Loe raamatut: «Узник комнаты страха»

– Столик, Шмилкин! По коням!

Зубров выключил мобильник, сунул его в карман широких черных штанов, подхватил с вешалки черную кожаную куртку, накинул ее на плотные, тренированные в спортзале плечи и распахнул дверь.

– Влад, куда нас черт несет? – оторвался от своего излюбленного пасьянса Толик Столовой.

– На кудыкину гору, – проворчал Шмилкин, шаря в завалах на своем столе. – Судя по возбуждению шефа, где-то нарисовался важный жмурик.

Отыскав наконец пульт и нажав кнопку, он выключил старый «Панасоник», висевший в углу бригадной комнаты под самым потолком, и принялся сноровисто хлопать ящиками стола, пряча в них документы, флэшки и диски.

Как только щелкнул последний замок, Шмилкин двинулся к выходу. Одевался он на ходу, всовывая руки в узкие рукава своей куртки-шинельки и испытывая при этом некоторое неудобство: уж слишком тесной была одежка.

– Я все жду, Виктор Ильич, – хмыкнул Толик-Столик, догнав Шмилкина после того, как замкнул бригадный штаб, – когда у тебя куртка по швам, наконец, треснет. Неудобная же!

– Удобная, когда уже надета.

– Размерчик явно не твой.

– А ты на других не смотри, – обиделся Шмилкин. – Зато она теплая. И модная. Не то что у тебя, ведь ты ходишь, как дед, только что из колхоза.

– Это у отмороженных панков и обдолбаных худуежников она модная. Да и то – от скудости ресурсов, – не отставал Столовой. – Они на блохушке на Марке из дерьма за три копейки наковыряют барахла, нацепят и думают, что закосили под поэтов!

Витя Шмилкин был самым молодым в команде. Он лишь пару лет назад демобилизовался и всего год, как вошел в состав отряда вместо Лехи Старцева, застреленного в ходе нелепой разборки между плотно сидящими на севере Бутово азербайджанцами и таджикскими новичками, пытавшимися осесть в этих местах. Таджиками верховодил наркобарон, объявленный в розыск аж в пяти странах. И из-за этого его международного статуса спецотделу ФСБ пришлось ввязаться в грызню. Отряд Зуброва направили в поддержку местному отделению ФСКН.

Ту ситуацию, в которой погиб Леха, ФСКН подала как «перехват крупных партий наркотиков». Парни утверждали, что все фигурировавшие в деле упаковки стиральных порошков – это не что иное, как замаскированная наркота. И были не правы: южане всего лишь делили несколько торговых точек. Но у них, разумеется, были пушки. Случилась перестрелка. Все палили во всех и уж кто там попал в Леху – гости из ближнего зарубежья или ребятки из службы контроля за наркотой – следствие так и не установило. Но зуб за друга на наглецов из ФСКН у Зуброва остался. Толик Столовой полностью разделял негодование командира. Оба даже допускали, что эта гибель вполне могла была быть замаскированным убийством. Дело в том, что с полгода назад Лешка Старцев, заступаясь за информаторов, работавших на отряд Зуброва, единолично отметелил, причем, надо отметить, на совесть, не только ФСКНовских лизунов, но и двух членов из их официальной бригады. А нечего было нарываться и подставляться! Они вели себя вызывающе нагло.

Заменивший Леху Шмилкин прикипел к отряду довольно быстро, поскольку был бесшабашно смелым, возможно, по причине все той же своей молодой дури.

– Ничего ты, Столик, не понимаешь в молодежной моде! – возвестил Шмилкин, шагая по темному коридору. – И в экономии ресурсов не понимаешь ни шиша.

– Ага, вижу я вот сейчас эту экономию – в коридоре хоть глаз выколи! И чей же глаз, скажите вы мне?! Я же этим глазом работаю. Это отдыхать я могу с закрытыми глазами…

– Заткнитесь, – не оборачиваясь, буркнул Зубров.

– Так, а куда же мы, все-таки, спешим? А, Влад? – ухватив проблеск внимания командира к подчиненным, поинтересовался Столик.

– Голос, донесшийся с верхнего этажа, сообщил, что душа нашего друга Эрлана отправилась в путешествие по другим мирам с билетом в одну сторону, – не оборачиваясь, в такт своим шагам сообщил командир.

