Заражение

Он подошел к зеркалу и провел рукой по кривой трещине.

– Э! – резко отдернул палец. Темная капля крови выступила на коже. – Черт. Что за фигня? – он резко повернулся.

Гена вскинул голову.

В комнату вошла девушка.

– Наверное снова что-то жгут на полигоне. Если вам плохо, наденьте ту штуковину, – она показала на стену, где с гвоздика свисал зеленый армейский респиратор с бахромой пыли.

Последний раз он надевал такую штуковину на сборах, лет десять назад. Покосившись на фотографа, Андрей мотнул головой.

– Спасибо, мне уже лучше.

Она пожала плечами.

– Как хотите. Здесь столько разного летает, что обычный человек легко может подхватить какую-нибудь болезнь. Запросто. Даже просто поцарапавшись о зеркало… – она неестественно выгнула шею, боком-вверх, Андрей поспешил отвести от нее взгляд, будто увидел нечто противное, мерзкое, не предназначенное для чужих глаз. – Мама уже здесь.

Маленькая кибитка колыхнулась – волна морозного воздуха влетела внутрь, крутанулась вокруг ног и устремилась в приоткрытую кухоньку, где потрескивала буржуйка.

– Кора? – услышал он голос, необычно женственный и мягкий. – Кора, кто эти люди?

Андрей повернулся.

Перед ним стояла невысокая женщина с копной каштановых волос, стянутых пучком. Большие глаза смотрели прямо и открыто – в них не чувствовалось ни агрессии, ни злобы, и это шокировало больше всего. Пока они лазали по свалке, самое мягкое, что им пришлось услышать – была отборная трехэтажная брань и пожелания сгореть в аду.

– Я вас где-то видела, – сказала женщина, обращаясь к Андрею.

– Мама, это журналист из городского портала, помнишь, он в прошлом месяце писал, как лучше подготовиться к зиме, а мы читали и смеялись до упаду. «Обязательно увлажнитель воздуха, потому что, когда в квартире жарко, воздух становится сухим, что плохо влияет на ваше здоровье. Особенно это относится к детям».

Андрей улыбнулся.

– Ваша дочь права, меня зовут Андрей Лосев. Когда я писал ту статью, то не совсем представлял, в каких условиях ее будут читать… простите… – он обвел комнатку взглядом. – С увлажнением тут явно все в порядке…

В ее глазах отразилась грустная усмешка.

– Меня зовут Милена, – сказала она. – Не представляю, как вы сюда дошли. Это… – она быстро взглянула на дочь, – почти невозможно.

– Невозможно?

– Наши собаки… они…

– Да… – Андрей сглотнул, вспомнив жуткую сцену у домика. – Не знаю, где вы их нашли и как обучили, – он с сомнением покачал головой, показывая, что такой хрупкой женщине вряд ли под силу натаскать собаку-убийцу, – но свое дело они знают.

– Это не я, – она покачала головой, – это Кора их обучила.

– Странное имя для девочки, – пробормотал Андрей, но очередной порыв ветра через открытую дверь унес его слова со свистящим шипением.

– Наверное, вы замерзли, – сказала Милена. – Может быть, чаю?

– Я бы не отказался, – Андрей посмотрел на Гену. Тот кивнул.

Милена указала на просевший диванчик, стоявший у стены.

– Присаживайтесь, он крепкий. Много на своем веку повидал.

– Не сомневаюсь, – ответил Андрей, заставив себя опуститься на вытертую ткань мрачного бурого оттенка.

– Кора, – позвала мать. – Сделай, пожалуйста гостям чай, пока они расскажут, что же их привело в наши… не самые приятные места.

Андрей заметил, что руки у женщины очень… аристократичные, с длинными тонкими пальцами, белой кожей – никак не похоже на то, что она проводит день и ночь, разгребая мусорные завалы.

– Я работаю на ферме, оплодотворяю коров, – сказала она, поймав его взгляд. Это важная работа. Но платят все равно мало. Впрочем, нам хватает.

– Оплодотворяете коров? – Андрей никогда не слышал, что существует такая профессия. Он всегда думал, что этим обычно, как заведено в природе, занят бык.

– Быков на всех не хватает. Бык может быть не в настроении. Он может заболеть. А иногда ему просто не нравится корова. – Понимаете? – она словно прочитала его мысли.

