Loe raamatut: «Департамент «X». Нано-убийцы»

ПРОЛОГ

Самолет приземлился в аэропорту Жуковского поздно вечером. Несмотря на большое желание Владимира Алексеевича Кирпичникова – теперь уже полковника, хотя официально еще и не получившего новое звание, – поехать из аэропорта домой, ему пришлось вместе со всей группой подчиниться приказу, который был передан через встречающего группу помощника генерал-лейтенанта Апраксина, и отправиться на базу Департамента «Х», невзирая на позднее время. Время на службе вообще становится понятием относительным, и Кирпичников давно уже привык к этому.

– Генерал ждет, – категорично сказал майор Лазуткин. – Хочет сразу поздравить и услышать, как все происходило¹.

Офицеров пересадили в подошедший к трапу автобус, а с оборудованием остался заместитель командира оперативной группы по хозяйственной части Гималай Кузьмич Слепаков, сам пожелавший наблюдать за перегрузкой оборудования из самолета в грузовик. Бывшему прапорщику ВДВ хотелось проследить, насколько аккуратно солдаты-грузчики будут обращаться с подведомственными ему контейнерами. Против этого Лазуткин не возразил; очевидно, генеральского приказа относительно оборудования не поступало, а взять на себя смелость оставить секретное оборудование без присмотра майор не решился.

Пока грузились, пока доехали до Москвы, наступила ночь. Несмотря на это, уличное движение все еще было плотное, случались даже пробки. Одна из них образовалась на МКАДе – случилось очередное ДТП и движение частично перекрыли. Водитель автобуса стал маневрировать, чтобы проехать по закрытым полосам, что сразу же привлекло внимание инспекторов ДПС. Один из них махнул жезлом, требуя остановки. Ему открыли дверь. Майор в сигнальной жилетке представился водителю и только после этого глянул в салон. Присутствие по-боевому экипированной группы заставило инспектора принять стойку «смирно», козырнуть, извиниться и молча выйти из автобуса. Знак его жезла предложил продолжить движение.

В окне генеральского кабинета горел свет, словно приглашая немедленно подняться. Но группа сначала разоружилась, офицеры переоделись, и только после этого все вместе двинулись к начальству. На лестнице их встретил майор Лазуткин.

– Генерал спрашивает, куда пропали... – сердитым шепотом начал выговаривать он.

Кирпичников кивнул в ответ, но скорости движения не снизил, на ходу обдумывая краткий доклад, что должен предшествовать официальному письменному рапорту.

* * *

– Конечно, вы действовали чрезвычайно рискованно, – заключил генерал-лейтенант Апраксин. – Но риск оказался оправданным, и все темные моменты в этой истории удачно прикрыты. За «чистку» особое спасибо. Это вызывало повышенное беспокойство венесуэльской стороны, но придраться, как оказалось, не к чему. В данный момент Венесуэла уже подняла вопрос в международных организациях о вторжении спецназа ЦРУ на территорию страны с целью проведения провокационных действий. Показания пленников подтверждают это, хотя захваченные утверждают, что виноват колумбийский пилот, не туда их высадивший. Они, дескать, не намеревались пересекать границу, а на территории Колумбии действовали в соответствии со строгой договоренностью с колумбийским правительством. Но намерения в данном случае можно не брать в расчет. Как это обычно бывает, кто первый пожаловался, тот и прав, – а первыми это сделали венесуэльцы. В виновных оказались американцы и колумбийцы, которым предстоит принести извинения. Остается невыясненным вопрос о сбитом беспилотном самолете-разведчике, но американцы заявили, что самолет отслеживал маршруты передвижения караванов кокаиновых баронов. Естественным было предположить, что кто-то из наркомафии имеет на вооружении «Стингеры», одним из которых самолет и был сбит. О нашем присутствии вообще вопрос не стоит. А показания вождя повстанцев Дуку-Доку вообще ставят американскую сторону в незавидное положение... Но там они уже будут разбираться без нас. Мне остается поздравить участников операции с успешным ее завершением, а некоторых офицеров – с присвоением очередных воинских званий. У меня всё. Можете быть свободны все, кроме полковника Кирпичникова. Я распорядился о выделении транспорта, вас развезут по домам.

