Loe raamatut: «Чернобыль: История ядерной катастрофы»

Детям атомного века

Serhii Plokhy

Chernobyl

The History of a Nuclear Catastrophe

* * *

Книга издана при поддержке Фонда Фридриха Науманна за Свободу (Германия)

This edition published by arrangement with Basic Books, an imprint of Perseus Books, LLC, a subsidiary of Hachette Books, New York, New York, USA. All rights reserved.

© Serhii Plokhy, 2018

© Новое издательство, 2021

Предисловие к русскому изданию

Чернобыль оставил зарубку в геологической памяти Земли, как никакое другое событие новой и новейшей истории. Пройдут десятки тысячелетий, а ученые все еще будут находить в скальных отложениях следы ядерного облака, которое накрыло бóльшую часть Европы в апреле и мае 1986 года. XX век с большей вероятностью останется в памяти потомков эпохой Чернобыля, чем эпохой двух мировых войн, революций и развала империй.

Уже сегодня память о Чернобыле принадлежит не только отдельным людям и странам, пережившим крупнейшую ядерную аварию современности, но всему миру. Успех телесериалов, компьютерных игр, документальных фильмов, научных книг и романов на эту тему – веское тому подтверждение. По мере того как память непосредственных участников, очевидцев и современников аварии превращается в абстрактную память новых поколений, чрезвычайно важно не упустить и не забыть реальных людей, реальный контекст событий. Важно не только отдать долг памяти тем, кто оказался в самом центре катастрофы или пострадал от ее последствий. Необходимо восстановить исторический контекст, чтобы не повторять ошибок прошлого. Ведь Чернобыль – это трагедия рукотворная; катастрофа, созданная человеком.

О Чернобыле написано и сказано очень много. Но память тех, кто его пережил, и тех, кто узнал о нем из компьютерных игр или кинофильмов, одинаково фрагментарна. Перед нами всплывают образы «биороботов» или шахтеров, роющих лопатами «подкоп» под реактор, но что именно произошло, почему это стало возможным и к чему привело, остается загадкой. Как раз такого рода загадки я пытался разгадать в этой книге, главная цель которой – превращение фрагментарной памяти в целостную историческую картину. Эта картина не ограничивается восстановлением логики, а зачастую – алогичной цепочки событий до и во время катастрофы. Она включает также политический и общественный контекст аварии, а главное, ее последствий.

Одно из наиболее значимых и до конца не осмысленных ни современниками, ни потомками последствий Чернобыля – влияние атомной катастрофы на распад Советского Союза. Было бы ошибкой считать, что, не будь Чернобыля, Советский Союз существовал бы и сегодня, но попытка воссоздать, а главное, осмыслить его распад, не принимая во внимание Чернобыль, была бы ошибкой вдвойне. Распад СССР – создателя, главного бенефициара, а потом и одной из главных жертв чернобыльского реактора – привел к фрагментации памяти о Чернобыле. О том, что происходило после аварии в Белоруссии, сегодня известно главным образом в Беларуси, о происходившем в Украине знают в Украине, о событиях в России – в России.

В своей книге я помещаю катастрофу в международный контекст, но в то же время стараюсь удержать фокус на истории реактора и Чернобыльской станции с 70-х годов прошлого века до наших дней. А это означает, что вместе с реактором в центре внимания оказывается Украина, и я надеюсь, что как раз украинские сюжеты, связанные с ролью Чернобыльской аварии в мобилизации украинского национального движения, окажутся для российского читателя среди наиболее интересных и неожиданных.

В заключение хотелось бы упомянуть о необходимости связать нашу память о Чернобыле не только с прошлым, но и с будущим. Чернобыльская эпоха еще далека от завершения как с точки зрения последствий аварии для природы и здоровья людей, так и с точки зрения угрозы, которую несет миру развитие ядерных технологий. РБМК – реакторы того самого типа, который взорвался в Чернобыле, – продолжают эксплуатироваться и сегодня. Их придумали в 60-х годах прошлого века как временную, несовершенную, но зато относительно дешевую замену более надежным и безопасным реакторам ВВЭР, для строительства которых еще не существовало производственной базы. Но нет ничего более постоянного, чем временное.

Большинство из примерно дюжины реакторов типа РБМК, которые продолжают работать на Курской, Ленинградской и Смоленской АЭС, должны быть выведены из эксплуатации в этом десятилетии. Но пока этого не произошло, Чернобыль остается больше чем памятью. Рано думать, что мы перевернули эту страницу истории.

