(не)свобода

Потом был конференц-зал и президент. Президент говорил долго. Сначала костерил американца за выход из соглашения по климату. Соглашение по климату – это важно, а американец этого не понимает. В соглашении по климату сила, а не в деньгах. Но, может, еще одумается. В чем еще сила? В цифровой экономике. Что это такое, никто не знает, но нам она очень нужна. Главное, чтобы всё было безопасно, и чтобы бизнесу и гражданам ничего не угрожало, – а то интернет как начинался проектом ЦРУ, так и развивается. В этот момент в зале кто-то зааплодировал: Стригоев был почти уверен, что хлопал Фома Леонов-Юлианов. При этом действия правительства не должны вредить экономике и должны поощрять конкуренцию, особенно когда речь идет о госзакупках. В экономике страны началась фаза подъема, экономика повысилась на один процент. Средства надо вкладывать не в экономику, а в потребление.

Всё это время Стригоев наблюдал за белым клобуком. Белый клобук сидел с краю третьего ряда партера и качался в такт рассуждениям об экономике. «Не укради», гласила заповедь. Злые помыслы ведут к обману, говорил Матфей. Но Матфей говорил, президент говорил, а клобук качался. Стригоев сидел на краю последнего ряда и ждал.

Стригоев перехватил Митрополита в буфете, когда тот заказывал себе латте без кофеина.

– А все-таки нехорошо по ложным доносам людей арестовывать…

Митрополит вздрогнул, едва не выронив чашку с кофе, и обернулся. Серые глаза сузились и заблестели.

– Уж чья корова бы…

– Дружеская шутка, отче. Что новости в столице, всё интриги?

– Я бы вам рассказал, но что-то давненько не видел вас у себя в приходе на Лубянке, – вкрадчивым голосом сказал Митрополит, после чего забрал с подноса безе на фигурной бумажке и с аппетитом откусил. – А Господь благоволит праведным.

– Ну, вы знаете, служебные надобности и отсутствие выходных плохо влияют на поиски Бога. Это римляне могли и богам помолиться, и защитить государство успеть…

– Мы и есть римляне, – оборвал его Митрополит, отирая бороду рукавом сутаны. – Точнее, византийцы. Не все это признаю́т, но это правда. Вы будете смеяться, но наша связь с Византией сейчас крепче, чем когда-либо. Духовная связь, что ли…

– Старик в своем нелепом прозябанье схож с пугалом вороньим у ворот.

– Что?

– Ничего.

– Уж не знаю, о каких доносах вы говорите, – митрополит жевал безе, так что говорил невнятно, – я – честный человек, и при советской власти никого даже… Хотя мог, конечно, мог… но я точно знаю: чтобы не получилось, как в тот раз, чтобы сохранить империю, а империю сохранять мы обязаны, тем более очищенную духовно, это наш священный долг… надо бережно следить за корнями зла, которые постоянно там и тут прорастают. Без этого же как, ну, мы станем как вот те за бугром, – понимаешь, да?

Стригоев кивнул.

Митрополит нахмурился и облизнул губы.

– Не знаю, с чего вы взяли, что я какое-то отношение имею к театру…

– Я не говорил о театре.

– Да сейчас все говорят о театре! – попытался исправиться Митрополит. – Кого ни спросишь, все обсуждают или задержание директора театра Шевченко, или соглашение о климате. И о душе, о душе никто не думает! Никто не подходит и не говорит: знаете, батюшка, я хочу исповедаться. Хотя я такой же священник, вообще-то, как и остальные, просто в другом одеянии.

«И долларовым счетом на много нулей», – подумал Стригоев, но вслух сказал:

– Но вы-то, наверное, знаете людей, которые ставят духовность превыше всего.

Тут Митрополит осклабился и кивнул.

– Фома Владиленович, например?

Митрополит снова прищурился. Прищур был – как у старика, хотя Митрополит был еще относительно молодым человеком. Но белый клобук и природная хитрость делали свое дело и добавляли морщин.