Полковник сидел в противоположном конце большого стола для заседаний и, когда все офицеры группы встали и вышли, пересел поближе.

– Тебя, Владимир Алексеевич, могу... не знаю уж как, обрадовать или оставить в беспокойстве, поскольку экспресс-анализ ДНК дал отрицательный ответ на идентификацию. Полностью результат, уже безоговорочный, будет дан только через две недели. Говорят, это сложное дело. Но и экспресс-анализ, как правило, в девяноста девяти случаях из ста бывает точным. Значит, жену твою предстоит искать. Сын твой приехал, он сейчас дома. Я разговаривал с ним; какие-то варианты поиска он и сам предпринял, на ноги поднята вся московская милиция. Я со своей стороны дошел с устным докладом до самого возможного для меня верха. Это заставило милицию проявить активность. Иначе, сам знаешь, их не расшевелишь.

Кирпичников слушал с ничего не выражающим лицом и плотно сжатыми губами; выглядел он при этом не усталым, а слегка отрешенным от действительности. Генерал ждал каких-то эмоций, каких-то внешних проявлений желания хоть что-то предпринять, начать активные действия, хотя бы спросить о чем-либо, но Владимир Алексеевич молчал.

– Кроме как на ментов, надеяться пока больше не на кого. Наша система, к сожалению, не предусматривает наличия собственных следственных органов.

– Менты могут найти кого-либо только по случайному стечению обстоятельств, – сказал наконец полковник. – Специально они искать не умеют, даже когда их ежедневно за это трясут.

– Здесь трудно не согласиться, – вздохнул Виктор Евгеньевич. – Но задействовать разыскную систему ФСБ у меня возможности нет. Знаю заранее – мне скажут, что случай не тот.

– ФСБ тоже едва ли что сможет. Разве что их служба собственной безопасности. Но и они сор из избы выносить не пожелают.

Генерал вздохнул еще раз.

– Я понимаю твои чувства, Владимир Алексеевич, и твои мысли, может быть, слегка улавливаю. И даже допускаю, что ты в чем-то прав; но в целом ни ты, ни я не можем утверждать что-либо, не имея никаких фактов на руках. Обвинять без фактов, только на основании собственных подозрений, только потому, что кто-то мог, – это не вариант...

– Наверное, товарищ генерал, мне следует согласиться с вами. Тем более что сам я ничего ни предпринять, ни даже предположить не могу. Разрешите идти?

– Иди, Владимир Алексеевич. Я намеревался было дать всем по десять дней отпуска, но тут новая работа намечается, потому на отдых только три дня. Группа ждет тебя, – генерал посмотрел на большой монитор своего компьютера, на который выводилось изображение с камер наблюдения. – Сына твоего я предупредил, он дома. Иди...

* * *

Группа в самом деле дожидалась полковника внизу, в вестибюле, рядом с кабинетом дежурного. На улице, как сразу сказал новоиспеченный полковник Анатолий Денисенко, дожидался микроавтобус, готовый доставить каждого до подъезда.

– Почему не на этаж? – без улыбки отшутился, словно проворчал, Владимир Алексеевич и сразу двинулся к вращающемуся турникету двери. Группа пошла вслед за командиром.

– Отдых только три дня, – сообщил Кирпичников перед посадкой в машину.

– Я хотя бы на неделю рассчитывал, – выразил недовольство майор Старогоров. – Неделя до Нового года, потом рождественские каникулы; отдыхай – не хочу... Для человека непьющего это, конечно, слишком много, но недели бы мне хватило.

– Генерал намеревался дать десять дней – думаю, вместе с каникулами, – но тут новая работа подвалила. Через три дня жду всех выспавшимися, умытыми и побритыми.

– Мне тоже обязательно бриться? – спросила Тамара Васильевна.

Владимир Алексеевич промолчал, не поддержав шутки.

– А что за работа будет? – поинтересовался капитан Радимов, большой любитель задавать вопросы.

