Loe raamatut: «Александр Пушкин. Покой и воля»

Серия «Человек и время. Подарочное издание»

В оформлении переплёта используется репродукция картины И. К. Айвазовского, И. Е. Репина «Прощание Пушкина с морем» (1877, Всероссийский музей А.С. Пушкина)

В оформлении издания использованы рисунки Евгении Двоскиной, рисунки А.С. Пушкина, а также изображения из фондов: The Library of Congress, Bibliothèque nationale de France, Kunsthistorisches Museum Wien, Isabella Stewart Gardner Museum, The Royal Collection Trust Picture Library, многих региональных музеев России.

Редакция выражает благодарность Сергею Михайловичу Некрасову за помощь в подготовке издания.

© С.В. Сурин, текст, 2025

© Е.Г. Двоскина, иллюстрации, 2025

© Д.А. Белюкин, иллюстрации, 2025

© Всероссийский музей А.С. Пушкина, 2025

ISBN 978-5-17-177282-6 © ООО «Издательство АСТ», 2025

Интродукция

– Мир тот же? – Врач, сделав укол, ждал утвердительного ответа – это означало бы, что инъекция не вызвала изменения сознания. А мне (вздрогнувшему от вопроса больше, чем от укола) понравился сам вопрос…

В каком случае мир перестает быть тем же? Когда в мире происходит что-то настоящее?

«Есть ли что-нибудь на земле, что имело бы значение и могло бы даже изменить ход событий не только на земле, но и в других мирах?..» (Даниил Хармс)

Есть. Например, наш мир стал другим после того, как в нем побывал Александр Сергеевич Пушкин (инъекция русскому миру Пушкиным). Ведь он не только призывал милость к падшим (хотя в жестокий век это дорогого стоит) – Пушкин расширил возможности русского языка.

Причем настолько, что вместе с языком расширилось и сознание. И мир перестал быть прежним (хотя многие этого не заметили).

Оказалось, что слова из волнующихся мыслей могут возникать очень быстро и очень точно передавать даже то, что раньше было невыразимым (невыразимое заметно сократилось в объеме).

Да и мыслям стало как-то легче волноваться в отваге. А от этого человек мыслящий всегда ощущает себя свободнее – не есть ли это та самая внутренняя свобода, о которой говорил поэт в последний год своей жизни и которая равносильна счастью?..

Хотя мы знаем, что на свете счастья нет – а есть покой и воля.

Но представляете, как был счастлив Александр Сергеевич, когда из Пскова в Москву царский фельдъегерь повез его не как арестанта, а как свободного человека!..

Раздел первый
1826–1828

Глава 1
Течение жизни

С фельдъегерями к царю

Пушкина везет к царю фельдъегерь Иван Федорович Вальш.

Успокаивая Прасковью Осипову, поэт пишет ей из Пскова: «Дело в том, что без фельдъегеря у нас, грешных, ничего не делается; мне также дали его для большей безопасности». Действительно, Александру позволено ехать в экипаже свободно (не как арестанту), и воспевавший свободу Пушкин тут же стал считать фельдъегеря своим телохранителем (бесплатным, за счет государства).

В те дальние годы фельдъегерь выполнял функции нынешней электронной почты – максимально быстро доставлял адресату информацию особой важности. Но мог доставить и человека (живьем), ведь человек – тоже информационный объект.

Иван Федорович сразу успокоил Пушкина: в тюрьму везут по-другому – так что поэт был весел и игрив. По легенде, запросив во время перекладки лошадей щей и обнаружив в тарелке уверенно плававшего среди вареной капусты таракана, Александр нацарапал в возмущении ногтем на оконном стекле крамольную эпиграмму на губернатора Адеркаса, которого перед самым отъездом посетил в Пскове. Через три недели Борис Антонович Адеркас будет назначен гражданским губернатором Воронежа, а еще через пять лет скончается там во время эпидемии холеры (когда Пушкин будет проводить медовые месяцы в Царском Селе).

