. Я как сейчас помню тот летний день, понедельник, седьмое июня. Мы всей семьей собиралась на дачу – так мы называли наш подмосковный дом в Орехово-Зуеве, он и сейчас там стоит. Но теперь в нем нет того тепла и уюта, как тем летом. Когда мы к вечеру приехали с отцом, мама с малышней уже были на даче, и в камине весело хрустел огонь, во дворе играло радио, а у высокого каменного забора с тихим достоинством наполнялся бассейн. Мы открывали дачный сезон. Мама взяла отпуск на полтора месяца, а отец – на три недели. Это должны были быть счастливые деньки отдыха семейства Даниловых. Но так вышло, что на следующий день наша семья попала на первые полосы газет.

Самый важный член нашей семьи – трехгодовалый Костик – был на даче впервые, мама никак не соглашалась везти малыша в машине так долго, почти пять часов с учетом всех пробок, и предыдущим летом на даче мы были втроем: я, Мэри и папа.

В том году Мэри было пять.

Я вполне успешно закончил пятый класс, первый год в школе, когда не учителя приходили к нам, а мы бегали по кабинетам на уроки. Скажу откровенно – такой подход мне нравился больше, он добавлял важности всему процессу. Вот звенит звонок, мы с деловым видом поднимаемся из-за своих парт, складываем причиндалы в портфель, не теряя ни минуты, ведь мы торопимся на следующий урок! С важным видом покидаем класс, чтобы через три-четыре минуты так же важно войти в новую аудиторию, где нас уже ждут новые знания. Я был отличником, и у меня был довесок – меня назначили дежурным по журналу, и после уроков мне позволялось первому вставать и подходить к столу учителя, чтобы забрать высшую школьную ценность – классный журнал, крепко прижать его к груди и выйти из класса первым, чтобы одноклассники не домогались с проверкой своих оценок. Если новый кабинет был закрыт, только я и никто другой мог постучать и войти, чтобы передать классный журнал учителю, а потом спокойно положить портфель на свое место и выйти из класса. Это привилегия, и я отлично справлялся со своими обязанностями.

Правда, в классе затесался конкурент – внезапно Соня Липедова, стабильная троечница, вдруг начала набирать обороты и год закончила с одной четверкой по физкультуре. Если так пойдет и дальше, обязанность-привилегию носить журнал могут разделить между нами. Меня это не устраивало категорически.

Во-первых, испокон века, то есть с первого класса, только Ваня Данилов был отличником. Разделять этот успех я не был готов ни с кем. Народ в классе знал, что я всегда готов дать списать домашнюю работу, но никогда не давал списывать сочинения или эссе, потому что это – святое. Лавры за мои мозги должны достаться только мне! А во-вторых, всего лишь за год в пятом классе я трижды выменял у девчонок право поглазеть на оценки в журнале на поцелуи, и все шло к тому, что в следующем году ставки будут серьезнее. Может быть, девчонки снизойдут до поцелуев всерьез, а не в щечку, как маленькие. А если журнал хоть на какое-то время окажется в руках Соньки Липедовой, то прощай мой бизнес! Сонька, завладев журналом, будет показывать его всем девчонкам в классе, и мои акции резко упадут! С поцелуями получится только с Лизой Шестопаловой, но ей я даю в журнал смотреть и бесплатно, уж больно ее прыщи меня смущают.

Впрочем, не сказать, что я был чрезвычайно расстроен этим обстоятельством, но в голове у меня навязчиво сидела проблема, которую требовалось обсудить с другом Димкой, который обещал клятвенно, что приедет в Орехово не позже десятого июня и сразу же зайдет ко мне. Обсуждать этот вопрос больше было не с кем.

В общем, моя голова была забита своими проблемами, и совершенно неудивительно, что я не заметил, что родители немного повздорили. Если бы я был сконцентрирован на домашних делах, а не думал о школьных поцелуях, вероятно, я бы знал все с самого начала!