– Не знаю, что за игру вы там в своем Управлении затеяли, но я тебе так скажу! Да! – Он допил кофе и направился в сторону уборной, нисколько не озаботившись предупредить Стригоева. Тот последовал за Митрополитом. – Если есть человек, которому важно, чтобы страна не скатывалась в геенну огненную со всем этим богомерзким либерализмом, – то это Леонов! И правильно делает, потому что с вами, с людьми типа вас, начинается вечное: вот, нужна цифровая экономика, права человека надо соблюдать… Ну и что, что права человека? Люди всё равно не рождаются равными! – Митрополит открыл кран и начал мыть руки. – Но мы почему-то должны делать все вид, что нет, для нас и эти важны, и эти важны, а уж если какие-то меньшинства появятся, то им дорогу открывай! Нет, ничего такого в России нет и не будет, как бы вы ни просили. Ни невидимых этих прав ваших, ни невидимых цифр, ничего.

Стригоев молчал. На скулах Митрополита ходили желваки, пока он сушил руки под технологичными рукавами «Dyson».

– Но ведь душа тоже невидима, – вдруг сказал Стригоев. – Невидима, но есть.

– Да-да, но о душе вам на проповеди всё доходчиво объяснят, а вот про права человека у кого ни спросишь – у всех мнение разное, – проворчал Митрополит. – Уже до того дошло, что у сумасшедших, которые решили, что не в том теле родились, тоже есть права! Про какие-то цифровые права в интернете заговорили…

– Президент, кажется, тоже считает, что цифре надо уделять больше внимания.

– О, с ним я об этом поговорю отдельно, – отмахнулся Митрополит. – Приедет ко мне завтра утром – всё ему скажу, что я думаю насчет сетей этих и… Это же паутина! Паутина, понимаешь?

Стригоев понимал.

Когда Митрополит выходил из туалета, едва не врезался в девушку в красном кокошнике; та деланно засмеялась. А Стригоев дождался, пока Митрополит исчезнет, и снова набрал шефу.

– Это они.

Шеф спросил что-то, отчего Стригоев удивленно почесал висок.

– А разве вы не просили, чтобы я за… А… Ага. Понял.

Стригоев положил трубку – и уже пару часов спустя покидал расцвеченный огнями Питер. В аэропорту он увидел девушек со стенда принадлежавшего Фоме Леонову-Юлианову канала. Они были уже без кокошников, в деловых костюмах, почти не отличимые от других гостей форума. Одна показала другой мем в инстаграме, и обе посмеялись.

Стригоев посмотрел последние новости о судах и отключил телефон. Впереди под облаками его ждала Москва.

Допрос 2

Вопрос.

Удивительно, что меня начали допрашивать полковники. Расту, видимо.

Вопрос.

В каком смысле – авторские права? Вы открывали закон, товарищ полковник?

Вопрос.

Что значит – с кем разговариваю?

Вопрос.

Романов – распространенная фамилия, и вполне возможно, что вы ошибаетесь. Но допустим, я вам верю. Наследник фамилии. И что дальше? Я-то – не большевик, и мы не в Ипатьевском доме.

Вопрос.

Нет, я нормально говорю. Давайте к сути. Вы читали Гражданский кодекс, товарищ полковник?

Вопрос.

Ни в коем случае. Просто это ведь не ваша специализация, и вы могли забыть… Только не кричите, пожалуйста.

Вопрос.

Смотрите. Авторское право распространяется на произведения, авторы которых живы или умерли менее чем за семьдесят лет до исполнения произведения на сцене. Так что давайте считать – стоит ли нам беспокоиться о правах Шекспира на спектакль?

Вопрос.

Да. Шекспир умер в семнадцатом веке, товарищ полковник.

Вопрос.

Нет, подождите. Давайте… Давайте снимем диалектическое противоречие. Тезис – антитезис – синтез. Для постановки спектакля нужно приобрести авторские права, но автор уже давно умер и, смею предположить, разложился. На плесень и… Неважно. Давно умер. Следовательно, нам не нужны авторские права, чтобы ставить спектакль. И уж тем более не нужно их покупать.

Вопрос.

Вы на юрфаке учились? Хорошо-хорошо, не надо кричать. Со времени смерти Шекспира прошло больше семидесяти лет. Он умер раньше. Следовательно, права автора или его наследников законом не охраняются.