Получив столь мрачный гастрономический опыт, Александр Сергеевич повел себя благородно – в суп своим персонажам тараканов (по эстафете) не подбрасывал. Но клопами и блохами все-таки испытывал – и можно только посочувствовать Татьяне Дмитриевне Лариной, семь суток ворочавшейся по ночам, пока повозки тащились к Москве…

 
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают…
 

За семь месяцев до судьбоносной поездки Пушкина с Вальшем другой фельдъегерь – Уклонский – вез в другую столицу другого Александра Сергеевича, чтобы точно так же доставить его поближе к его императорскому величеству. Только в той поездке никакой свободы Грибоедову не полагалось – автора популярной ненапечатанной комедии везли именно как арестанта. Впрочем, Грибоедов применил верную стратегию коммуникативного сближения во время первых дорожных бесед (недаром на Кавказе автор «Горя от ума» занимался бизнесом): кормил и поил Уклонского из своих запасов¹. Наевшегося и напившегося Уклонского Грибоедов расспрашивал о ситуации с арестованными в Петропавловской крепости – и Уклонский не уклонялся. И настолько сблизился с арестантом, что в Москве, отправившись объезжать своих родственников, оставил Грибоедова под честное слово с лучшим другом литератора, Степаном Бегичевым.

Н. Уткин. Александр Грибоедов

Ну а в случае с молодым Александром Сергеевичем никаких остановок и отклонений на пути из Михайловского в Москву не было. Скорость передачи поэта царю была рекордная: выехав из Пскова вечером 4 сентября, 8-го утром Пушкин был уже в московской канцелярии дежурного генерала, а в четыре часа пополудни уставшего, голодного, помятого поэта в неопрятном, потном дорожном костюме доставили в комнаты императора в Чудовом (Малом Николаевском) дворце (именно там находилась московская резиденция императорской семьи до строительства Большого Кремлевского дворца). Как через шесть лет признается поэт – в дороге русский человек не переодевается и до места доезжает свинья свиньею. Спасает баня, но тут времени на баню не было – император сам торопил, так что придется ему потерпеть дорожный запах дворянина…

С глазу на глаз с царем

8 сентября 1826 года Пушкин был принят императором. Аудиенция длилась час².

Достоверно известен знаменитый провокационный вопрос царя во время аудиенции: «Что сделал бы ты, если бы 14 декабря был в Петербурге?» Скорее всего, молодой царь ожидал, что поэт ответит подобострастно: «Немедля бросился бы защищать Ваше Императорское Величество – и расстрелял бы государственных преступников из всех доступных мне видов оружия!..» Вместо этого последовало неожиданно чистосердечное: «Встал бы в ряды мятежников».

Е. Ботман. Портрет Николая I

Царь был удивлен и предложил поэту изменить образ мыслей (что, вообще говоря, непросто – в общем случае для изменения образа мыслей требуется пересадка мозга с прилагающимися к нему новыми требуемыми мыслями).

Если бы Александр Сергеевич встал в гордую позу «тираны мира, трепещите!» – то в лучшем случае поехал бы обратно в Михайловское под надзор. Михайловское, – конечно, не Нерчинские рудники, каждый день спускаться в шахту на глубину 150 метров не нужно, но все-таки это уверенная глушь (без интернета и мобильной связи вы отрезаны от мира). Немногословное общение с крепостными, с волками, медведями да зайцами, и в качестве бонуса – вечерний сказочный сериал Арины Родионовны. Но Пушкин хотел быть профессиональным литератором. А это означало – быть модным. Быть на виду, на слуху, на языке у читающей части российского общества, мелькать в салонах, вальсировать на балах – только тогда книги будут продаваться в достаточном объеме, обеспечивая жизнь человека, любящего хорошее шампанское…

Шел один из ключевых эпизодов, «гамлетовский» момент в жизни поэта – Александр был на авансцене судьбы, на главном жизненном перепутье (…так всех нас в трусов превращает мысль, и вянет, как цветок, решимость наша…³). Соглашаясь на сделку с переключением мозга (предполагавшую хорошие продажи книг), Пушкин должен будет угождать человеку, который только что повесил и отправил на каторгу его друзей. Придется одновременно быть и волной, и частицей – то есть окончательно встать на квантовый путь существования.

