Loe raamatut: «Афганский календарь. Сборник рассказов»
Земляк из Мейменовки
Полковник милиции Николай Мефодьевич Марков сидел в своём кабинете. Давно уже в отставке и кабинет не служебный, и подчинённых нет. Женой не покомандуешь. Всё в прошлом. На счётчике прожитых лет стояла цифра семьдесят три. Выглядел Николай Мефодьевич на зависть. Сказывалась кержацкая порода. Несколько поколений предков по отцу и по матери жили в енисейской тайге. И не просто, а по кержацким канонам. Сам-то Николай Мефодьевич был далёк от строгостей предков. Крепкого вина немало выпил, было время – табакокурением грешил. Тем не менее кровь кержацкая не давала рано увянуть, быстро износиться телу. Ни намёка на старческую сутулость, высокий, широкоплечий, красиво посаженная голова, глаза без старческой мути, чистый зычный голос. Такими бывают хорошие актёры в преклонном возрасте.
Кабинет находился на первом этаже. Одна стена сплошь в книжных стеллажах, заполненных до предела, на другой висела сабля – подарок к семидесятилетию и его портрет, тоже к семидесятилетию написанный, дети подарили. Художнику не позировал, написано маслом по фотографии. Портрет парадный, с полковничьими погонами, наградами, орденом Красной Звезды. На третьей стене висели две картины этого же художника. На одной был изображён Енисей с высоченным берегом, на другой – лесная поляна, поросшая иван-чаем. У большого окна стоял двухтумбовый письменный стол. Вид из окна не радовал. Сосед лет пятнадцать назад поставил коробку двухэтажного дома и охладел к строительству. Участок задичал, зарос травой, глаза бы не смотрели.
Да и не смотрел Николай Мефодьевич в окно, был занят делом – перебирал магнитофонные кассеты, которые хранились в выдвижных ящиках стола. Давно кассеты стали архаикой, цифра заменила плёнку. Да рука не понималась расстаться с коллекцией. Когда-то собирали с женой. Та любила популярную классическую музыку… Несколько кассет было с романсами и ариями в исполнении Дмитрия Хворостовского. Николай Мефодьевич и сам с удовольствием слушал великого земляка. Два раза с женой ходили на его концерты, один раз в Красноярске, специально ездили. А впервые вживую услышали его в Ачинске. Ещё не гастролировал по всему миру, только-только начинал, даже в районные центры ездил.
В руки попалась кассета, помеченная: «Афган. 1981 г.» Отложил в сторону. В Афгане глаз сразу упал на японскую аппаратуру, первая серьёзная покупка – небольшая магнитола «Сони». Коротковолновый приёмник и магнитофон. Как раз перед своим днём рождением, оно первого октября, купил. Давно нет того приёмника, сорок лет миновало, а кассета осталась. На ней был голос Сани Киселёва, всего ничего, может, минуту, но… Под рукой, на книжном стеллаже, стоял двухкассетник. Николай Мефодьевич поставил афганскую кассету, включил перемотку, начал искать Саню.
Познакомились они мальчишками в Енисейском районе Красноярского края. Коля Марков из старообрядческой деревни Якша. Отчаянные приверженцы старой веры в период гонений забрались в енисейскую таёжную глушь. Коля родился через три года после Великой Отечественной войны. С неё не вернулся в Якшу первый муж его мамы, погиб в Польше. Второй, Мефодий Дормидонтович, тоже воевал, прибыл в Якши победителем, но не ревнителем старой веры, не больно-то придерживался заповедей отцов. Как говорил дед Трофим: «Шельмец, обрюхатил твою мамку и был таков!» Коля толком не понимал, что такое «обрюхатил», но то, что папка его не лучшим образом поступил, это доходило до детского умишки. Папка уехал, якобы учиться, на этом его интерес к сыну закончился.
