Loe raamatut: «Память»
1
Иссиня-чёрным глухим занавесом накрыл узкие улочки небольшого посёлка мёрзлый зимний вечер. Ни луны, ни звёзд не видно в непроницаемой тьме угрюмого низкого небосвода. Усилившись к ночи, жгучий ледяной ветер снуёт между тёмными силуэтами домов, подгоняет ссутулившихся пешеходов. Сквозь слепящую, бьющую по лицу крупными хлопьями снега вьюгу льётся равнодушный свет редких фонарей. Ох, и погодка! Зябко!
По заснеженной тропинке, между рыхлыми отвалами сугробов, спешила домой Александра Григорьевна. Повернув голову в сторону от летящего навстречу ветра, семенила частыми шажками, пряча замёрзшие щёки в поднятом до глаз норковом воротнике зимнего пальто. Сегодня была пятница – предвыходной день. По этой причине Александра Григорьевна закончив пораньше работу в ателье – где она трудилась швеёй, уже успела забежать в магазин за продуктами и сейчас, по пути домой, прикидывала в уме, что приготовить на ужин к приходу мужа. Добравшись, отворила калитку, не без усилия сдвинув воротиной напорошенный за день снег. Из щели, прибитого к деревянному забору, почтового ящика торчал тонкий свёрток поселковой газеты «Заря коммунизма». Вытащив его, Александра Григорьевна направилась к дому, отряхивая варежкой белую крупу снега с одежды. Затворив за собой входную дверь, через стылую черноту веранды, прошла в прихожую, поставив на тумбочку сумку, шлёпнула туда же и газету. Разулась, сняла шапку, и уже принявшись расстёгивать пуговицы пальто, заметила – из газетного свёртка белым прямым углом выглядывает край почтового конверта.
Писем они с мужем ни откуда не ждали. Но на конверте, отштампованном поверх пёстрых марок чёрными печатями почтовых отделений, было указанно, что письмо это, отправленное учениками средней школы из Белоруссии, было адресовано ей – Крыловой Александре Григорьевне. Так и не сняв пальто, она присела на стул и, подперев кулачком щёку, стала настороженно рассматривать конверт, пришедшего из неизвестных ей мест послания. Смутной тревогой взволновалось сердце. Чем-то полузабытым и необъяснимо печальным, веяло от этого письма – чем-то таким, что осталось где-то в другой, прошлой жизни…
Вздохнув, спохватилась – дел полно! Так и не решившись до прихода мужа открыть конверт, Александра Григорьевна отложила его в сторону и закружилась в домашней суете. Надев старенькую фуфайку, обмотав голову пуховым платком и натянув на ноги бурки, сбегала на двор задать корм скотине. Вернувшись, затопила печь, принесёнными из сарая дровами и углём. И сразу – не отдохнув ни минутки, лишь только сняв верхнюю одежду да отмыв с рук чёрный въедливый налёт антрацита, занялась приготовлением ужина. Насыщенный аромат стряпни парит по маленькой кухне влажными клубами варева. Из топки, через щели заслонки, мигает оранжевый свет пламени. Потрескивают дрова, пышет жаром разгоревшийся уголь. Нагревшись в печи, бежит по трубам в батареи горячая вода, наполняя живым теплом остывший за день дом. Благодатным уютом окутываются комнаты. Злое ненастье непогоды остаётся, отгороженное крепкими стенами деревянного сруба, за заснеженными оконцами в темноте улицы.
Поздно вечером вернулся с пенькозавода после работы муж – Константин Сергеевич. Слышно было, как он долго топочет на крыльце, обметая от снега веником валенки. Зашёл в дом, быстро протиснувшись в едва открытую дверь – чтобы не пускать лишний холод, и фыркая с мороза, проговорил:
– Ну и метёт… Страшное дело… Снегу, навалило-то – ужас! Завтра лопатой намахаюсь…
Покряхтывая, вылез из полушубка, нагромоздил его на вешалку в прихожей. Стянул с шей лохматый мохеровый шарф, снял серую кроличью шапку. Затем подошёл к зеркалу и, степенно разглаживая заскорузлой мозолистой ладонью волосы, спросил:
– А, что у нас к ужину-то, мать?
К ужину были: вчерашние, томлёные в печи до золотисто-коричневого цвета, густые щи; приготовленная только что, ещё горячая, тушёная картошка с мясом гуся, лучком, душистым перцем и прочими пряностями; порезанные крупными ломтиками плотный сыр сулугуни и, твёрдое с мороза, копчёное сало. Была ещё, совсем неожиданно купленная сегодня в магазине, консервированная тихоокеанская сельдь, почищенная и переложенная из жестяной банки на тарелку, – дефицитный в посёлке и очень приятный на вкус продукт. Ну и конечно крепкий тёмно-бордовый чай из пачки «со слоном» с, хрустящим запеченной корочкой, белым хлебом, щедро намазанным сливочным маслом.