– Ты об Асанове?! – удивился Витя.

– Так точно, Виктор Ильич, – кивнул Влад.

– Эрлан Асанов, – повторил Столовой, – ух ты… А это точно?

– Дурацкий вопрос, – огрызнулся, не оборачиваясь, Зубров.

– Ну дела! – расставляя слова в такт широким шагам командира, выдохнул Виктор. – Сейчас не только Бутово, сейчас вся Москва на уши встанет.

– Местная полиция, которая там отирается уже минут тридцать, полагает, что это несчастный случай, – сообщил Влад, продолжая чеканить шаг по коридору. – Дескать, смерть вследствие эпилептического припадка и неумелых действий лиц, находившихся рядом.

– У Асанова была эпилепсия? – удивился Анатолий Столовой. – Я не знал.

– Такие проблемы, Столик, не афишируют, – слегка раздраженно пояснил Влад. – Тем более, когда речь идет об игре, в которую ввязался Эрлан.

– Дело ведет полиция, как я понимаю? – поинтересовался Витя.

– Понятливый! – хмыкнул Зубров.

– А мы как ведем себя на точке? – деловито поинтересовался Толик и тут же чертыхнулся, потому что в полутьме коридора зацепил ногой за стул, стоявший в небольшой нише около двери какого-то кабинета.

– Гораздо аккуратнее, чем ты сейчас! – хмыкнул командир и остановился.

Повернувшись лицом к товарищам, он объяснил:

– Парни, у нас не заведено дела по этому случаю, но там, – он ткнул отставленным большим пальцем руки, указывая направление вверх, – просили присмотреться. У Асанова были большие связи вне пределов нашей необъятной родины.

– Понятно, понятно: чтобы без присмотра не выплыло бы чего…

– Да. И чтобы вовремя уловить, кто за этим стоит. Может быть, землемеру помогли откинуться.

– Ставлю семьдесят против тридцати, что так оно и есть, – решительно предложил Столовой.

– Я больше, чем пятьдесят на пятьдесят пока не готов играть, – смущенно высказал свою позицию Шмилкин.

– Девяноста против десяти, что ему помогли, – кивнул Зубров. – И хорошо бы узнать, кто именно, еще до того, как это просекут другие.

На этом Влад, решив, что сказал достаточно, развернулся и зашагал дальше. КПП замаячил в конце коридора вялым желтым маревом.

* * *

В просторной мастерской топтались люди. Днем она освещалась натуральным светом, попадающим сюда из больших окон, расположенных под высокими потолками. Сейчас, осенним вечером, окна прятались в сумраке, а чистые белые стены отражали холодный и колючий неоновый свет.

Тело лежало в нише между рядами плотно составленных друг к другу картин. На полу вдоль его контура была наклеена толстая светлая липкая лента. С первого взгляда было видно, что Эрлан Асанов изрядно помучился, прежде чем отошел в мир иной. Вокруг его головы уже подсыхала лужица грязновато-белой жижи, которая какое-то время назад была пеной. Следы ее виднелись и на лице покойного, что говорило о том, что он успел покувыркаться, прежде чем отдал душу то ли Богу, то ли дьяволу.

В дальнем углу мастерской, превращенном в нишу несколькими перегородками, составленными из полок, напротив промятого, но все еще не выцветшего дивана стоял низкий столик, перегруженный грязными чайными чашками, составленными друг на друга тарелочками с остатками еды, мутными стаканами, вставленными один в другой. На куске копченого мясного рулета лежал охотничий нож с засохшей каймой из хлеба и мяса. Рядом, прямо на столешнице подсыхали черные хлебные ломти. Тут же между тарелками и остатками еды застыли оплавленные, сгоревшие почти до самого стола три свечи.

Пара широких мягких кресел громоздилась с двух сторон от столика. В одном из них сидел Пал Палыч Кузнецов, следователь пенсионного возраста из ближайшего отделения полиции. На диване же в нервном изгибе, вжав все, что было возможно, в свою отнюдь не измученную физическими упражнениями грудную клетку, сидел фасонно стриженый, но пару дней не бритый мужчина лет сорока. Видимо, хозяин мастерской. Видимо, художник. Видимо, он и вызвал полицию. Видимо, Пал Палыч как раз только-только закончил допрос. При появлении в дверях бригады ФСБ он поспешно захлопнул блокнот, поднялся и зашагал навстречу гостям.

