Loe raamatut: «Сезон дождей. Роман», lehekülg 2

Глава шестая

Мир идей. Время. Жизнь. Взглянешь со стороны – вроде просто все. Шарик крутится, вертится в пространстве, по оси огибает другой огненный шар, принимая на себя весь его свет. А сами идеи, те, что тугой сетью опоясывают весь наш этот шарик, они то и дело, словно бы молекулки воды кипящей, то сияют и блистают, а то и попадают в немилость запутанного расписания жизни. Снаружи, со стороны всегда вроде как все понятно, чего не скажешь о непосредственной жизни внутри. И, даже познавая и разгадывая многие тайны жизни, обязательно на пути появится какая-то новая загадка жизни, века или просто дня.

С того жаркого дня (а точнее, вечера) я был несколько одержим и мыслями, и версиями, и, разумеется, поиском ответов. А подталкивали меня на все это сумасшествие мои же параллельно всплывающие воспоминания о родных, как казалось тогда, в детстве, сказочных деревенских местах.

Наверняка во всех реалиях и во все времена всюду была и есть такая улочка с неофициальным названием «Нахаловка». И именно в те края самой что ни на есть обыкновенной безотходной глубинки маленький Леша когда-то и приезжал каждое лето погостить. Были там также еще и старшие двоюродные брат и сестра, которые и по сей Лешин день по-прежнему жили в том старом доме.

– Список на столе, я там все подробно написала. Еда там же, – монотонно и как-то совсем уж серо проговорила женщина средних лет.

– Угу.

– Опять ты суррогат глотаешь. Как я устала, господи. Сколько можно? Два месяца прошло, а ты каждый день бабулю поминаешь. Да так, что порой сам себя забываешь. С тобой и я себя давно уже забыла, – бормотала, причитала, ходила и собиралась сестра Надя, – про коптильню не забудь! Слышишь? Опилки ночью подкинь, не забудь! Завтра заказчик за салом приедет.

– Езжай уже. А пью я суррогат, ты сама знаешь, потому что другого ничего нет. Калачиха, соседка, сволочь, вообще ленивая стала. Мало того что жадная, еще, падла, и ленивая! Ей, видите ли, вдруг стало лень нормально спирт разбавлять. Теперь она, значит, просто берет и наливает в бутылку 200 грамм спирта, сами, мол, разбавляйте.

Грубоватый, с весьма поникшим взглядом брат Тима понуро стоял у стола и мерно, не спеша соединял в бутылке две жидкости. Не от труда уставший Тима был очень подавлен недавней кончиной их двоюродной бабули.

– Надюх, у нас из родни никого ведь больше нет? Никого из родных где-нибудь в городе не осталось?

– Откуда? Ты же сам знаешь, что нет.

– Вчера сон какой-то приснился, такой, знаешь, как наяву. Там это, короче, дом наш был, но времена другие, те еще времена – давнишние. Там ты, я, баба Аня, дядька, тетка, что похоронили вот, – там они живые все. И пацаненок там же, то ли брат наш, то ли племяш, я так и не понял. Потом город снится, парень какой-то, но я почему-то знаю, что это тот же самый шкет. Вырос, наверное. И это… за спиной у него там этот, как его, на веревочке рупор, громкоговоритель, короче. И он его берет, значит, и что-то говорит в него. Причем говорит в облако. Обычное облачко, и он, прикинь, ему что-то вещает через этот рупор. Потом облако начало капать немного, ну оно же облако, типа дождь. А он такой за голову хвать – и давай как юла крутиться, сидя на заднице, как дурачок какой-то. Хрень какая-то, но так реально все было!

– Тима, брат, давай меньше заливай уже в себя. А то бабуля померла, ты от сивухи этой дурачком станешь. А что мне прикажешь делать? Никого у нас нет, а дочке, племяннице твоей, ей еще жить, ей еще мозги нужно вправить. Я не лечу тебя, брат, просто говорю тебе – притормози.

– Надюха! Собралась на работу? Давай топай! Да, и позвони, скажи там, что сало и мясо копченое… завтра после обеда пусть приезжают и забирают.

– Ладно. Хорошо. Пока.

