Разговор получился на этот раз спокойным и мирным. Может холод тому виной, может позднее время, но старик капельмейстер на этот раз был настроен миролюбиво. Сын

просто молча слушал, стараясь не задавать лишних вопросов. Это понимает и отец. К счастью разговор подходит к концу. Отец едва помещается в этой маленькой каморке, которую и комнатой не назовешь. Шубу и шапку он оставил внизу у Фишеров, а сам остался в теплом парадном камзоле и с массивной тростью в руке. Крепко сжимает белый костяной набалдашник широкой ладонью, глубоко дышит, выдавливая из губ пар. Холодно. Огромному и тучному капельмейстеру Людвигу ван Бетховену не пройтись ни выпрямится в этой маленькой каморке, которую и комнатой назвать нельзя. Может от этого и спешит он сегодня побыстрее закончить неприятный разговор с сыном. За стеной полоска света и там невестка с новорожденным сыном или спят или прислушиваются к их разговору. Елена тиха и пуглива, слова поперек не скажет, и повезло же его оболтусу с женой. Это только для посторонних хмурится, напускает на себя грубый вид и манеры сельского приблудившегося скрипача он-капельмейстер и негоциант, уважаемый во всем Бонне господин торговец

ван Бетховен. Иначе с его сыном и нельзя. С музыкантами тоже. А вот Елена… Ладно, на эту тему поговорит позже, а сейчас о предстоящих крестинах.

– Где думаешь крестить?

– У Святого Ремигия.

– Дело. Я знаю их кантора..Договорюсь. Когда?

– Думаю-завтра.

Старик Людвиг на мгновение прищурился, прикидывая в уме цифры: что говорить, а считать в уме он умел. Мгновенно сложил и помножил в уме общую сумму крестин добавил небольшой ужин в кругу избранных, подарки плюс расходы на приданое и подытожил завтрашним числом. Шестнадцатого родился, семнадцатого крестился. Порядок. В такой

холод все надо провернуть быстро и без излишних реверансов. Не по карману.

Сын Иоганн нервно заерзал на табурете. Кашлянул.

– Ну? Не тяни. Говори, как есть.

– Я из своих, конечно добавлю (сын полез в карман) но на угощение и церковь нужно отдельно,

я думаю.

– Ты думаешь? -передразнил сына отец.

Впрочем и сейчас получилось не грозно, а немного обидно.

– Ты понимаешь-роды не первые, крестины, угощение и эта церковь, вечер с банкетом…

– Куда хватил. Банкет ему подавай. А может еще архиепископа пригласишь, богач!

Иоганн понурил голову.

– Значит так. Людвиг привстал.-Вот…

Из кармана красивого теплого камзола с меховым воротником вынул несколько золотых монет, грубо вложил в ладонь сыну.

– Это заплатишь в церкви от себя и жены, а вечер и стол за мной.

– Спасибо, -тихо произнес Иоганн.

Старик боком и осторожно стал продвигаться к выходу.

– Не зайдешь, заглянешь?

– Насмотрюсь еще.

Ты понимаешь, вторые роды, дай-то Бог, чтобы этот выжил.

– Только на него и надежда. Рожает или покойников или чумазых.

– Кто тебе сказал?

– Мир не без добрых людей, доложили.

Иоганн только развел руками. Лучше сейчас с отцом не спорить. Спускаясь по узкой темной лесенке, освещенной лишь одной свечой, отец тихо ругался: надо же так запустить квартиру и дожить до такого позора в этой развалюхе. И кто? Сын капельмейстера! На первом этаже семья булочника Фишера: муж, жена, двое детей, приличные люди, приличный дом, уважаемое семейство, все знакомые и соседи, как на подбор -не господа, но люди с положением и весом и лишь один Иоганн..

На первом этаже Людвиг остановился, поправив парик, плотно нахлобучил меховую шапку.

– Кутайся плотнее, декабрь на дворе, -зачем-то сказал Иоганн.

– Да что ты говоришь. Крестины отметим у госпожи Баум. У нее большая зала и камин. Тебя завтра на весь день отпускаю, сам договорюсь. В церковь пораньше, часам к трем, а там и за стол.

Уже у самой двери:

– Кто в крестные?

– Пусть она и будет и …может… ты…

Старик еще крепче нахлобучил на глаза шапку, низко нагнул голову, отвернулся.