– Здравствуй, Пал Палыч, – улыбнулся Влад. – Смотрю, ты на старости лет живописью заинтересовался? Собираешься на пенсии открыть галерею искусств? Хорошее дело! И что ты тут присмотрел?

Влад небрежно откинул покрывало, закрывавшее ближайшую картину.

На всеобщее обозрение предстала обнаженная до пояса девушка, изображенная в натуральную величину на черном фоне. Она закинула одну руку за голову, показывая подмышку. По всему казалось, что она собралась брить там волосы, к тому же в другой руке она как раз держала бритву. Опасную. И все бы, вроде, ничего, но этой самой бритвой изображенная прелестница уже успела надрезать и от соска почти до пояса отодрать лоскут собственной кожи шириной примерно сантиметров десять, обнажив ярко-красные мышцы, прикрывавшие реберные кости. Судя по всему, никаких признаков боли девушка при этом не испытывала. Она равнодушно смотрела куда-то за боковую раму картины.

Брови у Зуброва полезли на лоб. Толик Столовой присвистнул и подошел поближе. Витя Шмилкин, мельком глянув на красавицу, пошел к другой картине и откинул закрывавшее ее покрывало. На полотне спиной к зрителям стоял мужчина, поднимающий вверх обеими руками серый свитер. Вместе со свитером он отрывал вдоль позвоночника широкую полосу собственной кожи, оставляя белые костяшки обветриваться в обрамлении еще не засохшего, кровоточащего мышечного мяса.

– О! У нас тут маньяк с садистскими наклонностями, – высказал свое мнение о живописи Зубров.

– Влад, какая нечистая сила принесла тебя и твоих парней сюда? – наконец сердито спросил Пал Палыч.

– Я попрошу осторожнее! – выкрикнул со своего диванчика художник, взволнованный тем, что неподготовленный зритель вторгся в его творческую святая святых. – Я готовлю концептуальную выставку! Это серия работ…

– О серийных убийствах, замаскированных под суицид, – констатировал Зубров, накидывая покрывало на маниакально обнажающуюся девицу.

– Влад, я снова спрашиваю, что ты тут делаешь?

– Палыч, ты же понимаешь, что труп Асанов – это не просто труп. И не надейся, что это дело зависнет и ты сможешь его закрыть пару лет спустя.

– У тебя есть свидетельства о том, что это убийство? – недовольно спросил Кузнецов.

– Сейчас нет. Но я буду их искать. За Эрланом много ниток тянется.

– У тебя есть предписания действовать?

– Нет. Пока. Но они будут. Потому дай команду своим парням тут не шебуршить. Поаккуратнее, хорошо? Я скоро вернусь.

– Тебе тут нечего делать. Прочитаешь наши отчеты.

– Ага, – ухмыльнулся Зубров. – К тому времени, как у вас будут готовы результаты вскрытия, придет официальный запрос о предоставлении информации. Полной. И не дай вам бог хоть что-то утаить.

– Какие еще результаты вскрытия?! – взвизгнул сорвавшимся голосом художник. – Я же все вам рассказал, товарищ… Извините, господин следователь. Он, то есть покойный, пришел на сеанс. Я портрет его писал. Три дня назад он пришел. Кто он такой – не назвался, сказал, что друзья меня ему рекомендовали. Аванс дал хороший…

– Аванс заменил тебе и имя, и фамилию, и мать родную, так? – ехидно хмыкнув, спросил Зубров, но художник будто не заметил этого и продолжал гнать пургу.

– Его интересовал стиль – натурализм. Как раз в нем я работаю…

– Я заметил, – хмыкнул Зубров.

– Портрет, сказал он, в кабинете будет висеть…

– В кабинете?! – усмехнулся Зубров. – Наверно рядом с товарищем, то есть, извините, с господином президентом.

– Что вы имеете в виду? – насторожился художник.

– Да ничего особенного, – вновь усмехнулся Влад.