– Не знаю. Не «не скажу», а просто «не знаю». Выспимся, и нам сообщат.

Владимира Алексеевича отвезли, как и полагается командиру, первым. Полковник вышел из машины. За ним вышел и Денисенко; тихо, чтобы другие не слышали, спросил:

– Что с Надеждой? – И посмотрел на окна, в которых горел свет.

– Не нашлась. Искать буду.

– А там? – Анатолий Станиславович кивнул на окна.

– Сына вызвали. Из командировки. Анализ на ДНК брали. В морге был неопознанный обгоревший труп женщины...

– И как?

– Экспресс-анализ не подтвердил идентичность. Полные данные будут только недели через две. Но экспресс-анализ, как говорит генерал, это девяносто девять процентов вероятности. Значит, нужно искать. Правда, еще не знаю, где и как...

– Да, в наше время люди теряются. Просто так теряются, и всё.

– Случается, что просто так, а случается, что и не просто...

– А в твоем случае?

– Есть подозрения, что не просто.

– Подробности расскажешь?

– Лучше не надо...

– Помощь нужна?

– Спасибо, Толя, если что потребуется, я обращусь. Тогда и подробности рассказать придется. Я знаю, что на своих друзей положиться могу.

– Можешь. И – полагайся. Мы же все, как тебе известно, люди без предрассудков. И не слишком стеснительные в отношении всяких авторитетов. А это важно.

– Я знаю.

Денисенко вздохнул и сел в машину. И Владимир Алексеевич услышал, как он оправдался перед остальными за продолжительность разговора:

– Наш командир категорически против того, чтобы как следует обмыть прошедшую операцию. А если командир против, я тоже настаивать не буду...

* * *

Дверь Владимир Алексеевич открыл своим ключом, который на время командировки оставлял в сейфе. В коридоре, в большой комнате и даже на кухне горел свет. Сын, услышав звук поворачивающегося в замке ключа, вышел встретить. Кирпичников-старший сразу заметил капитанские погоны на плечах Геннадия. Пожимая правую руку и одновременно обнимая свободной левой рукой, спросил:

– Очередную звездочку в тайне держишь?

– Думал по возвращении сюрприз преподнести... Только это не очередная, а внеочередная. До очередной мне еще, если помнишь, полтора года служить... После удачной операции присвоили. Оказалось, придется вместе с отцовской звездочкой обмывать... И у тебя, как я понимаю, тоже после удачной операции?

– Мне еще рано обмывать. Хотя сослуживцы и зовут полковником, приказ я еще не видел. Да и не в настроение все это...

– Да уж, пап... виноват, товарищ полковник...

Владимир Алексеевич разулся, разделся и прошел в комнату. Там царил обычный порядок – все выглядело так, словно Надежда была дома. Даже палас на полу был привычно пропылесосен. Геннадий, с детства воспитанный в болезненной любви к чистоте, видимо, хозяйничал к приезду отца. А вот и чайник со свистком подал сигнал с кухни. Сын хорошо помнил, что отец сначала пьет чай, долго пьет, и только потом ужинает. И пока Кирпичников-старший обходил квартиру, Кирпичников-младший поспешил на кухню. Скорее всего, так он стремился успокоить нервы отца, возвращая его, как он думал, в привычное ложе быта, – а в действительности его усилия только подчеркивали отсутствие в доме хозяйки. Но упрекать сына за старание, пусть и неумелое, тоже было нельзя. И Владимир Алексеевич понял это. Он прошел на кухню и сел пить чай вместе с сыном. Хорошо хоть, тот не догадался на время отцовского чаепития встать в дверном проеме плечом к косяку, как всегда делала мать...

Но одну традицию Владимир Алексеевич нарушил сразу: заговорил о деле до того, как сделал первый глоток:

– Генерал сказал мне, что ты уже предпринимал какие-то меры к поиску.

– Это слишком громко сказано, – хмуро ответил сын. – Серьезных мер я предпринять не мог – просто из-за недостатка информации. Ваш генерал намекнул, что у тебя есть какие-то соображения, хотя и просил на них не зацикливаться, потому что ему самому они кажутся надуманными и случайными. Поэтому я ждал тебя. А сам пока обошел всех соседей, объездил всех родственников и знакомых. Извини, без разрешения твою машину взял...

