След Сокола. Книга третья. Том первый. Новый град великий

– Ладно, потом все расскажешь. Не на дороге такие разговоры вести. Мой конь, видишь, уже простил тебя, ласкается. А кони чуткие. Они знают, кто виноват, кто не виноват.

– А обмануть любого могут, – сказал пожилой вой в багряном плаще.

– Пристраивайся рядом, поехали в город, – продолжил княжич. – Вернее, туда… Что от города осталось… Показывай… А это, кстати, познакомься… Это князь Бравлин Второй, который после поражения от Карла Каролинга привел с согласия короля франков свой народ к нам.

Первонег снова наклонил голову, изображая поклон.

– Так, что от Славена осталось?

– Только Людин конец и остался. Две трети города сгорело.

– А люди?

– Семьдесят воев убито, много увечных. Много людей обожглось на пожарах. Теперь в увечных ходят. Пока работать не могут. Но к лету будут свежими, как волхвы-лекари говорят.

– Сейчас что делается? – спросил князь Бравлин со слегка странным, но все же понятным акцентом, не уродующим славянский язык, только звучащим слегка иноземно.

– Сейчас, княже, народ ищет, как перенести зиму. Строят землянки, чтобы не перемерзнуть. У нас порой морозы такие бывают, что на свет выйти не захочешь. Мороз, как болезнь, а тело через горло входит.

– Значит, будем вместе строить, – констатировал факт князь. Для моих людей место найдется? Для начала хотя бы для землянок?

– Места у нас на всех хватит, – за воеводу ответил Гостомысл, и не стал объяснять Первонегу суть происходящего переселения, хотя у воеводы в глазах был написан вопрос.

– А это кто? – спросил князь Бравлин, кивая в сторону Ильмень-моря.

– Кто это? – переспросил и княжич Гостомысл, адресуя вопрос напрямую к воеводе, который должен был, по его понятию, знать, что здесь происходит.

Первонег повернулся, и посмотрел через плечо. К берегу, передвигаясь напрямую через лед, выходил большой отряд всадников, окруживших покрытые пологом сани. И рассмотреть, кто в санях, было невозможно и от расстояния, и из-за полога.

– Варяги… – без холода в голосе, не как положено говорить о врагах, ответил воевода. – «Красные щиты».

– Лютичи тоже красят свои щиты в красный цвет, – для чего-то сообщил князь Бравлин.

– Лютичам здесь взяться неоткуда, – спокойно ответил Первонег, зная, насколько далек путь от земель одного из самых закатных и самых сильных славянских племен до владений ильменских словен.

– Ваграм тоже было неоткуда взяться, – возразил Бравлин. – Однако же, они взялись, хотя от нас до ваших земель на целый день пути добираться дольше^[13], чем от лютичей. Хотя, скорее всего, лютичам и правда здесь делать нечего. Они сейчас не воюют.

– Варяги возок сопровождают. Кто-то важный едет, – сделал вывод Первонег. – Они часто здесь бывают. Помощь в восстановлении Славена предлагают.

– Помощь? – переспросил Гостомысл.

– А зачем тогда нужно было город сжигать? – не понял ситуацию Бравлин.

– Когда город жгли, они еще не знали, что Буривой и Вадимир погибли. Тогда война за Бьярмию шла. Потому и пожгли.

– Ты, никак, их оправдываешь? – переспросил княжич.

– Я никого не оправдываю. Просто я с отроческих лет в седле сижу, и с того же возраста держу в руках оружие. Я даже родился во время боя…

– Как это? – не понял князь.

– Моя мама гнала сани, спасаясь от хозар, отстреливалась из лука, и, одновременно, меня производила на свет… Вот потому я по крови стал воем. Только родившись. И знаю, что такое война. Но врагов в варягах я, княже, не вижу. Они сделали то, что им нужно было сделать для победы в той войне. Извини уж, княже, за прямоту.

– Достойные воеводы слова, – оценил эту прямоту князь Бравлин.

– А что за помощь варяги предлагают? – поинтересовался Гостомысл, занятый своими мыслями, и не осуждающий воеводу за военную оценку происшедшего. Помощь попавшим в беду горожанам занимала его больше всего.