После некоторого раздумья Пушкин пообещал сделаться иным – согласился изменить образ мыслей.

Выбор сделан.

Император доволен ответом. По бартеру – отменил ссылку, разрешил проживать в Москве. И пообещал ослабить прессинг цензуры – тем, что сам теперь будет пушкинским цензором. По ходу разговора Александр все больше расслаблялся, чувствуя себя с каждым разрешением свободнее, что не очень-то нравилось императору (свобода должна быть нормирована и выдаваться под расписку порциями исключительно благонадежным гражданам).

Тем не менее, выйдя из кабинета, царь, обращаясь к придворным, объявил: «Теперь он мой!» А до этого, на выходе из зала, он и потного поэта, поморщившись, приобнял: «Ну, теперь ты не прежний Пушкин, а мой Пушкин!»⁴

Почему же царь на шестой день после коронации и через месяц после казни пятерых участников восстания на Сенатской площади (впервые за последние 86 лет – в июле 1740 года был обезглавлен Артемий Волынский – в России были публично казнены дворяне, главный оплот самодержавия) отложил все дела в сторону и занялся вопросом вызова опального поэта из ссылки? Заподозрить нового императора в любви к поэзии вряд ли было возможно, – значит, дело в другом. Возможно, Николаю I нужен был противовес жестким консервативным мерам управления, своего рода козырь (джокер) для балансировки.

В. Перов. Восстание декабристов на Сенатской площади

Пусть знают: одной рукой я могу казнить и ссылать на каторгу, другой – дружить с вольнолюбивым поэтом, написавшим про тиранов мира и обломки самовластья (получается, у императора тоже квантовый стиль существования).

В московских лучах славы – светло, тепло, но суетно

 
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!..
 

Е. Вивьен де Шатобрен. В.Л. Пушкин

После удивительного разговора с царем Александр оставляет вещи в гостинице «Европа» на Тверской – там он будет принимать гостей в татарском серебристом халате, с голой грудью, при полном отсутствии комфорта в номере – так и жил бы поэт, если бы не женился, – точь-в-точь как холостой Бетховен:

«…Книги и ноты разбросаны по всем углам, так же как и остатки холодной пищи, запечатанные или наполовину осушенные бутылки; на конторке беглый набросок нового квартета, и здесь же остатки завтрака; на рояле, на испещренных каракулями листах, материал к великолепной, еще дремлющей в зародыше симфонии… Поиски вещей длились неделями».

(Игнац Ксавер фон Зайфрид, австрийский композитор и дирижер)

Оставив вещи, тотчас помчался к любимому дядюшке (который, кстати, должен ему 100 рублей) на Старую Басманную. Сергей Соболевский, узнав, что Пушкин в Москве (обратите внимание – насколько быстро, практически со скоростью звука, распространялась информация в столицах в пушкинскую эпоху без интернета и мобильной связи), и сделав верное умозаключение, приезжает на Старую Басманную, где и застает Пушкина за ужином с Василием Львовичем. Оторвавшись от котлет (а поэт и не помнил, когда ел в последний раз, – в Кремлевский буфет его не пригласили), Пушкин тут же поручает Соболевскому передать Толстому-Американцу вызов на дуэль (которую в итоге удалось предотвратить).

На следующий день, уже в доме Соболевского, Пушкин полез в карман, откуда тут же выпал листок со стихотворением о повешенных декабристах. Эта бумага случайно осталась несожженной в ночь с 3 на 4 сентября в Михайловском и чудом не выпала накануне в кабинете царя, когда поэт, согласившись на изменение образа мыслей, вполне мог полезть в карман за носовым платком, чтобы вытереть пот со лба…

Судьба создателя Онегина хранила (до требуемой поры).