Сейчас я понимаю, в чем была причина, а тогда я уловил только одно: брат папы, дядя Вова, человек нехороший и совершил какой-то ужасный поступок, который бросил тень на всю нашу семью.

Наша семья была не сказать чтобы большой. Пару месяцев назад мы ездили на кладбище, где навестили всех своих родственников. Поскольку я считался уже большим, я был приобщен к работе с отцом – красил оградку на могиле деда, выпалывал сорняки за памятником бабушки. Мама осталась дома с Костиком и Мэри, а мы с папой облагородили сначала могилы его родителей, потом – маминых.

У мамы ни сестер, ни братьев не было, а у отца был брат – дядя Вова. Так что наша семья – это мы и дядя Вова. Я не понимал, какую тень дядя Вова мог бросить на нас, это стало мне известно намного позже.

В общем, результатом мягкой ссоры между родителями стал тот факт, что дядя Вова на дачу не приедет вообще, ни сегодня на пикник, ни позже. Мне было очень жаль, дядя Вова мне нравился. Он всегда с удовольствием играл со мной в войнушку, помогал строить на дереве шалаш, чем приводил маму в состояние, близкое к обмороку. Мама запрещала отцу помогать мне со строительством, и каждое утро мне приходилось вытаскивать бревна из поленницы, потому что мама их вечно сбрасывала обратно и запирала сарай. Она была уверена, что мой шалаш обвалится к чертям, погребя под своими обломками мое мертвое тело с вывернутой шеей.

Но шалаш – это ерунда, в конце концов скоро приедет Димка, и мы решим, что с ним делать. Может быть, мы достроим тот, что у нас во дворе, или выстроим новый, где-нибудь позади дачи Обломовых. За этой дачей начинался реденький лес вдоль Черной речки, и я давно присмотрел там высокое дерево с огромной и устойчивой развилкой под кроной. Место для строительства хорошее, а вид оттуда еще лучше – на Ольтовское озеро. В общем, эта проблема решаема. А вот отсутствие дяди Вовы – катастрофа.

Дядя Вова был настоящим пацаном в прямом смысле этого слова. Он ни разу не заложил меня родителям. Даже когда мы с Димкой обкурились отцовскими сигаретами «Родопи» за той самой дачей Обломовых и дядя Вова нас увидел, мы получали по задницам до самого дома, но ни матери, ни отцу он ничего не сказал. Я дал дядя Вове слово не курить и больше и правда не курил (по крайней мере, тем летом). Если я затевал пакость, дядя Вова всегда был готов прикрыть меня перед матерью – брал всю ответственность на себя, говорил, что получившийся результат его вина, потому что он разрешил. Хотя, естественно, он зачастую был ни сном ни духом.

Короче, тот факт, что дядя Вова совершил какой-то страшный поступок и это бросило тень на нашу семью, вытеснил из головы мою проблему с Сонькой Липедовой, и остаток дня я думал только о том, как помочь дяде Вове. И даже готовился на серьезный разговор с отцом.

Я дождался, когда отец наколет дров, помог ему стаскать их в поленницу, положив подходящие для моего строительства доски пониже, чтобы можно было утащить их в щель между дверью и полом, если матери вздумается опять все закрыть на замки. Я помог с бассейном, выловил сачком все упавшие в него листья с дерева, которое третий год страдало от моей непрекращающейся стройки. Подмел дорожку, вынес мусор. В общем, доказал, что я полноценный член общества, и подсел к отцу на ступеньках дома, когда он решил немного отдохнуть и выкурить сигаретку.

– Пап, а почему дядя Вова больше не приедет?

Отец молчал, глядя куда-то вдаль. Куда он смотрел, я не понимал – со ступеней вид только на забор и соседский дом.

– Вань, давай оставим эту тему, – сказал он наконец. – Я не готов с тобой обсуждать это.

– Но дядя Вова хороший, – возразил я.

– Я знаю, что он тебе нравится, парень, но поверь мне, гораздо лучше, если дядя Вова будет держаться от тебя подальше.