* Показана на современной политической карте Европы

1 микрокюри (мкКи) равен 37 килобеккерелям (кБк)

Введение

Мы едем в Чернобыль ввосьмером. (У меня карта на украинском – там он «Чорнобиль».) Кроме меня, в микроавтобусе три будущих инженера из Гонконга, которые путешествуют по России и Восточной Европе. Остальные – британцы, насколько могу судить по их выговору, – трое мужчин и одна женщина, никому из них нет и тридцати. Скоро я узнаю, что насчет женщины ошибся: ее зовут Аманда, и она гордится своей ирландской родословной. Никаких проблем в общении с англичанами это не создает.

Пару месяцев назад Аманда предложила мужу (это один из троих британцев, по имени Стюарт) спланировать отпуск, и он сказал, что хотел бы побывать именно здесь. Вот они и нагрянули, прихватив Стюартова брата, а также друга семьи. Интерес к Чернобылю у них пробудили две компьютерные игры. «S. T. A. L. K. E. R.: Тень Чернобыля» переносит геймера в Зону отчуждения после второго, вымышленного ядерного взрыва. Там ему надо бороться за жизнь, расстреливая орды чудовищ. В «Call of Duty 4: Modern Warfare» главный герой (капитан Джон Прайс) попадает в заброшенный город Припять в погоне за Имраном Захаевым, вожаком радикальной группировки. Стюарт и компания решили взглянуть на эти пейзажи собственными глазами.

Наш украинский гид, юная жизнерадостная Вита, сначала везет нас в 30-километровую зону отчуждения, а затем и в 10-километровую, охраняемую строже. В центре двух окружностей возвышается остановленная атомная электростанция. Мы видим «Дугу» – огромный радар, построенный в разгар холодной войны. Незамысловатая по сегодняшним меркам система должна была засечь баллистические ракеты, выпущенные с восточного побережья США. Затем мы гуляем по самому Чернобылю, атомной станции и Припяти. В этом городе-призраке не так давно жило около пятидесяти тысяч строителей и работников четырех энергоблоков АЭС. Вита вручает нам дозиметры, которые сигналят, когда уровень радиации превышает норму. Кое-где (например, возле уничтоженного взрывом реактора) они трещат без остановки. Вита забирает дозиметры и отключает звук – точно так же как ликвидаторы в 1986 году. Счетчики показывали смертельный уровень радиации, а людям надо было выполнить поставленную задачу. Да и Вита здесь работает, не прохлаждается. По ее словам, за целый день в зоне мы получим столько же облучения, сколько на пассажирском самолете за час. Мы предпочитаем поверить нашей проводнице.

Всего Чернобыльская авария привела к выбросу радионуклидов активностью свыше пятидесяти миллионов кюри – в несколько сот раз мощнее бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Причиной бедствия стала утечка радиоактивного топлива из разрушенного энергоблока (хотя более половины осталось на месте). Изначально там находилось около ста восьмидесяти тонн обогащенного урана – достаточно для опустошения немалой части Европы. Если бы взрыв повредил остальные три реактора ЧАЭС, так или иначе пострадали бы все живые организмы на планете. После 26 апреля еще несколько недель специалисты не могли уверенно обещать, что Чернобыльский радиоактивный вулкан не взорвется вновь – с намного худшими последствиями. Этого не случилось. Но ущерб от взрыва реактора будет сказываться на отдаленных потомках ныне живущих. Период полураспада плутония-239 – его нуклиды тоже попали в атмосферу, а ветер донес их до Швеции – равен 24 тысячам лет.

Припять иногда называют Помпеями наших дней. Между ними есть очевидное сходство, но и различие велико. Хотя бы потому, что в украинском городе более-менее уцелели не только стены и потолки, но даже стекла в некоторых окнах. Опустошили Припять вовсе не вулканический жар и лава, а невидимое излучение. Население покинуло город, но флора не отступила, а дикие звери вновь господствуют на земле, освоенной было человеком. На улицах многое напоминает о давнем советском прошлом. Коммунистические лозунги остались нетронутыми, в заброшенном дворце культуры стоит портрет какого-то вождя. Наша проводница говорит, что его никому уже не опознать, но мне (в начале перестройки – преподавателю в украинском вузе) знакомо это лицо. Это Виктор Чебриков, глава КГБ с 1982 по 1988 год. Прошедшие тридцать лет ему нимало не повредили. Одна дырочка возле носа – в остальном Чебриков сохранился прекрасно. Мы идем дальше.