Выпив шампанского, решили вторую главу «Онегина» издавать в Москве. А назавтра – там же, у Соболевского, Пушкин впервые в тесном кругу читает неотцензурированного «Бориса Годунова»⁵… и мечтает издать литературный журнал, который бы противостоял «Северной пчеле» Фаддея Булгарина и «Московскому телеграфу» Николая Полевого. Через 10 лет мечта осуществится, но счастлив, издавая «Современник», Пушкин не будет – уж больно это дело хлопотное, нервное и не особо прибыльное…

Ресторан «Яр» на Петербургском шоссе до перестройки. 1898–1900

Пушкин знакомится с Погодиным и Полевым, оба – представители податного, недворянского сословия, что в итоге приведет Николая Полевого к серьезной конфронтации с Пушкиным, Вяземским и Боратынским. И, конечно же, Александр Сергеевич заскакивает с Дмитрием Веневитиновым⁶ в «Яр» – только что открывшийся ресторан французской кухни на Кузнецком мосту.

 
Долго ль мне в тоске голодной
пост невольный соблюдать
и телятиной холодной
трюфли Яра поминать?
 

Впервые в жизни Пушкин посетил московский Большой театр (он больше двух лет не был в театре) – шла комедия Шаховского «Аристофан», но все бинокли были направлены на человека месяца (среди прочих это были бинокли сестер Ушаковых) – на молодого поэта, написавшего популярные романтические поэмы, красивые и вольнолюбивые стихотворения и издавшего первую главу удивительного романа в стихах, – прежним императором отправленного в ссылку, а новым – вдруг непонятно с чего обласканного!

Минута славы

Весть о присутствии Пушкина на спектакле мгновенно разносиласьпо театру, его имя повторялось в общем гуле…

И в эти же дни Пушкин, также в театре, впервые видит Софью Федоровну Пушкину – в ложе, с биноклем. Сердце поэта сразу застучало громче и чаще, мешая соседям по партеру слушать музыку…

Ж.Д. Монере. Портрет княгини Зинаиды Волконской

Где могли встретиться культурные люди в золотой век русской литературы? В книжной лавке, в винном магазине и в бане. Первая встреча после шестилетнего перерыва Пушкина с Вяземским произошла в номерной бане, где Александр Сергеевич нашел Петра Андреевича. В доме Вяземского поэт в третий раз прочтет «Бориса Годунова» и получит от хозяина дома такую оценку: «Ум его развернулся не на шутку. Мысли его созрели, душа прояснилась, он вознесся на высоту, которой он еще не достигал…»

В конце сентября Александр впервые посещает московский салон Зинаиды Волконской и становится ее постоянным гостем вплоть до отъезда в Петербург. Разговорившись с Зинаидой Александровной о Шекспире, Пушкин признался, что у него кружится голова после чтения английского национального гения. «Я как будто смотрю на бездну», – добавил русский национальный гений, чей ум развернулся не на шутку. Волконская же будет называть Пушкина мотыльком и познакомит Александра с польским национальным гением (Адамом Мицкевичем). И в эти же дни поэт получает письмо от Бенкендорфа, где официально подтверждается, что отныне император будет и первым ценителем его произведений, и цензором. Пушкин пребывает от этого в состоянии перманентной радости – пишет Языкову, что выгода от прямой царской цензуры необъятная (впрочем, вскоре поэт убедится, что рано радовался – и обычная цензура останется, и царь будет вычеркивать строчки по своему усмотрению, образованию и интеллекту – то есть получит Пушкин не выгоду, а двойную цензуру).

В октябре четвертое публичное чтение «Годунова» – снова у Веневитинова, причем число зрителей уже значительно больше – в этот период Пушкин снова, как и в Петербурге после Лицея, жадно обрастал знакомствами: Шевырев, Киреевские, Хомяковы… И в том же месяце из печати выходит вторая глава «Онегина» тиражом в 2400 экземпляров, добавляя популярности автору. Осень 1826 года – первый максимум его славы.