Дед Трофим был не родным дедом. Родным приходился его старшим братьям Виктору с Костей и сестре Серафиме. Носил дед большую бороду, седую лишь наполовину, хотя было за семьдесят. Скорый на ногу, кряжистый, играючи по осени ворочал мешки с картошкой. В его доме открыто висели старинные иконы, а на особой полке лежали и стояли церковные книги. Среди кержаков дед Трофим был уважаемым человеком. Перед войной приехал в деревню исследователь старообрядчества, дед называл его «профессор из Москвы». Профессор он или ниже чином, доподлинно неизвестно, дед называл профессором. Известно, старообрядцы сторонятся чужаков, но москвич нашёл подход к деду Трофиму, тот пригласил гостя на постой к себе. Война застала профессора в Якше. Учёному пришла телеграмма с требованием вернуться в Москву, но почему-то профессор не захотел брать под козырёк. «Поживу ещё у тебя, Трофим Викторович?» – спросил деда Трофима, а тому жалко что ли. Наоборот – интересно с умным человеком поговорить, поспорить. Профессор, принимая решение остаться в Якше, скорее всего, надеялся, забудут его в военной кутерьме. Но нет, однажды пришли люди из органов, взяли под белые ручки и увезли.
У деда осталось в доме несколько книг москвича. Бережно хранил их. «Вдруг приедет», – говорил, не особо надеясь на такой исход.
Ух, обрадовался, когда пришла открытка из столицы, профессор поздравлял с Новым годом. Николай уже читать умел, дед и учил ещё до школы. На открытке был нарисована Спасская башня кремля с часами. На обороте поздравление красивым почерком.
– Живой! – радовался дед. – Я грешным делом думал: упекли на Соловки за дезертирство! Или того хуже!
Открытка пришла после смерти Сталина.
Смерть вождя Коля хорошо помнил. В Якше стоял большой двухэтажный дом. Единственный двухэтажный в деревне. На века срубленный из листвяка он объединял в своих стенах два направления человеческого бытия – труд и культурный отдых. На первом этаже размещался клуб, на втором – колхозная контора. В контору прямо с улицы вела большая, метра в два шириной, лестница. В конторе стоял большой ламповый приёмник. Едва не вся деревня собралась вокруг него в тот мартовский день, тут же с мальчишками крутился Коля. Радио объявило о смерти вождя. Плакали не только женщины, суровые бородатые мужики вытирали слёзы. Ту картину Николай Мефодьевич всегда вспоминал, когда говорили о Сталине-тиране. И ещё в памяти услышанное от деда, это когда Сталина поносить стали, он говорил, что когда царь отрёкся – никто не плакал в деревне, растерянность была, как дальше-то, но не плакали.
В пятьдесят девятом, мама решила уехать из Якши. Группа односельчан надумала сдвинуться с места, жизнь заставляла. Началось укрупнение хозяйств, их колхоз превратили в отделение и присоединили к колхозу в Ярцево.
К тому времени дед Трофим умер, сестра Серафима вышла замуж, уехала ближе к Енисейску. Правда, в ещё большую глушь, муж пасечник, в тайге жили. Электричества не было, но детей Серафима одиннадцать человек нарожала. Старший брат Виктор тоже обзавёлся семьёй, жена учительница, работала в том же Енисейском районе, в Николино. Поближе к сыну надумала мама перебраться. Все надежды на второго мужа окончательно потеряла – выучившись, не вернулся к неучёной.
Уезжать из Якшей в то время – целая история. Таёжный тупик. Добираться до Никулино предстояло на перекладных: на самолёте до Ярцево, дальше по Енисею. Корову-кормилицу на самолёте не переправишь. Кто-то скажет, продала бы да на месте другую купила. Легко сказать – в Никулино коровы ценились дороже, как-никак другого ранга деревня, ближе к цивилизации, да и жалко свою скотинку. Костя, ему уже было восемнадцать, погнал корову напрямки через тайгу. Не один, другим переселенцам тоже надо было своих бурёнок и другую скотинку переправлять, группа мужиков проводила эту операцию.
Тем временем Коля с матерью по воздуху готовились переселяться в новую жизнь. С массой узлов, немецким чемоданом, который от отца-фронтовика остался на память, и с живностью – двенадцать курей в клетке. Погрузили скарб на телегу и поехали за пятнадцать километров на аэродром, тот находился вблизи деревни Луговатка. Туда из Ярцево два раза в неделю прилетал Як-12. Это воздушное пассажирское судно не отличалась многоместностью, кроме пилота брало на борт трёх человек. Имело один поршневой двигатель, два крыла и неубирающиеся шасси. Зато не требовало бетонной взлётно-посадочной полосы, могло и на луг приземлиться. Командира судна звали Костя Кольцов. На войну по возрасту не попал. Призвать призвали, в лётчики определили, поучили, а тут и Победа. Мужики-фронтовики звали его Костя-истребитель, намекая на уникальную осторожность пилота. Ходил Костя неизменно в лётном шлеме, только в самую жару мог надеть фуражку с синим околышком.