– Я ничего не знаю про президентов! Я просто писал портрет. Вон, на мольберте стоит! Очень хороший портрет, между прочим, получается. Получался. Я не знаю, дописывать его теперь или нет? Как вы думаете, кстати?

– Родственники купят, – хмыкнул Столовой.

– Во-во! Перед гробом понесут и на могилу повесят – одобрительно кинул Зубров.

– Кстати, да, – охотно согласился художник и, семеня вокруг Зуброва, продолжил тараторить. – Я уже все рассказал Пал Палычу, товарищу Кузнецову. Я сказал, что у нас это уже третий сеанс был, он аккуратно в шесть вечера приходил. В девять уходил. А сегодня вдруг у него этот приступ случился. Ну, и я чуть было не помер от страха, скажу я вам. Я даже не успел понять, что мне делать надо. Это было ужасно! Он тут чуть было картины мне не порвал, когда в конвульсиях бился. Я сообразил, что надо что-то делать, телефон нашел, так пока звонил – руки-то трясутся, вот, видите, до сих пор трясутся, – вызвать «скорую» хотел, так он уже и перестал дышать и дергаться. Пришлось вызвать полицию. И при чем тут вскрытие? – как будто вспомнив что-то важное, художник вперился в глаза командира эфэсбэшников.

– Положено! – хладнокровно отрезал Зубров.

– Я же сказал, он сам вдруг упал. Затрясся. Я чуть не умер от неожиданности. А потом – от страха.

– Зубров, – поморщился Пал Палыч, – если ты не предъявишь мне сейчас документы на то, что находишься тут согласно официальному приказу, выписанного с соблюдением всех правил и предписаний, то брысь отсюда. Это – зона преступления. Ты мешаешь следствию!

Командир отряда ФСБ хлопнул следователя по спине, может, чуть сильнее, чем следовало бы, потому что тот поперхнулся.

– Прости, старина, не рассчитал. Есть еще сила в пороховницах, – сказал Влад и направился к выходу.

Перед дверью он остановился, оглянулся, еще раз окинул взглядом помещение.

– Спасибо, Палыч, что сразу не выгнал. Я все ухватил. Готовь результаты вскрытия. Бумагу пришлем. Повезло мне с тобой, старина. Если на пенсии станет скучно, приходи, я для тебя что-нибудь придумаю, у меня много клиентов, которым тренированные мозги нужны. Для тебя – точно – дело найдется. Не отказывайся! Это лучше, чем таким барахлом торговать, – указал он кивком на покрывала, накрывшие странные картины, затем, наконец, покинул мастерскую. Его бригада последовала за командиром.

– Почему ФСБ? – вдруг прямо над ухом Пал Палыча капризно взвизгнул горемыка-художник. – Какое такое вскрытие? Я же говорю – он сам упал.

– Значит, вы уверяете, – устало глядя на него, вместо ответа спросил Кузнецов, – что покойный не говорил о том, кто вас ему рекомендовал?

– Нет. И какое это имеет значение? Ведь не обязательно, что те, кто его прислал, подсыпали ему накануне всякой ерунды, правда? Не обязательна тут связь. Правда?

– И он ничего не принимал при вас? Лекарства? Алкоголь?

– Нет, что вы, упаси Господь! Я не выпиваю с мало знакомыми мне клиентами. Я и есть-то не с каждым сяду за один стол! А выпивать – тем более!

Пал Палыч глянул через плечо собеседника на столик с подсыхающей едой. Хотя он сделал это безо всякого умысла, художник понял это по-своему.

– О, – встрепенулся он, – ну да – я трапезничал как раз перед его приходом. Я, знаете ли, после шести не ем. Я на диете. Фигуру надо соблюдать. В моем возрасте без специальных усилий в этой области уже только рассыпаешься и дряхлеешь. А я все-таки человек публичный, довольно известный, как я уже говорил. Мне надо держать себя в рамках визуально приемлемой формы, вы понимаете?..

– Если честно, то нет. Не понимаю, – признался следователь.

Художник на мгновение смутился, но тут же перевел разговор на другую тему.

– Как я сказал, я человек публичный, даже знаменитый. Понимаете ли, мне не нужна какая-либо огласка. Надеюсь, что понимаете?

