– Какая разница? Мы все равно придумываем себе людей. Даже тех, с которыми приходится жить. Спать. Просыпаться. И если они придумывают себя, разве это что-то меняет? Только чуть больше слоев фантазии. А есть ли еще что-нибудь, кроме этого? Кроме наслоения наших фантазий? Ты думаешь, это важно?

– Не знаю. Но зачем придумывать себя?

– Нет ничего интересней.

– Да, кажется, я понимаю. И все-таки, я хочу правды, как у твоих песчинок. Ты что, боишься, что мы состаримся в мгновение ока? Зачем легенды?

– Для игры. Да… Чтобы добраться до чего-то, что важнее правды. Важнее тиража правды. Общеупотребительной, понятной, готовой правды. Ты понимаешь?

– Пусть. Но я хочу знать о тебе…

– Последнее танго в Париже? Смотрел, да?

– Смотрел. Но там другое. Пойми, я хочу знать чтобы быть уверенным…

– А вот фиг тебе! – она кричит, ее лицо почти перекошено – Никогда! Ты никогда не будешь ни в чем уверенным! Жизнь без гарантий, да? Это тебе слишком страшно? В Бога ты веришь…

Она отворачивается и замолкает (верно, в старых романах о таком писали «роняет голову на грудь», ну как можно вообще вообразить подобный жест без помощи палача?).

– Что? Я должен верить в тебя как в Бога?

– В любого человека.

Она говорит тихо, почти про себя.

– Я так думаю, в любого человека, к которому ты как-то относишься. Ты веришь как в Бога. Что ты о нем, в сущности, знаешь? Что он существует? Это и про Бога известно. Что ты его видишь? Ну что ж. Видишь и видишь. Слышишь и слышишь. Все знают, как устроено человеческое тело. Ты слышишь себя, колебание своих барабанных перепонок. Ты видишь себя, свою сетчатку глаза. Ты в коробочке. В человека можно только верить. И если веришь, ты из своей коробочки выходишь…

– Тогда я верю в тебя.

– А… Слушай, трудно быть богом, ага? – она оборачивается ко мне, ее глаза снова смеются. – Честное слово, даже не знаешь, что на это сказать. Что я тоже верю в тебя? Да?

– Да!

– Да.

ИТАК…

Вернемся в мир, в котором мы живем. Или он в нас? Вопрос философский. Слишком. Наплевать.

Что тут расскажешь? Город как город, просто ходит ходуном улица за улицей, дома меняют цвет на глазах, в окнах вспучиваются стекла, и иногда это бежит волнами, как пожар, иногда застывает на секунду, а чаще всего похоже на бомбежку: то здесь, то там. Но это после полудня и до вечера. Ночью – тише. Утром – совсем тихо. Все-таки и здесь они спят.

Выйдешь за стены (если, конечно, в этом сезоне кому-то вообразились стены), и – как ни бывало. Ни ноя мыслей-голосов, ни шума, ни буйства красок. Тишина.

Кто сказал, будто в мире, из которого мы пришли сюда, что-то было иначе? Разве что наша способность видеть и слышать. Но это так немного – уметь что-нибудь! Взгляд слепого.

РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА

Одиночество! Вечно кажется, будто тебе нужно еще что-нибудь. Тяга. Движение. Поток горячего воздуха в печном дымоходе. Печь. Печаль. Что мы испечем? Беспечность. Не может быть навсегда. И «навсегда» – тоже. Снова осенний соловьиный свист из трубы. Потом еще смерть. Потом. У тебя нет никого, кроме тебя, но если ты найдешь – это снова будешь ты. Только ты. Так мало. А все дело лишь в одном. В одиночестве.

ПЫТАЮСЬ ПРИЗНАТЬСЯ В ЛЮБВИ. АГА

– Я не могу жить без тебя.

– Глупости. Ты врешь. Худо-бедно проживешь еще тысячу лет.

– Это буду не я.

– Ложь. Нет ничего постоянней человека. Это камни меняются при каждом взгляде.

– Тогда я – твой камень.

– Тебе далеко до камня. Что ты об этом знаешь?