А в конце месяца провожали в Петербург Дмитрия Веневитинова, и кто же знал, что видели его в последний раз. Веневитинов был душой нового журнала «Московский вестник» (ему журнал обязан сотрудничеством с Пушкиным). Для закрепления к журналу популярного поэта Погодин пообещал Александру огромные деньги – по 10 тысяч рублей с каждых проданных 1200 экземпляров (но обещаниям верить – жизни не знать: за 1827 год Александру Сергеевичу было выплачено всего пять тысяч, да и с этой суммой случились определенные метаморфозы)… Так или иначе, в конце октября в доме публициста, философа и поэта Алексея Хомякова был дан торжественный обед в честь основания «Московского вестника».

Неизвестный художник. Софья Федоровна Пушкина

И Пушкин, чувствуя, что это его время, его осень, что фартит, как никогда раньше, пытается посвататься в первый раз в жизни к своей дальней родственнице Софье Пушкиной. Отцы Александра и Софьи – четвероюродные братья.

 
Нет, не агат в глазах у ней,
Но все сокровища Востока
Не стоят сладостных лучей
Ее полуденного ока.
 

Это про нее, про Софью-родственницу.

Дайте пару недель тишины без сдачи!

В начале ноября Пушкин выехал в Михайловское, собираясь отработать в тиши (которая в столицах отсутствовала) официальное задание царя (по-нынешнему, Госзаказ) – сочинить текст о народном воспитании. «Воспитание, – примется рассуждать Александр, – или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла». Уезжая из Москвы, поэт выпрашивает у Софьи Пушкиной право надеяться.

– Надейтесь, – разрешает Софья, – только к началу декабря, дорогой братец, обязательно возвращайтесь: буду смотреть на женихов сравнительно и решение принимать незамедлительно!

Д.А. Белюкин. Пушкин в Михайловском

За семь дней поэт доезжает до Михайловского, что очень долго: расстояние от Одессы до Михайловского ровно в два раза дольше, а проехал его Пушкин за девять дней. С одной стороны, это резко непропорционально, а с другой – хорошо объясняется размытыми осенними дорогами (Александр Сергеевич на личном опыте проверял строку «семь суток ехали оне»).

«…из-за дождей размокли дороги… ни канавы, ни стока для воды, отчего дорога становится ящиком с грязью…» (Александр Пушкин)

Получив в Михайловском планируемую тишь, кроме обещанной царю статьи Александр работает над пятой главой «Онегина» и добивает ее. А на второй день по приезде Пушкин пишет письмо Соболевскому с бессмертным гастрономическим путеводителем по главной дороге империи – между Москвой и Санкт-Петербургом…

 
У Гальяни иль Кольони
Закажи себе в Твери
С пармазаном макарони,
Да яишницу свари…
 

Кстати, Соболевский выдал Пушкину в дорогу вместо хорошо закопченной курицы – хорошо законспирированную книгу Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» (в печатном виде Пушкин ее до этого в руках не держал).

Учуяв конспирацию, напоминает о себе Бенкендорф. Главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии охлаждает эйфорию бывшего ссыльного, а ныне обласканного поэта, прислав ему первое строгое уведомление: раз царь стал личным цензором, значит, Пушкин не имеет права до его высочайшего прочтения и важнейших замечаний ни печатать произведение, ни знакомить кого бы то ни было с ним (тонкий намек на публичные чтения «Годунова» в Москве)! Пушкин бросается извиняться – ох, худо понял волю государеву, всего-то хотел отредактировать текст, потренировавшись на друзьях, а потом уже подавать императору на высочайшее прочтение…

По поводу высочайшего прочтения: одолев в середине декабря рукопись «Бориса Годунова», Николай I дал следующую резолюцию:

«Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтер Скотта».