Коля завороженно смотрел, как приземлился самолёт, пробежал по полю, винт, замедляя вращение, остановился. Костя в неизменном шлеме покинул кабину, подошёл к ним, оценивающе посмотрел на пассажиров и багаж и заявил тоном, не допускающим возражений:
– Курей не беру, мальца не беру. Следующим рейсом.
– А куда я сына? – всплеснула руками мама.
– Если мальца возьму, то узлы оставляем.
Как это узлы оставляем, там всё добро. Дело было числа двадцать восьмого августа, подгадывали к школе, Косте в четвёртый класс идти.
Провожал их дядя Петя, дальний материн родственник, он жил в Луговатке, был что-то вроде диспетчера аэродромной службы, которая практически в одном его лице заключалась. Он заверил родственницу, что всё будет хорошо с сыном и курами. Костя-истребитель обещал прилететь через пару дней с почтой. Самолётик коротко разбежался, оторвался от земли, лёгкой стрекозой поднялся в небо, унося маму.
И начались Колины мытарства.
Костя почему «истребитель», летал исключительно при голубом небе. Не только не знал, что такое идти на грозу, избегал любую маломальскую тучу. Если совершая полёт, вдруг видел на горизонте тёмное пятнышко, поспешно разворачивал оглобли и возвращался на базу с убийственной формулировкой: движется грозовой фронт! А значит – полёт невозможен. Разговоров не могло быть о вылете, если по небу ходили серые облака. Вдруг они превратятся в чёрные! Весь авиаотряд в Ярцево состоял из одного Кости. Позже он сменит штурвал на кресло начальника ярцевского аэропорта. Но это случится двумя годами позже, а пока судьба Коли зависела исключительно от Кости-истребителя. Дублёра у того не было.
Незавидное Колино положение пилота не волновало и храбрости не добавляло.
Коля катастрофически застрял в Луговатке. Дядя Петя каждый день звонил в Ярцево на аэродром. Несколько раз он сообщал Коле: «Собирайся, Кося в воздухе». Коля срывался готовить кур к перелёту, ловил их, заталкивал в транспортировочный ящик. Но каждый раз следовал отбой – Костя возвращался с маршрута в Ярцево из-за «грозового фронта».
Тогда-то Коля и познакомился с Саней Киселёвым. Саня был его ровесником. Мать – кержачка, а мужа нашла в Канске, там они жили, пока не решили поехать в Норильск за длинным рублём. На время обустроийства на новом месте, сына забросили в Луговатку к бабушке с дедушкой. Сане предстояло до следующей осени жить в деревне.
Дом дяди Пети, который приютил Колю, стоял по соседству с домом, где жил Саня у бабушки с дедушкой. Мальчишки сдружились. Вместе ходили на аэродром кур кормить, яйца собирать. Несушек дядя Петя пристроил в аэродромный сарайчик. Посчитал, зачем в деревню везти, когда со дня на день Костя-истребитель примчится на своей стрекозе. Да не летел воздушный водитель. Саня с утра уходил в школу, вернувшись с занятий, делал уроки, а потом друзья шли на аэродром. Путь неблизкий, три километра. Дорога просёлочная, между колеями росла трава, по сторонам – лес. Одному жутко ходить, вдвоём веселее. Мальчишки вооружались палками, вдруг зверь нападёт, и весело шагали, коротая путь разговорами. Саня грезил небом, видел себя лётчиком. Не таким трусом, как Костя-истребитель, настоящим асом, летающим на реактивной технике. Коля тоже мечтал о небе, а ещё о море и дальних странах…
Отец Сани был кавалером трёх Орденов Славы. Понятное дело, Саня гордился родителем, взахлёб рассказывал: тот брал Вену, Берлин. Но потом мальчишеским сердечком понял, другу разговоры на эту тему не ложатся на душу, его тоже воевавший папа где-то затерялся, носа не кажет. Саня перестал про своего геройского родителя рассказывать.
Весь сентябрь ходили мальчишки кормить куриц. Пока было тепло, выпускали их из сарайчика размять конечности, поклевать червяков и букашек на лётном поле. Но стало холодать, в начале октября выпал снег. Хохлатки по нему шагать отказывались, потом одна пропала.