– Ну пап…

– Ваня, этот вопрос закрыт. Иди мой руки, скоро будем обедать.

Я понял, что с отцом ухи не сваришь, и пристал к маме. Пришлось, правда, повозиться – не заявляться же с серьезным разговором в кухню к женщине, для которой не сделал даже самой малости. Мама выглядела расстроенной, я старался не мешать ей, но упорно демонстрировал свою помощь. Слишком громко гремел кастрюлей в мойке, пока ее мыл, слишком сильно шуршал мусорным пакетом, вытряхивая из него в общий пакет какие-то очистки и пакетики. В конце концов моя старательность была оценена, и я получил от мамы пряник и безраздельное внимание.

– Мама, а что случилось с дядей Вовой? – шепотом спросил я, чтобы не услышал отец, который возился в гостиной с Костиком.

– Ванечка, мы не будем с тобой говорить об этом.

– Я слышал, как папа сказал, что дядя Вова совершил ужасный поступок, который бросил тень на всю нашу семью, – не отставал я. – Я ведь тоже член нашей семьи и должен знать, какую такую тень бросил на меня дядя Вова.

Мама посмотрела на меня серьезно, как будто впервые увидела. Наверное, она никак не ожидала, что я в свои небольшие, в общем-то, годы стану предъявлять взрослые претензии.

– Я понимаю, малыш, но говорить с тобой об этом мы не будем. Но не думай о дяде Вове что-то плохое, папа неправ в том, что сказал. Дядя Вова не совершал никаких страшных поступков и никакую тень на нас не бросал. Но это между нами, папе не говори, иначе он расстроится.

– Почему?

– Потому что это взрослые разговоры и совершенно не твое дело.

Ну как это понимать – не мое дело? А шалаш я один строить буду? Или с Димкой? Он даже по гвоздю попасть два раза подряд не может, не то что дядя Вова…

В общем, от мамы я тоже ничего не добился. В моей голове засела эта мысль: дядя Вова плохой, он совершил страшный поступок, он бросил тень на семью… Так я и думал об этом до самого пикника. Пикник мы устраивали традиционно в первый день заезда на дачу, у Черной речки.

Малышню вывозили партиями.

Сначала мы с отцом и Костик в коляске. Отец нес две объемные плетеные корзины с провизией, а я управлял коляской, в которой верещал Костик. На природе ему не нравилось, истинный городской человечек. Он любил вид из окон нашей квартиры на Ленинградском проспекте и ровный асфальт в парке за домом. А ухабистая дорожка вдоль реки симпатий не вызывала, как и жужжащие перед носом мухи.

Мы добрались до нашего места.

Мелководная Черная речка течет по равнине и только в одном месте утопает ниже, под небольшой утес, образуя водяной карман, в котором даже можно купаться, огибает его и уносится прочь, виляя, как дождевой ручеек, до самого Ольтовского озера. Вид с утеса очень красивый: на озеро с одной стороны и поселок – с другой. Водяной карман был моим личным озером, которое я прозвал Черным озером, и даже табличку нарисовал и вбил ее у самой кромки воды в прошлом году, когда мы выезжали на пикник по случаю закрытия дачного сезона. В этот раз, естественно, никакой таблички не было, но я собирался сделать новую.

Со вздохом оставив отца с Костиком на утесе у Черного озера, я побежал обратно в дом.

Маму с Мэри я застал у ворот. В мои обязанности входило сопровождение Мэри до утеса и помощь маме с сумками. Мэри была девушкой приличной, никаких проблем не создавала, послушно шла и крепко держала меня за руку.

– Мам, может, мы все-таки поговорим о дяде Вове? – предпринял я еще одну попытку, но, поймав мамин взгляд, понял, что эта попытка тоже провалилась.