Глава седьмая

Странная штука эта – память. Да и не только память, а вообще, так сказать, в целом восприятие мира. И чем человек взрослее – тем у него все более, строже и четче разграничивается весь его мир только на черное и белое. «А вот вспомнить немножко больше, немножко раньше, как захватывало дух в ту самую счастливую пору, когда сидели у костра, когда читали книги и воодушевленно глядели на звезды – почему же теперь нет такого восприятия? Хотя мир, он же ведь всегда, он же ведь по-прежнему, он же весь такой многогранный, такой интересный и до безумия разноцветный – куда это все подевалось?» – периодически и все как-то со вздохом Надежда перебирала эти вопросы в себе. Подобные темы, они как-то сами по себе, а главное, внезапно брали и возникали в ее голове. Надя работала на проходной комбината, и в ту ночную смену она отчего-то особо сильно была восприимчива все к тем же вопросам, которые сопровождались не менее скулящими воспоминаниями. Она все никак не могла выкинуть из головы этот дурацкий сонный рассказ брата, казалось бы, на кой черт ей бы думать об этой чепухе, но именно из-за этих ее мыслей в ней внезапно стали обостряться и активно кружиться, словно бы по чьему-то извне велению, все те же вопросы и воспоминания. Надя вспоминала юные яркие годы, проведенные здесь же, в этой не самой доброй деревне. Вспоминались радости, горести, ожидания жизни, ожидания любви, вспоминались даже какие-то совсем уж юные годы. Надя и Тима воспитывались бабушкой, а после теткой. Куда пропали их родители, толком никто и не знал, а те, кто хоть что-то да знали, – они не говорили ничего. Да и они с Тимой на тот момент были еще совсем молоды, чтобы хоть что-то понимать, а после не стало и тех, кто обладал даже той скудной информацией. Надя была не замужем, но имела дочь лет шестнадцати-семнадцати. Как и любая мать, она любила также погружаться в воспоминания, где было счастье: мужчина, дом, дочь, первые ее шажочки, все солнечно и ярко. От подобных воспоминаний у Надежды на полуночном ее лице уж было растянулась улыбка, как снова внезапно вклинились слова и картинки из этого дурацкого сна брата. «Так, стоп! Я вспомнила! – прикрикнула Надя. – Мальчишка тот, что Тиме снился, он же был там, в детстве! Да, был там мальчик. И да, он был из города. Внук деда, с которым бабушка жила столько лет. То ли родственник он где-то как-то, то ли нет – там не разберешь. А лето – да, теперь точно помню, мы же вместе проводили. С ним еще постоянно что-то да приключалось: то рак его цапнет, то ногу под водой судорогой сведет, то молния шандарахнет. Странный он был какой-то, невезучий. Как же его звали-то? Леша, точно Леша! Интересно, что с ним сейчас?»

Глава восьмая

Последствия длительной прогулки под дождем не заставили себя долго ждать. Жар и болезный бред выворачивали меня наизнанку, отчего весь туман в голове лишь сгущался. А более или менее начал он развеиваться только спустя неделю постельного режима. Но один недуг тут же сменился другим – мысли вновь принялись за старое, они начали неистово гудеть и сводить с ума едва ли выздоровевший организм. Но, как и прежде, самым лучшим местом и способом борьбы с головоломками оставалась, конечно же, работа. Разумеется, гораздо эффективнее бороться с размышлениями при помощи тяжелого физического труда, но, так или иначе, радиостанция одарила меня также не менее изнуряющим ворохом рутинных дел. В отсутствии всех, а именно меня и курортного жука Степаныча, наша милая Кэт продолжала вносить (теперь уж смело) свою неповторимую лепту в плотность нашего эфира.

– Фуф, Леша, наконец-то! Где там тебя твои гриппы носят? Я уж думала, аудитория меня порвет скоро, мол, где наш Леша? Беспокоится.

– Ну сказала бы, что болею. Что тут такого?

– А я и сказала на свою беду! Тут же пожалела! Оказывается, у тебя целая орда поклонниц существует. Они меня просто уже засыпали сообщениями, интересуются, переживают, настаивали даже на своем участии в твоем излечении. Сумасшедшие все какие-то у тебя бабы, Леша!

– М-да, не говори! Смешно даже как-то, но приятно.

– Ишь, смешно ему! Меня тут чуть не порвали, ревнивые эти твои.

