Очевидное-Невероятное

Сергей ГЛАВАТСКИХ

ОЧЕВИДНОЕ-НЕВЕРОЯТНОЕ.

Роман.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

«ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ».

1.

РУКОПИСЬ ИЗ БАНКИ.

Меня зовут Зигмунд Фрейдович Дзержинский. Вы не представляете, как я рад, что мы наконец-то встретились! Я много бы отдал, чтобы узнать, какая временная пропасть пролегла между нами – просто для понимания, насколько изменился язык общения на данном, конкретном участке суши, ведь от этого в немалой степени будет зависеть, дойдёт ли до адресата самоё содержание этих строчек или нет? Мне также не известно, кто вы: мужчина или женщина, старик вы или молодой человек, какого вы роду-племени, и что за намерения имеете относительно сего послания! Я даже не знаю, прочтёте ли вы его до конца или бросите на полуслове, а то и используете по иному (санитарно-гигиеническому) назначению, – ничего этого я не знаю, и не могу знать, но мне верится отчего-то, что интерес ваш к рукописи, по мере погружения в текст, не угаснет и в результате мы расстанемся друзьями.

Первый вопрос, который у вас неизбежно возникнет при обнаружении рукописи: «А почему, собственно, в банке?». Ну, так он самый простой. Во-первых, сообщение моё оказалось слишком большим по объёму, на что я, если честно, не рассчитывал. Сначала, как водится, пытался запихнуть рукопись в бутылку, но затея эта провалилась. И тогда я подумал, что «слава Макинтошу!», я ведь ни разу в своей жизни ничего не размещал в банке, как это делают многие достойные люди, и вот теперь у меня есть прекрасная возможность восполнить этот недостаток! И, да, про Макинтоша, вы не в курсе – это наш теперешний магистральный Бог. Но об этом будет отдельная глава, может быть, основополагающая во всём послании.

Теперь, что касается содержания и формы. Я, конечно же, постараюсь описать события в том порядке, как это было на самом деле. Выдержать точную хронологию мне помогут мои внутренние переживания, которые органично вытекали одно из другого, и каждое из которых никак не могло возникнуть прежде, чем появилось предшествующее ему. Подобный принцип построения композиции мне близок и понятен более всего и если ум ваш настроен скорее на иной, модернистский нарратив, то, увы, рассказ мой, вероятнее всего, вызовет у вас лёгкое раздражение. Что до формы, то и тут я не собираюсь искать что-то новое, а с удовольствием воспользуюсь привычной структурой повествования, состоящей из глав и частей, которых, как это случается чаще всего, будет две.

Пару слов о том, кто я таков и что из себя представляю. Ранние годы: садик, школа, институт, всё, как у всех, поэтому ничего интересного. Считаю эту часть

2.

жизни бессознательной. Мы ведь толком почти ничего не знаем о детском периоде человечества, правда? Всё на уровне общих представлений: как-то одевались, что-то ели, жили в пещерах, пачкали стены своим древним граффити и пусть не всегда гигиенично, но зато успешно размножались. Для многих из нас такие понятия, как мезолит, неолит, и, уж, тем более, извините, палеолит, всего лишь смутные образцы малоупотребимой, почти абсценной, лексики! Узнаем что-то новое – хорошо, нет – нет. Довольствуемся тем малым, что доступно исторической науке и живём всё дальше и всё хуже, совершенно при этом, не смущаясь собственного беспамятства. А, может быть, как раз благодаря ему.

По-настоящему я начал что-то значить в собственных глазах в тот момент, когда впервые утратил истинный смысл происходящего вокруг меня. Тот «Я», который, когда-то ходил в садик, в школу и в институт и смотрел из меня на мир своими удивлёнными смышлёными глазами, однажды просто убежал из меня, не оставив мне ничего из того, что я успел узнать и понять. Вы не представляете, как сильно я растерялся в этот момент! Однако, я растерялся бы ещё больше, знай я тогда, что моё «Я», сука такая, бросило меня не навсегда, а будет потом время от времени напоминать о себе краткими, ничем немотивированными визитами! И вот это, скажу я вам, самая жуткая и самая невероятная вещь во всей моей истории!