Вопрос.

По договору? Какое это имеет… Хорошо. По договору театр занимался ровно тем, что указано в документе: производство и прокат спектаклей, концертных программ и других произведений современного исполнительского искусства и мультимедиа.

Вопрос.

Э… Нет, необязательно. Современной может быть и режиссерская трактовка, и решения художника, музыкальная аранжировка, даже адаптация оригинальной пьесы современным драматургом.

Вопрос.

Нет, не геи. Подождите. Вот смотрите: вы приходите в музей и видите, допустим, Леонардо. Да? У вас бы проснулось естественное желание посадить его, не знаю, за оскорбление чувств верующих или пропаганду гомосексуализма, а вот художник рядом с вами бы захотел и нарисовал бы на стене мурал, пардон, картину, вдохновившись оригиналом. Вот эта новая картина – современное искусство, оммаж Джоконде, хотя Джоконде больше пятисот лет. Понимаете?

Вопрос.

Какой еще рояль?

Вопрос.

Музыку исполнять, в основном. Покупать вышло бы дешевле, чем арендовать, потому что… Такой инструмент очень дорого арендовать. Один день – тысяч сорок минимум. Перевозка, настройка, репетиции и публичные показы… Нам дешевле было купить, к тому же нам давали хорошую скидку и рассрочку. Гражданский кодекс, наш с вами любимый, этого не запрещает.

Вопрос.

Но государственных денег на тот момент никто и не тратил. Грант выделили уже после проведения мероприятий. Средства тратили свои. Так что правильно и рачительно было потратить четыре миллиона, а не двадцать четыре, если бы мы всё время продлевали договор аренды. Согласны?

Вопрос.

Не кричите, пожалуйста.

Вопрос.

Нет. Непонятно. И непонятно кое-что еще.

Вопрос.

Где моя жена, товарищ полковник?

Марина

Если бы Марину спросили, как бы она охарактеризовала их с Егором брак, – она бы не назвала ни одну из категорий, которые когда-то сразу за все семьи страны придумал Толстой. Ты должен быть либо счастлив, либо нет – альтернатив никто не предлагал. И больше того: если один день кажется несчастливым, а другой – вполне счастливым, то знакомые будут считать, что в основном-то ты, конечно, счастлива, и бросятся помогать советами по достижению абсолютного счастья, даже в том случае, если их советы могут подойти кому угодно, только не тебе самой. Самое смешное, что объяснять это бесполезно. И когда мамина двоюродная сестра в следующий раз пришлет тебе открытку со стоковым фото, на котором молодая девушка ведет улыбающегося малыша гулять, – ты не станешь ей писать, мол, э-э-э, вообще-то Саше уже десять, а не три, и у меня нет времени даже старые долги по работе сдать за выходные, не то что куда-то сходить с семьей… Мамина двоюродная сестра сидела на почетной пенсии прокурора, так что ей легко было говорить о прогулках в парке по выходным, но Марина всё равно мужественно сдерживалась и отправляла сухое «:-)» из вежливости.