Поэт не знал – прыгать от радости или кусать локти с досады. Точно можно было сказать одно – император любил Вальтера Скотта. Любил предположительно за то, что Скотт был понятен, предсказуем и не утяжелял чтиво излишними измышлениями⁷.

Т. Лоуренс. Портрет Вальтера Скотта

Забавно, что параллельно с личным ознакомлением в декабре царю на стол поступает секретная рецензия Фаддея Булгарина – завидуя Пушкину и надеясь вперед «Бориса Годунова» издать свой роман «Димитрий Самозванец», Булгарин критикует «комедию о Царе Борисе и Гришке Отрепьеве» и пишет, что это какие-то вырванные листки из романа Вальтера Скотта. Получается – Фаддей Венедиктович с царем уж больно сильно разошелся во мнениях. Царю Вальтера Скотта в прочитанном мало, а Булгарину Вальтер, наоборот, – сплошь и рядом мерещится на страницах пушкинской драмы.

Через две с половиной недели Александр, еще не зная о предстоящих расхождениях по Вальтеру Скотту, отправляется из Михайловского обратно в Москву по первому снегу…

 
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит…
 

Нет, дорога не успела наскучить поэту: на выезде из Пскова Пушкин попадает в самое крупное в своей жизни ДТП. Коляска, набрав уверенный ход у села Козырьково, переворачивается на повороте, и поэт три недели лежит в псковской гостинице. Болит грудь, трудно дышать. А еще болит душа – что теперь будет с его женитьбой? Неужели смотр-тендер женихов прекрасной Софьи в начале декабря пройдет без его участия? Поэт поручает в письме новому московскому знакомому Василию Зубкову (женатому на Софьиной сестре) отбить Софью Пушкину у главного конкурента – «мерзкого» Панина. Софья должна выйти за гениального литератора, самого популярного русского поэта!

 
…Завтра, Нина,
Завтра к милой возвратясь,
Я забудусь у камина,
Загляжусь, не наглядясь.
 

Но – увы! – не будет милой у камина. Кто не успел, тот опоздал – когда Александр Сергеевич вернулся в Москву, Софья Федоровна уже готовилась к свадьбе. Через месяц она выйдет замуж за Валериана Александровича Панина.

Говорят, что на момент знакомства Софьи с Александром Сергеевичем она уже была помолвлена с Валерианом Паниным. И при этом девушка обнадеживала знаменитого родственника – это первое удивительное. Ну а второе – то, что нашему национальному гению, первому поэту империи Софья Федоровна предпочла Валериана Панина, чей карьерный максимум – казначей Общества любителей садоводства…

В конце ноября, когда Пушкин еще долечивал поломанные ребра, находясь в псковском отеле и страдая от тоски (в наше время – вел бы свой блог да выкладывал рифмы в социальных сетях, собирая тысячи лайков), в Берлине состоялось одно из первых исполнений Девятой симфонии Людвига ван Бетховена (под управлением Карла Мозера), за которым последовала первая негативная рецензия: одно из величайших музыкальных творений показалось рецензенту слишком длинным. У берлинского критика во время концерта, как и у травмированного Пушкина в псковском отеле, время двигалось непозволительно медленно – как кляча на разбитой дороге…

А за 23 года до этого Бетховену, как и Пушкину, также не удалось жениться. 17-летняя Джульетта Гвиччарди⁸, как и Софья Федоровна, сделала свой оригинальный выбор: великому гению и революционеру музыки она предпочла композитора-любителя графа Венцеля Роберта фон Галленберга (правда, у графа поначалу был весьма толстый кошелек, и он являлся, собственно, графом, в отличие от безродного Бетховена). Бетховен и Пушкин не могли взять в толк: как это так – их, гениев, предпочли посредственностям?

Чудны и неисповедимы волеизъявления женского сердца… А впрочем – в Москву, в Москву!..

 
Зато зимы порой холодной
Езда приятна и легка.
Как стих без мысли в песне модной,
Дорога зимняя гладка.