– Что я маме скажу? – размазывал Коля слёзы по щекам.
Санина бабушка предложила продать кур, пока не пропали. Так и сделали.
Два месяца жил Коля в Луговатке, наконец, Костя-истребитель дождался ясного неба и совершил героический перелёт по маршруту Ярцево – Луговатка. Перед ноябрьскими праздниками вывез Колю на своей стрекозе на большую землю. Хотя большой она в связи с межсезоньем перестала быть. Из Ярцево по Енисею в Николино уже не добраться, а по льду ещё нельзя. Красноярская ГЭС ещё не перегородила плотиной Енисей, тот замерзал рано, но не настолько. Река лишь вставала, с каждым днём увеличивались забереги. Коля с тоской и надеждой ходил на берег, смотреть работу мороза, хотелось домой, к маме, брату. А пока его приютил родственник.
Наконец Енисей затянуло полностью. Чуть лёд окреп, приехала мама на лошади, запряжённой в сани. Страху Коля натерпелся. Мама лошадь гонит по реке, а под санями треск. Сердце от страха обрывается, кажется всё: сейчас ухнут в полынью, мощная река утащит под лёд сани вместе с лошадью, мамой, им самим. Такое бывало на реке, не один раз слышал.
Коля был укутан в большой чёрный полушубок. На маме овчинный тулуп, она, стоя на коленях, правила лошадью. В небе висело солнце, справа и слева от саней сверкающее поле льда, щёки жёг калёный морозом ветер. И треск. Пересекли наискосок Енисей, мама погнала лошадь вдоль берега, где лёд крепче. Ближе к Николино снова переехали Енисей под треск льда.
Много раз думал Николай Мефодьевич: отчаянная мама, не побоялась отправиться без мужа с двумя детьми в никуда. В Николино дали им на троих комнату в большом и холодном бараке. Промаялись в нём зиму. В Николино и Ачинске они поменяли несколько углов, прежде чем поставили свой домик, насыпушку, это уже в Ачинске на Марганцевом руднике. Мама понимала: младшие сыновья растут, им надо устраивать свою жизнь.
Коля в Ачинске окончил одиннадцать классов, собрался в военное училище, да не поступил, полгода поработал на строительстве Ачинского глинозёмного комбината, потом призвали в армию, отслужил, после демобилизации снова вернулся на стройку, а потом предложили службу в милиции. Тогда-то и столкнулся с Саней. Поехал в Красноярск, в краевое управление внутренних дел на медицинскую комиссию. Вечером стоит на предмостной площади в ожидании автобуса, собрался переночевать у родственников, а рано утром на медкомиссию, и смотрит – лицо знакомое. Неужели Саня? Понятно, десять лет прошло, ну очень похож.
– Саня, – сказал в меру громко в сторону парня, чтобы этим тестом развеять сомнения, не обернётся – значит, обознался.
Тот обернулся, пристально посмотрел:
– Коля! – воскликнул, широко улыбаясь. – Не может быть!
– Ещё как может!
Саня учился в филиале политехнического института при Красмашзаводе. Обнялись, отменялись вопросами-ответами: «Ты где?», «А ты?»
– Слушай, – предложил Саня, – поехали, у нас в общаге переночуешь. Раскладушка есть, матрац есть. Парни в комнате классные.
Купили портфель вина и поехали. Отмечали встречу всей комнатой. Далеко за полночь угомонились. Медкомиссию Николай не прошёл. Зрение, слух, остальные параметры – в нужных переделах, артериальное давление не вписалось в норматив. Вернулся Николай в Ачинск, пришёл в горотдел милиции с отрицательным результатом. Однако это не удовлетворило милицейского начальника, отвечающего за кадры.
– Ты чё, какое давление у такого лося?
– Артериальное.
– Керосинил, поди, накануне!
– Не без того! Друга детства встретил! Десять лет не виделись.
– Ты хуже ребёнка! Надо соображать, чё уж так невтерпёж-то! Нет бы отложить на денёк гулеванье.
– Я его десять лет не видел!
Начальник тут же позвонил в Красноярск, договорился о перекомиссии.
– Дуй в край, – сказал назидательно, – и давай без возлияний с друзьями и подругами!