Впрочем, в их шатающемся браке виноват был не только судейский график, но и строительная компания. Звучало как каламбур, но смешно Марине перестало быть уже тогда, когда партнер Егора по бизнесу (и студенческий еще товарищ) Артем Зырянов, строивший из себя опытного девелопера с солидными связями во всех силовых структурах, решил выбить участок земли в том месте, где только что снесли старый, еще хрущевских времен цирк, – в одном из районов на периферийных станциях метро. Раньше партнеры уже занимались сопоставимыми проектами – так, на месте бывшего целлюлозно-бумажного комбината в Перепятово построили многофункциональную офисную башню, – так что уверенности им было не занимать. Поскольку на периферийных станциях уже давно и прочно обосновались торговые центры с кинотеатрами, игровыми зонами и контактными зоопарками, в цирке как в развлечении никто уже не нуждался, – зато земля была нужна всем. Во-вторых, конечно, нужна самому Артему, но в первую очередь – одной отечественной фармацевтической компании, которая сидела на госдотациях и которую возглавлял – по случайному, разумеется, совпадению – сын полицейского генерала, командующего периферийным округом Москвы. Марина узнала об этом, когда во время очередной серии гражданско-правовых разбирательств, которыми заниматься приятнее всего (они самые легкие и не привлекают внимание общественности), ей попалась на глаза справка, выданная мэрией на соответствующий пятачок земли в четыре гектара. Все необходимые формальности Марина, конечно, выполнила, но затем сразу позвонила Егору – мол, скажи Артему, чтобы не лез, оно его сожрет. Выполнил муж просьбу или нет, Марина не знала (согласно их негласному пакту, один не интересовался работой другого, чтобы не увязнуть в этом топком болоте), но просьба до Артема не дошла. Он не просто стал торговаться за земельный участок, а пригрозил, что его знакомые из ФСБ и фармкомпанию прикроют, и сынишку генерала на Колыму отправят, и с самим генералом приключится какая-нибудь пренеприятная история… Артем блефовал – не было у него таких могущественных знакомых, но это еще полбеды. Беда была в том, что про его блеф прекрасно знали, и, когда в квартиру Артема одним погожим утром ворвался взвод СОБРа, никто из столичных девелоперов особенно удивлен не был.

Кроме, как это ни странно, Егора. Первым сообщением, которое Марина получила от мужа, было «Ты не могла как-то сказать своим, чтобы не устраивали беспредел?».

Нет, это был не первый раз за последние пятнадцать – боже – лет, когда муж-бизнесмен пытался продавить какое-нибудь выгодное ему решение через судью-жену. Наверно, к этому пришло бы рано или поздно, если брак ваш складывается из отношений молоденькой следачки и строителя, расчистившего себе дорогу в большой бизнес. Но это всегда было неприятно – особенно в случаях, когда Марина действительно не могла ничего поделать.

А в случае Артема руки у Марины были связаны, как у раба, которого везут на хлопковую плантацию. Единственной ниточкой, которую в таком положении хоть как-то можно было дернуть и рассчитывать на чудо, был Константиныч. Но их с Константинычем отношения ментора и ученицы менялись быстрее, чем погода в умеренных широтах: если у Константиныча после очередного осмотра врача было настроение, он начинал обзванивать своих знакомых, не каждого из которых Марина знала по имени, и активно помогать. Если же настроения не было, зампредседателя Мосгорсуда ограничивался дружеским советом. Так случилось и в этот раз: Константиныч посоветовал как можно быстрее переоформить долю Артема в компании на кого-нибудь другого – Егора, например, – и на всякий случай оборвать с арестантом всякие контакты. Потому что силовики, как и любая потусторонняя сущность, не любят, когда их имя упоминают всуе.

А Егор был из того типа мужчин, которым в детстве слишком часто включали песенку «Дружба крепкая не сломается» и которые готовы вламываться ради друга в охваченный пожаром дом, несмотря на то, что их родной дом в общем-то в порядке и их там ждут. Так что Марине Егор угрюмо пообещал, что он не будет ничего делать, но ей это припомнит, причем пригрозил невзирая на то, что в комнате в этот момент присутствовал Саша, пусть он и отвлекся на только что купленную муравьиную ферму. С тех пор и без того натянутые отношения в семье натянулись настолько, что могли в любой момент лопнуть.

Саша ничего не замечал, ну, или делал вид, что не замечал: он воспитался тихим мальчиком, который даже на бульон в детском саду жаловался, преодолевая заметный спазм в горле. Почти безотчетно Марина растила себе на смену свою маленькую копию, только улучшенную: она образцовой юристкой никогда не была, ума для этого было маловато, да и эрудиция ни к чёрту – как носила с собой заложенного пять лет назад на шестидесятой странице «Моби Дика», так и носит; поэтому, наверно, пошла в следователи, а потом в судьи. Но у Саши все эти качества были, и даже больше: он рассуждал быстрее, чем мать, и порой пугал ее скоростью мышления. Возможно, поэтому одной из заплат на их с Егором браке стала муравьиная ферма: котенка Саше не стали покупать, потому что тот отвлекал бы его от занятий и расцарапал бы испанский гарнитур, а вот формикарий подходил идеально. И «животное» в доме есть, пусть и размноженное на сотни копий, и особенного ухода не требует, и Саша меньше времени проводит за компьютером – всё интереснее растить муравьиную империю у себя в аквариуме, чем империю у себя на мониторе. Муравьи, по крайней мере, живые – уже на второй день из яиц вылупились первые рабочие и принялись собирать домик из разложенных на манеже камушков, щепок и травинок.