Андрей хотел сказать, что ферма могла бы выделить жилье, хоть какое-нибудь, но осекся. Сейчас никому нет дела до твоих проблем. Где ты живешь, чем питаешься, куда ходят твои дети – это твои проблемы, решай их как хочешь. А если не нравится, всегда найдутся желающие на твое место.

Он кивнул. Хотя не представлял – каково это, каждый день осеменять коров.

– Кто-то должен это делать, – сказал она. – Вот вы пишите, чем обогревать жилище зимой, как обеспечить в нем влажность. Это тоже хорошее и нужное дело.

Андрей почувствовал себя полным ничтожеством и готов был сквозь землю провалиться от стыда.

Гена сидел на табуретке, не смея прикоснуться к камере. Обычно он не спрашивал разрешения и нажимал кнопку затвора, когда этого хотелось ему. Но тут что-то его останавливало.

– Так что же вас привело? – вновь повторила Милена свой вопрос. – Обычно все делегации остаются внизу, походят пару минут, на большее их не хватает.

Андрей потупился. Начинать ей рассказывать о проблемах горожан, которые страдают от назойливых запахов – не будет ли это верхом лицемерия и черствости с его стороны?

Но она сама помогла ему, встряхнув копной рыжих волос.

– Наверное, как я могу догадаться, жителей города тревожит… сильная вонь со стороны свалки. Особенно… когда дует северо-восточный ветер, – сказала она, потирая пальцами запястье. Только сейчас Андрей в изумлении увидел тонкий, необычайно искусный браслет из драгоценного металла, украшенный красными камнями.

Она спохватилась, заметив его взгляд.

– Нашла на свалке, тут много китайского барахла. У меня целая коробка, может хотите выбрать кому-нибудь в подарок? Они совсем новые…

Андрей покачал головой.

– Так и есть, – сказал он. – На портал поступает много звонков, люди пишут на форум, но власти никак не реагируют, хотя мы переадресовывали им эти обращения. Вернее, присылают отписки. Недавно они направили на свалку комиссию из санэпидстанции, та проверила, все показатели в норме. И что тут скажешь. Скорее всего, формально они правы. На бумаге все отлично. Пахнет розами и…

– Формально и ада не существует, – сказала она.

Андрей посмотрел на нее вопросительно.

– Но вы находитесь прямо у его входа. Если эта свалка когда-нибудь выйдет из-под контроля, для города это будет означать ад. Свалка проглотит город, даже не заметит. Уж поверьте. Мало того, что руководство фермы, насколько я знаю, сбрасывает здесь мертвых свиней, погибших от какой-то болезни, это еще не все…

Андрей посмотрел на Гену. Тот сидел, завороженный.

– Не все?

– Нет. Из Москвы привозят бочки без этикеток. Что в них – никто не знает. Камазы разгружаются после полуночи, за этим следит вооруженная охрана, которая сопровождает грузовики.

Андрей почувствовал, как холодный липкий ужас забирается ему под рубашку.

– Потом бочки перегружают на паллеты и погрузчиками, очень медленно, отвозят в третий ангар. Что происходит дальше – никому неизвестно. Но… я думаю, ничего не происходит. Они просто вырыли там яму и сливают содержимое бочек под землю.

Андрей вспомнил странный привкус чая и кофе в последнее время – сладковатый, приторный и одновременно затхлый, как вонь из сточной канавы.

– Но… ваша дочь… Кора. Она стирала вещи там, внизу.

Милена быстро взглянула в сторону кухни, где тень Коры склонилась над буржуйкой.

– У нас нет стиральной машины. И денег на прачечную. Выкручиваемся как можем.

Я должен им помочь, я должен им помочь, – свербило в мозгу.

– Как же так… – сказал он в раздумье. – Вы тут с дочерью, которой нужно ходить в школу, без элементарных удобств, на вершине свалки, которая в любой момент может рухнуть в преисподнюю, угробив вас и… вы так спокойно об этом рассуждаете? А где же ваш… муж? Где он? Почему ни черта не делает? Я так понимаю, он и алименты не платит?

Милена усмехнулась.

– Боюсь, вам не понять. Все очень сложно…

– Но что-то же нужно делать!

Глаза ее блеснули – в глубине их он успел разглядеть скорбь.

– Боюсь, все бесполезно, – сказала она. Ее черное платье затрепетало и только теперь Андрей понял, что она в одета во все черное, с ног до головы – как будто находилась в трауре. – Мне не хотелось бы продолжать эту тему. Здесь он нас точно не достанет, и мы счастливы хотя бы этим.

