Loe raamatut: «Gaudeamus. Как студенту стать мужчиной и другие академические хлопоты»
Illud erat vivere.
Вот это была жизнь!
(лат.) Из Петрония Арбитра.
Глава 1. Зимняя сказка
На последний в зимней сессии экзамен Ники шел без страха, но и без особого настроения. Полгода он исправно посещал лекции и на семинарах более или менее успешно создавал видимость знания предмета, потому что действительное знание предмета – привилегия преподавателя. Доцент Виктор Константинович Голуба выделял Ники среди других студентов и на лекциях иногда шутя обращался к нему: "А что скажет по этому поводу Николай Федорович?" Ники при таком обращении смущался и, конечно же, ничего не мог сказать «по этому поводу», потому что, как правило, понятия не имел, о чем идет речь.
Как бы то ни было, Ники зарекомендовал себя добросовестным студентом, два предыдущих экзамена сдал на "хорошо" и "отлично" и положенные три дня на подготовку к третьему использовал по назначению: изнывая от безделья, шатался по общежитию, валялся с учебником на постели, преодолевая невесть откуда взявшееся отвращение к чтению.
Неважное настроение студента Ники имело причиной его неудачную попытку стать мужчиной. Если точнее, неудачную попытку друзей Ники сделать его мужчиной. Если еще точнее, неудачную попытку его друзей и одной доброй девушки сделать студента Ники мужчиной.
Три дня назад, сразу после апокалиптического экзамена по истории КПСС, в общежитии в блоке №709 (коридор, две жилые комнаты, кладовая и туалет) Ники и его друзья, как обычно, решили провести летучее комсомольское собрание. Они не были не в меру сознательными комсомольцами и летучим комсомольским собранием, по причине сильного сходства, называли всякое случайное сборище численностью более двух человек. Это памятное для Ники собрание было посвящено итогам экзамена по истории КПСС и десяти бутылкам "Ркацители", сухого белого, безобидного с виду вина.
Председателя и президиум не избирали, поскольку функции этих выборных органов всегда выполнял сосед Ники по комнате – Серж, как его звали друзья и знакомые, или Сергей Штанга – по паспорту. Серж учился с Ники в одной группе, имел рост под два метра и весил почти центнер. Несмотря на эти особенности телосложения, он успешно усваивал институтскую программу и экзамен по французскому языку сдал на "отлично". Кроме того, Серж обладал завидной способностью вносить непререкаемое организующее начало во всякого рода коллективные мероприятия, особенно это ему удавалось на любого масштаба и размаха пирушках. Словом, право распоряжаться за столом заслуженно принадлежало ему.
Кроме Ники и Сержа, в летучке принимали активное участие их однокурсники Витя Гренкин и Костя Молотков, обитатели второй комнаты блока №709, а также Иван Козлов с немецкого факультета – разгильдяй по убеждениям (то есть он мог на теоретическом уровне отстоять свои разгильдяйские убеждения перед сторонниками педантичного отношения к жизни). Иван по неизвестным причинам не любил имени, данного ему родителями, и поэтому все его называли на английский манер – Айвэн (с ударением на первом слоге). Если его называли просто Иван или, упаси господи, Ваня, он злился и пытался нанести ответную обиду. В начале учебного года Айвэну не дали место в общежитии, поскольку он не был согласен с деканатом по некоторым вопросам принципиального характера; в частности, Айвэн Козлов и декан имели существенно различающиеся точки зрения по вопросу о том, насколько широко могут простираться границы всестороннего общения с девушками. Декан проявил себя консерватором, Айвэн – неумеренным либералом, за что и был изгнан из общежития. Он некоторое время жил у разных своих знакомых и в конце концов поселился в комнате Ники и Сержа. Два месяца назад, в ноябре, он пришел к ним с раскладушкой и попросил морально-политического убежища и защиты от произвола администрации. Убежище было предоставлено, Айвэн прижился, положительно себя зарекомендовал и на последних летучих комсомольских собраниях уже имел полное право голоса.