Собственно, когда Марина вошла в квартиру под руку с едва не спящим Сашей – ему пришлось посидеть на продленке, словно маленькому, до позднего вечера, – первым, что она увидела, был формикарий с прицепленным к нему снизу старым аквариумом. А уже вторым – оперативники с каменными лицами, перегородившие проход.

За их спиной нарисовался крепко сложенный следователь в черной футболке с принтом американского университета, из тех принтов, которые носят все, но никто не знает, что́ они означают. Следователь с яйцевидным черепом, аккуратной щетиной и в прямоугольных маленьких очках с интересом разглядывал книжную полку и перебирал пальцами по книжкам из школьной программы, в старых и новых изданиях. Новые при этом парадоксальным образом выглядели старше: их попросту чаще открывали.

– А что здесь происходит? – выдохнула Марина, захлопнув дверь.

Следователь обернулся и оценивающе оглядел ее с ног до головы.

– Вы Марина Дмитриевна, я полагаю?

– А вы из какого управления?

Следователь слабо улыбнулся, после чего вернул «Одиссею капитана Блада» на полку.

– Вам известен трюк среди некоторых коррупционеров, – он слегка нажал на одну из полок, но, удостоверившись, что ничего не происходит, направился дальше, – прятать деньги рядом с книжным шкафом? Либо – в самом книжном шкафу. Предполагается, что книги, – он кивнул в сторону старого чешского гарнитура, доставшегося еще от бабушки, – никто использовать для таких низменных целей не будет.

– Я и не использовала, – холодно ответила Марина.

Только сейчас она заметила Егора – он сидел в кресле в гостиной, широко расставив ноги и запрокинув руки за голову, и молча уставился в потолок. На ранних этапах их брака такая его поза еще могла ее возбуждать. Сейчас – нет.

– А я про вас и не говорил, – ответил следователь, после чего сложил руки на груди. – Мы к вам, Марина Дмитриевна, с обыском.

– По поводу чего?

– Они вслед за Артемом, – хрипло подал голос Егор, – решили закатать и меня.

– Ну, может, закатать, а может, и нет… – задумчиво проговорил следователь, оглядывая аквариум и муравьев. – У нас вот как у этих: есть функция, мы ее и исполняем.

– Ага, знаем мы эти функции, – буркнул Егор.

– Вы вообще в курсе, кто… – возвысила было голос Марина, но следователь прервал ее властным взмахом руки:

– Как коллега, пусть и бывший, могу вас заверить, что ваш профессиональный статус нас не интересует.

Отчеканил, будто заучивал. Интересно, он с друзьями так же разговаривает? На корпоративах каких-нибудь. «Именем нашей дружбы я заверяю вас, что…»

– Имя Виталия Константиныча Масенко вам ни о чем не говорит? – сложив руки на груди, спросила Марина. Она едва сдерживала гнев, хотя с потерей полного порядка в серванте и на кухне смирилась. Из детской тоже что-то подозрительно гремело, но Саши было не видать – он сбежал на балкон. Умный мальчик.

– Говорит, а как же. – Следователь пытался вбивать что-то в ноутбук Егора – судя по сосредоточенному виду, пытался отгадать пароль. – Он у меня пары вел, пока из академии не ушел.

Марина замерла на месте. Со следаком они были почти что знакомыми, получается: она тоже училась у Константиныча и потом перешла к нему на работу. Разве что мужик был курсом… младше? Старше? Впрочем, какая разница, в каких они были отношениях, если следователь повернул ноутбук к Егору и мягким, почти теплым голосом сказал:

– Наберите пароль, пожалуйста, у меня не получается что-то.

Будто банку шпрот попросил в гостях открыть.