«Почему же Вита, такой прекрасный экскурсовод, не знает, кто изображен на портрете?» – недоумеваю я про себя. В заброшенном универмаге она теряется, когда нужно рассказать о вывесках «Мясо», «Молоко» и «Сыр», прикрепленных над разными отделами. «Почему теперь пишут, – спрашивает Вита, – что в Советском Союзе не было почти ничего?» Я поясняю: Припять жила богаче других городов благодаря атомной станции. Работников ЧАЭС потребительскими товарами снабжали лучше обычных граждан. К тому же вывески «Мясо» и «Сыр» сами по себе ничего не гарантировали. Не забывайте, что через пропасть между реальностью тех времен и трескотней пропаганды можно было только перешучиваться. Старый анекдот: «Если хотите, чтоб у вас был полный холодильник, подключите его к радиоточке». По радио вещали о росте благосостояния, у холодильника были свои данные.

Именно тогда, в Припяти, я решил рассказать историю Чернобыля – ради тех, кто не застал те времена и не видел тех людей своими глазами, но хочет понять, что же произошло в ту злополучную ночь на 26 апреля 1986 года и в те дни, месяцы, годы, что за ней последовали. Советское руководство пыталось было замолчать аварию и масштаб ее последствий, но грохот взрыва услышали многие миллионы людей по обе стороны железного занавеса. Повесть о Чернобыле открыли репортажи, напечатанные по свежим следам катастрофы, а продолжили исследования и романы, документальные и художественные фильмы. Разобраться в причинах бедствия, осознать, чем оно грозило планете, извлечь уроки – все это задача историка, способного понять контекст той эпохи, выстроить факты в определенную схему. Тем не менее даже сегодня, через тридцать лет, эта работа еще не сделана.

Эта книга – исторический очерк и, кажется, первое последовательное изложение событий, начиная от взрыва на четвертом энергоблоке до остановки станции в 2000 году и далее, до ввода в эксплуатацию новой арки укрытия (это произошло одновременно с изданием английского оригинала книги). В исследовании темы мне очень помогло недавнее открытие архивных фондов, связанных с аварией на ЧАЭС. Многие украинские архивы упростили режим работы – увидеть документы компартии и правительственных структур времен перестройки стало легче. А украинский Майдан, народное восстание в начале 2014 года, обернулся «архивной революцией», которая дала невозможный ранее доступ к фондам КГБ.

Я писал эту книгу как историк и одновременно свидетель эпохи. Во время взрыва я тоже жил на берегу Днепра – Чернобыль примерно в пятистах километрах выше по течению. Нашу семью беда как будто обошла стороной. Однако несколько лет спустя врачи в Канаде, куда я уехал работать, сказали, что щитовидная железа у меня не так давно была воспалена – тревожный симптом облучения. К счастью, у жены и детей ничего подобного не нашли. Радиация вообще непредсказуема: моего однокурсника послали в Чернобыль в составе подразделения МВД вскоре после взрыва – и теперь он каждый год не меньше месяца проводит в больнице. А вот коллега по университету, который побывал в зоне заражения примерно в то же время, похоже, не пострадал – он преподает в США историю СССР. Разговоры с ними и другими участниками событий, а также собственные воспоминания помогли мне понять, что двигало теми, кто не щадил здоровья, а иногда и жизни в борьбе с последствиями катастрофы.

С каждым годом она все больше обрастает мифами – и все труднее становится воссоздать реальность, понять, что привело к ядерному взрыву, хуже которого Земля не знала, и чем он нам грозил. Недавно открытые архивные фонды и обнародованные правительственные документы, интервью с очевидцами, книги таких авторов, как Светлана Алексиевич и Юрий Щербак, – все это позволило мне описать политическое, общественное и культурное воздействие чернобыльского взрыва в долгосрочной перспективе. В своем рассказе я перехожу от блока управления и поврежденного реактора к беженцам из зоны отчуждения, а затем в кабинеты первых лиц Киева, Москвы и Вашингтона. Поместив Чернобыльскую аварию в контекст мировой истории, можно извлечь из нее уроки глобального значения.

С точки зрения историка, это повесть о техногенной катастрофе, которая ускорила крах не только советской атомной промышленности, но и советского строя в целом. Она стала началом конца коммунистической державы, не протянувшей после аварии и шести лет. Виной тому был не только идеологический камень на шее СССР, но и ущербность его административной и экономической систем.