– Отчего же не нужна. Разве не говорят в вашем кругу, что любая реклама – это хорошо, а негативная реклама и вовсе работает лучше позитивной.

– Но не убийство же?! Скандал – да. Но криминал… Я, знаете ли, неуютно себя чувствую в этой ситуации.

– Ну да, ну да, – устало промямлил следователь, думая о чем-то своем.

– Скажите, господин Кузнецов, Пал Палыч, а какая разница-то, кто ему меня порекомендовал? Это мог быть любой человек, видевший мои картины, а телефоны легко найти в интернете. На страницах московских художественных сайтов. Галереи, выставки, история современного искусства, энциклопедии. Ну, вы понимаете?

– Даже так? – все еще думая о своем, скорее ради приличия, чем из сочувствия, поинтересовался следователь.

– Ну конечно! – художник, вспомнив о своей значимости для искусства, похоже, начал отходить от шока, даже щеки у него порозовели. – И, знаете, что я думаю? Я полагаю, что если вы подозреваете, что ему кто-то помог… ну, умереть помог, я имею ввиду, то это мог быть кто угодно из его знакомых, с которыми он встречался до прихода ко мне. Совсем даже не те люди, которые меня порекомендовали.

– Да. Спасибо, уважаемый…

– Виктор я. Виктор Цилицкий.

– Да, конечно. Спасибо, господин Цилицкий, за помощь и подсказку версии. Я бы сам никак не разобрался.

Художник насупился, видимо, понял сарказм следователя, но так и не нашелся, что ответить. Тем временем бригада заканчивала свою работу. Видя, что все что нужно сделано, Кузнецов сменил тон.

– Попрошу вас, господин Цилицкий, не покидать город, – официально объявил он хозяину мастерской. – В ближайшее время мы вызовем вас. Вы пока что – единственный свидетель.

– Но вы обязательно узнайте, где он был до меня и что делал!

– Спасибо за еще один ценный совет. Я сделаю это первым делом, уверяю вас.

– Простите, а это вообще кто? – Цилицкий кивнул в сторону санитаров, выносивших труп из мастерской. – Был…

– Вы что же, правда не знаете?

– Нет.

– Газеты не читаете?

– Упаси меня Господь?! Конечно, нет. Изредка смотрю Интернет, но только культурные новости. Телевизор не смотрю, политикой не интересуюсь. Я нервы берегу. Я слишком мнительный, знаете ли.

– Понятно, – сочувственно покивал головой Пал Палыч, – но начальство, как говорится, надо знать в лицо. Господин этот, тело которого только что унесли, был важным чиновником в вашем районе. Очень вероятно, что кому-то он стал поперек горла. Не посодействовал или вовсе помешал.

– Чем он руководил?

– Департаментом землепользования в Бутово.

– Да что вы говорите?! – воскликнул Цилицкий так, будто это напрямую касалось его личных интересов. – Вот же как странно получается: он – чиновник всего лишь районного масштаба, а цену за портрет мне предложил такую, какую не каждый олигарх отжалеет. Я думал, он предприниматель.

– Олигархи потому и олигархи, что деньги берегут. Они их с изрядным трудом добывают, а чиновникам капиталы с неба падают. Особенно если чиновник сидит, как говорится, «на земле». За землю всегда дрались, дерутся и драться будут.

– Ага, я, кажется, понимаю. «Сидящий на земле» чиновник может хорошенько погреть руки.

– Весьма образно, – кивнул Пал Палыч, глядя на обрисованный контур трупа.

– Ну да, ну да, на том и стоим, на образности. Работа такая.

– А моя работа – разобраться. Так что, господин Цилицкий, прошу вас никуда не уезжать в ближайшее время и по первому же вызову явиться к нам для дачи официальных показаний.

– Я никуда не собираюсь уезжать, – безразлично кивнул художник, – так что буду рад еще одной встрече. До свидания. Был рад познакомиться. То есть я хочу сказать, что при других обстоятельствах…

* * *

Влад Зубров, Толик-Столик и Шмилкин терпеливо сидели в своем мультивэне и через тонированные стекла наблюдали за происходящим. В темноте было плохо видно, кто ходит вокруг да около, но сам подъезд освещался ближайшим, слава Богу, работавшим фонарем довольно ярко. К тому же тут все еще урчали несколько служебных полицейских машин, освещая площадку перед домом зажженными фарами.