– Кто – он? И… как можно быть счастливым… этим? – Андрей силился, но не мог ее понять. Вероятно, трагедия этой семьи была столь чудовищной, что его мозг отказывался воспринимать ее, истошно крича: приедешь в город, срочно иди в полицию и пиши заявление! Нужно вытащить их во чтобы то ни стало!

В разбитом зеркале за ее спиной Андрей поймал свое отражение. Если бы оно висело ближе, наверняка бы он испугался – побелевшее лицо, без кровинки, широко открытые глаза, плотно сжатые челюсти. А на второй половине зеркала ему показалось… или нет… он увидел свой череп, выбеленный, с пустой черной глазницей и торчащими зубами – и в ужасе поднял руку, чтобы потрогать лицо, но видение уже пропало, кожа оказалась на месте, как и нос и рот и губы. Он судорожно вздохнул.

– Чай готов! – в комнату вошла девочка. Она внесла на серебристом подносе две чашки на блюдцах. Рядом стоял фарфоровый заварник с вереницей мудреных символов.

Милена придвинула миниатюрный столик, потом разлила чай. Андрей взял чашку точно в полусне – снова осторожно взглянул в зеркало: все было в порядке.

– То, что вы рассказали – какой-то бред, уж простите, – выдавил он. – И насчет свалки тоже. Я не могу обещать, но сделаю все, что в моих силах, чтобы это прекратить.

– В ваших силах это прекратить, – сказала она, делая паузы между словами. – Все в ваших силах.

Андрей отхлебнул обжигающий чай. Гена держал свою кружку возле рта. Белесый дымок подымался из нее и струился рядом с лицом – огибая каждую складку кожи, на которой выступили маленькие блестящие капельки пота. Он сидел с закрытыми глазами.

– В ваших силах это прекратить, – сказала она еще раз. Черное платье распахнулось и от ее ослепительной наготы Андрей зажмурился – тепло волнами пульсировало в его теле, мысли сменяли одна другую, и все, чем он жил до этого, вдруг стало неважным, несущественным, словно он вдруг нашел ответ на вопрос, который искал с самого рождения – зачем он тут, ради чего и ради кого, что предстоит ему сделать и готов ли он к этому – все это промелькнуло перед его мысленным взором в одно мгновение. Пораженный увиденным, он хотел было что-то сказать, но не смог даже открыть рта.

Тогда разбитое зеркало, висевшее там, на стене картонной лачуги, взорвалось миллионом осколков и его частички взлетели ввысь; серебрясь и вращаясь в лунном свете, они, гонимые северо-восточным ветром, понеслись к Городу.

В ваших силах это прекратить, в ваших силах это прекратить, в ваших силах это прекратить, — твердил он, ворочая пересохшим языком.

Глава 7

2012 год

Обычно после смены в диспетчерской, заканчивающейся в семь вечера, Оксана торопилась в церковь на вечернее богослужение. Андрей совершенно не имел ничего против, да только вот церковь это была не та, деревянная, старая, пережившая так много событий и потрясений на своем веку, что один ее вид внушал священный трепет.

Около года назад она принесла домой тонкие журналы, напечатанные в очень хорошей типографии, пахнущие свежей краской и качественной бумагой.

«Сторожевой маяк», – прочитал Андрей название и подумал, что журналы, видимо, – рекламные проспекты какого-нибудь агентства недвижимости или турагентства. Он не обратил внимания на содержание, специфика работы на портале, где он волею случая также писал и рекламные тексты выработали в нем чутье на фальшь.

Сто процентов, хотят что-то впарить доверчивым работницам. Но так как он сам, по сути, занимался тем же самым, его внутренний стопор на этот раз не сработал.

Так и лежала веером стопочка, пока он однажды не открыл один из них.

ПОЛОЖИТЕ НА ВИДНОМ МЕСТЕ. И УВИДИТЕ, ЧТО БУДЕТ. ОН САМ ПРИДЕТ. КОГДА БУДЕТ ГОТОВ.

Такой совет прочитал Андрей на третьей странице в колонке под заголовком «Как убедить мужа ходить в церковь Судного Дня?»

НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ЕГО УБЕДИТЬ. ЕГО СОЗНАНИЕ ЗАХВАЧЕНО САТАНОЙ.

Что? – подумал он. – Кем захвачено? Этого еще не хватало.

Все свое свободное время жена проводила в новой церкви. Впрочем, ее поведение не сильно изменилось, по крайней мере, внешне. Она его убаюкала.