Взрыв на ЧАЭС стал испытанием для Советского Союза образца эпохи застоя и навсегда изменил старый порядок вещей. Политика гласности дала средствам массовой информации и простым гражданам право говорить о политических и социальных проблемах, на критику власти. Толчком для нее стали апрельские дни 1986 года. От Кремля требовали все более полной информации, и броня секретности треснула. Именно Чернобыль вынудил правительство позволить обычным людям объединяться в организации для защиты окружающей среды, что нарушило монополию КПСС на политическую деятельность. Первые массовые движения, затем и партии времен перестройки уходят корнями в экологический активизм – он охватил крупные города Советского Союза, сильно загрязненные выбросами заводов и фабрик.

Радиация не обошла стороной ни простых рабочих, ни вождей, поэтому Чернобыль резко обострил этнические и социальные конфликты в Советском Союзе. В Украине это ощутили, как нигде, – ведь уничтоженный взрывом реактор находился в Киевской области. У двух враждебных друг другу сил – компартии Украины и нарождавшейся демократической оппозиции – появился общий противник в Москве, а именно генеральный секретарь компартии Михаил Горбачев. 1 декабря 1991 года жители Украины проголосовали за независимость и тем самым отправили сверхдержаву на свалку истории (Горбачев признал роспуск СССР через несколько недель). Отводить Чернобылю главную роль в становлении гласности или подъеме национальных движений в Украине и в других республиках было бы неверно. И все же в ряду причин этих взаимосвязанных явлений он занимает далеко не последнее место.

Легко винить в атомной трагедии прогнивший государственный строй или конструктивные ошибки реакторов типа РБМК, к которым принадлежал и чернобыльский, – подразумевая, что сегодня подобное невозможно. Но это самообман. Факторы, способные привести к взрыву ядерного реактора, никуда не исчезли. Властителей, которые, лицемерно выражая заботу об окружающей среде, готовы любой ценой добиваться экономического роста, бороться с энергетическим и демографическим кризисами, стало еще больше. Может ли подобная ядерная катастрофа повториться? Ответа никто не знает. Но мы должны понять одно: правильные выводы из того, что произошло в Чернобыле, уменьшат вероятность очередного апокалипсиса.

Пролог

28 апреля 1986 года в седьмом часу утра Клифф Робинсон позавтракал, почистил зубы в умывальной и отправился в раздевалку, куда пройти можно было только через детектор радиации. Робинсон, двадцатидевятилетний химик, работал на атомной станции Форсмарк в двух часах езды от Стокгольма, и это была обычная процедура. Но не в этот раз. Внезапно сработала сигнализация. «Что за чепуха? Я даже не входил в контрольную зону, значит, и облучиться не мог», – подумал Робинсон. Он еще раз прошел через детектор – сигнализация сработала снова. На третий раз, впрочем, она смолкла. Теперь стало ясно, что это был просто технический сбой.

По должности Робинсону полагалось наблюдать за уровнем радиоактивного заражения на станции. «Забавно, что детектор решил продемонстрировать свою бдительность на мне», – подумал он. Главное, впрочем, что аппарат чудил совсем недолго. Клифф занялся обычными делами, почти забыв об этом. Но два-три часа спустя, когда он вернулся к раздевалке, перед детектором стояла целая очередь – работники растерялись, поскольку сигнал тревоги не умолкал. Проверять исправность механизма Робинсон не стал. Он снял с одного из коллег ботинок и отнес на компьютерный анализ. От результата его бросило в дрожь. «Я увидел то, чего никогда не забуду. Обувь получила громадную дозу. Столбики уровня радиации стремительно ползли вверх».

Сначала он решил, что взорвалась бомба: на обуви оказались радионуклиды, нехарактерные для атомной электростанции. Робинсон доложил начальству, а оно уведомило Стокгольм – Управление по радиационной безопасности. В столице решили, что утечка могла произойти на самой АЭС. Работников Форсмарка спешно эвакуировали. Началась проверка помещений, которая, однако, ничего не дала. Около полудня стало ясно, что искать источник заражения на станции не стоит. Предположение о взрыве бомбы тоже отбросили, радиоактивные элементы в таком случае были бы иными. Высокий уровень радиации обнаружили и в других местах, где имелись необходимые приборы. Сомнений не осталось – зараженные частицы попали в Швецию из-за рубежа.