– Ой, да это, скорее всего, девчонки-подростки бесятся, это их повадки. Я для них для многих типа идеал. Ведь взрослый парень, мужчина, а слышен только голос, интонация, тембр, акценты, а для них это самое то, что надо. Ведь портрета-то моего нет, мы же не на ящике с тобой новостями балуемся, только голос, вот каждая сама себе там в воображении и рисует идеал. Слава богу, мы с тобой бойцы невидимого фронта и наши лица (и в частности твою милую мордашку) толпы фанатов не знают.

– Чего ты ржешь-то? Ну вот вообще не смешно.

– Ух ты! У тебя что, появился поклонник?

– Ага, скорее – маньяк, извращенец какой-то.

– Ну, не фантазируй! Давай подробности, – я привстал, налил нам две кружки кофе и снова рухнул в кресло, чтобы слушать Кэт.

– В общем, повадился писать нам на портал один мужчина. Продуманный, зараза: ни номер, ни адрес не определишь. В общем, начал писать пошлости всякие, да еще в подробностях: там про чулки, про уединение в подсобках офиса, ну и все в таком духе. Главное, пишет днем просто так, не во время вечернего шоу, а днем. Рабочий день в самом разгаре, а он мне такое присылает, – Кэт одновременно вроде как испытывала и дискомфорт от таких сообщений, но эффект такого пристального внимания ей также был по нраву. Она привычно сидела у окна и нехотя перебирала какие-то бумаги. – Нет, ну оно-то, конечно, приятно, экстремально даже, местами романтично, но не анонимно и не в рабочий же чат! Поэтому и страшно. А что, возьмет да подкараулит меня где-нибудь, а потом как отидеализирует меня по полной программе. Страшно как-то.

– Ой, да ну тебя. Ты логикой вообще пробовала пользоваться? Ну смотри, тут наверняка обратная ситуация – он старше тебя и ты для него некий юный идеал, упущенный им когда-то давно.

– Ага, а мне что, от этого легче, что ли?

– По крайней мере, он точно никакой не маньяк. Он ведь пишет тебе только днем?

– Только днем, иногда утром. И только в будни.

– А знаешь, почему так?

– Ну! Говори уже!

– Ой, ну совсем ты не хочешь думать! Вечером с ним жена рядом. Огромное количество людей живут с такой проблемой. С одной стороны – фантазии и яркий мир, а с другой – серость, рутина и консерватизм. Отсутствуют доверие и откровенность между людьми, пусть и близкими. Искренности нет, а в итоге – чужие люди и нет уже ничего общего между ними. Один газетой, новостями свою страсть прикрыл, а другая – сплетнями да рассадой. Мало кто может так взять – сесть и спокойно все проговорить, все проблемы обсудить, все разногласия по полкам разложить. А с годами, видать, это накапливается, прогрессирует и чаще всего потом еще и мутирует в ярую взаимную неприязнь. Это, кстати, знаешь, не односторонняя такая социальная болезнь. Как мужчины, так и женщины нередко сбрасывают с себя все навьюченные за годы камни, но так же часто кто-то попросту не может на это решиться, кто-то боится что-либо менять в своей жизни, а кому-то и вовсе нравится быть жертвой и тащить на себе это часто надуманное бремя. Каждый по-своему балансирует свою жизнь. А поклонник твой, он попросту боится перемен. Вот возьми решись да расскажи все жене о своих интимных фантазиях – и что? Что она ему ответит? Она же ведь с самого рождения, как, впрочем, и он сам, уверена в том, что ничего не может быть хорошо, так их воспитала система, которой нет конца и края. Ну а те чулки, фантазии да страсти с фетишем, по мнению привычных казарменных семей, – это определенно удел прошмандовок. Хотя в голове, где-то в самой глубине ее припрятанного сердца, – да ведь там точно так же, как и у него, таятся фантазии и наивысший ее мужской идеал.