– Людвигом… значит…

– Да. Если не против.

Людвиг резко махнул рукой.

– Закрывай дверь-застудишь малого..Сейчас к Саломонам и Рисам. В церковь они не пойдут, но за столом хочу их видеть.

– Не поздно? -спросил сын.

– Еще семи нет.

Иоганн поспешил закрыть дверь. Быстро забежал в свою комнатку и выглянул в окно. За пеленой снега при ясном свете месяца огромная фигура старого капельмейстера удалялась вдоль узкой улочки. Полы шубы развевались на ветру, трость зло отбивалась от пурги, словно пугая невидимое белое чудище. За спиной капельмейстера белый пух крутился, извивался белой стайкой. «Смешной он и чудаковатый», -подумалось Иоганну и на сердце улеглась обида на отца. Тем более, по сути, ведь он прав.

Людвиг действительно был зол на единственного сына. Уж на него-то он возлагал свои нехитрые надежды. Конечно, Иоганн звезд с неба не хватает, исправно тянет лямку скрипача, певца в капелле и оркестре князя. Первый министр фон Бальдербуш им доволен, впрочем, непонятно, из-за чего или благодаря кому. Конечно ему, Людвигу. Это он

прикрывает прогулы, запои и прочие шалости сына, не будь его, сидеть бы его Иоганну в каком-нибудь кабачке и пиликать на своей скрипочке за стакан вина и ломоть селедки. А

начиналось все так хорошо. При хорошем поведении и прилежании мог бы и его Иоганн выбиться в капельмейстеры и там, глядишь, свою торговлю вином можно было передать ему. А лет через двадцать собственный дом, прислуга, экономка, серебро на столе, счет в кармане и смерть в почете и уважении. Впрочем, о смерти ему, Людвигу, еще рано думать. Лет на десять его должно хватить. И занесла же его сына нелегкая в юности в захолустье как

городок Эренбрейтштейн (ну и словечко!) и все та же злая судьбина свела с дочкой повара и уже вдовой лакея Магдаленой Каверих. Сын говорит «не лакея, а камердинера», а

какая к черту разница! Высокая, на полторы головы выше мужа, худая аж скулы просвечивают

носатая с большими испуганными черными глазами девица. Сядет в уголке, глазища таращит

«да, отец», «нет, отец» – весь разговор. Иногда плачет, шмыгает длинным носом и все равно молчит. Понятное дело- не только по росту но и по уму эта дочка повара выше его Иоганна. Уж это старик Людвиг сразу приметил, но гордость не дает признаться-не ровня она сыну.

В хорошую погоду от дома Фишера до дома Саломона десять минут ходу, но в эту погоду и с такой шубой Людвиг едва доковылял за двадцать. Порыв ветра несколько раз сбивал с него шапку, и Людвиг хватался за парик, зло отгоняя снежную метель тростью, словно сражаясь с невидимым великаном, хрипел, кашлял, ногами расчищая дорогу. Вот, наконец, и дом Саломонов. На первом этаже бледный свет. Громко и долго стучал. Дверь отворила дочь.

– Ой, Ван Бетховен! Заходите, заходите.

Капельмейстер поспешил закрыть за собой дверь. С лестницы спускался сам хозяин

– Что случилось?

– Да ничего особенного. Завтра крестины, вот решили собраться все у госпожи Баум часам к пяти. Сейчас темнеет рано.

– Да, да. С первенцем Вас!

Людвиг кивнул.

– Днем крестины, а к пяти, я думаю как раз, -еще раз уточнил Людвиг.

– А кто крестные? -спросил Саломон.

– Госпожа Баум и я.

– Значит внук Людвиг?

Капельмейстер заколебался, смешно нагнув голову, запрятал глаза под самую шапку.

– Они решили… сами… я-то… что..

Дочь Саломона не утерпела.

– Знаем, в честь кого.

– В общем, сбор у нее, -уже уверенно произнес Людвиг и глубоко закутался в шубу. Быстро закрыл за собой дверь.