Серж как председатель летучки исполнял свои обязанности безукоризненно, и уже через полчаса после начала заседания благодаря его блиц-тостам и правильно выбранному ритму смены блюд (сало – соленые огурцы – сало) за столом развернулась горячая дискуссия на тему "Что есть предмет "История КПСС" и на хрена его долбить целых два семестра?" Противниками столь длительного изучения славной истории партии были Айвэн и Костя Молотков, аргументация их была нецензурной и весьма убедительной. Ники и Витя Гренкин считали себя лояльными по отношению к главной политической силе страны, и их доводы были не менее убедительными. Ники от четырех стаканов сухого вконец распоясался и перешел на личности – стал обзывать своих оппонентов, как это было принято в высших партийных кругах, ренегатами и политическими проститутками. Костя, не поняв метафоры, обиделся на товарища за "проституток" и принялся называть Ники словами, не имеющими никакого отношения к теме дискуссии. Серж умело погасил назревавший конфликт двумя звонкими и абсолютно безобидными с медицинской точки зрения подзатыльниками, беседа плавно перешла в мирное русло. Заговорили о следующем экзамене.
В названии предмета – "Введение в языкознание" – Айвэн усмотрел нечто эротическое, и все члены собрания единогласно поддержали новую тему. Разговор шел о красивых девушках и вообще об отношениях полов. Через некоторое время беседа приобрела неприличный характер семинара, близкого по содержанию к семинару по обмену сексуальным опытом. Опытом делились все, кроме Ники, поскольку однажды он имел глупость признаться, что в свои семнадцать лет еще не спал с женщинами, и поэтому теперь не имел права голоса в этих вопросах. Постепенно предметом обсуждения стал сексуально необразованный Ники. Не то чтобы над ним издевались, но упрекали в безответственном отношении к собственной физиологии, потом начали пугать поллюциями, угрями на лице и сперматозоидами в крови. Насчет сперматозоидов в крови больше всех распространялся Витя Гренкин: он сначала собирался поступать в мед и теперь считал себя вправе иметь решающий голос по медицинским вопросам.
Ники долго и безропотно слушал своих заботливых товарищей. В конце концов ему это надоело, и его разгулявшийся от выпитого интеллект подсказал ему, как прекратить нападки. Ники успешно сымитировал раздражение и в духе "отвяжитесь-от-меня" воскликнул:
– Ладно, хватит! Просто, я не привык рисоваться своими успехами в этих делах. Женщину я познал еще в девятом классе.
Члены летучего комсомольского собрания тут же обсудили неожиданное заявление своего товарища и, проанализировав некоторые особенности его общения с девушками (крайняя нерешительность, столбняк при случайных прикосновениях к самым безобидным частям женского тела, вызванные этим неумеренные до неприличия извинения и "покраснение кожных покровов морды"), пришли к единственно возможному выводу, что если Ники и познал кого, так это себя – в правую или левую руку. Ники не обиделся, только заметил, что онанизм – всего лишь один из этапов в половом развитии молодого человека. Такое откровенное полупризнание шокировало присутствующих, и за столом на некоторое время воцарилась тишина, а потом Айвэн взорвался:
– Нет, ну какая сволочь?! На него столько девочек засматривается, а у него еще онанический этап не кончился!
– Кончился, – отрезал Ники. – Просто я еще не перешел к следующему этапу.
– А когда перейдешь? На тебя такие девчонки косятся, а ты что, до совершеннолетия мастурбировать собрался?
Насчет девочек Айвэн не преувеличивал: Ники был хорош собой. Благородный купаж русской, туркменской и даргинской крови дал прекрасные результаты. В наследство от интернациональных предков Ники досталась худощавая и стройная фигура, у него были иссиня-черные волосы, длиной до середины уха, на бледном, слегка продолговатом лице возвышался средних размеров нос с намеком на орлиность и очень выделялись яркие голубые глаза, обрамленные черными коровьими ресницами. К тому же у Ники была хорошая осанка, приобретенная, видимо, по тому же наследству, поскольку спортом, из-за непонятно от кого доставшейся опять-таки по наследству лени, он не занимался и специально за нею не следил. Ники сам замечал на себе заинтересованные взгляды девушек, ему было приятно это внимание, и его, конечно же, посещали самые смелые фантазии и желания. Иногда в этих фантазиях он доходил до того, что видел себя входящим в зал бракосочетаний об руку с понравившейся девушкой под волнующие звуки марша Мендельсона. Такие умозрительные опыты стали своего рода проверкой, насколько велики его симпатии к девушке. В общем, Ники был весьма уравновешенной личностью, хотя в силу своей недогадливости и нерешительности иногда казался наиболее решительным девушкам беспросветным дебилом.