– Я знаю, что камень может испытывать боль. Испытывать страх. Испытывать жажду…

– Все, что ты назвал, не нуждается в испытании. Камень испытывает человека.

– Как?

– Своей безликостью. Своим бесконечным числом.

– К чему все это? Разве мы не можем обойтись без испытаний, просто довериться друг другу?

– Доверие – самое сильное из испытаний. Да и с какой стати это надо – доверять камням? Будь собой. Может, тогда и не будет речи ни об испытаниях, ни о доверии.

– Но если нет речи…

– Тогда есть ты. Не знаю, как тебе – мне этого хватает.

– Именно с этого я и начал, когда сказал, что не могу без тебя.

– Хватит об этом. Я могу создать себе тысячу любовников-фантомов. Ты пробовал так с женщинами?

– Да. Несколько раз.

– И что чувствовал?

– Сама знаешь.

– Наверное, все-таки у мужчин это должно быть иначе.

– Хочешь узнать, как?

– Хочу посмотреть.

ДА ПОЖАЛУЙСТА!

Все слишком просто. Высокая грудь, длинные светлые волосы, чуть полноватая, вот так закидывает голову, вот так… Она скачет на лошади. На белой лошади. Рысью, приподнимаясь в стременах. Ближе, ближе. Я скачу за ней на черном жеребце. Степь, бесконечная ковыльная степь. Мы скачем вровень друг другу, наши лошади соединяются в одну. В одну, на которой мы – вместе. Копыта бьют – удар за ударом. Колышется степь под копытами. Вздымается ее грудь. Чаще и чаще. Всегда одно и то же. Одна погоня, одна боль, один подъем лошадиного крупа, пыль под копытами, бешеная скачка. Я обнимаю ее, я настигаю ее, я настигаю самого себя – и, упавший в мягкую траву, упавший в золотой песок, поднимаю голову – и вижу, как она восхищенно смотрит на все это со стороны.

– Наверное, никто никогда не показывал это своим любимым.

– Не понимаю. Почему?

– Нам гораздо важнее не быть, а казаться. Даже перед самыми близкими людьми. Мы почему-то втайне убеждены, что любой из них отшатнется, если узнает, какие мы на самом деле. А ведь это совсем не так!

– Хорошо. А какая на самом деле ты?

– Не все ли равно? Ведь у женщины, которую ты только что представил, вовсе не было лица. А обо мне ты желаешь знать все – даже то, что за лицом скрыто…

– Да!

– Почему?

– Потому что это совсем другое.

МАГНИТЫ

– Между мужчиной и женщиной протянута золотая паутинка. Ты, наверное, знаешь, о чем я. Сначала зрение, потом слепота. Влечение – это слепота. Только осязание. Они закрывают глаза. Чувственность. Не нужно ничего видеть, взгляд становится лишним словом, становится преградой. Дистанция зрения. Со словами – иначе. Но слова теряют значение, остается лишь интонация. Порой – прямо противоположная смыслу сказанного.

Я знала одну пару – они придавал словам абсолютное значение, они понимали все, что говорил другой, буквально. И их жизнь превратилась в ад. Они жили на расстоянии слова, как другие живут на расстоянии взгляда, и им становилось все труднее с каждым днем находить общий язык. Хотя они действительно любили друг друга. Им нужно было все больше вина, чтобы не помнить о сказанном, чтобы в полузабытьи одолеть это расстояние.

Но если так со словами, тогда что же здесь, где наша речь – наши мысли? Мы ведь не можем даже соврать, притвориться, что понимаем друг друга. Не можем ничего скрыть. Мы с самого начала ближе, чем самые близкие любовники. Что теперь наша близость? Только отталкивание?