Как и предполагал командир, тело вынесли вскоре после того, как они ушли из мастерской. Еще через несколько минут после этого из подъезда вышел Кузнецов, сел в свою служебную «Волгу» и растворился в суматохе московских дорог.

– Пал Палыч уже не тот, – не без сочувствия в голосе прокомментировал Зубров. – Я помню, как он давал жару еще лет пять – семь назад, о нем вся Москва говорила.

– И мы состаримся, – равнодушно констатировал Анатолий, а Шмилкин на водительском месте только повернул голову, косясь в салон, где расположились коллеги, и громко хмыкнул.

– Ты, Столик, да, – отбрил Влад, – состаришься. А я не доживу. У меня работа смертельно опасная.

– Одну работу работаем, между прочим, – напомнил обиженный Столовой.

– Ну да, ну да, – кивнул Зубров и согнал с губ улыбку. – Ладно, все – шутки в сторону. Менты разлетелись и теперь вот-вот появится художник. Готовимся к преследованию.

– Всегда готовы, – заводя мотор, ухмыльнулся Виктор.

Минут десять ничего не происходило. Шмилкин на своем водительском посту расслабился, откинувшись на спинку сиденья, но вверенный ему мотор минивэна тихонько похрюкивал, готовый вмиг взреветь на полных оборотах. Наконец в темноте прошуршал мимо и остановился около подъезда ярко-зеленый Mini Cooper. Из машины вышла женщина в длинном кожаном пальто, его расцветка имитировала шкуру леопарда. На ногах у нее были такие же леопардовые сапоги на высокой шпильке. Женщина нажала несколько кнопок в своем мобильнике, сказала в аппарат пару-тройку слов, выключила связь и закурила тонкую сигарету.

– Мужики, а шкурка эта натуральная или плюшевая, как думаете? – спросил Шмилкин.

– Ты тут не браконьеров ловишь, а преступников, – напомнил ему из темной глубины автобуса Зубров, – знай свое дело.

– А вот и мой тезка! – воскликнул, встрепенувшись, юноша.

Женщина вознамерилась сделать всего третью затяжку, когда на освещенном уличным фонарем пороге подъезда материализовался Цилицкий. Он воровато огляделся по сторонам, поцеловал дамочку и юркнул на переднее сиденье ее машины. Женщина же, в отличие от ее дружка, вела себя спокойно. С истинно королевской грацией она докурила свою сигарету. Когда она небрежно бросила окурок в сторону мусорки, Зубров хлопнул Шмилкина по плечу:

– Трогай, Ильич, не зевай, миленький! Пускай они после нас стартанут. Дорога отсюда только одна – не потеряются. Как только свернем со двора, вперед их пропусти. Дальше следуй за ними аккуратно. Посмотрим, куда намылился наш утонченно-интеллигентный садист.

На проезжей части Mini Cooper рванул так, что Шмилкин даже чуть растерялся, уж очень неожиданным был такой ход, казалось бы, спокойной, уравновешенной дамы на высоченных шпильках.

– О! С этой мадам не легко вести личную жизнь – хмыкнул Столовой, хватаясь за ручку над окном, чтобы при рывке удержаться на месте.

– А ты рассчитываешь на такой вариант, что ли? – полюбопытствовал Зубров.

– Просто подумал. Она же играет какую-то роль в этой пьесе. Вот и набрасываю ее психологический портрет. С этой женщиной сосуществовать сложно.

– Если не отдаться целиком, без остатка, ее воле, – принял игру в аналитику Зубров. – Я полагаю, что человеку, который не любит сам принимать решения, такая партия будет по вкусу. Отдайся потоку – да и плыви себе быстро и уверенно вперед…

– Да, тем более, что говно не тонет, – кивнул Столик.

Mini Cooper вел себя на дороге уверенно и дерзко. Машинка подрезала соседей, бесстыдно обгоняла, врезаясь в правый ряд перед мирно урчащими автомобилями обывателей, но признаков того, что водитель заподозрил слежку, заметно не было. Это была просто жесткая езда без комплексов неполноценности и с полным пренебрежением чужим мнением.