Последнее обвинение Айвэна задело Ники, и чтобы как-то отделаться от слишком уж заботливых друзей, он снова, на этот раз еще более неудачно, соврал:
– Дело не в этом. Просто, когда смотрю на обнаженное женское тело, я получаю чисто эстетическое наслаждение.
Снова последовало молчание: все, в том числе и сам Ники, некоторое время осмысливали связь женского тела и эстетики, поскольку последняя никак не вписывалась в тему. Первым из оцепенения вышел Серж и сразу же развенчал покривившего душой товарища:
– Эстет, Ники! Скажи нам, что ты в карманах штанов мял, когда смотрел порнуху в журнале, что Айвэн приносил?
Риторический вопрос Сержа со всей ясностью доказал несостоятельность заявления Ники. Друзья посоветовались и решили, что "с этим надо кончать" и что пора сделать их безответственного товарища мужчиной. Путем открытого голосования была избрана комиссия в составе Сержа и Айвэна, которой было поручено в кратчайшие сроки покончить с позорящей коллектив девственностью Ники. Ники выступил против слова "девственность", и члены собрания согласились было с ним, но при попытке подобрать другое, более подходящее слово, даже будучи студентами-филологами, зашли в тупик. Именования "безгрешность" и "непорочность" не подходили, так как Ники, по мнению друзей, не был ни безгрешен, ни непорочен – в силу его онанических наклонностей. В конечном итоге вернулись к первоначальному варианту обозначения сексуального статуса Ники.
Председателем Комиссии по устранению девственности Ники был избран Айвэн, как самый сексуально образованный. О своей половой грамотности он заявил еще в начале первого курса, предъявив в доказательство оплавленные подошвы своих кроссовок. Это повреждение обуви Айвэн объяснял тем, что однажды, еще до поступления в институт, у себя на родине в селе Комолая Балка он несколько раз любил девушку в школьной котельной, будучи вынужденным при этом упираться ногами в раскаленную стенку котла. Странное вещественное доказательство, тем не менее, возымело действие, и Айвэну поверили. Более того, Ники и Серж, за плечами которых к тому времени было два месяца изучения латыни и книга И. Кона по сексологии, не могли не придумать термина, обозначавшего поведение Айвэна в описанной им ситуации, и придумали: термофилия – склонность к занятиям любовью в горячо натопленных помещениях. Двоечник Айвэн не до конца понял ход мыслей своих товарищей, однако против определения "термофил" ничего не имел против, тем более что оно совершенно не было похоже на слово "педераст" (ругательных слов "зоофил", "педофил", "некрофил" и т.п. он еще не знал).
Поставленная перед комиссией задача несколько облегчалась тем, что Айвэн и Серж были весьма и весьма близко знакомы с одной очень доброй девушкой по имени Наташа (или Натали – для друзей) с пятого курса; они сами неоднократно пользовались ее добротой и поэтому были уверены, что именно она должна им помочь в благородном деле развращения Ники.
Взбудораженный величием замысла, Айвэн хотел было реализовать его сейчас же, но летучее комсомольское собрание затянулось за полночь, и его убедили отложить мероприятие. Два дня было решено посвятить подготовке к задуманной акции и к следующему экзамену. С подготовкой к экзамену все было ясно, к началу же мероприятия по устранению девственности Ники предстояло сделать следующее: 1) найти место на ночь для соседки Натали по комнате, чтобы она не мешала Ники; 2) найти денег, чтобы купить спиртного и минимальный для таких случаев гастрономический набор (потом все же купили много спиртного, так как решили, что товарищам Ники тоже надо как-то переживать и волноваться); 3) поставить в известность Натали. Комиссия взялась за дело, и к вечеру назначенного дня все было готово: соседку, несмотря на ее протесты, временно переселили, припасы купили – на деньги Ники, предназначенные для приобретения нового "дипломата", здраво рассудив, что кому как не подшефному оплачивать собственный праздник, предупредили Натали, и она любезно согласилась провести секс-практикум.
Вообще-то, поведение Натали, в смысле ее доброты к Айвэну и Сержу, было довольно странным. Бывало, она неделями не подпускала их к себе, а потом вдруг бросалась во все тяжкие, и тогда друзья ночами напролет, не покладая рук, так сказать, были ею заняты. Когда была подмечена эта особенность Натали, Ники, временами очень любивший поумничать, определил ее сексуальное поведение как спорадическую нежность. В те дни как раз приключился очередной приступ доброты, и было решено им воспользоваться.