– Слушайте, следователь… Как вас там…

– Фомин. Алексей Фомин.

– Вы догадываетесь, Алексей, что прежде, чем задавать вопросы, вам следовало бы…

– Постановление о проведении обыска у вас на столе в кабинете. – Фомин отвлекся от ноутбука и взглянул на нее поверх прямоугольных линз. Взгляд умный, но холодный, – как аквариум, где рыбки сдохли. – Вы пытаетесь найти то, чего нет.

– Это что же?

– Чей-то корыстный интерес, – он хмыкнул. – Что-то не то, наверное, у нас с правосудием, если судьи беспокоятся о чьих-то интересах, а не о законности действий.

В это время из детской снова что-то громыхнуло, после чего в дверях появился еще один человек в маске – с Сашиным айфоном, разумеется, тоже запароленным.

– А с ней всё в полном порядке.

– Именно поэтому вы среди ночи вломились в мой дом? – Повысила голос Марина, чувствуя, как у нее начинается нервный тик на левом веке. – Из простого желания показать, кто здесь закон? И, конечно, к моему судейскому статусу это не имеет ни малейшего отношения…

Она даже не успела раздеться и всё еще стояла в легкой спортивной куртке, изрядно пропитавшейся по́том. Но сейчас это волновало ее меньше всего.

– Марина Дмитриевна, если хотите торговаться, у меня есть в Измайлово знакомый, который держит развал, зовут Ибрагим Иваныч. – Фомин попробовал еще одну комбинацию и провалился, после чего снова показал ноутбук Егору. – А Следственный комитет не имеет к такому ни малейшего отношения. Введите пароль, пожалуйста.

Егор бросил на следователя неприязненный взгляд и не шелохнулся.

– Ну что, снова в отделение поедем? Можем и там поговорить, но получится дольше. А возможно, и больнее.

– Что, угрожаете? – прошипела Марина.

– Ноги затекут, – пожал плечами Фомин. – И ягодицы. Не очень-то приятно. А вы о чем подумали? – Он безмятежно улыбнулся.

Марина надулась. В это время из кабинета вылетел оперативник, протянул Фомину маленькую флешку и что-то шепнул. Тот кивнул и отпустил его.

– Вы вообще знаете, сколько времени сейчас?

– Знаю, э-э-э… – Фомин посмотрел на часы – дешевые «Swatch», будто специально подобранные. – Двадцать три двадцать три. Ну надо же. Прасковьюшка-а! – крикнул Фомин, на что из детской откликнулся женский голос:

– Чё?

– Загадай желание! Загадала?

– Нахера?

Фомин махнул рукой.

– Вы сюда всё отделение спустили? Только для того, чтобы обыскать небольшую квартиру?

– Ничё се небольшая, я вот в однушке в Тушино живу, – буркнул из-под маски один из оперативников. – Двадцать квадратов.

– Никогда не знаешь, что отыщется, – отозвался Фомин. – Егор Андреевич, пароль будет? Мы-то никуда не торопимся, а вот ребенок спать хочет, наверное. Да и прохладно ему на балконе стоять, простынет еще.

Егор помедлил, затем нехотя продиктовал пароль. Ему пришлось повторить, когда Фомин сбился.

– Кто же мессенджеры открытыми оставляет… – пробормотал Фомин, выискивая что-то в ноутбуке.

Марина почувствовала, что злость куда-то ушла. Ей просто стало наплевать. Она наблюдала за действиями следователей с усталым безразличием. Как зритель, которому наскучил фильм, который всё длится и никак не заканчивается. Очень хотелось спать. Очень хотелось сделать маску – кожа казалось сухой, будто ее протерли губкой и всю воду выжали в ведро, – и забыться. А вставать опять в шесть утра. Егора могут забрать, так что, скорее всего, везти Сашу в школу опять придется ей. Потом работа… Еще и наводить порядок после учиненного в квартире разгрома.

– Ничего вы там не найдете, – подал голос Егор. – Я ничего не делал. За все операции в компании отвечал Артем.

– А ты чё, просто купоны стриг, значится? – буркнул оперативник, тот, что из Тушино. Фомин остановил его:

– Нет нужды в агрессии. Вы в квартире судьи, не забывайте.