– У тебя же доверенности нет. – Это была реплика не возмущения, а непонимания.

– Извини еще раз. Я сам ее написал и расписался за тебя.

– Но в страховку ты не вписан.

– Это да, здесь пришлось рискнуть, чтобы время не терять. В третий раз извини. В любом случае пронесло...

– В этом ты пошел в меня – я сам сделал бы точно так. Конечно, ничего не нашел?

– Если бы нашел, наверное, уже сказал бы.

– Да, конечно... Что соседи?

– Видели человека, приезжавшего на машине. Долго был у нас. Точно дату не запомнили; помнят лишь, что машина с иногородним номером. Не московская. Я подозреваю, что это было еще до твоего отъезда.

– Да. Это меня дожидался следователь из следственного отдела ФСБ, нехороший молодой человек. Именно его я подозреваю. Я в тот вечер его за дверь выставил и не слишком добро с ним общался. У него глаза подлые, он может любую гадость устроить.

– Какие у него причины для устройства гадостей?

– Я объясню чуть позже... Что про Виктора знаешь?

– Про дядю Витю?

– Да.

– Острая сердечная недостаточность. И помочь было некому. Хотя и среди дня случилось, а найти в деревне, видимо, было некого. Там, на деревенском кладбище, и похоронили. Семья его так распорядилась. Не захотели в Москву везти.

Жена у брата была вторая. Дети были не Виктора, а от ее первого брака и с отчимом не слишком дружили. Таких похорон и следовало ожидать. Вопрос был в другом.

– Что – среди дня?

– Умер среди дня. По заключению экспертизы, около одиннадцати часов утра. Точнее, между одиннадцатью и двенадцатью.

– Скажи-ка мне вот что... Как долго может длиться сердечный приступ?

– Не знаю. Со мной не случалось.

– Со мной, к сожалению, тоже.

– Почему к сожалению?

– Потому что иначе я знал бы ответ на этот вопрос... Но предполагаю, что не половину дня. Это уже не приступ, а болезнь.

– Я тоже так думаю. Предполагаю, что никак не больше часа.

– Тогда приступ должен был случиться с Виктором на рыбалке. Он ни одного утра не пропускал, чтобы на рыбалку не пойти. Даже в мои приезды со мной не оставался, а уходил на Волгу. Для него это было чуть ли не главным в жизни. Страстный человек, который принадлежит не себе, а рыбалке. Это даже больше чем футбольный фанат...

– Мне это трудно понять. Я не фанат и не рыбак.

– Мне – тоже, но я наблюдал это своими глазами... Однако если бы приступ начался на реке, брат не смог бы дойти до дома.

– Так далеко?

– Нет, недалеко, но берег крутой и высокий. Там есть деревянная лестница, по которой даже я, человек со здоровыми сердцем и легкими, поднимался в два захода. До середины поднимусь, отдохну – и дальше. А при сердечном приступе подняться, мне кажется, вообще невозможно.

– И что? Это значит, что дядя Витя...

– Пока это ничего не значит. Но может значить многое... В деревне ты не был?

– Нет. Хотел съездить, но не успел. И еще побоялся, что не проеду. В тех краях, как я узнал, сильные снегопады были; по телевизору передавали, что все дороги завалило. А есть необходимость?

– Мне просто интересно, реконструкция церкви продолжается или нет?

– А какой здесь интерес? – Сын знал, что праздного любопытства отец лишен.

– Рабочие. До них дойти – пять минут неторопливым шагом. Даже во время сердечного приступа... В любом случае рабочие должны были видеть, если Витя утром уходил на рыбалку. Обычное время его возвращения – после двух часов дня. То есть должны были произойти какие-то чрезвычайные события, из-за которых он остался дома. И еще с ним была собака. Он мог бы собаку за людьми послать. Пес умный, он сумел бы позвать кого-то на помощь.

– И защитить? – спросил Геннадий.