Деятельность комиссии набрала такие обороты, что даже если бы Ники и решил не подчиниться постановлению последнего комсомольского собрания, то все равно был бы втянут в мощный водоворот событий. В назначенный срок около десяти часов вечера, когда в общежитии просыпается жизнь и засыпает внушенная родителями бдительность, в блоке №709 началась скромная, как бы импровизированная вечеринка.
Нажарили картошки, открыли последнюю (резервную, для особо торжественных случаев) банку маринованных помидоров, пригласили двух однокурсниц для временной компании Натали, и без формальностей начали плановое комсомольское собрание. Через некоторое время на огонек заглянула Натали, и мужская часть компании слегка напряглась, озабоченная ответственностью момента и возможным поведением Ники. Ники же, ободренный поддержкой товарищей, вел себя хорошо, не смущался (по крайней мере, не выглядел смущенным) и даже несколько раз дерзко встретился с Натали взглядом.
Однокурсницы вскоре ушли готовиться к завтрашнему экзамену, тем самым переведя мероприятие по лишению Ники девственности из первой стадии во вторую. Наступил тот момент застолья, когда есть уже перестали и продолжали только пить, курить и говорить. Серж включил магнитофон и поставил "Пинк Флойд", чью музыку любили все, а Ники был ее страстным почитателем. Серж в этот знаменательный день решил сделать другу приятное, однако от "Пинк Флойд" вскоре пришлось отказаться, так как было замечено, что внимание посвящаемого в секс переключилось с дамы на музыку. Айвэн наклонился к Ники и прошипел ему в ухо: "Ты что, сучок, на дискотеку пришел?" Серж включил "Арабески" и положение было исправлено.
Друзья Ники были так озабочены его судьбой, что иногда даже забывали выпить, что, впрочем, компенсировалось с лихвой, когда вспоминали. С каждым стаканом опытные, сексуально образованные наставники все более проникались ответственностью за его ближайшее будущее, и вскоре их знаки товарищеского участия стали приобретать несколько навязчивый характер: они все вместе хватали Ники за руку, когда он, уже заметно захмелевший, тянулся за стаканом (чтобы, упаси господи, не напился), снисходительно и ласково заглядывали ему в глаза (мол, все будет нормально, друг!), каждый раз, оказавшись рядом с Ники, ободряюще похлопывали его по плечу (спине, голове, лицу). Костя Молотков, уходя в гости к любимой девушке, перекричал магнитофон:
– Ники, если что, обращайся!
Костя вообще был прямым парнем: смотрел всегда прямо в глаза, прямо говорил то, что думал, а иногда, если считал это необходимым, мог просто, для убедительности, ударить. Целей своих Костя старался достигать самыми простыми способами, поэтому ему были не совсем понятны мероприятия вроде нынешней вечеринки. Сам он в таких случаях поступал иначе, не считая необходимым совместное с дамой веселье. Костя допивался до нужного состояния, затем, если это было теплое время года, сворачивал свой матрас в рулон, брал его под мышку и шел за своей пассией на пятый этаж, где она жила; потом он вел ее на прогретую за день солнцем крышу общежития и там, на высоте девятого этажа, под звездами любил свою подругу. Где они это делали с октября по апрель и почему девушка принимала столь странную манеру ухаживания – не знал никто. Костины друзья, пристрастившись давать научные названия разным способам сексуального поведения, привычку своего друга любить на крыше окрестили крышефилией (как будет на древних языках "крыша", они не знали). Витя Гренкин был в то время в ссоре с Костей и злобно предложил для обозначения данного явления оскорбительный, по его мнению, термин "крышеложество", который был отвергнут остальными, поскольку, утратив древнегреческий компонент "филия", слово теряло свою глубокую научность.
Как-то раз Костя не мог выйти с матрацем под мышкой из своей комнаты, поскольку дверь в тот вечер оказалась для него особенно узкой, и его заботливые товарищи вместо обычного рулона свернули матрац в скатку и надели ее на героя-любовника через плечо, как это делали солдаты Красной Армии с шинелью или плащ-палаткой. Получилось очень удобно: освободились обе руки, и теперь Костя мог держаться за стены узкого коридора, к тому же, в случае падения вперед или назад грудь и спина были защищены. Однако из того похода к любимой Костя вернулся ни с чем: его подруга, увидев в дверях улыбающегося оловянноглазого красноармейца с матрацем-скаткой в походном положении, в гневе вытолкала его в коридор, сопроводив свои действия словами: "Совсем охренел!" С тех пор Костя ходил на свидания только с матрацем под мышкой, как обычно. В этот зимний вечер он ушел, конечно же, без своего вспомогательного орудия любви.