Расчеты синоптиков указывали на ветер с юго-востока – со стороны одной из двух ядерных сверхдержав. Какое несчастье могло ее постигнуть? СССР хранил молчание. Управление по радиационной безопасности связалось с коллегами из Москвы, но те уверяли: на их территории не происходило ничего, что могло бы вызвать радиоактивное загрязнение. При этом инспекторы в скандинавских странах и далее отмечали необычно высокий уровень радиации. На территории Швеции гамма-излучение превышало норму на 30–40 процентов, Норвегии – вдвое, Финляндии – в шесть раз.

Над полуостровом плыли облака ксенона и криптона – двух газов, выделяющихся при расщеплении ядра урана. Их обнаружили и в Дании. Тесты показывали, что источник радиоактивного заражения, где бы он ни находился, продолжал выделять в атмосферу опасные вещества. Шведы настойчиво звонили в три советских ведомства, ответственных за ядерную энергетику, но слышали тот же ответ: сведениями об аварии или взрыве не располагаем. Биргитта Даль, министр окружающей среды, заявила, что виновная в радиоактивном заражении страна нарушает международные договоры, скрывая от мирового сообщества жизненно важную информацию. Реакции не последовало. Дипломаты обратились к Хансу Бликсу. Этот шведский политик, на тот момент обитатель Вены, возглавлял Международное агентство по атомной энергии. Но и МАГАТЭ пребывало в неведении.

Никто не знал, чего ждать дальше. Уровень радиации был высоким, но пока не представлял прямой угрозы для жизни людей и живой природы. Но что, если облучение продолжится с той же или еще большей интенсивностью? И что все-таки случилось за железным занавесом? Вспыхнула третья мировая либо произошла авария чудовищного масштаба? Как бы то ни было, остальной мир не мог остаться в стороне. Он уже получил дозу радиации. Но Кремль упорно отмалчивался.

Часть I
Горькая полынь

Глава 1
Съезд

Холодным утром 25 февраля 1986 года (ночью температура упала до −10 °C) пять тысяч тепло одетых мужчин и женщин шли через Красную площадь, украшенную огромным портретом Ленина, к Кремлю. Среди них были партийные и государственные чиновники, офицеры, ученые, директора крупных заводов и простые люди из цехов и с колхозных полей – представители «трудящихся масс». Все они были делегатами партийного съезда. Этот съезд КПСС был уже двадцать седьмым по счету с конца XIX века, когда партию основала небольшая группа социал-демократов – апостолов светлого будущего. Многие в Москве и Советском Союзе надеялись на завершение застоя и начало новой эпохи. Съезду предстояло проложить курс, которым сверхдержава будет идти до начала 1990-х годов¹.

Поток людей проходил сквозь ворота Кремля и вливался в распахнутые двери Дворца съездов – отделанного мрамором параллелепипеда из стекла и бетона. Его воздвигли в 1961 году на месте кремлевских казарм и на фундаменте палат, построенных еще при Борисе Годунове. Хрущеву не давал покоя открытый в Пекине двумя годами раньше Дом народных собраний. Колосс, сооруженный по воле Мао Цзэдуна, располагал залом на десять тысяч человек. Обуреваемый завистью, первый секретарь ЦК приказал увеличить зал Дворца съездов в полтора раза – до шести тысяч мест. Здание выросло в глубину, а партер оказался под землей. Что касается партийных съездов, проводимых раз в пятилетку, для них установили лимит: не более пяти тысяч участников, как бы ни разбухала партия (в ее ряды тогда стремились многие). Добавить в партер, ложи и на балкон кресел значило бы вынудить делегатов толкаться локтями. Кроме стадионов, в Советском Союзе не было ни одного столь просторного места для собраний².

Строители преподнесли Хрущеву готовый дворец как раз к XXII съезду КПСС. На съезде постановили убрать из мавзолея тело Сталина и приняли новую программу – создания материально-технической базы коммунизма (на это отводилось двадцать лет). Теперь, в 1986 году, настало время подвести итог. Успехи, мягко говоря, удручали. Численность населения возросла, экономика забуксовала, перспектива глубокого кризиса выглядела как никогда реальной. Рост валового внутреннего продукта, в 1950-е годы оцениваемый в 10 процентов в год, к 1985-му упал до 4 процентов. По мнению ЦРУ, дела Советского Союза шли еще хуже и реальный показатель роста составлял 2–3 процента. Позднее американские аналитики снизили его до одного процента³.