Так вот непринужденно рассуждая о том да о сем, мы с Кэт кочевали изо дня в день, шли недели и месяцы. Конечно, такие наши глубокие разговоры местами однозначно не обходились без язвительных фраз, таких как: «И откуда же ты такой, сука, умный взялся?» Или: «Мир вашим немногочисленным извилинам». Или: «Ты то как акушер, то как сквозняк – то залезешь, куда ни просят, то достанешь, не спрашивая!» Каждый совместный рабочий день у нас был веселый. И вот в один из таких подобных вечеров мы с Кэт сидели в офисе радиостанции. Не поднимая головы, мы усердно трудились над внезапно свалившимся на нас объемом работы. В эфире звучал вечерний плейлист, а я все так же, не отрывая глаз от монитора, параллельно работе о чем-то занятно умничал. Говорю, говорю, рассказываю что-то Кэт и вдруг слышу легкий волнующий всхлип – один, другой. А в вечернем офисе привычно темно, мало что видно. Прислушался и тут же замер с инеем на спине. Нет, не показалось! Я слышу ее прерывистое дыхание. Слегка опомнившись, я вдруг понял, что за работой я вновь не заметил ни дождя за окном, ни проклятого времени. Часы показывали 22:09. «Черт возьми! Снова дождь и снова этот какой-то заколдованный промежуток – 22:23! Что это такое?» – говорил я про себя. Паники у меня не было на этот раз, может, обстановка способствовала или пока что сдержанное поведение Кэт меня не тревожило, я не знаю. Мне, напротив, захотелось теперь посмотреть, подглядеть, разобраться, наконец, что к чему. Я, толком не поднимая головы, как бы не обращая ни на что внимания, в рабочем режиме начал совершать какие-то сидячие движения. А сам прислушиваюсь. Изменений вроде нет, остановки вздохов тоже не наблюдается, Кэт по-прежнему сидит по другую (невидимую мне сторону) и слегка, как-то совсем уж скромненько постанывает. Я придвинулся к щели между мониторами и замер в смешанных чувствах. Напротив меня сидела Кэт, она прямо смотрела на меня и ласкала себя, слегка приподняв юбку. Она в легких порывах гладила и сжимала свою небольшую аккуратную грудь, ноги ее были широко раздвинуты, а в глазах искрилось какое-то сумасшествие. Каждый раз, играя и входя в себя пальчиками, она еле сдерживала свой изнуряющий сладкий крик. Кэт не торопилась, она все томила и нагнетала свой предел возбуждения. И как бы мне ни хотелось в тот момент встать и с головой погрузиться в этот откровенный океан эйфории, я все же нашел в себе силы и решил не вмешиваться. Надо было трезво понять, что вообще происходит и что это такое. Почему и как и почему именно я на них так влияю, причем только в определенное время и только во время дождя? Все продолжая говорить, что-то рассказывать якобы в рабочем режиме, я пристально следил за всем происходящим. Нет, распаляясь все сильней и сильней, чуть позже Кэт все же не взорвалась, не бросилась на меня, хотя глаза ее блестели каким-то совсем уж неистовым порывом. Кэт все так же скромно сидела в офисном кожаном кресле, таяла и сходила с ума от своего удовольствия. Но вскоре в реальность вторгся «Золушкин» сюжет. Электронные часы на столе крупно показали ровно 23:00, и все прекратилось. Кэт так же тихо и скромно оправилась, взгляд ее снова стал ясным, и от былого наслаждения не осталось и следа. Она привстала, спросила что-то малозначительное и вышла как ни в чем не бывало в коридор, вероятно, в уборную. Озадаченный, я сел и задумался, но думать и размышлять, ввиду известных причин, я не мог, решил отложить все на завтра. Я тут же позвонил Тане, которая так же, как и все прошедшие через этот заколдованный час, ничего не помнила и была, как и прежде, рада каждому моему визиту.

Глава девятая

Да, все же прав был наш милый, незабвенный Альберт Эйнштейн, пусть в действительности он и был мало кем понят. Прав он был в том, что время, что оно и вправду не имеет общего ритма. Оно может растягиваться, ползти томной улиткой, а может вдруг взять и вовсе скользнуть скорым галопом. Время – вещь индивидуальная, и, как бы глупо это ни звучало, время – субстанция живая.