Проводив отца, Иоганн поспешил в комнату жены. Магдалена не спала. Она и до родов не отличалась здоровьем, а сейчас на лице остался лишь острый нос и темные круги под глазами. Сами глаза, как два уголька, сверкали затухая и загораясь в полумраке. Она тяжело дышала, младенца положила рядом с собой, укутала еще одним одеялом. Так, конечно, теплее. Окно, в летнюю погоду дарящее свет и тепло, задернуто пледом и на вторые рамы просто нет денег. Щели в раме заткнуты тряпьем и в камине лишь одно

полено, а на столе одна свеча. Комната скупо обставлена: все лишь самое нужное. Большая кровать под балдахином, два стула, рукомойник, старый платяной шкаф и рукомойник тумбочка. Вот и вся обстановка. В полутьме Иоганн споткнулся о маленький табурет.

– Зажги еще одну свечу, -тихо сказала Магдалена.

– Да ладно. Привык. Как он?

– Спит. Я покормила и он сразу уснул. Я, кажется, тоже вздремнула. Был отец?

– Да.

– Я чувствовала. Словно сквозь сон голоса и я или сплю или брежу. Он как…

– Нормально. Все хорошо. Мы даже улыбнулись друг другу.

– Почему он не зашел, не посмотрел внука? Он по-прежнему не любит меня?

Иоганн засуетился. Пересев на кровать, он осторожно умастился около младенца. Взяв в

свою ладонь худую и холодную, как лед, ладонь жены сжал ее, поднес к губам, нежно подышал на нее.

– Успокойся, все хорошо. Он очень рад внуку, но сейчас просто не до того-надо договорится о крестинах на завтра и небольшом празднике в твою честь. Вот…

В доказательство своих слов он выложил на одеяло несколько золотых монет, данных отцом.

– Это на крестины в церковь, ужин он тоже оплатит.

Магдалена взвесила на ладони несколько монет.

– Да, это многое объясняет.

– Ты о чем?

– Он даже не взглянул на него. Просто дал несколько монет и все.

Глаза Магдалены влажнеют, уголки губ дрожат-сейчас она снова начнет плакать. Ладошками закрывает лицо. Молчит. Очень долго. Долго. Так она плачет. Беззвучно и беззлобно, не виня, не жалуясь, ни попрекая никого в своих бедах. Первый ребенок не прожил и года. С этого, вероятно, все и началось. Сначала ее Иоганн просто стал задерживаться с друзьями в кабачке. Шутки, разговоры, разные мужские дела-понятное дело. Но дальше-больше. Пару

раз пришел навеселе (когда под мухой, он веселый и смешной) потом чаще, несколько замечаний Магдалены не возымели действия. Старик Людвиг поначалу смотрел на проказы сына сквозь пальцы, догадываясь, что тяга к вину это от матери. Не зря несчастная уже несколько лет в монастыре. Пришлось принять меры. Но Иоганн другое дело, мужчины в их роду все как один крепкие, коренастые,.с суровой крестьянской закваской и потому нет повода для беспокойства. Но так было. Сейчас старик капельмейстер уж и не знает что говорить. Последние несколько лет его единственный сын катится подобно колесу с горы

и удержать его нет никакой возможности. С этим смирилась и Магдалена. Теперь она просто плачет. Молчит и плачет. Может с рождением этого малыша что-то изменится?

– Мы немного посидим, обсудим планы на лето. Будут все наши-немного наберется, человек десять.

– Я не об этом.

Магдалена убрала ладони от глаз, шмыгнула носом, успокоилась.

Иоганн наклонился к младенцу, щурился в полумраке.

– Зажги еще свечу, -сказала Магдалена.

– Сойдет и так. И не какой он не негритенок, просто смугленький… волосики кучерявятся… пос-

светлеют со временем.

– Это он так сказал?

В голосе жены снова напряжения и испуг.

– А ты бы поспала, -перевел разговор Иоганн.

– Нет, я поспала хорошо. Он поел и я уснула. Но я точно слышала голос отца. Я даже не пони маю, что со мной, кажется я временами проваливалась в какой-то глубокий колодец, а оттуда голос твоего отца, потом опять усыпаю, лечу куда-то, но уже не вниз, а вверх. Это бред.

– Не волнуйся. Если бы ты слышала наш разговор! отец целый вечер только и расспрашивал о тебе и малыше. Я его даже удерживал, чтобы он не вломился к тебе.

Магдалена улыбается. Ох и выдумщик ее Иоганн. На него невозможно долго сердиться.

– Кто-то поможет завтра?

– Я попрошу Цецилию.

