Калюжному показалось, что голос матроса дрогнул. И он сказал ему уже мягко и ласково:
– Ну, ну… я пошутил! Никуда я тебя не отправлю, и будем вместе плавать.
Лицо Николая просияло.
– Так точно, ваше благородие: будем вместе плавать! И на подводных лодках люди живут. Эка важность!
Он вышел из комнаты, любовно неся сюртук и саблю, а Калюжный пошел на крейсер.
III
Вечером лейтенант, вопреки обыкновению, в шантан не пошел. Он решил остепениться и заняться новым делом, правда незнакомым, но все-таки делом. Конечно, он нисколько не боялся нового назначения. В конце концов, нужно было только иметь некоторую сообразительность, и он, Калюжный, через две недели будет чувствовать себя на подводной лодке, как дома. А если он и сказал днем адмиралу о том, что это не его специальность, то только потому, что считал себя для подводного плавания неподготовленным. Но раз назначили его – рассуждать нечего, и нужно теперь стараться только, чтобы оправдать возложенное на него доверие. Мысль о том, что он теперь командир, что он – начальник отдельной части, ложилась на душу лейтенанта гордостью. Как никак, а в тридцать лет командовать судном, да еще во время войны, удается не всякому.
И Калюжный, собственно, даже не знал, за что ему такая благодать. Заслуг за ним особенных не числилось, ничем за время войны он не выдвинулся.
«Уж не за американку же, в самом деле!..» – подумал лейтенант и улыбнулся.
Очевидно, произошло все это благодаря той общей безалаберности, которая царствовала во владивостокской эскадре. Это было видно по сегодняшнему приему у адмирала, который даже не знал, где лейтенант плавает.
Все это было, по мнению Калюжного, очень глупо, но лейтенант никакой злобы к адмиралу не чувствовал. Наоборот, думал о нем теперь с некоторой благодарностью.
Лейтенант сидел за письменным столом, а перед ним лежало только что законченное письмо в Петербург к матери. С нею первой он делился своею радостью и просил ее благословения на новом поприще.
«Рада будет мать… – подумал лейтенант, переносясь мысленно под серое небо далекого Петербурга. – Побежит сейчас к знакомым, покажет им письмо».
Затем Калюжный решил, что нужно бросить безалаберную жизнь и вести себя так, как подобает командирскому сану.
«Теперь уж шантан тю-тю… – не то с горечью, не то с досадой подумал лейтенант. – Баста! Погулял молодец, и довольно»!
Стал думать о подводной лодке. Утешался мыслью, что будет он на ней не один, а с опытным квартирмейстером-минером. Тот, конечно, это дело прекрасно знает, и за его спиной Калюжному будет безопасно.
Поморщился лейтенант при мысли, что первое время придется быть в руках унтер-офицера, придется слушать то, что тот советует. Но сейчас же решил, что все это очень естественно.
«Я ему прямо скажу: я, братец, ведь, ни черта не понимаю! Так что ты меня выручай».
Но, конечно, квартирмейстер – квартирмейстером, но и самому надо немного подготовиться. До начала плавания больше месяца; нужно набрать книг, трактующих о подводном плавании, и старательно их проштудировать.
«Пойду сегодня в морское собрание… – вспомнил лейтенант – Увижусь там с кем-нибудь из подводников. Они меня выручат».
И, когда стемнело, он пошел в собрание.
IV
Лейтенант вышел из дому, а Николай надел чистую фланельку[2], взял новую фуражку и тоже вышел. Идя по направлению к Экипажу, он, по дороге, зашел в табачный магазин и купил двадцать пять штук папирос за двадцать пять копеек.
Шел он по улице каким-то гоголем, как-то странно расставляя ноги и торжествующе посматривая на прохожих.
Пришел в Экипаж и прошел прямо в роту подводников. Там спросил, где комната команды с «Аспазии», ему указали, и он вошел в помещение.
За большим деревянным столом сидело шесть матросов. Они пили чай с ситным, курили и разговаривали.
– Здравствуйте!.. – сказал Николай, снимая фуражку. – Чай да сахар!
Один из матросов, отнял от губ полное блюдце с чаем и кивнул головой:
– Покорнейше благодарим! Присаживайтесь!