По тону было непонятно, сказал он это с сарказмом или нет, – голос Фомина был подчеркнуто лишен интонаций, – но двое оперативников дружно гоготнули.

Из детской появилась Прасковья – рыжеволосая, среднего роста, с едва прикрытыми юбкой толстыми икрами – и молча покачала головой в ответ на вопросительный взгляд Фомина. Тот захлопнул крышку ноутбука и протянул его помощнице.

– Знаете, что я вам скажу, Егор Андреевич? – Фомин подошел к формикарию, склонился над ним, уперев лоб в предплечье, и стал наблюдать за тем, как на манеже с песком копошатся муравьи. – Сейчас в суде слушается дело одной банды. Двадцать убийств суммарно. Москва, Раменское, Самара, Сочи. Монтировкой по темечку, машинки подожженные. Что угодно. Исполнение разное, но всегда филигранное. И всё совершил один и тот же человек – киллер, если по-простому. Он разговорился, сдал голубчиков и проходит сейчас у нас по особому порядку. Но поначалу отнекивался, говорил: мол, только обменивался контактами и ничего не совершал, а работал торговым представителем. Но потом мы делали обыск, – тут его лицо впервые ожило, он подмигнул Марине, – и нашли спецовку, заляпанную кровью так, словно носивший ее целый день дежурил на бойне. Жуть. И знаете, что он сказал? Мол, во дворе прибирался, заляпал грязью и постирать забыл. Забыл постирать, представляете?

Прасковья вежливо улыбнулась. Больше никто на байку не отреагировал, кроме самого Фомина, крякнувшего от удовольствия, – ему явно нравилось рассказывать мрачные истории из повседневности следака.

– Это, типа, значит, что у меня тоже где-то спрятана спецовка, заляпанная кровью, да? – поднял голову Егор.

– Видите ли, Егор Андреевич, не все преступники – убийцы; не у всех, кто нарушает закон, на руках кровь… – Фомин усмехнулся, казалось, добродушно и почти по-дружески, но взгляд его поверх очков был очень цепким и внимательным. – Есть, скажем, просто мошенники… – Он выдержал паузу и кивнул подбородком в сторону ноутбука: – Которые очень часто прикидываются добросовестными бизнесменами.

– Ну хватит уже намеков, – перебила Марина. – Вы нашли, что искали? Потому что я могу не только Алексею Константинычу позвонить.

Прерванный на полуслове, Фомин перевел на нее взгляд.

– Чтобы сказать – что? Что вашего мужа подозревают в мошенничестве в особо крупном, и вам нужна крыша, потому что вы не уверены, виновен он или нет?

Судя по всему, смущение отразилось у Марины на лице, потому что Фомин выпрямился, поправил очки и сказал:

– Возьмите себя в руки, Марина Дмитриевна. Вроде судья, а ведете себя, как… – Он кивнул подчиненным на Егора. – Пакуйте товарища, поедет с нами.

– Но как же…

– Марина Дмитриевна, оспорить решение суда сможете в общем порядке, – практически пропел Фомин, пока двое рослых оперативников надели на Егора наручники и повели к двери. – Все-таки судейский иммунитет на супругов и близких родственников не распространяется.

Пока Егора уводили, Фомин разложил на столе бланк с протоколом обыска, ручку, карандаш, несколько пакетов и стал записывать, что́ они изымают; вероятно, вещей этих они уже больше не увидят, подумала Марина. Ноутбук запаковали первым: закон позволяет скачивать нужные файлы с компьютера прямо на месте, но следователи предпочитают не заморачиваться. Туда же, в пакет, отправилась и флешка, которую нашли в кабинете, – и Марина молилась, чтобы это оказалась не та флешка, о которой она думает (ту самую флешку она, кажется, эпично забросила в кузов уезжающего мусоровоза, но, как и любые мелкие вещи, флешки, раз уничтоженные, имеют обыкновение возвращаться невредимыми в самый неподходящий момент).