Пикник начался с жизнерадостного тоста отца. Он налил всем сока, и даже Костику дали в бутылочке сок, хотя он был уже достаточно взрослым, чтобы пить из стакана. Папа говорил и улыбался, но мне было грустно. Это лето обещало быть не таким веселым, как предыдущие. И не сказать бы, что отец выглядел искренне веселым – ну конечно, какое тут веселье, когда твой родной брат совершил ужасный поступок? Мама, понятное дело, с отцом была не согласна, и ее выдавала поза – напряженная, хотя она и пыталась казаться расслабленной, но слишком сильно упиралась на руку, а ноги лежали на земле слишком неподвижно. Я был обижен на обоих родителей за то, что они не рассказали мне про дядю Вову. В общем, начало не самое доброе. И только малышня искренне радовалась солнцу, даже Костик и тот с интересом наблюдал за течением Черной речки.

Откуда мне было знать, что тот пикник был последним, который я провел вместе со своей семьей?

* * *

Обычно мы заканчивали до заката, но в тот день все затянулось. Отец, поняв, что мама с ним принципиально не желает разговаривать нормальным, будничным тоном, переключил свое внимание на Костика, а мне досталась Мэри. Мама наблюдала за нами, попивая из пластмассового стаканчика апельсиновый сок. Мы с Мэри играли в догонялки, и я, понятное дело, должен был поддаваться, чтобы не играть у малышки на нервах. В школе в догонялки я обыгрывал всех, и только мой друган Димка мог меня догнать с учетом всех моих уверток и внезапных смен траектории.

Мама начала собирать наш пикник около девяти часов вечера, темнеть еще не начало. Но Костик выразил желание продолжить, и мама, к моему большому удивлению, махнула рукой, раскрыла книжку, оперлась о дерево и безмятежно читала. Мы с Мэри продолжали играть, забавлялись вдалеке от обрыва, а отец подбрасывал на руках Костика, заставляя того визжать от восторга.

Темнота наступила неожиданно. Я вдруг понял, что вижу только белесую макушку Мэри, но не ее ботиночки, ухватил за увертывающуюся ладошку и подошел к маме. Мама уже не читала, пикник был собран, отец и Костик сидели тут же, спокойные. Костик готовился сладко заснуть в своей коляске, а я не понимал, как повезу коляску в темноте. Уезжали мы не партиями, а все вместе. Мне достались корзины, в которые мама собрала мусор, они были не тяжелыми, но были объемными, и дорога до дома представлялась каторгой. Хотя круче всех, конечно, досталось отцу – ему пришлось волочь на себе Костика и толкать перед собой груженную одеялами коляску по ухабам в кромешной тьме.

Но мы не успели даже спуститься с утеса, как нас ослепил свет фар. Автомобиль заехал прямо на утес и остановился в опасной близости от того места, где мы только что сидели. Даже угли от нашего костра еще тлели и представляли, на мой взгляд, опасность для колес. Это был «уазик» серого цвета, водителя было не видно.

Я не испугался, ведь я был с мамой и папой.

Заскрипела дверь, и из кабины кто-то вышел. Фары не погасили, и мне не было видно, кто это. Зато я услышал жесткий металлический звук, от которого отец шарахнулся в сторону, а мама присела за дерево, утягивая за руку меня.

– Эй! Кто вы, что вам надо? – крикнул папа.

И тут грянул выстрел. Я знал этот звук – точно так же он звучал и по телевизору, когда папа смотрел боевик, где все стреляли и громко кричали. Только сейчас выстрел был так оглушителен и страшен, что я оцепенел. В ушах звенело, в глазах стало совсем темно. В мой мозг сразу ворвались сцены из просмотренных украдкой боевиков, и я закричал:

– Мама! В папу стреляли! У него на руках Костик!

Но она лишь гладила мое лицо и крепко прижимала Мэри к себе, она ничего не говорила, только очень тяжело, сипло дышала. Я не понимал, что происходит. Я закрыл корзинами себя, маму, Мэри; мама схватила меня за руку и прижала к себе. Она дрожала всем телом.

Я зажмурился и закричал:

– Уходите немедленно! Я вызову милицию! Слышите?!