Давление на этот раз оказалось в норме. Тот же врач, пожилая женщина, измеряла.
– И что оно так подскочило позавчера? – спросила, внимательно посмотрев на пациента.
– Не выспался и немножко выпил.
– Немножко – это пол-литра?
– Ну, не совсем.
Николай не стал уточнять, что за его «не совсем» стояли ещё две поллитровки вина.
– Мой тебе совет, дружок: высыпайся и не пей.
И стал Николай милиционером.
Попадая в Красноярск, обязательно шёл к Сане. Нравилось в общаге у студентов. В комнате не выключался магнитофон, была гитара, парни умные, весёлые. Первый раз пришёл к ним, когда учились на последнем курсе, потом погода писали диплом, после него кончились его пирушки со студентами – разлетелись.
На какое-то время растерялись с Саней, чтобы потом неожиданно столкнуться. Судьба несколько раз сводила их по принципу «как снег на голову». Второй раз выглядело так: Николай шёл из краевого управления внутренних дел, на улице Мира услышал своё имя, обернулся – Саня догоняет.
– Давай пообедаем, – предложил тот.
Они отправились в ресторан «Енисей». Заведение днём выглядело более чем чинно, даже сонно в сравнении с вечерним состоянием, когда музыка на полную, громкие разговоры за столиками, официанты в мыле, в общем – дым коромыслом.
Заказали полноценный обед. Не могли не выпить за встречу, но по сто граммов – рабочий день.
На вопрос Николая, где работает Саня. Тот односложно ответил «в одной конторе». Николай решил – в закрытом конструкторском бюро или научно-исследовательском институте. Таких полно было в Красноярске.
– Инженером?
– Ну, да! – ответил Саня.
И снова они потерялись друг для друга. Ещё раз столкнулись «снегом на голову» в Москве – в Третьяковской галерее. Саня стоял у картины земляка Василия Сурикова «Боярыня Морозова».
– Товарищ, и чё эт мы тут высматриваем, а? – по-милицейски строго спросил Николай, встав за спиной друга.
Николай после отпуска летел с женой из Сочи в Красноярск, в Москве пересадка. Прибыли в столицу утром, рейс в Красноярск ночью, жена захотела в Третьяковку. А там Саня собственной персоной.
– Коля, ты как здесь? – удивился Саня.
– Из Сочи, пересадка в Красноярск, вот моя жена. А ты?
– Да я в Балашихе.
Николаю будто на ухо шепнули. И он шепнул Сане:
– КУОС?
Саня с удивлением посмотрел на него:
– С чего ты взял?
– Я ведь опер, – сказал он, по реакции друга понимая, попал в точку. Саня – комитетчик.
КУОС – курсы усовершенствования офицерского состава КГБ.
После этого они несколько раз созванивались, но не пересекались. Саня работал в Канске, Норильске, а Николая направили начальником оперативного отдела в Курагино. Оттуда командировали с отрядом МВД «Кобальт-2» в Афган. В конце марта 1981 года, пройдя предвоенные двухнедельные курсы в Ташкенте, полетел в Мазари-Шариф, откуда направили на границу с Туркменией в Меймене (провинция Фарьяб), на оперативно-агентурную работу, которая хоть в Курагино, хоть в Африке, хоть в Афганистане одинаковая.
Афганистан был разбит на несколько зон, в каждой несколько групп «Кобальта» численностью тринадцать-четырнадцать человек. Николая назначили заместителем руководителя группы. На войне как на войне, без раскачки приступили к делу. Использовали наработки своих предшественников, до них в Афгане был «Кобальт-1», новых агентов вербовали. Кобальтовцы по легенде гражданские специалисты, посему погон не носили, звали друг друга или по именам или по кличкам. Николай с чьей-то лёгкой руки стал Кастро. Он действительно походил на пламенного революционера, особенно с бородой. Такой же чёрноволосый, глаза горят и огневой темперамент.
Меймене русские тоже переименовали, не из соображений конспирации, посчитали, для большой деревни (менее шестидесяти тысяч жителей) такое название слишком громкое, Мейменовка больше по чину.