Магниты, их одноименные полюса – максимальное выражение ласки. Движения, когда пытаешься их сблизить, округлы и плавны, и это плавность отталкивания. В любви мы всегда преодолеваем отчуждение? Да, но дело не только в этом: блаженный переход из одного в другое, соединение двух одноименностей, невозможное в мире мертвой природы. Так мы преодолеваем смерть. Когда мы даем одноименностям силу оттолкнуться – мы даем силу смерти. Это происходит куда чаще, чем мы думаем. И здесь, у мертвого озера, нами правит этот закон – закон одноименности. Вот почему…

Пытаюсь понять. Я пытаюсь понять. Почему этот воздух так неподвижен, почему эту любовь никак не назвать любовью, никак не назвать по имени. Нам словно что-то мешает, гигантский кулак немоты, в котором зажаты наши слова. А если проще – все слишком лично. ВСЕ! Эти пейзажи, эти улицы, эти люди, эти тени людей живут для наших глаз разной жизнью. Вот перед ней уже стоит мартини, а кто его принес? Покинувшая мое воображение тень? Родившийся в ее воображении призрак? Мой фантом, подхваченный ее взглядом?

– Почему…

Она встает из-за стола и идет к озеру. Ступает на песок. Шр-шр! Камушки под босыми ногами.

– Смотри, какая я.

Она ложится на песок, на небольшой холмик из песка, и он тотчас приходит в движение, поднимается со своей ношей на спине. Огромный черный бык, почти мифологический… Европа! Похищение Европы, дубль тысяча пятый! Бык бросается в воду, и я вижу, как вздрагивают ее плечи, как руки нежно оплетают шею летящего быка. Кажется, время замерло, исполинский силуэт висит в воздухе, притягивая ночную темноту, и как тысяча огней на его шкуре – ее тело, вздрагивающее от наслаждения.

– Теперь ты тоже видел…

Она не может говорить, я сжимаю ее в объятиях на холодном песке. Какие мы идиоты, Господи!

И ПРАВДА, ИДИОТЫ

– Это область, в которой мы звери.

– Но быть зверем – прекрасно!

– Я тоже иногда так думаю. Но быть зверем значит быть им целиком, во всем. А мы лишь наполовинку. Половинка – испорченное целое.

– Но здесь мы можем превратиться целиком! Ты пробовала когда-нибудь?

– Да! Тысячу раз пробовала! Ничего не выйдет, ничего (она перекрикивает бог весть откуда налетевший ветер), не получится!

– Но ты их можешь создавать, и я могу!

– Да, можем! Но только снаружи. Зверь на воле! Зверь всегда на воле! Там, где нет тебя!

– А расстаться со зверем?

– Он ходит рядом. Он все равно будет рядом.

Ветер так же внезапно стихает. Снова полная луна. От набережной к нам направляется черный силуэт. Это Эзри. Конечно, это он.

ЭЗРИ НЕКСТАТИ

– Мы недоговорили. Можно, конечно, в другой раз, тем более вам неплохо и вдвоем. Но вы сами понимаете: если одно движение началось, направлять его обратно слишком по-человечески.

– Эзри, ты все знаешь, – говорит вдруг она почти плачущим голосом. – Эзри! Зачем все это?

– Я не знаю. – отвечает Эзри.

– Но это же ты все придумал, ты!

– Я ничего не придумывал, – отвечает он. – Все шло своим чередом. Здесь должны были появиться ты и он. Вы появились. Вот и все.

– Да, да! Конечно! А потом ты бродил по кущам и кричал: «Адам, где ты?», а мы укрывались фиговыми листочками…

– Не надо так. – говорит Эзри. – Не надо. Здесь во всем можно найти… Аналогию. Смешно. Я бы с удовольствием стал для вас змеем-искусителем. Но не умею искушать. Стар для такого дела. Ну, улыбнись, пожалуйста, все не так плохо! Мы просто сошли с ума, только и делов. Тепловой удар, сударыня, от такого умер Андрей Белый – а ведь даже его псевдоним отражал солнце…

– Нет тут никакого солнца. И никаких историй. Это все с той стороны, ты же знаешь!

– А ты знаешь, по какую сторону мы? – неожиданно сухо спрашивает Эзри.

– Кажется, знаю. Мы внутри себя, да? Как непроявленные младенцы, как девочка в утробе матери, которая и есть эта самая девочка…

– Ты всегда говоришь ловчее меня, – усмехается Эзри. – Но зато я молчу куда более ловко. И сейчас я промолчу.

Тут в разговор невольно вступаю я:

– Но если мы внутри себя, если все это лишь наше воображение, тогда как мы можем говорить друг с другом? Неужели пересекаются наши воображаемые миры? Они ведь не могут пересекаться, они герметичны! А я чувствую, что не мог вас придумать…

Эзри смотрит на меня, не скрывая иронии.