– У нее и в пекарне дел много. Впрочем, посмотрим.

Малыш пошевелился, смешно крякнул, пискнул, но глазок не раскрыл.

– Дай мне его, -тихо попросил Иоганн.

– Тихонечко.

Иоганн осторожно взял сына на руки. Малыш спал. В такой комнатке особо не походишь. Мать с тревогой наблюдала за ними.

– Подальше от окна, дует.

Иоганн не ответил. Осторожно сделал несколько шагов по комнате, сел около камина,

посидел около камина, снова встал и передал малыша матери.

– Пусть спит. Он, кажется, молчун. Знаешь, мне завтра еще не встать, ты уж потерпи денька три..

– Не беспокойся. Я сам отнесу малыша в церковь, а там его принесут обратно. Соберемся без тебя, а там я быстренько домой.

– Фишеров обязательно надо пригласить.

– Само-собой. Тем более, придется от них съезжать.

– Это почему.

– Нас ведь больше теперь. А в этой конуре скоро не повернутся.

– Собственное жилье нам не по карману, а такую развалюху везде найти можно.

– Ничего, летом я снова подам прошение нашему архиепископу о прибавке. Я безупречно служу Их Светлости больше двадцати лет.

Магдалена тактично молчит. Хорошо, что сейчас его не слышит отец.

Вместо ответа она просто устало закрывает глаза и откидывает голову на подушку. Легкое движение рукой и это знак Иоганну-иди…

Иоганн еще раз склоняется над малышом. Осторожно целует его в теплый влажный лобик, затем целует руку жены. Спокойной ночи. Тяжелые сутки позади.

Все прошло быстро и с излишней скромностью. То ли холодная погода, то ли тощий кошелек, но священник управился за пять минут. Еще пять минут ушло на запись в церковной книге. Несколько аккордов на органе (из уважения к старому капельмейстеру) и обряд закончен. Госпожа Баум приняла от Людвига его новорожденного тезку, мило улыбнулась

обоим.

– Какой милашка, господин ван Бетховен! Губки ваши… и лобик… особенно лобик!.

Старик капельмейстер не был настроен так романтично. Он просто первым двинулся к выходу, давая понять остальным, что церемония закончена и пора за стол. К пяти вечера

погода немного успокоилась, падал пушистый крупный снег, редкие фонари на углах улиц

выхватывали из темноты облупленные стены, редкие огоньки окон, редких в этот час прохожих, спешащих побыстрее укрыться за этими стенами. Часы на городской башне проиграли мотив Монсиньи- действительно, пять вечера и темнеет с каждой минутой Все. Надо торопится.

Передав младенца отцу, Людвиг предупредил:

– Не задерживайся, начнем без тебя.

– Я быстро.

Иоганн с младенцем поспешил домой, а маленькая процессия продолжила свой путь. Дочь Фишеров, Цецилия каждые пять минут выглядывает из двери госпожи Баум. Она главная по встрече.

– Идут! Идут! -наконец кричит она и скрывается за дверью. Холодно.

С другой стороны улицы к дому уже подходила чета Саломонов: Филип Саломон с женой,

сыном Иоганном- Петером и дочерью Анной-Марией, следом Николаус Зимрок, старший Черни и хозяин хлебной лавки Фишер. Остальные уже были в доме. Большая гостиная госпожи Баум была просторна и тепла, пылал камин, обилие свечей приятно удивляло. Стол уже был накрыт. Последние блюда разносили Цецилия с матерью и служанка старого капельмейстера. Стали рассаживаться. Главное место за столом для капельмейстера Людвига ван Бетховена. Теперь будут говорить: «Людвиг ван Бетховен» и добавлять-«старший». Это

уже звучит! Все наполнили бокалы. Людвиг встал.

– Все знают зачем мы собрались. Вчера родился мой внук… мой… второй внук. Господу было угодно забрать первого к себе и тем дороже мне этот новорожденный ребенок. В присутствии всех вас, моих друзей, хочу не только пожелать счастья, но и дать слово, что приложу все свои оставшиеся силы, чтобы вывести его, как говорят, в люди.

Раздались здравицы. Кто желал долгих лет младенцу, кто обещал долгие годы самому капельмейстеру, кто просто пил молча, но стоя. Сзади за стульями и спиной к стене спешно протискивался Иоганн ван Бетховен.