Кто бы там ни был, уходить он не собирался. Он выстрелил снова, и мне показалось – намного громче, чем в первый раз, я почти оглох. Мамина рука ослабела, она больше не сжимала мою ладонь. Из-под корзин с криком выбежала Мэри. Я пытался ухватиться за ее руку, но она растворилась в темноте. Я не видел, что с ней произошло, и не слышал ничего, кроме ужасного дыхания человека, который склонился надо мной…

Глава 1

События от первого выстрела и до момента, когда я отключился, я не помню. Несколько лет терапии, которые я прошел уже взрослым, выудили из памяти жалкие подробности того дня, но я не думаю, что они настоящие. Событие лета 1999 года в Орехово-Зуеве было разобрано до мельчайших деталей следователями, работавшими по делу. Несмотря на тщательную проработку преступления, преступника так никто и не отыскал. Кроме того, по истечении нескольких лет материалы дела попали в прессу, и в день, когда мне исполнилось шестнадцать и я покинул интернат, газеты снова вспомнили о загадочном преступлении и осветили его по полной.

Из газет я узнал подробности, о которых не знал, но мог догадаться.

Отца и Костика убили одним выстрелом, потому что Костик спал на руках у папы. Маму застрелили в лицо, а в Мэри убийца не попал. Когда он убил маму, она выпустила руку Мэри, малышка убежала и упала с утеса. Ответить на вопрос, сама ли она упала или ее столкнул убийца, никто не мог.

А я остался жив.

Я не помню, что говорил приехавшим милиционерам и что говорили они, а с момента, когда меня забрал дядя Вова, вплоть до момента, когда я попал в детский дом, мне никто ничего не рассказывал. Потом, уже в детдоме, психолог осторожно расспрашивал меня о событиях у Черной речки, но ничего внятного мне не вспоминалось. Наверное, мозг заблокировал детали, я помнил только одно: мамы, папы, Костика и Мэри больше нет, их убили у Черного озера, теперь есть только я и дядя Вова. И еще кое-что: я был уверен, что меня убьют. Я не знал, на чем зиждется эта уверенность, и спросить было не у кого: никто на эту тему со мной уже не разговаривал. В то время не было Интернета и раздобыть какую-либо информацию не представлялось возможным, архивов у нас тоже не было.

Дядя Вова забрал меня из интерната в шестнадцать лет, я получил доступ к газетам и смог сам выяснить все, что было известно об этом преступлении.

В газетах писали, что выживший мальчик, то есть я, дал описание преступника: высокий страшный мужчина, большой, намного больше папы, выше и сильнее, он был в черной куртке, перчатках, бородатый. А еще было написано, что я повторял одно и то же: «Он обещал прийти за мной, обещал прийти за мной».

Вот оно! Я забыл этот момент, но слова, должно быть, отложились в подкорке. Иначе как объяснить мою уверенность, что убийца придет за мной, которая возникла еще до того, как из газет я узнал о словах, сказанных в ту ночь милиционерам? Я не помнил четко ничего из того вечера, кроме въезжающей на наш утес машины и запаха выхлопов и сгоревшего пороха. Так или иначе, ощущение, что жить мне осталось недолго, всегда было со мной, с того самого дня.

Долгое время ощущение оставалось эфемерным, не сформулированным. Оно не надоедало мне, не пугало меня и совершенно не представляло опасности для окружающих. Можно сказать, я даже не думал об этом, потому что в моей голове не было этого понимания. Я не знаю, как так получилось: я забыл слова, но помнил их сущность. Мои слова сформировались в некое подобие рамок, которые отсеивали любые предложения, которые требовали большого периода времени для их исполнения, либо не вмещали в себя перспективу получения быстрой пользы, и я жил с подобной установкой, даже не понимая, что это происходит.

Эти рамки я пронес через всю свою жизнь вплоть до сегодняшнего дня.