– Вот этого не знаю. Пес громадный, под восемьдесят килограммов. Зализать может до смерти, а вот укусить – не знаю. Хотя лаял временами грозно. Наверное, и защитить сумел бы... Жалко, время упущено. Словно кто-то специально ждал, когда я уеду.

– Я так понял по твоему вопросу о дяде Вите, что это как-то связано с исчезновением мамы?

– Да, скорее всего, связано... Подозреваю, что так. Началось все с убийства священника – там, в деревне. Как раз в тот день, когда я оттуда уехал. Через несколько минут после того, как простился с ним.

– Рассказывай...

ЧАСТЬ I

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Утро началось так, словно вся ночь прошла в разговорах.

– И куда же мама могла спрятать эти документы?

– Не знаю. Я их не видел и даже не знаю, как они выглядят. Я разговаривал с мамой в то время, пока самолет заправляли на военной базе в Гуареносе. Всё второпях, всё бегом, между служебными делами...

– Это где такая база? – спросил сын. – Не слышал.

– В Венесуэле, – коротко сообщил Кирпичников-старший.

– Вон куда тебя занесло, товарищ полковник... То-то я смотрю, загар у тебя экзотический. Бананами, как я понимаю, подкармливался?

– Бананов не видел; наверное, мы были в той местности, где они не растут... А с мамой я говорил с аэродрома военной базы, и разговор был коротким. Кажется, я посоветовал ей спрятать документы вне дома, при этом сказал, что документы эти важные. Она сама должна была найти место, куда их спрятать. Ты понимаешь, что ход моих мыслей, в отличие от оных генерал-лейтенанта Апраксина, может иметь только одно направление: эти документы настойчиво искали. Из-за них убили известного и любимого прихожанами священника; искали документы у моего брата, а не найдя, также убили. Я не думаю, что спецслужбам трудно найти препараты, которые вызовут смертельный сердечный приступ. Сам навскидку назову штук пять таковых, хотя пользоваться ими не доводилось. Значит, документы у Вити не нашли и стали проверять его контакты за последние дни. Выяснили, что он дважды ездил к нам и еще раз беседовал со мной, когда я уже летел над Атлантикой. Сделали вывод, приехали сюда. В результате пропала наша мама. Все это выстраивается в цепочку фактов, которые можно опровергнуть только в том случае, если предложить что-то другое, достоверно известное.

– Нам стоит искать документы?

– Сомневаюсь. Дома следов обыска ты не обнаружил. У Виктора в деревенском доме все было перевернуто в его отсутствие, а у нас – нет. Нынешние деятели вдумчиво искать не умеют. Возможно, мама сама отдала... Она хоть и жена и мать спецназовцев, все равно остается женщиной. Думаю, найти документы у нас надежды нет. Впрочем, делать окончательный вывод тоже не стоит. Предварительно следует кое-что узнать.

– Что именно?

– Если нас с тобой будут «доставать», значит, документов у них нет. Значит, мама их надежно спрятала. Если женщина спрячет, никто найти не сможет. И еще одно... На брата они могли выйти только через мать убитого священника, отца Викентия. Она передала Виктору документы сына. Жива ли она? Это тоже вопрос важный. Я, к сожалению, не знаю деревенских телефонов. В доме священника телефон был, в церкви был, но вот номера... Проще будет съездить. У меня три дня свободных.

– А потом Новый год, – напомнил Геннадий. – А после у всех рождественские каникулы, так что время у нас есть. Я тоже отпуск взял. Мне еще неделя оставалась до ротации, но вот вызвали; я потом созвонился, объяснил ситуацию. Приказали рапорт на отпуск по почте прислать. Шесть месяцев после командировки полагается, да у меня еще легкое ранение было, за это десять дней дополнительно. Я уже отослал.

– Что за ранение? – спросил отец, впрочем, не проявляя беспокойства. Будь оно серьезным, Владимир Алексеевич заметил бы.

– Два осколка в плече, с дальней дистанции. Я их сам плоскогубцами вытащил, но потом нагноение началось, пришлось в медчасть обратиться. Хотели положить на три дня, я отказался. Но ранение документально зафиксировали.