– Как она, -спросил отец.

– Она кормит, -ответил Иоганн.

– Долгих лет.

– Счастья.

– Здоровья.

Здравицы закончились и гости налегли на жаркое и жареное. Вина было достаточно. К этому случаю капельмейстер достал из своих личных запасов десяток бутылочек лучшего вина. Гости знают толк в этом напитке. Краем глаза капельмейстер зорко следит за сыном. Пока Иоганн ведет себя прилично, может и обойдется. Главное, закусывать не забывать.

– Пока мы вместе, может обсудим планы, -предложил капельмейстер.

– Кроме рождественских праздников ничего не предвидится, -заметил Зимрок и добавил:-Месса в капелле князя.

– Да, да, -согласился капельмейстер.

– Весной что-то прояснится, -сказал Иоганн Бетховен.

Людвиг и с ним согласился.

– Да, с весны, как обычно начнутся репетиции. Наш князь имеет много родственников в соседних княжествах и те сами часто наведываются к нам. Гарантирую, что три-четыре премьеры в этом сезоне нам обеспечены.

Общество одобрительно зашумело.

– Может Гендель? -предположил Черни.

– Нет, это не реально, -ответил Зимрок.

С ним согласился Людвиг.

– Его оперы громоздки и затратны-у Его Светлости не хватит денег, а оратории в театре просто немыслимы. Лучше что-то из старых мастеров…

– Гретри или Филидор?

– Монсиньи, -предложил кто-то из гостей.

Все сразу зашикали: нет, только не Монсиньи. Лучше Глюк. Глюк был всеобщим любимцем.

Таким, как и молодой Моцарт. Постепенно компания разделилась по интересам. Центром молодежи был Иоганн. Что-что, а шутить он умел. Вокруг него всегда веселая компания, смех и шутки. Только бы не пил. Сейчас, в тепле и уюте, Иоганна немного»развезло». Движения стали резки, голос резок, смех неприятен.

– С нашим архиепископом много не заработаешь. Жмот еще тот!

Из-за стола на Иоганна жесткий взгляд отца. Громкое постукивание костяшками пальцев по бокалу.

Иоганн замолкает. Постепенно гости начинают расходится. Завтра будний день и надо хоть немного отдохнуть. Людвиг настойчиво проталкивает сына к выходу, на морозе быстрее пройдет хмель.

– Не зайдешь? -спрашивает Иоганн.

– Нет, не сегодня. Не хочу их беспокоить. Зайду на днях.

– Как знаешь.

– Завтра ровно в семь и без сюрпризов,

Голос отца строк и без вариантов.

– Конечно, -только и может ответить сын.

Магдалена не спит. Она ждет мужа и волнуется. Так не хочется видеть его пьяным. Просто

навеселе-да, но не пьяным. На первом этаже хлопает дверь, голоса, но это Фишеры. Звонкий голос Цецилии и тишина. Десять минут, двадцать… Где же Иоганн? Наконец снова хлопок двери, шаги медленные, путанные, скрип двери, что-то падает в соседней комнате. Малыш под боком матери кряхтит, чмокает губками, но спит. Он сыт, в тепле, ему хорошо и сейчас главное не шуметь. Дверь открывается.

– Как ты? -тихо спрашивает Иоганн.

Слава Богу, трезв.

– Понемногу. Думала, будет хуже. Я покормила час назад и он сразу уснул. А как ты?

– Все нормально. Посидели, вспомнили и тебя и малыша. Все желают тебе здоровья. Ты бы видела отца!

Магдалена улыбается. Первые радостные новости за эти дни.

– Я еще денек полежу и встану. Просто не знаю откуда что берется. Едва дошла до окна.

– Лежи спокойно. Я договорился с Цецилией, она забежит завтра.

– Будем спать?

– Да, пора на боковую. Завтра на службу.

Иоганн еще какое-то время сидит около камина, греет ладони. Какой трудный этот день-17

декабря 1770 года

Магдалена пролежала в постели больше недели. Старик Людвиг иногда присылал свою служанку помочь по хозяйству. По возвращении подробно расспрашивал. С сыном на людях

был строг. Сослуживцам притворно жаловался:

– Дал же Бог неумеху. Все лежит, вылеживает, а хозяйство на мне.