– Сначала князь Здравень послов от посадского совета прислал, предлагал кров тем, кто желает зиму в Русе провести. Особенно звал женщин с детьми.

– Это гуманно и здраво, – согласился Бравлин. – Совсем не в духе вражды. Вражда может быть непримиримой только между чужими людьми. Между почти своими все должны учиться прощать. А надежда, как я понимаю, у князя русов была простая – многие из тех, кто оценит гостеприимство варягов, может у них и остаться. Так совместились расчет и благородство, понятия, вроде бы, и несовместимые. И много согласилось?

– Единицы. У нас здесь женщины и дети вместе с мужчинами работают. Всем дело найдется. Дети, конечно, бревна таскать не могут, но ошкуривать их – как раз по детским рукам. Каждая семья стремится побыстрее землянкой обзавестись. Кто-то большие землянки строит – на две-три семьи сразу. Только чтобы перезимовать. А жить в Русе, вставать до света, и идти пешком через озеро, а потом к середине ночи возвращаться, чтобы опять до света подниматься – это трудно всем. Потому народ идти туда и не захотел.

– Это вся помощь? – поинтересовался Гостомысл.

– Еще княже Здравень приказал своим купцам артели плотницкие нам в помощь собирать, и отправлять. Со мной пока переговоры ведут. Артелям тоже платить след. А у меня средств на это нет. Обратился к посадскому совета, они еще решают. Пока не решили. Торгуются. У посадского совета, сказывают, тоже денег не много. Берегут. Боярин Пустило, даже не как казначей посадского совета, а как человек, всегда прижимистым был. У него воды в дождь не выпросишь.

– А казна княжеская? – спросил Гостомысл.

– В Кареле осталась. В крепости. Так воевода Военег сказывает. Он без твоего согласия, княжич, привезти не решился. А я требовать права не имею. И своих денег нет. Даже дом сгорел, продать нечего. Так бы продал…

– И что еще русы предлагают? – продолжил разговор Бравлин.

– Посадник Русы Ворошила не ко мне обращался, а напрямую к посадскому совету. Предлагал займы дать под проценты. На восстановление города. Пока, как я знаю, торгуются с Пустилой из-за процентов. Ба! Да это, кажется, сани самого князя Здравеня. Я десятника из его охраны узнал. Такая длинная борода во всей Русе у него у одного. Кого еще может княжеская охрана сопровождать? Не иначе, узнал, княжич, о твоем приезде, и спешит тебе навстречу…

– Поприветствовать? – спросил князь Бравлин.

– Скорее проверить мою реакцию относительно сожжения Славена, – предположил Годослав. – Князь Здравень – очень скользкий человек. И вообще он не любит прямого разговора. Всегда увиливает от него, не говорит ни «да», ни «нет», и действует через своих людей. Сначала старается «мнение создать», а потом что-то предпринимает. Я удивился, как он, такой осторожный, допустил сожжение Славена. Обычно Здравень избегает любого обострения и нарушения своего спокойствия. Сна, то есть. Здравень спит даже на заседаниях посадского совета. Впрочем, я с ним всего дважды встречался. Оба раза уже после смерти старших братьев. Но впечатление он оставил неприятное.

– Его осторожность имеет свои причины, княжич, – вставил фразу Первонег.

– Какую такую причину?

– Здравень сильно робел перед князем Буривоем. Говорят, всегда боялся, что Буривой его ударит, и убьет кулаком, как ведмедя^[14]. И потому при всех переговорах ставил свое кресло перед занавеской, а за занавеской стояло два меченосца, готовые защитить его. Так молва доносит. И молва эта из самой Русы идет. Впрочем, это не мудрено. Перед князем Буривоем все робели. И я – тоже среди всех… Наш князь чужого мнения не любил… Но решительности Здравеня я тоже удивился. Как он дал волю Славеру? Просто боялся Войномира или что-то другое?