Но моя внутренняя растерянность, это бы ещё ладно, видели бы вы, какие мощные колебания вызвало моё новое состояние в среде тех, кто считал меня столпом трезвости и благоразумия! Для ясности дела привожу один только эпизод. Был день рождения какого-то моего то ли друга, то ли недруга, не помню. Для меня и те, и другие всегда были овощами с одной грядки. Позвали – пошёл. Сидели у него (неё) на даче, много ели и ещё больше – пили. И вот какой-то очередной тост, я беру бокал, поднимаюсь и вижу за столом десять обезображенных трупаков! Трупаки хохочут, хрюкают и, простите, пукают. Я тогда иду на кухню и выбрасываю из окна всю выпивку, какая была в доме! Ящик водки и два – вина! Эти – в шоке! Типа, ты чё быкуешь, с баобаба рухнул! И пендаля мне – дуй отсюда, кака вологодская! Я, помню, такой недовольный остался – почему «вологодская»? Ну и пошла молва по губернии!

Тут кто-то из особо участливых потащил меня к Важному Специалисту по душевным расстройствам и тот, с нескрываемой скукой выслушав мою печальную историю, вполне определённо высказался на предмет отправки меня в Специальное Заведения Закрытого Типа с труднопроизносимым названием.

По честности я немного засомневался.

– А, может, лучше сразу пристрелить?

– Вас то, может, и лучше, – согласился душевед. – Но вот что делать с ним, в смысле, с беглецом? Где искать? Как воздействовать? А ведь главный герой этой трагической саги именно он. Не вы, он. Понимаете? Поэтому вы нам интересны, как приманка. Путь один: придётся ловить на живца! Чтобы было виднее, назначим вас на высокую должность, так что с внешней стороны вы даже выиграете. Плохо разве?

Он говорил с тою же непогрешимой убеждённостью, с какой звучит для каждого из нас стартовая фраза всей нашей жизни: «Ма-ма мы-ла ра-му!»

На прощание, и это мне запомнилось особенно отчётливо, специалист доверительно похлопал меня по плечу и прямо посмотрел в мои потухшие глаза.

– Скажите честно, Зигмунд Фрейдович, ведь есть у вас ощущение, что вы сбросили с себя шкуру доисторического животного и вышли из пещеры на солнечную сторону жизни?

3.

– Такое ощущение у меня есть, – согласился я, – правда оно пока как-то слабовато.

А ещё именно от него я впервые услышал своё настоящее имя, и оно мне не сразу понравилось, было ощущение, будто где-то прямо возле самого уха блямкнула ненастроенная струна! Фамилия определилась уже по прибытию на место моего нового существования, но как раз к фамилии я привык даже раньше, чем её произнесли вслух.

После визита к Важному Специалисту моё, хоть к тому времени и весьма изменённое сознание, стало выстраивать какую-то промежуточную образную систему. Эта промежуточность чувствовалась буквально во всём, и хоть я вышел на солнечную сторону, тени от несуществующих предметов и явлений, тем не менее, возникали вокруг в огромном количестве. Чего стоили, например, надоедливые сгустки прошлого, чаще всего не моего, а чьего-то, говорившие со мной хоть и на доисторическом, но вполне понятном мне наречии! Они помогли мне разглядеть в хаосе окружавшей меня действительности знакомые очертания пра-пра-пра-родительского дома, вождя племени, смачно пожирающего у костра олений масол, а ещё – старейшин, расположившихся по обе стороны от босса и жадно потакающих его начальственным инстинктам. В отблесках костра звёздно искрились на груди вождя боевые и трудовые знаки отличия, а голову его украшал красноармейский шлем, сильно испачканный кровью то ли оленя, то ли старейшин.