– Что-то ты сегодня поздно, с заводу? – накрывая на стол, поинтересовалась Александра Григорьевна.
– А… Линию другую настроить ни как не можем… Петрович – слесарь всю неделю в запое… А с молодых-то – что взять!.. – похлёбывая щи, неторопливо, с большими паузами рассказывал Константин Сергеевич. – А запускать-то надо… Скирд вон сколько на территории завода стоит – на треть больше прежнего… А… – махнул рукой. И помолчав, спросил: – Ну, а у тебя-то чего нового?
– Да ничего вроде… Вот разве что письмо пришло… – наконец-то выговорилась Александра Григорьевна.
– Ну… – заинтересовавшись, протянул муж. – Давай-ка его сюда…
Доев щи и отодвинув пустую тарелку, Константин Сергеевич взял в руки принесённый женой конверт. Отстранив его от дальнозорких глаз, хмуря брови, попытался разобрать текст. И не сумев, полез в сервант за очками. Водрузив их на переносицу, разбивая слова по слогам, стал читать:
– Белорусская ССР… Могилёвская область… Чаусский район… – Затем переведя взгляд на адрес получателя, подытожил: – Тебе, мать, письмо-то…
– Да… – тихо ответила Александра Григорьевна.
Супруги озадаченно переглянувшись, замолчали.
Константин Сергеевич, почесывая дужкой очков у выбеленного сединой виска, думал, хмуря морщинистый лоб. Догадавшись, спросил у жены:
– Слушай, мать, а у тебя брат-то старший не в тех краях погиб? А?..
Александра Григорьевна молчала, непонятно от чего взволновавшись ещё сильней.
– Ну, что застыла-то. Давай открывай. Посмотрим…
Аккуратно срезав край конверта, большими портняжными ножницами, Александра Григорьевна извлекла письмо. Развернув сложенный пополам двойной разлинованный в клетку лист из ученической тетради, посмотрела на мужа.
– Ну, читай… – сказал Константин Сергеевич став рядом с, присевшей на табурет, женой.
На, подрагивающем в её руках, тетрадном листке прилежным детским почерком было написано: «Дорогая, Александра Григорьевна! Пишут Вам пионеры Чаусской средней школы… В нашем районе есть несколько братских могил. В одной из них похоронен Ваш брат Камчатов Василий Григорьевич. <…> Наша пионерская дружина готовится достойно встретить 40-летие Победы в Великой Отечественной войне. В связи с этим каждый пионерский отряд собирает материалы об участниках войны. <…> Мы ещё мало знаем о Вашем брате и поэтому просим Вас помочь нам в этом. Мы хотим больше узнать о его жизни, учёбе. Мы хотим сохранить память о тех прекрасных людях, которые отдали свои жизни за наше счастье. <…> Очень просим Вас выслать нам фотографию брата и воспоминания о нём. <…> До свидания. С большим уважением к Вам пионеры Чаусской средней школы…»
– Твоя правда… – оторвавшись от письма, тихо промолвила Александра Григорьевна, обращаясь к мужу.
– Слушай, – участливо положив руку на плечо растерявшейся жене, вспомнил Константин Сергеевич, – а ведь у нас где-то документы на него были…
– Да… – задумчиво выдохнула Александра Григорьевна. – В серванте… Должны быть…
– Ну, принеси-ка… Посмотрим… – снова натягивая на нос очки, проговорил муж.
В бумажном пакете, извлечённом из верхнего шкафа серванта, находились: «похоронка», какие-то справки из войсковых частей, несколько писем и небольшая охристого цвета фотокарточка – вот и всё что сохранилось из документов погибшего, да и вряд ли могло остаться что-либо ещё…
– Да уж… Ответ-то написать нужно будет… Обязательно… – перебирая в руках документы, веско заключил Константин Сергеевич.
– И фотографию отправить что ли? – надломившимся голосом возмутилась Александра Григорьевна. – Она же одна всего…
– Ну… Тоже вспомнила… Не помнила, не помнила, а тут вспомнила… – заметив как стали увлажняться глаза жены, со всей той мягкостью на которую был способен произнёс Константин Сергеевич. И снова коснувшись её плеча, понимающе предложил: – Друзьяка у сына в типографии фотографом работает… Переснимет карточку и тот снимок-то отправим… А этот у нас останется…
– Хорошо… – немного успокоившись, согласилась Александра Григорьевна, ласково глядя на мужа.
– Ну… Ладно… Оставь пока… Пойдём-ка за стол… Картоха стынет… – подбадривая жену, шутливо проворчал Константин Сергеевич.