Другой матрос пододвинул Николаю табуретку, и тот сел. На него удивленно смотрели, а он сидел, заложив ногу за ногу, и молчал. Потом вынул купленную коробку папирос, не спеша открыл ее, закурил, и протянул старшему из них, на вид, матросу:
– Не желаете ли?
Тот полез закорузлыми пальцами в коробку и взял одну папиросу.
– Хорошие папиросы… – сказал он, рассматривая мундштук, – «Царские», кажется?
Николай невозмутимо затягивался.
– Они самые! Мы завсегда такие курим! Не желаете ли?.. – протянул он коробку остальным. – Курите, курите… нам не жалко!
К Николаю потянулись руки, и в каждой очутилась его папироса. Когда все закурили, Николай спросил:
– Ну, что же, скоро мы пойдем плавать?.. А?..
– Кто это «мы»?.. – спросил старший матрос, удивленно смотря на Николая.
– Мы: «Аспазия»!
– А вы тоже на «Аспазию» назначены?
– Разумеется! Сегодня мы у адмирала были!
На него посмотрели, как на сумасшедшего. А он продолжал, как ни в чем ни бывало:
– Конечно, не я, собственно, а мой барин, лейтенант Калюжный! Он к вам командиром назначен.
Сказал это, и посмотрел на всех торжествующим взглядом. Матросы переглянулись, а потом старший спросил.
– Это какой Калюжный?
– Тот, что на «Исполине» штурманским!
– Штурманским?.. – старший матрос слегка усмехнулся в бороду. – Как же это он на подводной плавать будет?
– Да, так! Как все плавают! Ты думаешь, он ничего не понимает?.. – вдруг покраснел Николай. – Ну, брат, это врешь! Он это дело во как знаем!
– Да я ничего не говорю.
– Он у меня барин на все руки… – продолжал вестовой. – Возьми, примерно, штурманскую часть, али другую какую-либо… Сто очков любому вашему командиру даст!
Он помолчал немного.
– Только он того… хитрый!
– To есть, как, хитрый?.. – спросил один из матросов.
– Так! Он другой раз прикинется, что не понимает, а сам на тебя посматривает: «знаешь ли, мол, сам-то дело?»… Вон он какой!
– А что вы при нем: в вестовых состоите?.. – спросил старший матрос.
– В вестовых! Но только и я с ним на подводной, буду. Потому, нам друг без друга существовать невозможно. Так уж предписано!
Матросы добродушно рассмеялись. И Николай не обиделся. Даже сам улыбнулся:
– Ихняя маменька, вдова-адмиральша, это предписали.
Наступила большая пауза. Матросы сосредоточенно пили чай, откусывая маленькие кусочки сахара и заедая чай ситным.
– Может, чайку выпьете?.. – вдруг пододвинул к Николаю чашку один из матросов.
– Покорнейше благодарим! С удовольствием!
– А что ваш барин: хороший человек?.. – спросил опять старший.
– Лучше не сыскать! Строгий, но справедливый. И нашего брата-матроса уважает. Сколько раз мне говорил: «Ты, Николай, тоже человек, я это понимаю!».
Старший медленно канал головой…
– Да, это редко! Теперича офицера, все одно, что звери!.. Нет у него к тебе ни ласки, ни привета!
Он подумал немного и продолжал:
– Правда, раньше, бывало, в зубы нашего брата тыкали, а теперича это воспрещено. Но разве в кулаке только дело? Ты мне в душу загляни, мою внутренность пойми, – вот что мне нужно! А что мне из того, что ты меня не бьешь, а сам на меня как на скота смотришь? Обидно!
Николай замотал головой.
– Ни, ни… этого с моим барином не случается?! Мой барин – голубь! И посмотрит на тебя ласково, и доброе слово тебе скажет! Конечно, бывает, что и он вскипит. Но ведь мало ли, что с человеком бывает! На то он и человек!
Просидел, в этот вечер, Николай, у подводников довольно долго и ушел от них товарищем. А ночью, сидя в своей каморке, и поджидая барина, он долго и мучительно скрипел пером, выводя каракули, в письме к матери лейтенанта…