В таком темпе довольно скоро, несмотря на вечернюю загрузку московских дорог, ведущих в сторону области, обе машины доехали до окраины. В этом месте Бутово с противоположной от МКАД стороны было темным и недружелюбным. Тут Зубров приказал Шмилкину чуть притормозить и отпустить Mini Cooper на некоторое расстояние вперед, так как в этой пустоте они уже всерьез рисковали засветиться.

После третьего поворота во дворах команда Зуброва не обнаружила впереди зад шустрого автомобиля.

– Ну что, командир, переходим в режим тупого сканирования территории? – спросил Виктор, прекрасно зная, каким будет ответ, потому что других вариантов попросту не было.

Зубров не ответил. Столовой тоже промолчал, даже не отвернув голову от окна.

Автомобиль стоял в пятом дворе. Он замер около самого крайнего подъезда самого крайнего дома – дальше начиналась черная бездна, которая, возможно, вынашивала планы захвата города, но понятно было, что гораздо скорее город сам проглотит ее.

На этот раз уже не спрашивая, что ему делать, Шмилкин притормозил чуть в стороне, потянулся к бардачку перед пустующим пассажирским сиденьем справа от себя и, достав блокнот и карандаш, записал адрес дома.

– Четвертый подъезд, – одобрил его действия подсказкой Зубров.

– Последний, – с оттенком ухмылки вставил свое слово Столовой.

Зашвырнув блокнот обратно, Витя повернулся и спросил:

– Инспектируем подъезд?

– Нет, поехали. Мерзнуть не будем. Пробьем по базе, выясним, кто в этом подъезде числится в жильцах. А топая по этажам, обнюхивая все двери подряд, мы вряд ли найдем, в какую квартиру они зашли. Погнали, мужики, домой!

– Согласен, – кивнул, трогаясь, Шмилкин.

– Только жрать охота, Влад, – прогудел из темноты автобусного чрева Столовой. – Может, заскочим к нашему хлебосольному другу?

– Правильная мысль! – охотно согласился Зубров. – Погреемся, расслабимся и заодно перетрем в свете последних событий кое-какие насущные дела.

– К Марату, что ли, рулить? – уточнил Виктор, включая радио.

– Так точно, солдат, туда.

* * *

Повезло! В сестринской никого не было. Впрочем, нечему удивляться – дневная смена закончилась уже час назад, все разбежались, а единственная на это время хозяйка помещения – ночная дежурная, как обычно, в начале своей смены ходит по этажам и отделениям, здоровается с подружками и делится с ними последними новостями своей незамысловатой жизни.

Люся с удовольствием плюхнулась на мягкий диван и крепко обняла, прижав к животу, сразу две диванные плюшевые подушки. Под закрытыми веками мелькали окровавленные скальпели, разматывались белые бинты, тут же покрываясь алыми пятнами. Длинные пальцы в резиновых перчатках нащупывали что-то во влажном месиве вскрытой человеческой плоти. Последняя операция этого дня продлилась дольше, чем обычно. Леня нервничал, Томка, его глуповатая ассистентка, все время роняла инструменты. Это была особая операция, не стандартная, как она поняла из поведения Лени. Но обошлось без осложнений. Хотя нервов сегодня потрачено было очень много, причем впустую, как казалось Люсе. Девушка закинула подушки за голову и вытянулась на диване.

Еще не выветрился Ленькин запах. Для него операция всегда была особенно сильным возбуждающим событием. Сам он объяснял это тем, что, оперируя человека, чувствует себя стоящим на границе жизни и смерти, как будто спорит со смертью, а совокупляясь с женщиной, как бы вбрасывается в обычное течение бытия. Интересно, подумала девушка, если моя смена не совпадает с его сменой, кого он трахает, жестко и самозабвенно, как будто мстит смерти за ее попытки ворваться в человеческую плоть в виде болезни? Неужели Томку? Нет, не может быть. Если бы было так, не тащил бы он ее, Люську, к себе на глазах у ассистентки. Интересно, а что она думает? Догадывается или нет, в чем смысл уединений сладкой парочки сразу после операции?