– Я прочитал журналы, что ты оставила на столике, – сказал он жене.

Дело было весной, она сняла плащ, с каким-то странным любопытством взглянула на него.

Она гадает, подействовало или нет. Приду ли я сам или, как обычно, что-нибудь устрою, из-за чего ей придется краснеть.

– Тебе не нужно ничего говорить, – сказала она. – Но если вдруг… тебе действительно захочется…

– Мне уже хочется, – сказал он мягко, поднялся и подошел к жене. Ее стройное тело даже после десяти лет совместной жизни притягивало и манило его. – Саша уже спит, я покормил и уложил ее… – Он потянул жену к себе.

С приоткрытого балкона пахнуло неприятным запахом. Иногда со свалки приносило совсем ужасные ароматы, он давно хотел съездить туда, сделать большой репортаж, но все руки не доходили. Да и за написание рекламных статей на портале платили больше, чем за материалы о жизни.

Вдалеке ударил колокол старой церкви. Вечерня.

Оксана отстранила его руки.

– Андрей, я устала. Давай не сегодня.

Он слышал это уже полгода и не понимал, что происходит. Внутри все закипало. Он пытался разобраться в себе, понять, что он упустил, не придал значения, может быть, обидел ее. Но ничего не находил.

– Не сегодня? А когда?

Она взяла в руки журнал, раскрыла его и замерла.

– Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма, – прочитала она.

Андрей помолчал, пытаясь взять себя в руки.

– Оксана, послушай… я же не против, что ты занимаешься… этим. Но давай как-то в меру, что ли. Понимаешь меня?

Она не отрывала взгляда от лакированных листов, запах которых он ощущал даже с трех метров. Андрею показалось, что ее руки вросли в обложку и пустили в ней корни – так причудливо сплелись пальцы с нарисованным на обложке деревом. Видимо, это было древо добра и зла, если он правильно помнил, как оно называется.

– Мне приходится выслушивать на работе столько, безо всякой меры, что только чтение этих журналов спасает меня. Они спасли меня. Ты хочешь знать, понимаю ли я тебя. А ты меня понимаешь?

Ну вот, начинается, подумал Андрей. Сейчас будет перечисление всех его грехов и кары, которая обрушится, если он не покается и не ступит на путь истинный, который, как известно, ведет в церковь Судного дня и никуда больше. И уж точно не в бар «Свобода».

– Я понимаю, что тебе нелегко. Но… может быть, сменить работу? Твоя мама давно говорит об этом.

– Мне нравится моя работа, я не собираюсь никуда увольняться. К тому же, на работе есть те, кто меня слушает и понимает. И в церкви тоже.

– Этот… пастор Леонид, что ли? – не смог удержаться Андрей.

Ее глаза блеснули незнакомым ему чувством. Что это было? Ненависть? Злоба? Или просто усталость?

Она перевернула страницу. Плотно сжатые губы дрожали.

– Пастор Леонид святой человек, – сказала она, потом опустила журнал на столик. – Он бы с радостью повидался и поговорил с тобой. Когда ты будешь…

– …готов.

– Готов, – эхом повторила она. – Но это случится не скоро.

Андрей покачал головой, вышел на кухню и плеснул себе в стакан коньяка.

Она наблюдала за ним с каменным выражением лица.

– Все, что ты делаешь сейчас, делаешь не ты, – сказал она. – Тобой управляет злая сила. Она разрушает тебя. И добьется своего, вот увидишь.

– Да. Уже добилась. Мне просто нужна нормальная жена.

Оксана фыркнула, вытащила из сумки библию, раскрыла словно наугад и зачитала с придыханием:

– …ибо неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь – святы.

– Ты, наверное, целыми днями готовишься, чтобы отвечать цитатами, да? Только зачем? Хочешь, чтобы я ходил туда с тобой? Нет. Этому не бывать.

Кажется, Оксана нисколько не удивилась. Она вздохнула и ушла в комнату, где спала Саша.

В последнее время она пыталась и Сашу брать с собой на богослужения, но Андрей резко воспротивился, пообещав спустить журналы в унитаз. Тогда она повесила крест над ее кроваткой и каждый вечер читала молитвы, поглядывая в лицо спящей дочери, надеясь, что во сне сказанное усваивается подкоркой напрямую, минуя сознание. И ребенок придет к Богу самым естественным путем. Когда наступит время, Саша поймет, что Его Слово буквально пропитало ее, наполнило и освятило, как если бы в темную ночь она открыла глаза, а небо озарилось внутренним сиянием.