Отбросив все домыслы, панику и всю свою нечастую меланхолию, я принялся анализировать события. Нет, я, конечно, себе фантазировал, что буду сидеть размышлять, все взвешивать и сопоставлять на протяжении ну как минимум нескольких дней, но вышло все несколько иначе. Я даже еще не дошел до дома, до своей съемной комнаты, где я и должен был впасть в раздумья, как буквально на подходе я остановился и внезапно для себя сделал очевидный вывод, что плюсов-то в этом моем сезоне дождей гораздо больше, нежели минусов, хоть это все и попахивает какой-то мистикой. «Ну раз мистикус с латинского переводится как „таинственный“, то пусть это явление и будет моей тайной!» – решил я и на радостях, правда, пока что осторожно, но все же как-то охотно и властно начал регулярно пользоваться этим своим великим вечерним даром. Я стал пристально следить за погодой, отмерял и подгадывал тем самым свой звездный час. С экспериментами, с новенькими любительницами сладкого я решил пока не торопиться. Мне одного такого инцидента однажды уже хватило. А дело было так. Моя бывшая соседка, точнее, владелица той квартиры Ника, она была не замужем, красива, в меру полновата, несколько старше меня и, разумеется, по-творчески интровертна. Я – человек тоже нередко чувствительный, и мне также было необходимо иногда на несколько дней погружаться в тишину. Я снова оказался у нее дома и никуда не собирался. Легкая, шутливая, слегка сумасбродная Ника в тот день приветствовала меня каким-то особым взглядом. Дождя не намечалось, и ничего странного не происходило, была самая обычная страсть и ничего такого. Ну да, стоны погромче, ну, объятия крепче, но ничего такого. Я даже как-то расстроился, когда все же обнаружил капли на стекле. Но метаморфозы начались с ее второго оргазма, который совпал с внезапно яркой молнией, раздирающей небо пополам. Гром лишь усилил ее чувства, и Ника еще глубже погрузилась в эйфорию. Оргазм ее не кончался, он был все сильней и сильней с каждым ударом неба. И вот он, пик безумия вместе с судорогами и хаотичными порывами, Ника, изнемогая, начала фонтанировать струей мочи, так называемым золотым дождем. И ладно, если это было бы просто в рамках физиологии, но нет же, тот ее экстаз был велик и нескончаем. Я не дождался 23:00 и брезгливо сбежал. И, поглощая виски прямо с горла, я еще долго корил себя за то, что все же необходимо более тщательно прислушиваться к своей интуиции.

Бессонная ночь прошла, и я с больной головой вновь окунулся в рутину нашей радиостанции. Все мои отношения оставались все на тех же местах. С Таней у нас было все по-прежнему, забавно даже, ведь ни она, ни ее мама Лора – они ничего не помнили. А эфиры тем временем продолжались. И в один из таких летних рабочих вечеров случилась двойная игра. Мы, окончив все дела, часто проводили время в офисе, и вот после очередного природного гонга в Тане внезапно вспыхнула страстная, но очень нежная кошка. Таня ласкалась и играла, ублажая каждую свою клеточку, она плавно терлась то об меня, то о кожаный мягкий уголок. А напротив нас, теперь уже не смущаясь, сидела кроткая любительница смотреть на все со стороны. Кэт наблюдала, гладила себя и все так же неизменно тихонько постанывала. И в таком вот выгодном экспрессе я отправился сквозь даты, сквозь месяцы, пока какой-то дурак не дернул рычаг стоп-крана. А дураком этим оказался наш начальник Валерий Степанович.

Глава десятая

«Вечный полдень, вечный полдень…» Под игривую мелодию группы «Ундервуд» однажды летним жарким днем к нам в офис холодно, совершенно без приветствий и эмоций вошел человек. Он деловито положил на стол документ, серьезно взглянул и уж после соизволил произнести слова:

– Станция перешла к новому владельцу. Вот документ. У вас есть час на сборы. В ваших услугах мы более не нуждаемся. Формат радиостанции будет кардинально изменен. Компенсацию по заработной плате вам сегодня же выдадут. Так что всего вам доброго.