Уже после того, как я прочел в газетах о своих словах, я стал понимать суть своих отдельных поступков, хотя раньше не совсем понимал и был уверен, что я просто придурок или просто так хочу. Мои друзья по интернату смеялись надо мной, не понимая, как я могу отказаться от учебы в университете, ведь у сирот столько привилегий! Мне обещали не просто какой-нибудь занюханный столичный вуз, мне гарантировали МГУ! А я отказался не только от университета, но даже от техникума, я решил не продолжать учебу после девятого класса, и дядя Вова забрал меня к себе. Мои друзья планировали совместную жизнь с девчонками, с которыми познакомились здесь же, в интернате. А я – нет. Я встречался только с теми девчонками, которые не планировали выходить замуж за парня из интерната. Я не планировал свою дальнейшую судьбу и после прочитанных газет понял почему: потому что я был уверен, что у меня нет будущего. Был уверен, что моя жизнь оборвется внезапно, точно так же, как оборвались жизни мамы, папы, Мэри и Костика.

Я не знал, почему убийца не застрелил меня в тот день. На этот вопрос тоже никто не смог дать ответ. Я не убегал, не звал на помощь. К моменту, когда на утес приехала милиция и все стало предметно документироваться шаг за шагом, я просто стоял у дерева, за которым лежало тело мамы, смотрел на Черное озеро, в которое упала Мэри. В каждой руке у меня было по корзине с мусором.

Криминальные газеты вырабатывали миллионы версий, и ни одна из них так и не была доказана правоохранителями. Насколько я могу судить, главная версия вращалась вокруг меня – почему убийца пощадил мальчика? В тот день мне было всего десять лет, и никто не подозревал меня в соучастии, поэтому сделали вывод о том, что своими действиями я как-то повлиял на планы убийцы. Судя по тому, что он обещал за мной вернуться, я его напугал. Как я это сделал, я не знаю.

С тех пор прошло почти шестнадцать лет.

Навязчивая идея, что убийца вернется завершить начатое, не оставляла меня ни на один день. Я так и не выучился ни на какую профессию, не получил никаких навыков, которые помогли бы мне выстроить карьеру. У меня нет постоянной девушки, потому что все сбегали, как только понимали, что никаких планов на совместное проживание и строительство радужного будущего у меня нет.

Я живу один в трехкомнатной квартире, которая досталась мне в наследство. Дом в Орехово-Зуеве по-прежнему стоит, я отдал его в распоряжение дяди Вовы, и он живет там круглогодично. У него тоже есть квартира в Москве, и он сдает ее, а деньги отдает мне, хотя я в них не нуждаюсь. Но это вопрос очень болезненный и спорный, я деньги беру, но не трачу. Когда-нибудь дяде Вове они пригодятся, и он будет вынужден принять их от меня. У него ведь больше никого нет.

Я получил достаточно большие деньги в наследство от отца, а еще у мамы была своя недвижимость, однокомнатная квартирка в Кузьминках, которую я также сдаю и исправно получаю деньги. В маминой квартире я сделал хороший ремонт, купил дорогую мебель и сдаю ее за приличную сумму.

Я не знаю, что буду делать дальше. Я ни к чему не стремлюсь. У меня нет желания жениться, обзаводиться детьми, начать жить нормальной жизнью. Со временем я понял, что просто жду, когда наступит тот самый день икс и все станет на свои места.

Постепенно эта мысль вжилась в подкорку, и я стал готовиться к этому – не брал кредитов, не давал долгих обещаний, старался чаще видеться с друзьями и никогда не ругался с ними, хотя порой хотелось даже врезать. Я не хотел отягощать их жизнь пониманием, что в нашу последнюю встречу мы поругались. Я не планировал отпусков, и если подворачивался выгодный вариант с путешествием, то покупал билеты, собирал чемодан и летел тем же днем. Я никогда не знал, что буду делать на будущий Новый год и как проведу лето. Я жил каждым днем, и утром был готов к тому, что этот день будет последним. У меня было готово завещание и даже костюм, в котором я бы хотел быть похороненным, – он висел в шкафу в полиэтиленовом чехле, на котором написано: «похороните меня в нем». В завещании есть упоминание об этом, на всякий случай я даже описал этот костюм: темно-синий костюм-тройка Louis Vuitton, сорочка молочно-белого цвета, галстук матовый, синий, туфли черные, лаковые. В кармане пиджака лежат чистые белые боксеры и носки. И приписка – хоронить на третий день, перед захоронением не брить, чтобы отросла трехдневная щетина. Волосы зачесать назад. Гроб я тоже попросил темно-синий, под цвет костюма.