Коммунизмом и не пахло – на горизонте маячил только экономический крах. В то же время Китай становился на рельсы рыночных механизмов и готовился уйти далеко вперед, Америка под началом весельчака Рейгана лидировала не только в экономике, но и в гонке вооружений. На их фоне казалось, что руководство КПСС сбилось с пути. Народ и вовсе пребывал в унынии, уже не веря в коммунистический эксперимент. Но стоило красной религии пошатнуться, как явился ее новый пророк – относительно молодой, бодрый, обаятельный Михаил Горбачев.

Пятидесятипятилетний лидер впервые выступал на партийном съезде в роли генерального секретаря. Он ощущал на себе миллионы пристальных взглядов – ближайшего окружения, простых сограждан, жителей стран всего мира. Предыдущие годы вошли в историю под именем гонки на лафетах. В ноябре 1982 года, после 18 лет правления Союзом и долгой болезни, умер Брежнев. Его преемнику Юрию Андропову, бывшему председателю КГБ, больничная палата надолго заменила рабочий кабинет. Он умер в феврале 1984 года. Через год с небольшим за ним последовал Константин Черненко, самый дряхлый из трех генсеков. Вожди ложились в могилу и, казалось, тянули за собой целую страну. Пустые полки магазинов были не так страшны, как цинковые гробы из Афганистана, где советская армия с 1979 года увязла в безнадежной войне. Противостояние же с НАТО грозило ядерным армагеддоном. Оперативникам КГБ за границей велели, бросив прочие дела, отслеживать малейшие признаки подготовки к началу третьей мировой.

Поэтому теперь и в партии, и в народе многим хотелось верить, что Горбачев, полный смелых, нестандартных идей, сумеет вытянуть СССР из болота. Открытого, способного на компромисс лидера в нем видели и на Западе. Рейган, устав от бесконечных похорон в Москве, ждал, что за стол переговоров наконец-то сядет достойный партнер. Маргарет Тэтчер, верная союзница, обрадовала президента США – Горбачев производил впечатление именно такого человека. Первая встреча глав двух держав-гигантов произошла в ноябре 1985 года в Женеве. Не все прошло гладко, но саммит дал начало диалогу, который со временем становился все более и более содержательным. Рейган и Горбачев обменивались репликами не только с глазу на глаз или через дипломатов, но и в публичных выступлениях. В январе следующего года генсек выдвинул неожиданное для американца предложение: полностью ликвидировать ядерные арсеналы. Ожидалось, что в речи на XXVII съезде Горбачев продолжит призывать Рейгана к разоружению⁴.

Ломая голову над тем, как вывести страну из острого кризиса сразу на нескольких фронтах, Горбачев тщательно трудился над речью. Выкроив себе зимой 1985/86 года отпуск, он вызвал в Пицунду ближайших помощников: незаменимого Валерия Болдина и Александра Яковлева, бывшего посла в Канаде. Перестройка, чьим крестным отцом потом назовут Яковлева, еще не начиналась. Главным лозунгом тогда было «ускорение». Считалось, что система в целом работоспособна, – надо лишь смазать ее механизм, ускорив «научно-технический прогресс».

За несколько дней до первого заседания Горбачев заперся дома, много раз подряд зачитывал речь вслух и разбивал ее на удобные отрезки. Чтения было на добрых шесть часов – без учета перерывов. Пока генсек упражнялся в ораторском мастерстве, делегаты сбивались с ног, не желая упустить в Москве ни дня. Бегали они преимущественно не по театрам и музеям, а по магазинам. Болдин, один из соавторов той речи, вспоминал: «Приехавшие со всей страны, они заняты собой. Им нужно купить многое себе, домашним, знакомым, которые заказали столько вещей, что их нелегко перевезти даже поездом»⁵.

Большинство делегатов приехало из провинции, терзаемой дефицитом. В 1980-е годы еду, одежду и прочее советские люди обычно не покупали, а доставали. Политбюро не могло снабдить товарами простых людей, но вот о партийной номенклатуре тщательно заботилось. В гостиницах, где селили делегатов, открывали особые филиалы универмагов – туда свозили с разных концов страны то, что в самих этих регионах запросто купить было нельзя. В продаже были модные костюмы и платья, обувь, икра, ветчина, колбаса и, конечно же, бананы. Все на зависть простым обитателям не только глуши, но даже Москвы, Ленинграда и Киева, которые снабжались куда лучше. Открывали и специальные почтовые отделения для делегатов, тоннами посылавших покупки на малую родину.