Андрей слушал монотонный бубнеж жены и не знал, что ему делать.

Глава 8

Осень 2012 года

Они не соврали.

Это было не больно. Совсем не больно. Как комарик укусил. Маленький, звенящий комарик. Комарик, звенящий так назойливо и монотонно – она хотела махнуть рукой, чтобы отогнать его от уха, отогнать, отогнать! – но ничего не получалось.

Ей было не больно, хотя… тело ее кричало и мозг пронзила игла ужаса, но прежде чем он среагировал, чтобы послать ответные волны страха, та его часть, что сигнализирует об опасности, уже отключилась и Саша просто констатировала: боли нет. Смерти нет. И жизни тоже нет. Ничего нет.

В бескрайнем пространстве белого потолка проплыл розовый шарик. Ее ОСОБЫЙ ШАРИК. Она не понимала, почему не может взять его за желтую извивающуюся словно хвост змеи ленточку. Шарик бился о потолок, а она смотрела на него снизу-вверх немигающим взглядом.

Потом она увидела над собой лицо с бородкой. Это был Айболит. Его колпак съехал, а когда он нагнулся к ней, стягивая дрожащими руками «светаскоп», и вовсе упал ей на лицо.

Саша хотела рассмеяться, ей показалось, что это такая игра – доктор играет с ней, и теперь нужно вскочить, сбросить его щекочущий колпак, схватить за ленточку скачущий шарик и срочно догнать Петю. Похвастаться ему, взять за руку и потом вместе, вприпрыжку, побежать в группу, где можно будет играть до самого вечера. И рисовать дом. Папу. Маму. Город. Гору.

Гора.

Она не могла вскочить. Просто не могла. Руки и ноги не повиновались. Как во сне, когда нужно бежать со всех ног от ужасного чудовища, все тело вдруг онемело, налилось свинцовой тяжестью, отказываясь слушаться – от кончиков ее русых волос до самого последнего пальчика на ноге. То есть, совсем.

Но если во сне ей все же удавалось, не сразу, но ценой неимоверных усилий хотя бы поднять руку, сдвинуть стотонное тело на миллиметр, которое вязло в тягучей черной смоле, то здесь…

Где – здесь?

Саша повернула голову. Или ей показалось, что повернула. Калейдоскоп картинок, всего того, что она видела и не увидела в тот момент обрушился на нее со скоростью несущегося навстречу поезда. Кадры мелькали подобно желтым окошкам – едва различимые, и по мере того как она смотрела на них, становились все более страшными.

– Доктор? Доктор! Она потеряла сознание! Она не дышит!

Потолок взметнулся, стены повело, стол, возле которого стоял Айболит – накренился и стал расти в размерах, приближаясь. Медленно, очень медленно. Но соображала она на удивление ясно и быстро – как никогда, словно тормоз, державший все это время сознание, отпустил.

Глаза доктора расширились. Она сперва не поняла его реакцию, а потом вспомнила, что точно также отреагировала мама, когда она взяла нож, чтобы помочь чистить картошку и рубанула себя по большому пальцу – до кости. И никакой боли она вовсе в тот момент не чувствовала, лишь легкий, невесомый комарик прожужжал где-то рядом, над ухом. И почти не испугалась вдруг выступившей жирной полосы алой крови. Опустила нож на стол, положила картошку. Повернулась к маме, улыбаясь, и протянула ей руку. Мама мыла посуду и не сразу откликнулась. Но когда она, наконец, повернулась…

Да, у нее были точно такие же глаза.

– Мамочка, ничего страшного не случилось, я немножко порезалась, – сказала она самым ласковым голосом, на который была способна, зная, что ей влетит по самое первое число и может быть даже, родители заберут планшет в качестве наказания. Ведь никто не разрешал брать этот проклятый нож. И картошку из грязной плетеной корзинки.

Она просто хотела помочь. Помочь маме приготовить ужин. Мама устала, ее задолбало каждый день стоять у плиты.

Скорее всего, Айболита до коликов задолбало (так сказала мама, доктор так не говорил) ездить по детским садам и колоть проклятую прививку. Он тоже стоял спиной и не видел, что произошло, а когда повернулся на истошный крик медсестры, неловко взмахнул руками, задев стул, который отлетел к стенке, перевернувшись ножками вверх (как это смешно!) – только тогда его глаза стали один в один как мамины и рот приоткрылся буквой «о», дудочкой, усы сморщились, а колпак опасно накренился.