Ко мне подбежала худая бледная девушка с глазами мыши, угодившей в мышеловку, в которой я не сразу узнал свою младшую сестру. Или, может быть, не свою, а – соседа. На девушке был поношенный свитер с ожерельем из птичьих перьев, брюки-клёш, обувь на толстой подошве и фенька на длинноволосой голове. В одной руке она держала гитару с проломленным барабаном, в другой, папиросу, плотно набитую дурью.

– Дай прикурить, – попросила меня сестра, тряся папиросой, словно знаменем победы.

Я, помнится, сразу подумал о Жанне Д, Арк.

– Вон же, – сказал я, потрясённый тем, как в человеке одновременно могут уживаться первобытный страх и суетливое позёрство зарапортовавшегося гопника, – целый костёр. Работает круглосуточно, без перерывов и выходных!

– Ну да, ща-ас… – Сестра покосилась на вождя, раздираемого диким приступом кашля, и лихо сплюнула сквозь щербинку в верхнем ряду, после чего я понял, что это вообще ничья не сестра – ни моя, ни соседская, а самая, что ни на есть, Йоко Оно. – Думаешь, кто-то позволит! Знаешь ведь, огонь этот священный и используется исключительно в ритуальных целях!

В подтверждение её слов к костру вышли два гвардейца в киверах, эполетах и аксельбантах и дежурно замерли в протокольных позах. Даже тот факт, что бесчувственное тело Великого Орденоносца с копытом в глотке в это же самое время суетливо укладывали на носилки в преддверие прибытия «Скорой», не поколебал их решимости стоять тут до окончания ледникового периода! Или его начала – я в этом так толком и не разобрался. Поняв, что теперь ей уж точно ничего не обломится, безутешная вдова Джона Леннона отобрала у дерущихся старушек остатки оленя, и громко крикнув «Намасте!», скоропостижно удалилась прочь!

– И всёже, – подумал я после её ухода, – эта Йоко Оно какая-то промежуточная, и потому неубедительная!

В ней, конечно же, было больше моего представления о ней, чем её самой.

Почему среди прочих картин периода промежуточности, мне запомнилась именно сцена у родового костра, я не знаю, ведь архетипические сгустки прошлого,

4.

мне думается, предъявляли моему неустойчивому сознанию и куда более драматические сюжеты!

Именно тогда впервые появилось у меня желание как-то описать происходящее: не в назидание кому-то, но просто – в собственное пользование, однако последовавшие за этим события были столь впечатляющими и яркими, что пришлось на какое-то время забыть о своих литературных амбициях и, как говорится, с головою окунуться в бурлящую пучину жизни!

Довольно важным во всей моей истории мне представляется День Отъезда.

Не берусь сказать точно, откуда именно забирали меня представители Ведомства Важного Специалиста, – с той поры и до конца своих дней я мысленно обращался к нему с большой буквы, – но, помню, было уж как-то слишком грустно и одиноко. Собрались все, кому я когда-либо был дорог, включая съеденного оленя, а это значит, что только он и пришёл.

Я вернул благородному животному недостающее копыто, отнятое у него моими соплеменниками исключительно в целях собственного выживания, обнял его за могучую шею и спел на ухо:

Вернись, лесной олень,

По моему хотенью,

Умчи меня олень,

В свою страну оленью!

Где сосны рвутся в небо, где быль живёт, и небыль,

Умчи меня туда, лесной олень!

Животное живо откликнулось на мой призыв и, переломившись в передних ногах, гостеприимно предоставило мне спину. Но кто ж позволит? Только взобрался, сняли, гады, и пересадили в специализированную колесницу с мигалкой, показав тем самым, что моя личная солнечная сторона находится в противоположной стороне.

Как только олень ускакал в свою страну оленью, его сменила Жанна Д, Арк, но только не та – с проломленной гитарой, а настоящая – с проломленной головой. За её спиной смутно маячили стражники, они о чём-то переговаривались меж собой на средневековом французском, и при этом то и дело посматривали на часы. Как оказалось, современный Rolex неплохо гармонировал с гремучими латами и хорошо просматривался сквозь прорезь забрала!