Марина не стала наблюдать за оформлением протокола – что толку, прочитает и напишет, что с изъятием не согласна, – и вернулась к формикарию, наблюдать за которым любила и сама. Особенно по вечерам, как сейчас, когда ферма была подсвечена лампой – чтобы муравьи быстрее переселялись в недавно пристроенный для них аквариум. Они и переселялись: в заполненных тонким слоем воды ячейках желтели пятнышки яиц, рядом копошились черные с красными лапками няньки; чуть дальше виднелась толпа рабочих, которые таскали тыквенные и подсолнечные семечки в комнаты-склады в особо затемненных местах, вышагивали гиганты-солдаты, похожие на шагоходов из фантастического фильма, и несли, словно в паланкине, мертвую гусеницу – сморщенную, пожелтевшую. Из нее могла бы получиться бабочка, но теперь сходство между гусеницей и бабочкой было как между щебенкой и Шартрским собором.

Королева лежала в одной из «комнат» в окружении яиц. Длинная, с обширным сегментированным брюшком, небольшой красной головкой и усиками, напоминавшими рога, она медленно и лениво оглядывала свои владения, которые скоро должна была покинуть, как бы с немым вопросом: успеют ли подданные всё подготовить вовремя?

Королева в муравейнике. Может быть, такую судьбу ей готовит Константиныч. Вроде бы и не худший вариант. Вот только если королева умрет, ей на смену всегда вылупится другая, а если муравьев станет слишком много, автоматически появятся такие же королевы: две, три, четыре, сколько угодно. А самое главное: один удар кулаком – и от империи останется только мокрое место, будто и не было ничего.

А над всем этим – фон, макет провалившегося проекта Артема и Егора, жилой комплекс на месте бывшего цирка. Высокие, почти во всю стену аквариума, трехмерные фигуры из картона и пластика. Одна сторона их выглядела правильной и ровной, облепленной рядами темно-синих квадратов, словно мухами, а другая – влажная и чуть заваленная песком – осы́палась, скукожилась до маленьких разноцветных привидений, которых правильные формы словно тащили вслед за собой на поводке. То, что было мечтой о новой жизни, превратилось в маленький монумент почившим амбициям.

Марина написала, что не согласна с протоколом обыска, и пообещала позвонить, кому надо, и написать, куда надо. Фомин с удивительным спокойствием выслушал ее жалобы. Марину не покидало чувство, что за Фоминым кроется какая-то крыша, но трудно было сказать, какая и что ей нужно, так что, наверно, с утра ей придется разбираться и с этим делом – помимо нескольких гражданских дел, двух убийств, одного грабежа и целой дюжины мер пресечения.

Когда следователи вместе с позевывающими оперативниками ушли, Марина закрыла дверь на все запоры, погасила свет и вышла из комнаты.

Саша выбрался с балкона только двадцать минут спустя.

Из них двоих той ночью заснул только Саша. Где-то под утро.

Олег

Саша с Олегом договорились встретиться возле метро. Оттуда до редакции было всего минут пять пешком. Тут же рядом был старый «макдак», который спасал изголодавшихся за время ночной смены журналистов. Олег ждал ее возле казенного серого куба с надписью «Пресса» и аккурат напротив другого куба, подписанного «Мороженое». Как будто хотел поймать какой-то символизм, но не успел сформулировать, в чем этот символизм должен заключаться.

К остановке подкатил старый красно-желтый трамвай прямиком из детства – с младенчески удивленными глазами-фарами. Поверх вагона шла реклама трактира «Маргарита». Олег улыбнулся, словно встретил старого знакомого: когда он впервые оказался на Чистых, лет десять назад, точно такой же трамвай подходил к той же самой остановке. Тогда еще, как любой начитанный приезжий, Олег путал Чистые пруды с Патриаршими – они же ведь о-го-го! Не то что роскошная лужа в переулках между «Баррикадной» и «Маяковской». В павильончиках тогда торговали шаурмой, палеными сим-картами и зарядками для телефонов, жарко пахло шкварками и пивной пеной. Но уже год, как площадь вокруг станции превратилась в выскобленное от людей пространство, точно кто-то рубанул миниатюрным ядерным зарядом и оставил вместо палаток кусок гранита. Потом этот гранит, точно зараза, расползся по всей Москве.