Ни один мускул не дрогнул на его лице. Я хотел было возразить, мол, а что да как? Где вообще Степаныч? Но одного его стального взгляда на меня, а точнее сказать, взгляда куда-то вовнутрь меня или даже сквозь мне вполне хватило, чтобы благополучно заткнуться. Ничего не оставалось, кроме как смириться и начать искать Степаныча. Странно, машины нигде нет, в квартире тоже никого, и даже все маловероятные места его пребывания давали все тот же тщетный результат. На ум приходила последняя хлипкая версия, что он может быть на своей давно уж заброшенной даче. Я попрощался с уставшей Кэт и один отправился в путь. Летний зной абсолютно и равноценно, не внимая ничьим мольбам, и равнодушно одновременно плавил и мозг, и асфальт. Наконец, я добрался до дачного поселка и нехотя побрел по пыльной дороге. В будние дни дачи обычно похожи на какую-то безлюдную местность из фильма ужасов. Никого, совершенно никого, лишь насекомые стрекочут, коих я с самых малых лет глобально ненавижу. «Жучье, паучье да богомолы там всякие разные, ну присутствует во мне этот какой-то внутренний необъяснимый страх! И ничего я с этим поделать не могу!» – говорил я сам с собой, идя под палящим солнцем. Вдруг с противным возгласом из кустов резко взлетела какая-то птица, отчего страх мой обострился до предела. «Тьфу ты, сердце аж чуть не выскочило! Одно дело, когда в окружении людей, пусть и незнакомых, а другое – когда наедине с такой природой. Да, оторвались мы от корней, совершенно не дружим со стихиями. Хотя это же основа всех основ. Позабыли мы все, что знали, все навыки наших предков. Ведь до массовой урбанизации мы же ведь жили в полной гармонии с планетой и были довольны, были готовы к любым испытаниям. А сегодня мы даже не то чтобы, как говно в прорубе, а хуже, гораздо хуже. Мы словно как тот топор у Достоевского: „Явился топор в эфире и вертится вокруг планеты бездумно, как спутник искусственный. Совершенно не понимая, что, куда и зачем. Так же и мы ходим по своим орбитам, по сути, бесполезно…“ Фуф, ну вот и дошел, наконец. Так вот она какая – старая дача Степаныча. И похоже, она заброшена окончательно. Забор покосился, бурьяном все поросло. Ладно, проверю домик, раз приперся. Если и здесь его нет, тогда уж не знаю, где его искать. Но что-то мне подсказывает, что он здесь», – так и не растеряв своего страха в процессе размышлений, я стал пробираться к дому по узенькой тропинке, выложенной кирпичами.

– Степаныч, Степаныч! – крикнул я, с опаской переступая рассохшийся порог. – Степаныч!

– Чего ты орешь? Тише, тише, – сказал откуда-то его голос. Самого его видно не было, а голос доносился вообще откуда-то сверху. Далее последовал шорох, движение, и вскоре, как оказалось, с чердака слез потрепанный Степаныч. – Ты один? Никто не следил за тобой? Ты точно один?

– Да вроде один. Степаныч, так ты что, Карлсон, что ли, который живет на крыше? А я же ведь подозревал…

Не обращая внимания на мой треп, весь всклокоченный, изъеденный нервами, он смотрел на меня глазами отчаяния и тоски.

– Друг ты мой, я знал, я знал, что ты истинный, что ты настоящий человек! Я неделю уже здесь, как Маугли, блин, живу. Нельзя мне появляться в миру. Короче, я круто проигрался. А самое обидное, что ведь не хотел же с ними играть, чутье ведь подсказывало, что засада здесь, причем полная и подлая. Потом подставные какие-то нарисовались, грехи какие-то мои старые вспомнили. Короче, абсурд пошел, как в дешевом русском сериале.

– Ну теперь понятно, почему станцию забрали. И чего теперь? Как дальше?

– Да все коту под хвост, там и квартира, и машина, все там. Ну да и ладно, главное, жив! А дальше прорвемся! Как же я рад, что ты меня нашел, – небритый Степаныч снова полез обниматься, – ты настоящий друг, Леша! Теперь о главном: смотри, вот документы, возьми их себе. Сохрани их, что бы ни случилось.

– А чего за документы? Тут все на немецком.

– Не вникай. Даже если ты переведешь их, все равно ничего не поймешь. Просто сохрани их – и все. Я потом тебя сам найду. Возможно, не скоро, но тем не менее. Кстати, к тебе они, возможно, придут в поисках меня. Это опасные люди. Так что сделай вид наивного романтика, а лучше поезжай в столицу. Чего тебе тут делать? А там и возможностей больше, и мне тебя там будет проще найти.

Мы еще долго и много говорили обо всем. До дома я добрался только на закате. К тому моменту я без колебаний был уже готов к следующему шагу по своей лестнице жизни. Да, вот она, эта ступенька вверх, но, куда она меня приведет, к вершине успеха или на самый верх эшафота, – этого я знать никак не мог, ведь, для того чтобы хоть что-то понять и хоть куда-нибудь дойти, нужно сделать хотя бы первый шаг.