– Я, возможно, причину знаю, – задумчиво произнес Гостомысл. – Когда-то, пока были живы оба брата, поставившие наши города, Славен и Рус, у нас было одно княжество. Когда умер Славен, княжеством правил Рус, младший. А после его смерти княжество разделилось на два. Отцу давно говорили, что словен и варягов следует объединять в одно сильное княжество. Батюшка думал об этом, но ему помешал князь Войномир. Все уже шло к объединению, оставалось только до конца покорить Бьярмию, а потом поставить условия Русе, но тут молодой Войномир все с ног на голову поставил. Хотя сам тоже говорил об объединении. Только батюшка видел во главе княжества Славен, а Войномир хотел Русу. Наверное, и у Здравеня такие же мысли были. В Бьярмии мы потерпели поражение. Батюшка умер, Вадимир погиб, наверное, дошли до Русы слухи о моем беспомощном положении. И тогда Здравень решился. Посчитал, что я или не вернусь, или вернусь очень не скоро, когда все будет сделано…

– Откуда он мог о твоем состоянии знать? – спросил Бравлин.

– От Войномира, – уверенно сообщил Первонег. – Я сам читал письмо князя Войномира к воеводе Славеру, в котором князь затребовал к себе свой полк во главе со Славером, и сообщил, что, видимо, навсегда остается на Руяне, куда его поставил правителем князь Гостомысл. В том же письме, княжич, Войномир рассказал о том, что случилось с нашим княжичем, и не был уверен, что княжич сможет выдюжить, и вернуться. Вот Славер перед отправлением и сообщил, наверное, Здравеню эту весть. И теперь князь Русы суетится…

– Да, это похоже на правду, – согласился Гостомысл. – Но Войномир твердо сообщил, что желает остаться на Буяне^[15]?

В вопросе прозвучала даже некоторая опасливость.

– Так он писал в своем письме. Его не только я читал, его и мой спаситель после нападения на Славен… – воевода кивнул на воина своего сопровождения Белоуса, – тоже читал.

– Читал, княжич, – подтвердил Белоус.

– Как он тебя спасал, расскажешь потом, когда в тепле где-нибудь сядем, и медом согреемся. А сейчас надо со Здравенем встретиться. Поехали, княже, ему навстречу.

Бравлин согласно кивнул, но все же спросил:

– Охрану брать след? Он же с охраной… Большой соблазн, если ты точно причину понял, оставить словен «без головы».

– Да, – согласно кивнул Гостомысл, и посмотрел через плечо на сотника Бобрыню. Сотник взгляд понял сразу, даже не требуя подтверждающего знака, что-то короткое приказал воям своей сотни, и три десятка сразу отделились от колонны, выстраиваясь с двух сторон от князя Бравлина и княжича Гостомысла, которые пустили коней напрямую через невысокие и утрамбованные ветром снежные сугробы ко льду Ильмень-моря. Там слой снега был еще более доступен ветру, и потому оказался тонким ровно настолько, чтобы копыта коней не скользили. Две группы скоро сблизились и остановились одна против другой. Охраной князя Здравеня командовал десятник с длинной, слегка седоватой бородой. Он сам и распахнул полог, закрывающий возок от ветра, который на открытом просторе Ильмень-моря всегда чувствовал свою свободу, и любил показать свою игривость в любое время года. Причем, для этого действия десятнику пришлось спешиться, чтобы не поднимать полог копьем, что могло не понравиться князю, а потом и протянуть престарелому и необычайно тучному Здравеню руку, чтобы тот смог свое насиженное теплое место покинуть. В объяснение своим действиям, десятник сообщил:

– Княжич Гостомысл!

Здравень закряхтел и заворочался внутри возка, и руку помощи принял.

Тем, кто скакал верхом, было по погоде тоже не жарко. Солнце светило, но совсем не грело. И, даже наоборот, как всегда бывает – солнечный день означает чистое небо, а при чистом небе всегда зимой бывает морозно. Но сама скачка, даже не быстрая, разгоняла кровь не только в лошадях, но и в телах всадников. Необходимость пружинить ногами, вдетыми в стремена, помогала всему телу напрягаться, что разгоняло кровь по мышцам, и согревало. И мерзли только пальцы рук и ног. Сидящий же в возке человек не шевелился, не напрягался, и спасался от холода только несколькими звериными шкурами да собственной теплой одеждой. И после такой поездки каждое первое движение казалось прыжком в ледяную прорубь. Морозом начинало колоть все тело, и даже говорить было сложно – постукивали зубы, и челюсти вместе с языком не слушались. Воевода выбрался на неглубокий снег, покрывающий лед, тяжело дыша и с натугой. Его ногам было трудно носить такое тело. Но сильная рука немолодого широкоплечего десятника помогала. Хотя помощь эта заставляла Здравеня морщиться. Он умышленно тянул время, чтобы с мыслями собраться. Слишком неожиданной оказалась встреча с Гостомыслом, который, по мыслям князя Русы, должен был бы находиться где-то вдалеке.