Пришло время приступать к третьей, заключительной стадии мероприятия. Натали это поняла без намеков и сказала, что хотела бы уже идти спать. Подробно проинструктированный Ники вызвался ее проводить. По пути в альков он не особенно задумывался о том, как будет вести себя в решающий момент, он надеялся, что естественный ход событий подскажет ему соответствующую линию поведения. Но Натали в отличие от Ники не доверилась естественному ходу событий, а потому решила взять дело в свои руки, и уже через три минуты после ухода из своего блока Ники стоял в одних трусах перед кроватью, на которой возлежала его наставница. Ники пристроился рядом.
Как ни берегли его друзья от выпивки, он все же ухитрился хлебнуть для храбрости лишнего, иначе трудно объяснить, почему после минутного молчания Ники первым делом внятно произнес:
– Ну что ж, начнем с легкого петтинга.
Добрую девушку Натали слегка покоробил этот циничный комментарий предстоящих действий, но она решила, что это "от нервов", и приняла ласки неофита. Ники положил руку на теплую грудь своей временной подруги, немного полежал молча, соображая что-то, потом вежливо поинтересовался:
– Тебе приятно?
– Пока не очень.
– Странно. У Овидия написано, что должно быть приятно.
Натали про себя отметила, что это не из Овидия, и решила, что если Ники и дальше будет таким образом озвучивать каждое свое движение, то придется заткнуть ему рот – чтобы не отвлекался. Ники между тем входил во вкус и все более распалялся, его увлекала откровенность и податливость Натали. Конечно же, он и раньше целовался и обнимался с девушками, но тогда было непонятно, как поведет себя подруга дальше и чем все это кончится. Сейчас же все было ясно, и он уверенно двигался к цели. Он больше не рассказывал Натали, что собирается делать, но вместо этого начал бормотать нечто не совсем подходящее в данной ситуации. (Надо сказать, что в ту зиму Ники находился под сильным впечатлением от знаменитой трилогии А.Н. Толстого «Хождение по мукам», особенно его покорили женские образы. Видимо, этой ночью Натали ему привиделась целомудренной Дашенькой, а себя он вообразил Мамантом Дальским.) Он вдруг залопотал: "Ну зачем ты сжимаешь колени? Для кого? Для кого ты себя бережешь?" – хотя никто ничего не сжимал и не берег, и даже наоборот. В общем, парень сублимировал вовсю.
Натали поначалу была ошарашена такими речами, но опять-таки успокоила себя тем, что это от все тех же нервов, и старалась не обращать на них внимания. Нежности Ники тем временем приняли ураганный характер: он осыпал Натали поцелуями (когда молчал) и ласкал везде, куда доставали руки. Она не на шутку завелась. Несмотря на свои безумные излияния, Ники, сам того не подозревая, довел партнершу до соответствующего моменту состояния, и она уже начала сомневаться, так ли уж девственен этот Ники. И в этот чудный момент, когда преамбула, по идее, была завершена и наступило время заняться тем, ради чего все было затеяно, Ники вдруг сполз с Натали, удобно улегся на спину рядом с нею, закинул руки за голову и, глядя в потолок, мечтательно и радостно почти пропел:
– Эх, Натаха! Сейчас бы кефиру с булочкой!
Перефразируя известные строки, можно сказать, что Ники не было дано предугадать, чем его слово отзовется. Через полминуты после произнесения этой замечательной фразы он, скукожившись всем телом, уже стоял в коридоре – голиком, с комком своей одежды в руках, как новобранец при получении военного обмундирования. Если бы его увидели в этот момент друзья, то непременно объявили бы эксгибиционистом. Но Ники не был эксгибиционистом – он был приличный молодой человек, которому вдруг захотелось кефиру с булочкой. В процессе выдворения несостоявшегося любовника доброй девушке Натали хотелось бросить ему в лицо: "Иди, жри свои булочки!", но она сдержалась, потому что была доброй девушкой, и Ники был экстренно катапультирован за пределы некогда гостеприимного блока в зловещем молчании.