Девушка подошла к машине вплотную, дохнула на стекло и нарисовала там сердечко. Я не мог отвести он неё восхищённого взгляда! Где-то на одной из пожелтевших семейных фотографий с отгрызенным уголком я видел эту ямочку на подбородке. Видел эту упрямую чёлку и оттопыренные уши.

– Желаю вам приятного пути, – обратилась она ко мне звонким девчёночьим голосом. – Тем более, что он у вас единственный.

– А у вас? – спросил я бедняжку на всё том же средневековом французском – мне так была нужна её поддержка! – Разве что-то поменялось бы в мире, не сгори вы на костре в свои четырнадцать? А так – поиграли бы с подружками в «классики». Потом вышли бы замуж, познали радость материнства! Ходили бы по утрам на сельский рынок за сыром и фруктами!

Может, ответь мне она тогда, что-то бы и поменялось в моей жизни, но девушке не дали, ибо пробил её час, да и мой тоже.

Час Rolex!

Тут делаю важную оговорку. Я прекрасно понимаю, одно дело выражать мысли в устной форме и совсем другое – излагать их на бумаге. Кстати, как она? Не

5.

слишком пострадала от времени? Мне почему-то кажется, что листы должны были слегка подъистлеть и это даже хорошо, это придало бы всей моей истории

дополнительное правдоподобие! Разве нет? Впрочем, так ли это важно? Понятно, что куда больше меня волнует качество текста. Не знаю, насколько он выдержан стилистически, не берусь судить. Скорее, это работа дилетанта, может, графомана. Даже допускаю, что графомана в квадрате! Да, наверное. Типа, когда-то прочитал единственную книжку и, с удивлением открыв вполне доступную простоту ремесла, попробовал сделать то же самое. При всех входящих, впрочем, на то лишь уповаю, что послание моё не лишено искренности и неизменного стремления к точности изложения фактов, деталей, а, главное, чувств.

Итак, отъезд. Ждал ли я ещё кого-то? Мне кажется, нет. Как только меня усадили в машину, мне тут же сделалось спокойно и даже умиротворённо. Жанну увели на костёр, я же откинулся на спинку сидения и вытянул ноги настолько, насколько позволяли мне размеры катафалка.

Мысль о катафалке пришла мне в ту секунду, когда я писал эти строки. Тогда я просто вытянул ноги и получил от этого удовольствие. И вот же додумался: а вдруг каждый из тех, кому предстоит вытянуть ноги в катафалке, получает от этого удовольствие? Ну, просто потому, что, в отличие от тех, кто его провожает в последний путь, в своём собственном измерении, он трактует текущее событие абсолютно не так, как они и просто тупо ловит кайф от такого положения вещей?

– Ну как, Топор Валерьяныч, – обратился ко мне одноглазый человек – один из двух, сопровождавших меня в поездке. – Вы готовы?

– Зигмунд Фрейдович, – поправил я надзирателя, совсем на него не обидевшись. Сумасшедший, что возьмёшь!

– Да хоть Иисус Иосифович, в вашей нынешней системе координат это не имеет никакого полового значения!

Надо отдать ему должное, одноглазый вступил со мной хоть в какой-то диалог, хотя, судя по его профессионально отрешённому виду, вовсе был не обязан этого делать.

Сопровождающие заняли свои места – один с шофёром, другой – напротив меня и мы тронулись в путь.

2.

ШИРОКА СТРАНА МОЯ РОДНАЯ.

Пока машина добралась до места, мы проехали очень много стран и государств с разной степенью развитости, – как живут в них люди, было видно сразу. Три названия я запомнил на всю оставшуюся жизнь: Ликино-Дулёво, Курово-Александровское и Усолье-Сибирское. Последнее почему-то запало в душу более прочих!

– А как называется наша страна? – поинтересовался я у сидящего напротив человека с козлиной бородой.

– Очевидное-Невероятное, – через паузу ответил за козлобородого одноглазый. – Довольно распространённое название для этих мест.

Он «выловил» моё изображение в зеркале заднего вида.

– Что такое? Не понравилось?

6.