– Нормально, заживет. Ну что? Поедем в деревню?

– А что нам остается? – пожал плечами Геннадий. – Если оттуда все пошло, то там и концы искать следует. Здесь пока ничего не просматривается.

– Собирайся, – сказал Кирпичников-старший привычными приказным тоном.

* * *

Дорога оказалась вполне проезжей и слегка укатанной. Правда, только до околицы – дальше никто снег не убирал. Остановились, не доезжая деревни, на вычищенной площадке неподалеку от кладбища. Наверное, кого-то совсем недавно хоронили, уже после гибели иерея Викентия и после похорон Виктора Кирпичникова. Может быть, из двух семей, что жили здесь круглый год вместе с Виктором. Одна семья, помнится, была коренной, вторая приехала из города. Какой-то профессор, доктор химических наук, вышел на пенсию и поселился поближе к природе, чтобы поправить здоровье. Планировал только на лето, а остался насовсем. С обеими семьями Владимир Алексеевич был шапочно знаком, но за время своего короткого визита к брату коротких отношений ни с кем не завел. Ни времени не осталось, ни настроения. Так, несколько малозначащих разговоров, и все...

Рябой от сброшенной на него печной золы сугроб рядом с домом был по краю утоптан множеством ног. И не валенками, в которых зимой в деревнях ходят практически все, а городской обувью. Впечатление было такое, что несколько человек не могли разойтись на узкой тропинке между двумя сугробами. Один из них был срезан большой деревянной лопатой, стоящей здесь же, около забора из штакетника; второй был более пологим, и потому наступали именно на него. Следы выглядели относительно свежими, недавние снегопады не занесли их.

Владимир Алексеевич с Геннадием остановились, чтобы рассмотреть место. За забором залаяла собака. Пес был не слишком большим, но очень злобным; и окрасом, и экстерьером он напоминал бы кавказскую овчарку, если бы не размеры. А раз собака сидела во дворе и охраняла дом, у Владимира Алексеевича появилась надежда, что с матушкой все в порядке. Он подошел ближе к калитке, предоставив сыну возможность как следует разобраться со следами, и увидел на двери большой висячий замок. Ступени крыльца были лишь слегка припорошены снегом – так, словно бы порошу ветром с крыши нанесло. Значит, дома никого не было, и стучать в калитку было бесполезно. Если бы матушка вышла во двор по хозяйским делам, то не стала бы вешать замок.

Собака все лаяла, гремела цепью, вертелась кругом на узком участке между калиткой и домом. Незнакомцы у забора сторожевому животному явно не нравились.

– Покормить бы ее чем, – сказал Геннадий. – Голодная, наверное, псина.

– Надо подкормить, – согласился Кирпичников-старший. – Попозже, после кладбища, съездим в магазин, купим что-нибудь. А пока с людьми поговорим. Вон, один из местных пожаловал, этот должен все знать.

К ним уже спешил по узкой тропинке, сильно косолапя и поскальзываясь, Трофимыч – старик неопределенного возраста. Владимир Алексеевич знал только его отчество. Подойдя ближе, Трофимыч, сузив мутные подслеповатые глаза, окинул взглядом людей в военной форме.

– Никак Владимир Алексеич пожаловал? – словно боясь обознаться, спросил он.

– Он самый, Трофимыч, он самый.

– Только сегодня о тебе думал. Как же, думаю, брата похоронить не приехал... И батюшку нашего отца Викентия не хоронил, и брата родного...

– Я в командировке был, за границей. Мне даже не сообщили. Узнал, только когда вернулся. И сын мой вот тоже – не знал. Он на Кавказе в командировке был. Оттуда вызвали, да уже поздно. Познакомься, это – Геннадий. А это – Трофимыч, добрый человек, старейшина в этой деревне.

– Нет, – не согласился Трофимыч. – Профессор меня почти на три месяца старше. Старейшина у нас он. Он и мудрый, ему положено так называться.

– Так он же не местный, а ты здесь коренной...