Работали афганские агенты за башиш, самый почитаемый его вид – деньги (имелся специальный фонд), с удовольствием брали продукты – печенье, сгущёнку, сахар. Но попадались идейные. Из таких был Карим, солдат тюремной охраны. Тюрьма – место бойкое, туда стекалась самая разная информация. Со всей округи приезжали родственники осуждённых, повидать сидельцев, подкормить – рацион у заключённых более чем скудный. Пришедших запускали во двор тюрьмы, а где люди, там разговоры. Карим приносил дельную информацию. Однажды пришёл к Николаю и увидел у переводчика Мухриддина цитату на арабском языке из Корана. Мухриддин таджик грамотный, знал фарси, писал на арабском. Карима с русским языком плохо дружил, словарный запас ограничивался парой десятков слов, зато по-арабски читал. Не на шутку разволновался, заметив на столе у советского переводчика изречение из Корана. Раскипятился: «Мухриддин – плёхо!» Категорически отказался работать с «плёхо». «Мухриддин – враг! – гвоздил переводчика, с трудом подбирая русские слова. Он хотел раз и навсегда заклеймить переводчика, но русского языка не хватало. – Я – коммунист, я – член НДПА! Ленин, Бабрак Кармаль. Мухриддин – плёхо!» В группе работало два переводчика, второй на тот момент отъехал. Карим ни в какую не хотел иметь дело с Мухреддином. Пришлось Николаю просить переводчика у партийного советника.
Карим принёс очень ценную информацию, почему и не хотел оглашать в присутствии «врага». Раз Коран читает – кто же ещё, как не враг! Доложил через переводчика партийного советника, что начальник охраны тюрьмы готов открыть её ворота моджахедам. За год до этого духи ночным налётом захватили тюрьму. Выпустили подельников, остальных заключённых угнали в горы на пополнение банды. Вот и на этот раз, используя предателя, замыслили продемонстрировать, кто в городе хозяин. Информацию Карима подтвердил ещё один агент. «Кобальт» совместно с «Каскадом» – отрядом КГБ – разработал операцию противодействия: в ночь захвата тюрьмы сменили наряды, которые поставил начальник охраны, его самого арестовали. Старшим караула назначили надёжного сержанта охраны, он до войны полгода учился в Советском Союзе. Душманы ночью подошли к тюрьме, будучи уверены – ворота распахнутся перед ними. Останется прогнать картину – вверх пострелять, чтобы не подвести начальника охраны, дескать, с боем взяли объект. Да не тут-то было, наткнулись на плотный огонь. Далеко не все унесли ноги. На поле боя остались убитые и тяжело раненные.
Начальника охраны этапировали под конвоем в Кабул.
Каково было удивление Николая, когда встретил его через два месяца в Мазари-Шариф живого и невредимого. При погонах, в том же звании. Сухим из воды вышел. Вот и пойми афганцев. Им бы поставить предателя к стенке, чтобы другим неповадно было, его не только отпустили из-под стражи, снова дали офицерскую должность, единственное – перевели в другое место. Получается, покаялся, дал честное слово: больше так делать не будет – и предавай дело революции дальше.
Были у Николая осведомители в местной полиции – царандое. Работая в их среде, однокашника встретил. Пусть в разные годы, но оба имели отношение к учебному центру МВД в Новочеркасске. Николай там переподготовку проходил, а Халик, офицер царандоя, учился. Свободно говорил по-русски. Порядочный, смелый, головастый. Николай поспособствовал его продвижению по службе, тот возглавил отдел по борьбе с бандитизмом. Дальше больше, Николай сделал его резидентом. Халик имел неплохую агентурную сеть, Николай передал ему часть своей.
Тюремная среда в любой стране благодатная почва для оперативной работы. В Афганистане среди сидельцев нередко встречались, кто попал за решётку по навету. Таким был Алим, осуждённый за убийство и изнасилование. Мулла затаил на него злобу и подстроил арест – убиенной бабушке было за восемьдесят. Никто следствия как такового проводить не стал, как же – мулла дал показания, значит так оно и произошло. Алиму впаяли ни за что ни про что двенадцать лет. Кстати при первом захвате тюрьмы, моджахеды среди других заключённых угнали в горы и его. Хотели сделать из него душмана. Алим при первой возможности сбежал. И куда вы думаете, он подался, спустившись с гор? Вернулся досиживать срок. Таких сознательных зеков, которые тоже удрали от моджахедов, было несколько человек. Николай поговорил с Алимом, понял, безвинно сидит, помог освободиться, встать на ноги и завербовал. Ценного агента затем передал Халику.