– Вообще! – возмутился я и тут же понял, что давно уже не возмущался чем-то или кем-то. Как и не восторгался. Значит, чувства мои потихоньку возвращаются, а вот радоваться этому или нет, я пока не понимал.

– Хочу вас предупредить… – способ общаться через зеркало, видимо вполне устраивал одноглазого. – Вы слышите?

– Каждое ваше слово, отдаётся во мне многократным эхом, – искренне заверил я моего собеседника.

– Хочу вас предупредить – там, куда мы едем, система «нравится-не нравится» не работает! И чем раньше вы к этому привыкните, тем мощнее и непоколебимее будет Держава!

– Чья?

– Ваша, Зигмунд Фрейдович, ваша. Чья же ещё?

– Позвольте полюбопытствовать… – Прежде я никогда не выражался в таком духе и то, что я обратился к собеседнику подобным образом, вызвало у меня спазм в голове. В его голове, похоже, тоже. – Но если не действует эта простейшая система, тогда на что же мне рассчитывать? На проживание в хлеву и питание из корыта?

На этот раз ответил козлобородый.

– Если произнесёшь ещё хоть одно слово, идиот, – пообещал он, даже не открыв глаз, – я выброшу тебя из машины на первой же помойке!

Странно, подумал я, но почему именно на помойке? Это ж дополнительные трудности – ты уже готов выбросить человека, а помойки нет. Жди теперь! Глупость какая-то!

Больше не говорили. Козлобородый вновь предался грёзам, а одноглазый, прикрепив к лобовому стеклу бумажку с тестом, стал тренировать зрение единственного глаза.

Я глядел за окно на пустынные луга, голые берёзовые рощи, на серое низкое небо и пытался анализировать своё нынешнее положение. Но умение анализировать, в отличие от способности радоваться за улетевших дятлов или сожалеть по поводу опустевших дупел, к тому времени ещё не вернулось и было похоже, что это навсегда. Я подумал, что все самые важные качества, свойственные моему организму забрало с собой сбежавшее «Я», оставив мне на прожитие только самые необходимые для жизни способности – те, которые позволят мне просто не умереть с голода или не утонуть в ванной. Как раз то, что требуется для укрепления Державы.

Машина, меж тем, выкатила на крутой берег реки, дорога теперь пролегала по самому краю обрыва, казалось, одно неверное движение или даже, просто вздох, и ты вместе со всей этой кучей железа и человеческого материала кубарем полетишь в пропасть! Значит, страх тоже вернулся и вот в этом уж точно нет ничего хорошего!

За рекой простиралось огромное, ровное, как столешница, поле до горизонта. Поле будто выгладили утюгом и хорошенько отпылесосили. И это было даже пострашнее, чем дорога по-над пропастью!

А ещё я вдруг как-то сразу, в одно мгновение почувствовал какую-то, блин, невероятную, первоначальную тишину! Как вам это слово – первоначальную? На первый взгляд, оно кажется совершенно неуместным, правда? Но, если задуматься, то уже не придёт в голову какого-то более точного определения, чем это! Одним словом не берусь вам объяснить это как-то более грамотно с психологической точки зрения, но я почувствовал в этой тишине что-то такое, что существовало ещё до того, как возник весь этот бардак! И что интересно, тут же нашлось объяснение! Ну, конечно, подумал я, это же естественно – в пределах такого вот бесконечного, почти космического простора, разве может существовать вообще какой-то звук? Да

7.

будь это хоть всемирное землетрясение или цунами, бесконечное пространство пустоты просто поглотит всё это на корню. Поглотит и не заметит!

Однако, объяснение – объяснением, но испугался то я здорово!

В поисках хоть чего-то живого и привычного я повернулся в противоположную сторону и страх мой возрос многократно! Откуда что берётся – слева от меня, всего в нескольких сантиметрах от обочины, прямо на глазах вырастала отвесная горная круча, уходящая настолько высоко, что не было видно края! И вот теперь представьте: справа обрыв, внизу река, как мне подсказал позвоночник, довольно полноводная и глубокая и, наконец, неприступные горы, а между всем этим, на узком жизненном пространстве – дорога. И твоя машина на ней! И вот ты едешь куда-то и, когда всё это закончится, ты не знаешь. Плевать уже даже, куда и зачем именно ты едешь, молишь Бога только об одном – доехать бы!