Здравень, наконец-то, выбрался из саней. Пару раз сердито топнул ногами, словно прогоняя из тела скопившийся там мороз. И только после этого поднял голову, чтобы цепким своим взглядом рассмотреть Гостомысла и сопровождающих его воеводу Первонега, которого слегка знал в лицо, и прибывшего вместе с ними неизвестного немолодого, хотя и не сказать, что старого человека в таком же багряном плаще, какой был на Здравене. Обычно багряные плащи носили князья, реже – княжичи, и совсем редко – самые заслуженные воеводы, которых, порой, князья награждали своим плащом за особые заслуги^[16]. Определить, кто перед ним, князь или воевода, Здравень не смог. На воев охраны он вообще внимания не обратил. Точно такие же вои, как в его охране. Только, может быть, помоложе. Но таких Гостомысл сам себе, видимо, подбирал – по своему возрасту. Тогда как Здравеня охраняли надежные и проверенные во многих сечах варяги, умудренные боевым опытом.

Присутствие на останках Славена княжича Гостомысла оказалось для князя Русы откровенно неприятным сюрпризом. Он-то надеялся в ожиданиях своих, что Гостомысл не скоро вернется, если вернется вообще. Но недовольства своего опытный политик не показал. Он вообще никогда и никому предпочитал не показывать своих чувств и планов. И если делился с кем-то соображениями, то для того лишь, чтобы выслушать совет, в котором престарелый князь тоже порой нуждался. Как правило, считал сам Здравень, советчики пытаются угодить ему, стараются его мысли угадать, и им поддакнуть, чтобы, таким образом, к князю приблизиться. Но он хорошо чувствовал их нечестность. Даже по интонациям в голосе чувствовал. И чаще использовал такие советы, как аргументацию для себя против того, о чем совета спрашивал.

Гостомысл спрыгнул с коня, чтобы пожать старому князю руку. Однако, лицо его приветливости не показывало. Было понятно, что чувствовать приветливость к человеку, на которого, в основном, и следовало возложить ответственность за сожженный город, княжич не мог. Хотя сами словене до этого дважды сжигали и стены, и сам город Русу. Правда, это было еще во времена князя Владимира Старого. А сын Владимира, неукротимый князь Буривой, предпочитал сжигать дальние крепостицы и крепости в Бьярмии, намереваясь там расчистить пространство, и перенести туда свою столицу. Буривою больше нравился тот далекий край, пусть и холодный, пусть и населенный, в основном, дикими племенами зырян, но все это оказалось как-то более по душе крепкому телом и духом Буривою. Правда, нельзя было сказать, что его в таком стремлении поддерживали посадские советники Славена, от которых во многом и зависело настроение самих горожан. А ведь им, по большому счету, было и решать судьбу своей столицы – переезжать ей или оставаться на прежнем месте. Не захочет народ переселяться, станет новая столица только городом, в котором живут одни полки Буривоя. А таких городов не бывает. Боевые полки следует хотя бы кормить. А чтобы кормить их, требуются финансовые средства. А эти средства для города добываются всегда с помощью развития ремесел и торговли. А вся торговля находилась в руках посадских советников. Правда, после пожара и посадский совет остался, практически, без средств, поскольку сгорели торговые лавки, в подавляющем большинстве своем находящиеся как раз в Словенском конце, который впоследствии так и будет называться Торговой стороной уже другого, нового города. А небольшие лавки Людиного конца много дохода не приносили. Да и было их мало, даже меньше, чем ремесленных мастерских. Это все Здравень знал по чужим рассказам, потому что сам в Славене в своей жизни бывал лишь трижды, да и то в молодости, когда еще княжил в Русе Здравень старший.

– Я рад, княжич, что ты вернулся вовремя. Сейчас твоему народу нужна твердая рука и продуманное управление. Мы все твоего возвращения дожидались. Но я не знал, что ты уже здесь. Давно ли прибыл?