Люся встала и подошла к умывальнику, спрятанному за белой больничной ширмой. Кусок стены в этом закутке был отделан плиткой. Мыло, белое вафельное полотенце на гвоздике – все как полагается. В продолговатом зеркале она увидела осунувшееся лицо, тусклые глаза, растрепанные волосы.

– Папик! Вот кто спасет твою униженную душу, – сказала Люся грустному отражению.

Тщательно вымыв и досуха вытерев руки, она взялась за сумку и, выгрузив оттуда кучу разных мелочей, извлекла наконец мобильный телефон.

Девушка набрала номер два раза подряд, но так и не дождалась ответа. Раздосадованно бросив аппарат на диван, Люся достала из сумки расческу и снова направилась к зеркалу. Более-менее усмирив свои кудри, она вышла на середину комнаты и обвела ее скучающим взглядом.

– Какая тоска, – покачала она головой. – Надо срочно что-то менять.

Девушка вернулась на диван и, складывая разбросанные вещи в сумку, продолжила рассуждение.

– Если тебе не нравится окружающий мир, начни перемены с себя, – посоветовала она косметичке и, спрятав ее поглубже, назидательно заметила блокноту, затем кошельку, губной помаде, флакончику с дезодорантом: – Если кажется, что тебе плохо или грустно, не изводи окружающих капризами, а встряхнись, займись каким-то делом. А то так и до депрессии дойти можно.

Отложив заполненную сумку в сторону, она вновь набрала интересующий ее номер и, как и раньше, не услышала ответа. Хмыкнув, Люся полистала странички телефонной книжки и набрала другой номер.

– Кать, привет! Ты где? Ну да, как всегда. А у тебя есть что-нибудь? Нет, я сегодня пустая, потому что один – прям бешеный, такой нервный, даже поговорить с ним нормально не получается, а другой вообще не отвечает. Как всегда, потом будет рисовать мне массу «уважительных» причин своего молчания. Не сомневайся. Да. Будем надеяться. Ну, так я приду? Через полчаса, думаю, буду. Жди.

* * *

Жогов ждал уже пятнадцать минут.

Вывеска над заведением, куда Пал Палыч попросил его прийти, сообщала, что это кафе «Сиэтл». Почему именно Сиэтл удостоился чести быть упомянутым на задворках российской столицы, теперь уже никто не знал, потому что заведение досталось нынешнему хозяину «за долги» прежнего хозяина. Дружбы эти двое не водили, рассуждать о том, что да почему имеет тот вид, который имеет, им было ни к чему, да и некогда, потому что дело о передаче решалось в срочном порядке. Под некоторым нажимом прежний хозяин переписал документы на нового владельца и, таким образом, долговые обязательства, со скрипом, правда, но все же были аннулированы. Новый хозяин не стал менять название. Ему было все равно. «Звучит неплохо, – говорил он, – пусть остается. Я не художник, чтобы самому красоты выдумывать!»

Игорь окинул взглядом помещение. Когда-то вместо довольно уютной комнатки здесь был парадный выход из подъезда. Во времена перестройки перестраивали все и вся на новый лад. В те времена фантазия господствовала, изобретательность культивировалась, но выше всего ценилась скорость – во всем, от принятия решений до совершения конкретных действий, преобразующих окружающий мир. Конечно, ведь в те времена можно было почти всё и все хотели оказаться первыми. Так можно было урвать кусок пожирнее. А потом халява закончилась, наступили времена перераспределения. Вот, взять к примеру хозяина этого кафе. Он получил его уже готовеньким, с налаженным бизнесом. Он даже персонал не стал менять. Он просто начал получать всю выручку, не вкладывая ни сил, ни нервов в раскрутку этого дела. Если не считать мелких затрат на рэкет. А все потому, что когда-то одолжил денег на оплату кое-каких счетов. Оплатил, так сказать, счета тем, кому хотелось тут и сейчас, а потом просто забрал то, что оплатил.

Сам Игорь Павлович Жогов прекрасно знал, чего стоило поднять собственный бизнес. В прошлом, уже с первыми порывами свежего ветра, будучи уже настолько крепким, чтобы действовать решительно, он воспользовался случаем и стал дилером шоколадных конфет от фирмы «Марс». «Шустрый» – было тогда его кличкой.