На лестничной площадке он быстро оделся и сначала решил постоять там с полчаса, чтобы возвращение не показалось его друзьям слишком скорым, но потом рассудил, что, слоняясь по лестнице, можно нарваться на кого-нибудь из них, и тогда придется срочно что-то выдумывать. Ники решил вернуться домой и направился в свой блок, на ходу придумывая легенду.
Когда он вошел в комнату, друзья его курили и мирно беседовали, на столе стояла последняя бутылка вина. Ее оставили, чтобы отпраздновать триумфальное возвращение новоиспеченного любовника. Ники молча сел за стол и в минуту съел все, что осталось от недавнего пиршества. Его тактичные товарищи отметили это про себя и истолковали по-своему, оставив увиденное без комментариев. Их, конечно, удивило, что секс-именинник так быстро вернулся, однако каждый из них решил, что для первого раза достаточно. Ники между тем так же молча откупорил бутылку, опрокинул три стакана подряд и буквально на глазах у друзей совершенно опьянел. А пьянел он нехорошо: становился мрачным и вел себя безобразно; глаза его при этом стекленели и утрачивали способность вращаться в орбитах, поэтому каждый раз, когда нужно было перевести взгляд с одного предмета на другой, на что обычно хватает движения глаз, Ники приходилось крутить головой. В таком состоянии он был похож на грозного петуха с очень замедленной реакцией. Голова Ники, более тяжелая, чем глаз, при повороте продолжала двигаться по инерции даже после того, как ей уже нужно было остановиться, поэтому, чтобы задержать взгляд на каком-нибудь предмете, он был вынужден делать несколько попыток.
Друзья ожидали, что Ники наконец заговорит, но он вальяжно откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и уставился в пространство перед собой. Айвэн болел душой за успех мероприятия больше всех, поэтому первый не выдержал и спросил:
– Ну как, Ники?
Ники набычившись:
– Нормально.
– Что – нормально?
– Все.
Последовало недолгое молчание, кто-то нервно затарабанил пальцами по столу. Айвэна смутила некоторая односложность ответов, и он продолжил:
– Понравилось?
– А то! – с вызовом откликнулся Ники.
– А что больше всего понравилось?
– Все.
Дружеского обмена мнениями явно не получалось, и аудитория была сильно озадачена. Серж слушал эту своеобразную беседу молча и хотел было уже подключиться, когда Ники вдруг встал, прошел покачиваясь по комнате, приблизился к нему и, очевидно приняв себя за кого-то другого, сунул Сержу кулак под нос и ни с того ни с сего зловеще произнес:
– Чуешь, братан? Смертью пахнет.
Сержа поначалу разобрал смех, потом веселое удивление сменилось раздражением, и он бросил:
– Отвали, кабан слюнявый! Расскажи лучше, чем вы там с Натали занимались, что ты таким придурком вернулся.
В мозгах Ники наступило относительное прояснение, он сообразил, что сморозил нечто абсолютно непотребное. С полминуты раскаявшийся агрессор соображал, как исправить положение, и наконец выдумал ни к чему не обязывающую фразу, которую постарался произнести с выражением:
– Натали – прелесть! Я в восторге.
Ответом ему была непонятная тишина, и он с уверенностью в голосе добавил:
– Честно!
Айвэну и Сержу не понравился такой скромный отзыв о достоинствах доброй девушки: они-то знали, что такое Натали. Айвэн уже раскрыл рот, чтобы помочь Ники найти наиболее подходящие выражения для передачи неповторимых ощущений, но тот вдруг встал, взял газету со стола и объявил:
– У меня срочное погружение в нирвану.
Понимать это следовало как "я пошел в туалет". Пока Ники медитировал на унитазе, его товарищи провели срочное комсомольское собрание, на котором обсудили странное поведение своего друга. Они не допускали мысли, что его могла постигнуть неудача – ведь за дело взялась очень искушенная в этих делах добрая девушка, и в результате пришли к выводу, что все это от того, что Ники перенес сильнейшее нервное потрясение, пережил шквал положительных эмоций, и теперь мужское общество ему ненавистно.