– Давно, – непонятно почему солгал Гостомысл. Наверное, просто хотелось показать, что он в курсе всех дел на строительстве, если прибыл уже давно.

– А то слухи разные ходили. И о твоем ранении, и о твоем неважном самочувствии. Даже сомнения ползали, что ты сможешь вернуться.

– Слухам верить – себе вред приносить… – совсем не как младший старшему, нравоучительно произнес Гостомысл. Голос его был при этом ледяным и неприветливым. И князь Здравень это прекрасно почувствовал. Но, как человек опытный в общении с союзниками и с противниками, князь своего понимания ситуации не показал. Вернее, он и не понимал в действительности ситуацию. Здравень понимал, что нападение на город и сожженные дома и городские стены здесь ни при чем. За то, что варяги ушли без грабежа города, словене, и их княжич, должны быть благодарны, хотя так между городами-братьями и полагалось решать споры. О том, что Гостомысл может предположить действительные мысли Здравеня, догадаться было невозможно, поскольку князь делился этими мыслями только по большому секрету лишь с посадником Русы Ворошилой. Конечно, Ворошила мог кому-то и сказать об этом. Но слова без действий не имеют, по сути дела, значения. По поступкам князя Здравеня, как считал сам князь, никто не смог бы понять его желание отобрать у Гостомысла княжение в Славене.

– Так, ранен, говорят, ты, княжич, был… Стрелой отравленной…

– Раны всякий вой переносит, и не бывает воя, что ран избежал. Значит, плохо дрался, если не был ранен. За чужие спины прятался. А отрава не всех взять может. И от нее знающие люди лечат. Сейчас стал здоровее, чем был. Только злее на ворогов. А здравия и тебе, и твоим людям, такого, как у меня, только пожелать могу…

Князь русов осмотрелся.

– Я вообще-то думал, что здесь воевода всем заправляет, – сказал Здравень. – К нему ехал, чтобы согласовать действия. Мои разведчики прискакали с донесением из дальних охранных крепостиц, сообщили, что большое войско с обозом движется в нашу сторону.

– Большое войско? С какой стороны? – спросил до этого молчащий князь Бравлин.

Здравень с легким удивлением посмотрел на Гостомысла, словно спрашивая: что за человек вмешивается в разговор двух правителей. При князе Буривое такое было бы, конечно, невозможно. Но Гостомысл был слишком мягким человеком, и мог допустить панибратство с низшими. И Здравень словно бы рекомендовал ему взглядом проявить приличествующую случаю жесткость, и показать характер.

Гостомысл, однако, не проявил жесткости, и сказал просто:

– Я не успел тебе представить, уважаемый Здравень, своего гостя князя вагров Бравлина Второго. Он со своим войском и со своим народом желает переселиться в наши земли.

Здравень такой вести сильно удивился. Так сильно, что округлое его лицо вытянулось, словно вдруг похудело, но щеки отвисли, тройной подбородок куда-то к груди сполз, а брови до шапки поднялись.

– Мне говорили, князь Бравлин ведет тяжелую войну в Карлом Каролингом.

– Я проиграл эту войну, – с горечью в голосе сказал Бравлин. – Франки захватили мои города и мои земли, и король Карл подарил их моему брату князю бодричей Годославу. Но я спросил тебя, уважаемый князь, с какой стороны приближается колонна?

– С закатной. Тогда у меня новое подозрение есть. Может быть, король франков послал за вами погоню. А обоз… Это может быть часть вашего обоза, который франки обгоняют?

– Это невозможно, – спокойно сказал Бравлин. – Король Карл Каролинг, согласно своему статусу, первый рыцарь королевства франков, следовательно, он – человек слова. Мы заключили с ним договор о том, что франки без помех пропускают мой народ вместе с остатками моего войска. Даже если бы Карл вдруг передумал, он запретил бы посылать погоню только потому, что дал свое королевское и рыцарское слово. В этом отношении на Карла можно положиться.

– Тогда, что же за колонна идет в нашу сторону? – непонятно кого спросил Здравень.

– А давно твои разведчики встретили колонну? И в каком месте?