Но, приходя к невестке, был тих и вежлив. Склоняясь над малышом, шершавым пальцем трогал кучерявенькие спутанные волосики, тонким, почти прозрачным платком протирал лобик. Магдалена улыбалась.

– Возьмите его, отец.

– А можно?

«Какой он смешной, почти, как ребенок», -размышляла Магдалена. В маленькой каморке огромному капельмейстеру тяжко, он делает несколько шагов от окна к камину от камина к двери и садится на постель. Бережно отдает внука.

– Как там Иоганн? -спрашивает Магдалена.

– Потихоньку.

– Он старается. Дает уроки. Не часто, но бывает.

– Да, я знаю. Я же и нахожу этих учеников.

– Спасибо, -только и может произнести она.

Иоганн приходит поздно. С отцом вне репетиций он почти не видится и лишь по нескольким золотым монетам и светлому взгляду жены он понимает-был отец. После нескольких часов

занятий Иоганн измотан. Ни шутить, ни балагурить нет настроения. Часто от него пахнет вином, но Магдалена молчит. Завтра в шесть он снова проснется и снова возвратится к полуночи. Надо просто оставить его в покое. В редкий выходной день все трое встречались у Иоганна. Наступала оттепель. Первые мартовские деньки с еще холодным солнцем. Магдалена выходит на порог с маленьким Людвигом на руках. Отец и сын сидят тут же во дворе. Мирно беседуют. Иоганн курит длинную трубку, с наслаждением выпускает дымок из носа.

– Этой весной, вероятно. будем ставить Гретри, -говорит Старший Людвиг и добавляет:-Я вы-

хлопотал для тебя партию.

– Это хорошо, деньги небольшие, но в нашем случае…

Иоганн не закончил. Отец достал большой широкий листок со списком ролей.

– Я лишь набросал роли. Вот, с тобой в дуэте будут девицы Саломон и кто-то из Рисов.

– Я не подведу, ты меня знаешь.

– В том-то и дело-знаю. Ты в прошлом году уже подавал прошение?

– Да, знаю. Жаловаться особо нечего. Мне ничего. Саломону дали 50 и по 25 Брандту и Майерсу.

Старик Людвиг встает. Тут же спрашивает Магдалену:

– Кормить будешь?

– Нет, он такой здоровяк, что почти все молоко на него уходит. Потом спит. Он молчун.

– Это лучше чем болтать без умолку.

Иоганн вышел из дома с листом бумаги.

– Раз уж зашел разговор о добавке… вот…

Он протянул отцу лист с корявым быстрым почерком. Предупредил:

– Это только набросок.

– Посмотрим: «Хотя находят меня способным занять его место, но я не решаюсь повергнуть

просьбу к стопам вашей светлости…«Капельмейстер не дочитал, скомкал лист и бросил на землю.

– Никому не показывай этот бред.«Способным занять…«Ты с ума сошел!

Магдалена вынесла закутанного малыша на первое в его жизни весеннее солнышко. При малыше капельмейстер чуть успокоился. Внимание старика переключилось на внука, глаза подобрели, чуть улыбнулись губы.

– Пузатенький какой, темноват немного…

Вспомнив, что эта тема неприятна супругам, покопался в камзоле и вынул золотой. Осторожно заложил его между пеленок.

Магдалена сделала вид, что не заметила, улыбнулась. Когда капельмейстер ушел, она сказала:

– Он сегодня в хорошем настроении.

– Только не для меня. Ты слышала?

– Да.

– Чтобы я не написал, ему не угодишь. Он почти сорок лет прослужил архиепископу и думает,

что и у меня так получится.

– У тебя еще лет тридцать впереди, -пошутила Магдалена и добавила:-Ведь и он с чего-то начинал.

Вместо ответа Иоганн продемонстрировал жене лист, принесенный отцом.

«СИЛЬВАН.

Комедия в одном действии с пением.

Текст Мармонтеля, музыка Гретри.

Дольмон, отец, -г Людвиг ван Бетховен, управляющий

Сильван, -Иоганн ван Бетховен.

Базиль, -Христиан Брант.

Елена, жена Сильвана, -Анна-Мария Рис.

Паулина, -дочь Сильвана-Анна-Мария Саломон.

Люсет, дочь Сильвана, -Анна-Якобина Саломон».

– Да, не плохо, -только и сказала Магдалена. Она слабо разбиралась в музыке и в таких вопросах всецело полагалась на мужа и свекра.