– Теперь и профессор у нас тоже местный. В Москву даже заглядывать не хочет, жена его моей бабе вчера жаловалась. Не любит Москву. Оно и понятно. Дураком нужно быть, чтобы такой воздух на московский променять... А он у нас не дурак. Дураки тоже, слышал я, профессорами становятся. А наш – сообразливый, с понятием...

– А где матушка-то? Я хотел заглянуть, соболезнования высказать.

– А увезли матушку. В больницу увезли, в «психушку», сказали. Даже связали – и в машину. В эту, как ее... В смирительную рубашку укутали. Большой такой мешок с рукавами. А я вот хожу, за домом присматриваю да собаку подкармливаю. Псина-то суровая, никого не подпустит, приходится с лопаты кормить. Через забор. Да ничего, я приспособился.

– А что с матушкой-то случилось? – не понял Владимир Алексеевич.

– Я же говорю, «Скорая помощь» приехала. Санитары связали ее и увезли.

– Так... Чтобы в «психушку» человека отправить, причина нужна. Какие-то поступки неадекватные... И кто-то ведь эту «Скорую помощь» вызвал?

– Я не вызывал, и профессор не вызывал. Моя баба с его бабой говорила – не вызывал. Должно, сама матушка позвонила, так я думаю. Больше некому.

– А рабочие в храме? – спросил Кирпичников-старший.

– Их как увезли, когда батюшку убили, после этого они только за вещами приехали – и сразу, в тот же вечер, по домам. Без хозяина что за работа? Тем более в храме. Это не баню построить. Они мужики-то хорошие, могли бы и без денег работать, и работали же, когда денег не было. Не рвачи какие-то. Но так ведь им сказать надо, что делать. Храм ить, можно такого наворотить...

– Странная история с матушкой приключилась... – задумался Владимир Алексеевич. – Ну, ладно. Ты, Трофимыч, знаешь, где брата моего похоронили; проводи, покажи. И батюшку тоже...

– Пойдем. Рядом они похоронены. Потом еще старуху привезли с другого берега, из города. Я что-то и не упомню ее. Родителев ейных помню, а ее самую, так нет. Пойдем, Геннадий...

* * *

Навестив две свежие, но уже изрядно засыпанные снегом могилы на кладбище, отец с сыном сильно расстроили Трофимыча, отказавшись от его предложения навестить профессора, который, как «бывший ученый-химик», научился делать потрясающий, на взгляд старика, самогон, распрощались со своим проводником и выехали от кладбища на дорогу – вернее, на то, что ею называлось. Но старенькая, видавшая все «Нива» со своей задачей справлялась, оправдывая гордое звание внедорожника.

– Что делать будем? – спросил Геннадий, включая пониженную передачу.

– Искать... Проверять... Для начала заедем в областную психоневрологическую больницу. В районах, насколько я знаю, таких больниц не бывает. Там есть неврологические отделения, но серьезных больных в них не держат. А если уж смирительная рубашка потребовалась, то матушку сразу отнесли к серьезным больным. Это все равно по дороге в Москву.

– Знаешь, где она находится?

– Я знаю только проезд через областной центр. Но язык, говорят, до Киева доведет, так что порасспросим людей...

– А что нам скажут?

– Узнаем, где матушка и что с ней случилось. У меня есть опасения, что в «психушке» мы ее не найдем. В районной больнице искать тем более нечего – но мы по пути и туда заглянем, чтобы не оставлять шансов пресловутому «а вдруг».

– У меня есть точно такие же опасения. Но отрицательный результат – это тоже результат.

– И даже более, может быть, важный, чем положительный. Совокупность косвенных улик может составить недостающую прямую улику.

– Не понял, – признался Геннадий.

– Наша задача, товарищ капитан, какая?

– Какая, товарищ полковник?

– Маму отыскать.

– Это понятно.

– Если мы будем уверены, что и матушку из деревни увезли неизвестно куда, то можно более обоснованно предположить, что это звенья одной цепи.

– Едем, – упрямо стиснул зубы Кирпичников-младший. – А это кто?

– Трудно сказать. Гости сюда редко наведываются... – Владимир Алексеевич даже слегка наклонился, всматриваясь вперед.