В одной из комнат, которая раньше принадлежала Мэри, я устроил зал славы. В этой комнате не было обоев, только мои фотографии – в разных костюмах, плакаты с рекламой, на которых умелые фотографы запечатлели меня, фото с мероприятий, которые попали в газеты. Во всех снимках я видел только себя, проживающего один из дней, который я считал последним. Но на всех фотографиях можно заметить одно – я член семейства Даниловых. Выразительное и мужественное лицо, чуть грубоватые скулы, доставшиеся от отца, мамины темные густые волосы, пухлые папины губы и большие голубые глаза, точь-в-точь как у мамы.

Я не публичный человек, но моих изображений в Интернете очень много. После того как дядя Вова забрал меня из интерната, я попросил его отправить меня в модельную школу. Что такое модельное образование? Да просто фарс, вытягивание денег из родителей. Родителей у меня не было, а деньги были. Учиться требовалось не пять и не восемь лет, а профессия на руках. Когда я закончил эту школу (по прошествии семи месяцев), я понял: образования и профессии у меня как не было, так и нет. Зато у меня появился агент, которому удалось продать мое время для съемок.

Моей первой работой стали съемки для подростковой коллекции одежды, преимущественно джинсов. Я не бегал на пробы, не участвовал в кастингах, не стремился заключить контракты. У меня был один договор с моим агентом, который от моего имени заключал сделки. Главным условием каждой сделки были съемки в ближайший день и пост-оплата, в противном случае сделку я не признавал и ничего не гарантировал. К каждому контракту, который подписывал агент, прикладывалась рукописная расписка от заказчика, что с этим условием он ознакомлен и согласен. Никаких долгоиграющих обязательств. Не хочу оставлять после себя долги и неотработанные деньги.

В модельном бизнесе я уже не один год, и пора бы уже либо вытягиваться вверх (имею в виду, на самый верх и становиться звездой), либо уходить на пенсию. Я, естественно, выбрал второе, но мой агент почему-то посчитал, что может что-то выбрать за меня, и поэтому я иду в суд.

Я решил подать в суд на своего агента в тот же день, когда он притащил мне контракт, подписанный от моего имени на основании той доверенности, которую я ему выдал. В доверенности не указано, что его право на сделки от моего имени ограничены требованием о быстротечных обязательствах, это было в нашем с ним договоре, и это подтверждают все мои сделки, совершенные им от моего имени по той самой доверенности, которую год за годом мы продлеваем.

Агент заключил договор с российским представительством модного дома «Бурлеск» на мое участие в их рекламной кампании, которая включает в себя рекламу новой линии одежды для мужчин и туалетную воду. На год!

– Что ты наделал, Алекс?! – кричал я. – Ты понимаешь, что у меня возникли обязательства длиною в год?!

Я редко выхожу из себя, но сегодня мой агент меня поразил. Я сначала подумал, что это розыгрыш. Но все оказалось не так смешно, когда я увидел договор, названный по-буржуйски «контрактом», и к нему не было прикреплено уведомление об условиях исполнителя, которое я требовал прикреплять к каждому договору. Больше того, прямо под преамбулой договора имелась фраза, выделенная жирным и красным: «один год с даты подписания договора». Ровно год!

– Немедленно звони и сообщи им, что я не смогу исполнить этот контракт, – потребовал я.

– Я не могу, ты уже получил деньги.

– Я переведу их обратно!