Все это растянулось на долгие-долгие часы, может быть, даже месяцы или… годы. Что-то липкое и вяжущее затормозило Сашу и не только ее, но и вообще все вокруг, превратило прохладный воздух в патоку, серый свет, проникающий сквозь длинные белые вертикальные жалюзи – в зефирное благоухание, такое безвоздушно-сладкое, что легкие замерли, боясь его вдохнуть и… потерять.

Она открыла рот, чтобы сказать доктору, – все нормально, и не стоит так волноваться сущему пустяку. Это даже не порез на пальце, как тогда на кухне – сейчас она видела свои руки и растопыренные пальцы – ни кровинки, ни царапинки. Так почему же он так испугался? Почему его лоб под смешным колпаком собрался жирными блестящими складками?

И нужно обязательно его предупредить, что если он не удержит свой докторский колпак, то останется без него, а разве доктор Айболит может быть без колпака?

Взрослые всегда делают из мухи слона. В тот раз мама так перепугалась, что забыла ее отругать за нож и картошку – так за что же ее теперь могли отругать? Она наверняка что-то сделала не так, скорее всего, не заметила позади какой-нибудь столик и случайно задело его, а там находился важный и хрупкий медицинский инструмент. Других объяснений у нее не было.

Доктор все же не удержал колпак. Это оказалось смешнее всего.

– А-дре-на-лин!!! – прорычал он по буквам. Так медленно, что Саша, утратившая вдруг равновесие (это она поняла по взлетевшим вверх рукам), сначала даже не поняла, что это говорит вообще человек, а не испорченный телефон.

Но и обернуться, посмотреть, что же она уронила, тоже не могла – не получалось.

К чему весь этот спектакль, подумала Саша. Если они хотят ее наказать, поставить в угол, или рассказать все родителям, от которых, конечно же, тоже обязательно влетит (прежде всего, от мамы), то почему бы не сделать это сразу – без гримас и какого-то «ад-ре-на-ли-на», звучащего как заклинание из страшной сказки.

Краем глаза она смогла уловить выражение лица медсестры, находящейся слева – ее улыбку сменила восковая маска страха. Глаза расширились до такой степени, что белки вот-вот грозили выскочить из глазниц и тогда Саша поняла, что действительно, случилось нечто ужасное. Даже может ужаснее, чем просто разбитая склянка или термометр, хотя, что может быть ужаснее?

Пропуская кадры, теряя их яркость, выпуклость, реальность, Саша продолжала наблюдать и то что она видела, мелькало мимо нее – словно уходящий поезд с его желтыми окошками.

На руке затянулось что-то очень упругое, жесткое. Потолок удалялся, она пошатнулась вперед, но падала навзничь. Шарик парил высоко-высоко и как она ни силилась, не могла разглядеть, что же там нарисовано. Какое животное на ее ОСОБОМ ШАРИКЕ?

– Господи боже! – ощутила она горячий выдох на своем ухе.

– Обкалывай, обкалывай быстрее крест-накрест!

Сестра попыталась поймать ее тельце, но Саша проскользнула меж выставленных перепуганных рук, словно серебристая рыбешка в сумбурном потоке ручья.

– Да что ж ты… – в сердцах выкрикнул доктор, приближаясь и нависая.

Тогда-то колпак и съехал с его головы. Смешной такой колпак. Белый, белоснежный. Похожий на кастрюльку для картошки, только без ручек.

Она увидела его глаза – в них читалось недоумение, он не слишком понимал, что вообще происходит и Сашу это обнадежило. Значит, не все так страшно и, возможно, скоро она выйдет отсюда, когда они закончат свою странную медленную игру. Как во сне. Да.

В тот момент, когда он нагнулся над ней, срывая «светаскоп» – глаза его блеснули и был это не отсвет ламп, блеснули его огромные черные зрачки – расширенные, бездонные и бесконечно холодные – Саша слишком поздно это поняла, а может и вообще не поняла, а просто отстраненно зафиксировала – тогда-то колпак и съехал совсем. Он упал ей на лицо, закрыв глаза и потолок и шарик, дразнящий своим розовым боком.

Саша засмеялась.

Она давно не смеялась так звонко, от смеха ее просто выворачивало, бабушка обычно в таких случаях говорила – «смешинка в рот попала».

Действительно. Айболит был полностью лысым.

Потом свет померк.