Уж, не на этот ли путь намекал Важный Специалист?

Стоп! А что думают на тему окружающей действительности мои почтенные спутники? Уж эти-то наверняка должны блажить на весь свет и рвать на себе волосы! Ну, или на мне!

Я поглядел на соседа – козлобородый спал так глубоко и беззаботно, что хотелось немедленно составить ему компанию. Что до одноглазого, тот по-прежнему увлечённо тренировал всевидящее око! Судя по буквам, произносимым вслух, он так и не продвинулся ниже первой строчки.

Но был же ещё водитель – скажете вы. С этим то что? А ничего! Позже мне объяснили, что маршрут от Офиса Важного Специалиста до Очевидного-Невероятного отлажен настолько, что никакого водителя и не требуется! Вот так. И вообще, как рассказали мне мои новые знакомые, роль водителя в обществе сильно преувеличенна.

– Вы ж проехали как-то полдороги, и вас совершенно не волновало, кто там, за рулём? И есть ли там вообще кто-то?

– Верно. Но только до тех пор, пока ситуация не вышла из-под контроля!

– О, да! И тогда последнее упование на мастерство шофёра, не так ли?

– Именно!

– То есть, на человеческий фактор?

– То есть, да.

– А известно ли вам, многоуважаемый, Зигмунд Фрейдович, что в восьмидесяти случаях всех смертельных аварий, причиной трагического конца служит как раз-таки человеческий фактор? Человек – существо слабое и непредсказуемое. Может, у него жена загуляла? Или ребёнок заболел? Может, сон плохой увидел? И ещё – миллион всяких «может»? Так вот вы и подумайте – может, ну его, на фиг!

Аргумент, конечно, весомый, что там говорить, но там – на дороге, разве могло мне прийти в голову что-нибудь подобное!

«Это что же получается, – подумал я тогда, – вся эта экстремальная ситуация касается исключительно меня одного?»

Короче, сижу и глазами хлопаю. Повторяю, как заведённый: Ликино-Дулёво, Курово-Александровское, Усолье-Сибирское! Ликино-Дулёво, Курово-Александровское, Усолье-Сибирское! Ликино-Дулёво, Курово-Александровское, Усолье-Сибирское!

И уже, когда подумал, что всё – конец света, уже руки на груди сложил, чувствую внутри приятное и, как бы сказать… понятное тепло. Вот! Знаете, будто грелку проглотил! Качаюсь в такт движения, машина идёт ровно, плавно и никакой опасности больше не существует. Была, да вся вышла. Наверное, что-то подобное

8.

испытывают космонавты, когда преодолев земную гравитацию, погружаются в невесомость! Это, знаете, что было? А вот никогда не догадаетесь. Это оно тогда первый раз меня и посетило, моё «Я». Устроилось на насиженном месте и просто так, будто ничего особенного, будто мы в домино играем, бормочет:

– Ну что, чувак, обкакался?

– Близко к тому, – признаюсь, а сам ещё не до конца понимаю, кто это.

– Объясняю: все эти твои неожиданные переживания – исключительно результат нашей встречи! Просто ты посмотрел на всё моими глазами.

Только тут понял – кто это!

– А, может, моими?

– Да нет, чувак, именно что – моими, а это, поверь, не одно и то же. Теперь ты понимаешь, от чего я тебя избавил?

Тут машину качнуло, да так, что козлобородый ударился ухом об дверь. Проснулся и орёт – какого, типа, хера? И – в лоб отточенным движением. Мне хоть и больно, но сижу, молчу. Делаю вид, что на Луне.

Одноглазый защитился.

– Отстань от него, в этом месте всегда трясёт. Забыл?

– При чём тут! Ты послушай, чё он несёт!