Постепенно старик Людвиг стал ловить себя на мысли, что ему нравятся еженедельные посещения семьи сына. Чаще он наведывался, когда сын был на службе или на уроках. В теплые погожие деньки брал на руки полуторагодовалого внука, расхаживал с ним по двору, смешно и неуклюже приседал, мурлыча что-то на непонятном языке, Магдалена выглядывала из окна с шитьем в руках. Она тоже оттаивала сердцем во время этих визитов. Стан ее выпрямлялся, в глазах загорались давно позабытые искорки. Она красиво улыбалась, улыбка ей шла. В самые жаркие дни и очень редко капельмейстер брал внука с собой на прогулку по городу. Шел медленно и важно, не торопясь. На левой руке крепко держал двухлетнего внука. Останавливался возле каждой лавки, заводил разговор. Человеком он был известным и почти каждый встречный считал своим долгом поприветствовать уважаемого капельмейстера да еще и с внуком.

.Давний друг капельмейстера-органист ван Эден подолгу не отпускал друга. Вместе сидели в просторной прохладе церкви. Малыш был непоседой. В два года все так интересно. Капельмейстер уже с трудом удерживает его на коленях. Эден улыбается. Малыш ручкой

тычет в деревянное распятие, переводит взгляд на ангелочков под куполом. А

звуки! Это чудо какое-то! Откуда они? Маленький Людвиг испуганно прячет личико в

праздничном жабо деда. Проходит несколько минут и малыш начинает прислушиваться.

Несколько минут молчания и музыки.

– Как тебе? -спрашивает дед.

Маленький Людвиг показывает пальчиком вверх.

– Да, да, там музыка, -говорит дед.

С ван Эденом они пропускают по стаканчику винца. У малыша леденец на палочке. И для него это праздник. Только к вечеру они возвращаются к матери. Напоследок старик делает еще один круг по двору. Спешит, похвалится Фишеру- старшему:

– Он уже говорит.

– Ну… это вряд ли, -сомневается Фишер.

– Скажи: «деда», «де-да».

Маленький Людвиг старается лепетать что-то похожее..Все смеются. За время отсутствия

свекра и малыша Магдалена успевает сходить на реку постирать, приготовить еду, пошить и даже немного вздремнуть. С каждым визитом свекра она узнает его все лучше.

Сколько тепла и мудрости в этом угрюмом немногословном старике. В кого же Иоганн?

Может в мать? Страсть к вину не должна передаваться в наследство. На прощание старик ворчит:

– Пора вам переезжать от Фишеров.

– Куда? В такую же конуру, как эта?

Капельмейстер хмурит густые брови.

– Иоганн снова придет поздно?

– Я не знаю. Это не от меня зависит. После репетиции его сиятельство приглашает некоторых музыкантов к себе. Кого именно я выясню. Там у кого-то из господ день ангела и они изволили просить музыкантов на вечер.

– Нет, я не жалуюсь, но иногда как-то…

– Я понимаю, -говорит капельмейстер и снова, словно невзначай, Магдалена находит в

маленьком камзоле сына один золотой. Господин Людвиг, Господин Людвиг…

Первые воспоминания скупы и обрывисты. Вот руки деда, крепкие мускулистые, щетина его шок колется, но это весело и смешно. Ему, Людвигу, нравится, когда эти крепкие руки

подбрасывают его вверх, потом крепко кружат его. Смешно до колик. Вот они идут с дедом вдоль улицы, спускаются к берегу. Шумит вода и дед садит его на простой пенек над самой водой, снимает парик, расстегивает камзол и снимает чулки. Руками растирает голые ступни. Маленький Людвиг долго не может усидеть на месте. Сейчас он прячется от деда за деревом

и нужно только терпение чтобы» деда» не нашел его. А «деда»все сидит на берегу и лишь голые ступни в воде. Несколько кислых виноградин в бумажном кулечке. Какие же они кислые!«Деда»улыбается. Потом он совершает чудо. Большой обломок коры превращается в корабль, ветка и лист клена в парус и… Чудо, волна уносит настоящий пиратский корабль вниз по течению.«Деда»достает из сумки бутылку вина и хлеб с кусочками сыра и свиного окорока. Между хлебом и окороком толстый слой масла и запах этот сводит с ума. Капельмейстер попивает винцо, закусывает, и Людвигу перепадает несколько кусочков.