Перед партийными бонзами и директорами крупных предприятий, которые и дома имели доступ к дефицитным товарам, маячили другие возможности. Им следовало напомнить о себе московскому начальству, выпросить поставки и финансирование для областей, городов или заводов. Они старались поддерживать теплые отношения со старыми приятелями и заводили новые выгодные знакомства. Это почти неизменно подразумевало попойки, редко когда умеренные (неизбывную хворь номенклатуры). Горбачев, напуганный разгулом пьянства в Советском Союзе, уже в 1985 году дал старт антиалкогольной кампании. Карали за пьянство всех, не делая поблажек членам партийного и государственного руководства.

Виталий Врублевский, первый помощник Владимира Щербицкого (первый секретарь ЦК КПУ возглавлял в феврале 1986 года украинскую делегацию), запомнил случай, когда сотрудники КГБ, проверявшие пропуска делегатов на каком-то партийном съезде в Москве, учуяли запах водки. Об этом донесли на самый верх. Виновным оказался один из секретарей обкома с востока Украины («в шахтерском крае и нравы рабочие»). Наказание было суровым. «В этот же день на Секретариате ЦК украинского делегата исключили из партии – домой он вернулся уже беспартийным», – рассказывает Врублевский. Он и сам с трудом избежал взыскания после загула с космонавтами, своего рода советскими рок-звездами. На утро запахло жареным: «Сидевший в президиуме Владимир Щербицкий все время посматривал в сторону своей делегации. А у меня, как назло, голова постоянно падала». Выручил Врублевского друг, который незаметно сжимал ему колено, как только тот начинал засыпать⁶.

В составе украинской делегации приехал на съезд и Виктор Брюханов, пятидесятилетний директор Чернобыльской АЭС им. В. И. Ленина. Долгое членство в партии, работа на одном из самых ответственных постов в отрасли принесли ему (впервые) и такую награду. Среди пяти тысяч делегатов новички составляли три четверти, но директоров вроде Брюханова насчитывалось немного – около семи процентов. Невысокий, стройный, с курчавыми темными волосами и несколько смущенной улыбкой, Брюханов производил приятное впечатление. Подчиненные ценили в нем опытного инженера и уравновешенного руководителя. Он почти не пил – его страстью была работа. Приходил рано, уходил поздно, говорил мало и пользовался редкой в Советском Союзе славой: начальника, у которого дело спорится, а подчиненные довольны⁷.

Поездка в Москву означала признание заслуг того, кто стоял у руля третьей крупнейшей атомной станции в мире. Брюханову поручили командование ЧАЭС в то время, когда она существовала почти только на бумаге. А теперь у него работали четыре энергоблока, каждый мощностью по тысяче мегаватт. В 1985 году шло сооружение еще двух, но станция и без них перевыполнила план, выдав на-гора 29 миллиардов киловатт электроэнергии. За плодотворный труд директора наградили двумя орденами. Казалось, на подходе и звезда Героя Социалистического Труда с орденом Ленина в придачу. В конце 1985 года Верховный Совет Украинской ССР поздравил Брюханова с пятидесятилетием, он стал делегатом партийного съезда. Такая награда была не хуже, если не лучше иных медалей.

Накануне юбилея в гости к директору приехал киевский журналист – взять интервью о достигнутых успехах и планах на будущее. Немногословный Брюханов на этот раз охотно отвечал на все вопросы. Вспомнил зиму 1970 года, когда он приехал в Чернобыль (города Припять еще не было) и остановился в гостинице. Ему не исполнилось и тридцати пяти, а его прочили в директора атомной электростанции, которую еще только предстояло построить. Брюханов не стал скрывать, что поначалу робел. Но это в прошлом. Теперь он руководил коллективом из нескольких тысяч управленцев, инженеров и рабочих. Фактически на нем лежала ответственность и за весь атомград Припять с населением в пятьдесят тысяч человек – главным образом работников ЧАЭС и строителей. Брюханов даже посетовал репортеру на то, что постоянно вынужден расходовать ресурсы станции на городское хозяйство, отвлекать людей. Но непростая роль отца города давала и определенные преимущества. Уже в ходе подготовки к съезду множество его портретов появилось на страницах местных и областных газет, включая чернобыльскую⁸.