– Ну и несёт, – сказал одноглазый, – и что? – Потом снова буквы называет. –Е…М…Ш…К… С сумасшедшего какой спрос!

Послушал малость – вроде угомонились. И машина снова перешла в плавный режим. Настолько плавный, что я ещё подумал – какое ровное переключение скоростей, прям ни сучка, ни задоринки!

– Давай потише, – попросил я «Себя». – Ты ещё здесь?

– Здесь, – сказало «Я», – но только на минуту. Значит, слушай и запоминай. Тот мир, который ты только что видел – он и есть то, что существует на самом деле.

– Да ну? – удивился я.

– Болт гну! – Ёрничать в такой ситуации! – Надо тебе это?

– Мне? Нет.

- Вот я от тебя и ушёл. Поэтому и ушёл, понимаешь? Чтобы ты с ума не сошёл! Мир – это белый лист и каждый из нас разрисовывает его кистью своего воображения. Когда краски заканчиваются, на помощь приходят общественные институты со своими законами, императивами и моральными кодексами. А ещё есть политика, история, Фонды спасения и прочая мишура! Красок, знаешь, сколько? Боюсь, что никто этого не знает! А, главное, человеку уже никогда не вырваться из этого бесконечного художественного процесса. Но попадаются редкие идиоты, типа тебя и вот тогда с ними происходит нечто вроде того, что сейчас произошло с тобой. В смысле, со мной. Это я для примера, ты, надеюсь, понял? Так что давай, скажи мне «спасибо», чувак, и до новых встреч! Рисуй дальше! И убери ты руки с груди – смотреть противно! Раз, два, три!

Открываю глаза и о, восторг, о, небеса – всё, как прежде! Даже ещё лучше! Просматривается буквально каждый листик на дереве! Каждая росинка на травинке переливается всем цветами радуги! И их гораздо больше, чем принято считать – цветов этих! И всё в кайф! Как-то в детстве родители возили меня в Польшу. Всего-то – в Польшу. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять, что кроме серого цвета существуют ещё и красный, и голубой, и чёрт его знает, какой ещё! Без названия! И мне, пацану без слуха и голоса, всё время хотелось петь! Тогда – не стал Постыдился. Чужбина всё-таки! А тут, сидя на заднем сидении спец автомобиля, несущего меня по просторам родимой стороны, я не сдержался и заорал во весь голос:

9.

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек!

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!

Что было с моими сопровождающими – вы не представляете! Козлобородый бросился меня душить, одноглазый через сиденье разводил ему руки, оба ругались матом и плевались ядовитой слюной. Машина тормознула посреди небольшого населённого пункта и только тут ребята слегка поостыли.

– Ну его на фиг, – сказал козлобородый в сердцах, поправляя на поясе рубашку. – Перекур!

И они оба куда-то отошли. Выйдя из машины, я понял, что – в небольшой магазинчик, стоявший прямо у дороги. Ясно, что остановка плановая, это значило, опоздай машина хоть на минуту, меня точно бы придушили! Не сомневаюсь – придушили и сказали бы, что так оно и было! И никакое «Я» бы меня не спасло – вот ведь беда! Но только оно об этом, конечно же, не знает! Это детская болезнь любого «Я» – считать, будто оно бессмертно!

Впрочем, что-то оно для меня всёже сделало! Или сделал? Я – это вообще он или оно? Как правильно? Вопрос, конечно, интересный, но тогда я думал совсем о другом. Я думал о невозвратимых утратах, которые бы я понёс в случае собственной смерти. Вот просто – даже в течение ближайших пяти минут! Ну, во-первых я никогда бы не увидел этого райского уголка с пряничными домиками, бисквитными тротуарами и вечнозелёными скверами, источающими божественные ароматы ладана и смирны! Чего стоил один только магазинчик, куда, измученные моим нервическим поведением, простодушные русские пареньки ушли, чтобы прикупив на последние копейки пачку «Примы», устало опуститься на карамельную завалинку шоколадного сельпо и обильно пустить дым в глаза! Улица «Дары Волхвов» – прочитал я на табличке, прикреплённой к леденцовой стене магазина гвоздём из сусального золота! Конечно, меня здорово тянуло попробовать всё это великолепие на зуб, но я твёрдо решил не поддаваться ложному искушению и оставаться возле машины. Понятно, что столь ослепительная картинка, возникшая перед моим изумлённым взором, являлась прямым следствием недавней встречи с предательски сбежавшим «Я» и мне не оставалось ничего другого, кроме как мысленно поблагодарить его за заботу! Но вот вопрос: откуда «Я» вообще мог знать, как пахнет смирна?