– Нет, нет! Это тебе еще рано.

Капельмейстер прячет бутылку за спиной.

– Смотри, -говорит «деда».

Маленькой палочкой он шевелит жука, переворачивает его на жесткую блестящую спинку.

Жук гудит, он, вероятно, обижен, ему не нравится. Смешно. Деда смеется. Его строгий костюм распахнут, грудь спокойно дышит и он, Людвиг-младший ложится прямо на грудь деда. Как хорошо. Потом они возвращаются в дом. Снова с его дедом раскланиваются,

снова негромкие разговоры и прихлопывания по щечкам и плечам. Ему это не нравится. Лучше, когда»деда» сажает его к себе на шею, тогда виден весь город и сама городская ратуша с часами, лента блестящего Рейна вдалеке, и гряда виноградников уже совсем вдали.

Память меняет картины. А вот это отец. Какой он смешной. Он танцует прямо в комнате, хлопает в ладоши и приглашает к этому танцу его. Шаг, еще шаг… Вот так! Так! Отец

бросается к инструменту и одной рукой стучит по клавише, другой машет и пытается

приседать. Это папе трудно и он падает на маленькую табуреточку. Табуреточка трещит,

ломается и папа падает прямо на пол. Смеется он, смеется мама. Мама так счастлива и он

обнимает ее за шею, виснет прямо на ней. Как же хорошо им втроем.

Есть еще запахи. Запах горячей, пахучей сдобы из окон Фишеров. Цецилия- плутовка сейчас стоит на пороге и протягивает Людвигу большой ароматный крендель.

– Шаг… еще… вот…

Сзади его поддерживают мамины (это он уже точно знает) ласковые руки. Как тяжело даются первые две ступеньки.

– Молодец! -звучит чей-то голос.

Людвиг цепко хватается за крендель, теперь он его не отпустит.

Все смеются, смеется и Людвиг. Кроме лиц есть еще и животные. Огромный рыжий петух смело идет на встречу Людвигу. Мама рядом и значит боятся нечего. Людвиг машет небольшой палочкой: настоящий воин. Враг побежден и снова смех, руки матери и солнце. В подвале есть мыши. Мама говорит, их не стоит боятся, они сами нас боятся. Есть еще кошки и собаки. Какие они все большие! Самые большие-лошади!

Но есть и печальные картинки. Играет орган, противно пахнет свечами, нафталином, смесью духов и пота. Из-за пышных юбок и камзолов ему ничего не видно. Отец берет его на руки и тихо шепчет:

– Иди, попрощайся с дедой.

Отец опускает его с рук на землю и слегка толкает его в спину. Странно, почему надо прощаться с дедом? Почему он так неподвижно лежит и почему именно здесь, в церкви? Почему мама плачет? Почему так громко играет орган и много людей подходят к ЕГО

деду и целуют его лоб? Больше воспоминаний нет. Начинается самое обычное детство и

в этом детстве уже нет места воспоминаниям. Теперь каждый день невесел и сер. Вот и сегодня обычный нудный день, дождь и туман и весь день прошел впустую, вот сейчас

вечер и отец сидит уже несколько часов над огромной кипой бумаг и бухгалтерских томов. Все они огромные, пыльные и пахнут противно. Отец, обхватив голову руками, ерошит волосы, потягивает вино прямо из горлышка и пыхтит. Он потеет, дышит тяжело, но все напрасно. На подмогу ему приходит Теодор Фишер, давний друг юности.

– Я ничего не понимаю, это какая-то абракадабра!

– Тут и французский и …кажется… может… голландский, -предполагает Теодор.

– Мой старик вел дела с купцами сам, без посредников. Накладные, расписки, квитанции-

все в полном порядке, но «выжать» что-то из них мне не удастся. Хорошо, что долгов нет.

– Твоему отцу доверяли и без расписок. Он знал толк в торговле

– А мне, по-твоему, не доверяют? -обиделся Иоганн.

Магдалена успокоила мужа.

– Главное, Теодор прав, обошлось без долгов.

– А что мне с этого?!Я стараюсь что-то выжать из этих бумажек. Скоро появится еще один рот

12 3 4 5 Järgmine

Бетховен

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Selle raamatu lugejad loevad ka