Ники вернулся в комнату, как мог приветливо улыбнулся друзьям и завалился на свою кровать, через минуту послышалось его ровное сопение. Летучее комсомольское собрание было продолжено, и слово взял Витя Гренкин. Он поднял вопрос о том, почему это комсомольцу Хаятуллаеву так неестественно быстро захотелось в туалет – сразу после общения с девушкой. Серж задал выступающему вопрос, сколько было бы для него "естественно быстро", и вразумительного ответа не получил. Айвэн же припомнил прецедент из своего опыта и убедил Витю, что такое поведение в принципе допустимо. Обсуждение продолжилось бы и дальше, как вдруг дверь отворилась, и в комнату медленно вошел Костя Молотков, только что вернувшийся от любимой. Взор его был ужасен, на глазах блестели слезы. Он обвел присутствующих испепеляющим взглядом и страшным голосом спросил:
– Кто последний был в сортире?
– Ники.
– Я его задушу. Этот скот не смыл после себя!
Тут следует сказать, что, как и во всяком нормальном студенческом общежитии, вода здесь после десяти вечера не поднималась выше первого этажа. Для удовлетворения гигиенических нужд нужно было сначала с ведром бежать в душ в цокольном этаже, набирать там воды, а потом уже делать то, что приспичило. Это был священный закон, неукоснительно соблюдавшийся всеми. Несмытие с унитаза продуктов жизнедеятельности расценивалось как преступление против человечества, и никакие облегчающие вину обстоятельства не принимались во внимание, поэтому члены комсомольского собрания в полной мере разделили негодование Кости Молоткова, однако расправы над своим легкомысленным товарищем не допустили, объяснив Косте, что это от нервного потрясения, на что бессердечный Костя грубо ответил:
– Да лучше бы он там, у Натали, от потрясения ус…лся!
Убирать за Ники никто не собирался, и преступника подняли по тревоге. Одуревший от десятиминутного сна и еще хмельной, он совершенно не понял, чего от него хотят, но, почувствовав недобрую атмосферу, безропотно взял ведро и направился в душ. Там он в сомнамбулическом состоянии набрал воды, поднялся обратно в блок и вошел с этим ведром в комнату. Заботливые руки друзей направили Ники из комнаты и затолкали в туалет, поместив лицом к унитазу. Он внимательно посмотрел на им же сотворенное безобразие и задумчиво проговорил:
– Где-то я это дерьмо уже видел.
Эта нейтральная, в общем-то, фраза вывела из себя пострадавшего больше всех Костю, которого пришлось изолировать, чтобы он не сделал провинившегося инвалидом. Серж, державший Ники за руку, чтобы того не штормило, смахнул непрошеную слезу и голосом, исполненным горечи и сарказма, нараспев и с подвывом протянул:
– Ты гляди, какой наблюдательный! Смывай, сволочь, быстрей, не то всех потравишь!
Ники повиновался.
Утром он по привычке проснулся в половине восьмого, оделся, взял сигарету и вышел на балкон (Серж с утра не переносил запаха дыма). Падал тихий, редкий снег. Ники восстановил в памяти события минувшей ночи, и настроение его испортилось. Ему было очень неприятно, что он подвел своих товарищей, что все их хлопоты оказались напрасными, что Натали теперь будет считать полновесным кретином и что вчера он забыл убрать за собой в туалете, нанеся тем самым душевную травму другу Косте. Последнее более всего причиняло беспокойство, поскольку он знал мстительный характер Молоткова, который после вчерашней интоксикации мог затаить в душе злобу.
Впрочем, Ники ошибся. Костя не злился на него, хотя сам факт несмытия надолго запечатлелся в его памяти. Он молча встал и пошел умываться, предварительно понюхав воздух у двери в туалет.
Иначе повели себя Серж и Айвэн. Едва продрав глаза, они направились к Натали, чтобы узнать, как все было и почему Ники пришел такой неприветливый. Натали, узнав, зачем они пришли, возмутилась, справедливо полагая, что это их не касается. Но члены комиссии в составе председателя и члена-исполнителя, организовавшие мероприятие, были настойчивы; они объяснили доброй девушке, что несут ответственность за психическое и физическое здоровье своего товарища. Натали сдалась и рассказала все, вплоть до последних слов Ники.
Это был удар. Серж и Айвэн уже готовы были допустить, что их подопечный, ввиду неопытности, мог не справиться с задачей по физиологическим причинам, но, по свидетельству Натали, с этим у него все было нормально. Значит, пришли они к выводу, Ники, подлец, действительно в душе променял даму на какие-то мифические кефир с булочкой. Друзья отправились к себе на седьмой этаж. Шли молча, обдумывая происшедшее, иногда с их губ срывалось горькое ругательство.