– Три дня назад. Я сам доклад получил только от городского воеводы. А до этого доложили ему лично. Сотник, что отправился с донесением, человек необычайной силы и мощи. И его боевой конь под его весом сломал в дороге ногу. Потом сотник загнал двух лошадей, и только на третьей сумел до Русы добраться. Потому и так долго!

– Три дня назад? – вслух подумал Гостомысл. – Три дня назад мы только вошли в свои земли из земли латгалов, которые кружили вокруг дороги, как шакалы, малыми отрядами, но не рискнули на нас напасть. Пару раз, правда, наши стрельцы доставали их, не позволяя приблизиться. И это добавило им опасения. Потом рядом с нашей дорогой какое-то время ехал полк кривичей. В этих мы не стреляли, но они сами не приближались, только наблюдали нас издали. Но поняли, знать, что братья-славяне идут, и отстали.

– Тогда, я понимаю, – князь Здравень хотел стукнуть себя в подтверждение по лбу, но рука у него так высоко не поднялась, и жест оказался смешным, словно он по бабьи руками всплеснул. – Это вашу колонну видели мои разведчики…

– Скорее всего – так, – согласился Бравлин.

– Меня беспокоило, не хозары ли приближаются. Они летом и осенью снова разграбили Муром, потом поднимались до Полоцка, но Полоцк взять не смогли. Обещали весной прийти в наши земли. Хозары – это серьезная угроза для всех. От них только сообща отбиться можно.

– Сообща и будем отбиваться, – согласился Гостомысл. – Не впервой нам полки объединять. Только до весны еще дожить надо.

– Доживем… И мы, и вы… Морозы ударят, приходите к нам греться. Места хватит на всех.

– Хозары же, насколько я помню, не любят зимние походы.

– Да, тут случай был. Какое-то посольство хозарское ехало в Славен к княжне Велиборе, да по дороге они напали на соляной обоз. Купцы с деньгами с далекой поездки возвращались. Хозары, как обычно, пограбить хотели, невзирая на то, что они посольство. Но тут, на их беду, на ту же дорогу вышел со своим полком воевода Славер. Он тогда как раз отправился к князю Войномиру. Ну, и перебил хозар, спас обозников. Я вот и боюсь, что злость в хозарах взыграет, и зимой двинут. Они себя шибко уважают, и считают, что мы тоже должны их уважать.

– А что Велибора? Не спрашивала про это посольство? – поинтересовался Гостомысл у Первонега.

– Она со мной не общается, – покачал головой воевода. – Даже не кивнет при встрече, не поздоровается, словно никогда не видела. Но теперь мы против хозар можем тоже силы достаточные выставить…

Первонег посмотрел на Бравлина.

– Можем, и выставим, – согласился князь.

– А какие у тебя планы на будущее, уважаемый князь? – Здравень повернул свой объемный живот в сторону князя вагров.

– Мой народ хочет породниться в народом словен. Так мы договорились с княжичем Гостомыслом. Он пригласил меня в свои земли, я согласился. А мой народ привык слушаться своего князя, и верить ему. Правда, тогда еще никто не знал о пожаре в Славене. Но я привел с собой своих мастеровых людей, которые умеют строить дома и из дерева, и из камня, и теперь они будут помогать словенам возводить новый город.

– У нового города будет новое название? – с чего-то вдруг спросил Здравень.

– Если бы мое мнение спросили, – непонятно почему очень сухо, и даже с неприязнью ответил князь Бравлин, – я бы предложил так и назвать его – Новым городом, поскольку моя столица называлась Старгородом^[17]. Новгород – разве это звучит плохо?…

– А что скажет будущий князь Новгорода? – поинтересовался Здравень, с любопытством глядя, посеет ли он этими простыми словами раздор между Бравлином и Гостомыслом. Но они никак не отреагировали на такую попытку, словно все уже заранее обговорили.

Но сам князь Здравень увидел здесь для себя и Русы еще одну возможность ослабить соседа, который был, казалось, совсем добит, но, благодаря такой случайности, как нападение франков на далекие земли вагров, готов был восстать из пепла более сильным, чем был когда-либо ранее. И такое усиление не только разрушало все планы князя Здравеня, но и вообще отодвигало Русу на задний план…