Закончив ужинать, Константин Сергеевич направился по делам во двор. А Александра Григорьевна, убрав со стола и помыв посуду, стала собирать бумаги брата. Взяла его фотографию… и замерла, задержав руку…
Снова, откуда-то из далёкого позабытого прошлого, пришли печальные воспоминания. И сердце, растроганное ими, встрепенулось, кольнув болью – словно острой иглой швейной машинки, бьющей мелким стежком. Горечь тяжёлых военных лет, уже давно притупившаяся временем, снова всплыла в памяти, встревожив, непонятно даже ей самой почему, так пронзительно и сильно.
О старшем брате, Александра Григорьевна, помнила совсем мало, но только хорошее и доброе. Всё связанное с ним было для неё тем крохотным зернышком беззаботного, но слишком короткого довоенного детства, которое изредка возвращалось светлой и лёгкой грустью воспоминаний. Пусть смутно, но сохранилось в её памяти и лицо брата. Оно, казавшееся совсем не по-юношески серьёзным, соответствовало его твёрдому и уравновешенному характеру. А его улыбка, пусть и редкая, но откровенная и светлая, казалось, всегда могла, согреть заботливым теплом. Возможно память Александры Григорьевны, спрятав всё не нужное, идеализировала его образ. Но для неё, тогда ещё совсем маленькой наивно-весёлой девочки, был он по настоящему – старшим братом.
Вот и сейчас спокойным и уверенным взглядом смотрел он с забытой фотографии, навсегда оставшись таким…
2
Скучно и неуютно в тесной землянке, мрачно и сыро. Сколько не топи маленькую самодельную «буржуйку» всё равно тянет противной влагой от холодных стен через щели деревянной обшивки. Спёртый воздух кажется густым и трудным. Накурено…
Другое дело снаружи… Уже который день весеннее солнце, расплескиваясь ярким светом по бирюзовой небесной выси, заботливо насыщает теплом пробудившийся мир. Давно смыта озорными ручейками с полей и лесов старушечья обрюзглость зимы. Через густой слой подсохшей прошлогодней пыли настойчиво и уверенно пробивается ярко-зелёная поросль новой травы. И лес, украшенный молодой листвой, наполнился множеством лёгких запахов и радостным звоном птиц… Весна!
Свежий ветер, прибежав откуда-то с юго-востока, задорно треплет волосы, бодрит, запрыгивая за расстёгнутый ворот гимнастёрки. В вышине над головой, мерно поскрипывая, плавно раскачиваются кроны деревьев. И кажется будто они, тихо перешептываясь, делятся с тобой вестями из родного края… И юное сердце, взбудораженное весенним восторгом, наполняется лёгкой тоской неведомых желаний…
Положив чистый лист бумаги на твёрдую плоскость планшета, удобно пристроенного на коленях, лейтенант Василий Камчатов, собрался писать домой письмо. Задумался над текстом, занеся руку с аккуратно очинённым карандашом. Многие пишут длинные письма – разливая по листу слова, выплёскивают на бумагу свои чувства, облегчая душу. Он так не умел… Серьёзность характера строго формировала принцип поступков, не давая волю чувствам, которых на самом деле было у него не меньше, чем у других, просто не привык он выставлять их на показ. Потому и не любил писать длинных, и как сам считал пустых, посланий… Но писать ответ на полученное из дома письмо было нужно – были и время, и причина. После того, как дивизию перебросили на Западный фронт, вот уже почти полтора месяца на передовой стоит непривычное затишье, создающее умиротворяющую иллюзию, что война отодвинулась куда-то далеко-далеко. Причиной же, была возможность отправить родным фотографию – первый его снимок с фронта.
Фотокарточку эту он сам получил всего пару дней назад от корреспондента дивизионной газеты, побывшего в расположении батальона около месяца назад и сфотографировавшего его и ещё нескольких офицеров. Вообще, если честно, большой надежды на получение фотографий ни кто не возлагал. Но корреспондент оказался обязательным человеком и сам, прибыв по случаю в батальон, передал их…
На снимке он был уже лейтенантом (совсем недавно присвоили ему это очередное звание). Тогда, с новеньких, полученных лишь чуть более месяца назад, погон он аккуратно извлёк из просветов две единственные маленькие звёздочки и, не без гордости добавив к каждой ещё по одной, пришпилил обратно – теперь уже по паре в каждый. А вот фотографироваться пришлось в старой гимнастёрке, с отложным воротником – форму нового образца в полку еще не выдавали. Но зато грудь украшала медаль «За отвагу», которую он берёг и старался не носить: на теперешней его гимнастёрке, полученной взамен прежней, даже дырки для ношения награды проделано не было.