Я не получал смс-сообщение от банка, а у меня очень надежный банк. Дорогой, но очень надежный. Он никогда меня не подводил и всегда выручал сию минуту, а не через тридцать дней, как делает большой государственный банк. Но сегодня мой любимый банк меня подвел – я залез в мобильный банк и увидел на счете совершенно не ту сумму, которую ожидал. Все мои крупные деньги лежат на депозитах прямо тут, в моей руке на дисплее телефона, но на расчетном счету лежала тоже очень крупная сумма, почти миллион рублей. Вчера еще там было не больше двадцати тысяч, а сегодня – почти миллион. И никаких смс о пополнении счета!

– Нельзя, Ваня, ты должен будешь неустойку в пять миллионов рублей.

– Ты идиот, Алекс!

Пинком под зад я выгнал Алекса из своей квартиры и заметался, собирая в портфель какие-то бумаги, паспорт, кошелек и копию контракта. Выбежав из дома и сев в машину, я позвонил дяде Вове, попросил его связать меня с его адвокатом.

– Я могу спросить, что у тебя случилось?

– Алекс заключил сделку длиною в год, вот что случилось, дядя Вова!

– Может быть, это не так плохо, Ваня?

– Дядя Вова, я не обсуждаю твою жизнь, а ты не тронь мою! – рявкнул я, хотя не хотел. Я не хотел обижать дядю Вову, но сейчас мне было непросто, мне требовалась поддержка, а не осуждения моих рамок.

– Ладно, делай как знаешь. Мой адвокат по уголовным делам, а тебе нужен арбитражный, коль уж это касается вопросов бизнеса. Я пришлю тебе адрес и телефон хорошего юриста.

– Спасибо, – буркнул я.

– После заедь ко мне, – велел дядя Вова.

– Хорошо.

Я включил радио и выехал с парковки, направив машину в сторону центра. Все хорошие адвокаты сидят в центре, в душных офисах с отвратительной парковкой. Надо быть готовым простоять в пробке фигову тучу времени, а потом припарковаться фиг знает где и топать фиг знает сколько пешком. Алекс мне заплатит за все! Может быть, сегодняшний день – последний и по приезде домой меня ждет убийца, а я провел этот день в пробке или в офисе у адвоката! Алекс, ты идиот!

А вот и он звонит, кстати.

– Да, идиот.

– Ваня, не надо так… Если бы ты меня выслушал, то, думаю, ты проникся бы…

– Алекс, мне плевать на твои доводы, понимаешь? Я не разрешал тебе эту сделку, это против правил, и ты прекрасно это знаешь. Но ты сделал по-своему, и теперь я могу попасть на пять миллионов. Отличная работа, дружище!

– Послушай, в контракте есть пункт, который аннулирует твои обязательства в случае смерти…

– А если я не умру? – заорал я. – Если опять выживу, но не смогу ходить? Буду валяться на койке без движения и срать под себя! Нужно такое лицо рекламе брутальных духов?

– Э-э-э… – замялся Алекс.

– Не подумал, да? Не будет работать твой пункт? А тебя не смущало, что я просил тебя не заключать сделок с долгоиграющими обязательствами? Тебе не приходило в голову, что я не ответственности боюсь, а просто не желаю оставаться в должниках пусть даже после смерти? Нет?

На том конце провода повисло молчание. Алекс думал своей головой какую-то мысль, которая пролетала со скоростью звука мимо извилин. Как же я связался с таким идиотом?

– Ты знаешь, что я сейчас понял, Вань? – наконец сказал Алекс удивительно спокойным голосом. – До меня вдруг дошло. Да ты просто зажравшийся козел, и все. Ты спокойно разрываешь контракты, о которых люди мечтают годами, потому что ты ленивый, зажравшийся козел. Тебе не нужны эти контракты, потому что у тебя и так все есть: жилье, деньги, машина… У тебя есть все, что люди зарабатывают потом и кровью. Тебе это досталось просто так, и ты не понимаешь, сколько труда нужно вложить, чтобы все это получить. Нам и правда не по пути, делай что считаешь нужным.