«Нива» уже преодолела половину дороги до грунтованного шоссе районного масштаба, которое уже можно было с полным основанием называть дорогой, но навстречу ей шел, как крейсер по морю, большой внедорожник, не слишком смущающийся трудностями снежной трассы, причем двигался на значительной скорости.

– «Ленд Крузер», – сказал Кирпичников-старший. – У моего генерала такой. И цвет такой же.

– Нет, – не согласился Кирпичников-младший. – Это «Лексус». Знак отсюда не вижу, но у «Ленд Крузера» клиренс² фиксированный, а у «Лексуса» пневмоподвеска. Смотри, какой он высокий – явно на пневмоподвеске идет.

– Значит, не генерал. И то я думаю, что здесь Виктору Евгеньевичу делать... Наверное, на площадке остановится.

Примерно в середине дороги, рядом с поворотом, бульдозерист, убиравший снег, сделал небольшую площадку, чтобы машины имели возможность разъехаться. На нее-то и обратили внимание отец с сыном, когда ехали к деревне. Но большой внедорожник и не думал останавливаться. Его водитель гнал и гнал вперед, уверенный, что ему уступят дорогу, хотя «Ниве» свернуть было некуда. Это уже походило на преднамеренный конфликт.

Геннадий остановился.

– Кто-то очень наглый.

– Что встал? Давай вперед, – приказал отец.

Сын послушно включил передачу и опустил сцепление.

Машины встретились, остановившись одна от другой не более чем в полутора метрах. Кирпичниковы вышли первыми. Обыкновенная водительская вежливость требовала от водителя «Лексуса» оценить ситуацию и остановиться на расчищенной площадке, чтобы пропустить «Ниву». Это нерегламентированное правило, и все водители стараются его соблюдать. Отец с сыном стояли и ждали, однако из большого внедорожника никто не выходил.

– Мне это не нравится, – сказал Владимир Алексеевич. – Между машинами не заходи, пошли по бокам.

Но едва они сделали по шагу, как все дверцы «Лексуса» распахнулись и на дорогу вышли четыре человека. Судя по манере держаться, они были очень уверены в себе. Все были среднего роста, но крепкие, выглядели спортивно. И без раздумий и сомнений двинулись навстречу офицерам. Владимир Алексеевич сразу обратил внимание на то, что только водитель был русским, остальные – кавказцы. Водитель, несмотря на зимнее время, носил на голове зеленую армейскую бандану, словно подчеркивая свой статус. Кавказцы были в спортивных шапочках. Судя по движениям, намерения экипажа «Лексуса» были явно агрессивными. Двойное преимущество в количестве могло сказаться на открытом пространстве, остававшемся между машинами. А рядом с двигателем «Лексуса», сбоку, был только узкий проход до высокого сугроба. Два человека встать рядом там не смогли бы. И потому, сразу верно оценив ситуацию, отец с сыном, не сговариваясь, одновременно торопливо сделали еще по паре шагов. Воспитанники одной боевой школы действовали и мыслили по схожей схеме. Их позиция была выгодна тем, что они не шагнули за ту линию, за которой начиналась теснота, а потому могли маневрировать, защищаться и наносить удары по полной программе.

Владимир Алексеевич все же надеялся, что будут соблюдены хотя бы какие-то приличия, которые в подобной ситуации сводятся к разговору, пусть и ведущему к драке. Но сейчас на это и намека не было. Водитель, держа в руке газовый баллончик и пытаясь привлечь к нему основное внимание противников, сразу попытался нанести удар ногой, который полковник Кирпичников легко блокировал, а саму ногу тут же прижал к высокому капоту внедорожника, оставив соперника стоять враскорячку – идеальная поза для нанесения самого болезненного для мужчины удара. Церемониться и проявлять благодушие Владимир Алексеевич не стал и нанес выпад предельно коротко и резко, с выбросом накопившейся энергии. Водитель пытался было выставить руку, чтобы блокировать удар, но лишь сломал себе палец; раздавшийся хруст был тут же заглушен диким воем.