Сопровождающие, видно, были абсолютно спокойны за мою персональную сохранность и стойко отбывали, отмерянное им служебным предписанием, время. У самого входа в магазин скособочились несколько столиков, укрытых брезентовым навесом, навязчиво сообщающим посетителям о жизненной необходимости непрерывного употребления Кока-Колы. Скособочились – по-моему, неплохо. А? Вообще-то, столики как столики. Но, когда скособочились, всё же как-то лучше! Скажите? Извините, продолжаю.

С неохотою, но с необходимостью парни пропустили по бумажному стаканчику «Американо» и съели по огромному сэндвичу с тунцом, заев всё это, на всякий случай (какой случай?) порцией картофеля-фри. Я с облегчением перевёл дыхание – ароматы фастфуда окончательно вернули меня на грешную землю!

Выкурив по второй, они, наконец, решили продолжить путь.

– Хоть бы кусочек хлеба завернули, – проворчал я, садясь в машину.

Но мне не ответили.

Тогда я спросил, долго ли ещё?

10.

– Где-то час, – расщедрился одноглазый. – Но я бы на вашем месте не слишком то спешил.

Машина тронулась и каждый вернулся к своему привычному занятию. Через несколько километров встали на железнодорожном переезде. Ждали уже несколько минут, а поезд всё не шёл и не шёл. Семафор нудно мигал предупреждающими огнями и от этого у меня вскоре начало рябить в глазах. Одноглазый, однако, счёл это зрелище не только забавным, но и практичным.

– Левый, правый. Левый, правый, – повторял он вслед за сменяющими друг друга красными кружками.

– Когда я вижу проходящий поезд, – сказал я, почувствовав, что одноглазый вполне удовлетворён ходом эксперимента, – меня всё время тянет куда-нибудь уехать. Неважно, просто запрыгнуть в вагон и – только меня и видели! У вас такого не бывает?

– В детстве я был слишком любопытным пацаном, – казённо, будто делал доклад, сказал одноглазый. – Левый, правый… Левый, правый… Никому не верил на слово, всё хотел увидеть своими глазами и потрогать своими руками. Каждый раз, делая мне очередную примочку и или накладывая повязку, родители предупреждали, что ничем хорошим это не кончится. И были правы. Левый, правый… Левый, правый… Кто-то сказал, что если долго смотреть на огонь, увидишь картину происхождения Вселенной. Я пытался раз, другой, третий… Ничего! Может, надо просто поменять угол обзора, подумал я и как-то во время похода, оставшись у костра на ночное дежурство и в сотый раз не достигнув желаемого эффекта, я приблизился к огню настолько, что напрочь спалил себе глаз отскочившей искрой. После этого случая я стараюсь на всё смотреть издалека, при том, что возможности мои, как вы сами понимаете, сократились ровно в два раза!

Я такой человек, что мне нельзя ничего рассказывать. Или показывать. Слишком погружаюсь в сюжет. Например, выходя из кинотеатра, потом долго ещё не могу сообразить, где я и что я. Пока придёшь в себя, отстроишься, а там уж какая-то новая история, и ты снова в ней с потрохами. Так на реальную жизнь ничего и не остаётся. Может, когда моё «Я» говорило обо мне, как о конченном человеке, намекало именно на эту мою дурацкую способность? Или, точнее, изъян?

Так вот и тут – и поезд прошёл, и шлагбаум открыли, и проехали уже достаточное количество пути, а я всё сидел, ослеплённый случайной искрой из костра!