– Помните вчерашний разговор? Как я вас напугал? А почему бы ей не напугать вас еще раз – уже в мою сторону? Почему бы мне не быть полновесным плодом вашего воображения? Или это невозможно лишь по той причине, что окончательно собьет вас с толку, вы лишитесь всяких ориентиров, земля, понимаете ли, из-под ног уйдет, и все такое? Да? Извините, маловато мне чести. Я ведь не ориентир, не столб указательный. Или если бы меня не было – меня следовало бы придумать?

Они оба смеются. Я чувствую себя круглым идиотом, разве что без яблока в руках.

– Наверное, мне пора… Подумаем – встретимся.

ЧТО ЗА ЕРУНДА?

Выхожу на улицу, оборачиваюсь, и вдруг замечаю на стене дома, из которого вышел, надпись. Корявую, типа детского граффити, из баллончика. Буквы не то черные, не то темно-красные.

Эзри знает о нас все, а мы о нем – ничего! Он слышит наши мысли. Мы не слышим его мыслей. Эй!

Безобидная такая надпись. Интонация будто бы детская. Но в ней чудится какая-то бездна злобы. Вековечная.

4

ЭДЕМ ЭТО СКУЧНО

…Есть Библия. Такая книга. И первая ее часть называется Книга Бытия. А повествует она ну совсем не про бытие. А про творение и разрушение. Как был создан мир и человек – и как человек из первозданного мира ушел в свой, земной. Первое бытие человеческое – оно, по идее, где-то между. Но как раз о нем почти ни слова. Я все думал, почему так? Разве это неважно, как Адам встретил Еву, как исполнялись все их желания, как они учились говорить? Но они вроде и не говорят. То есть им не нужно слов. Так? И мир вокруг – красочный и бесформенный.

Помню, когда-то в детстве я нашел на чердаке странную книгу без переплета. Она начиналась с полуслова и на полуслове заканчивалась. Можно было только понять, что это какой-то французский автор в переводе, где-то конца девятнадцатого века, я думаю. А речь в этой книге как раз шла о времени, пока Адам с Евой были в Эдеме. Немного наивно, немного трогательно – на манер нынешних «мыльных опер». Адам ревнует Еву к ангелам, например. Хотя еще не знает, что такое ревность… Тогда я прочитал, посмеялся и забыл. А теперь я догадываюсь, что в Книге Бытия пропущены подробности не по незнанию, не по нехватке воображения, и не по каким особым резонам. А потому, что диктовавшему Библию ангелу тот период жизни Адама и Евы был крайне неинтересен.

У НАС, КОНЕЧНО, ВСЕ ИНАЧЕ

Говорят, где-то в Швеции есть образцовая тюрьма. То есть – чуть лучше всех остальных шведских тюрем. Она стоит на берегу моря, в живописном месте, и заключенные там живут как на курорте. Сколько хочешь прогулок, морского воздуха, загара. Есть кинотеатры, клубы. То, за что обычные шведы платят большие деньги, преступникам (причем самым рядовым) достается даром. Но от этого тюрьма не перестает быть для них тюрьмой. Они ждут конца срока и мечтают о воле, точно так же томятся, как заключенные всех тюрем мира. Никто не хочет пробыть на этом курорте лишнего дня.

БЕЖАТЬ

Никто отсюда – живым. Адаму и Еве пришлось изменить свою природу. Наша природа здесь тоже – неживая. Порода. Животная порода, порода камня. Стены. Они где-то тут.

Биться об них головой. Пробить границу между иллюзией и реальностью.

ПОСЛЕДНЕЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

– И все-таки, как ты решилась сюда приехать? Теперь-то, скажи…

– Это как раз то, о чем намекал Эзри. Про выход. Он выходил, а я – вошла. Только и он выйти не смог. Едва сделал шаг. Дальше было бы просто самоубийство.

Телепортация, прокол реальности – называй как хочешь. Но у него для этого были силы. Много сил. Он сумел представить, как его нет в этом городе, нет на этом озере, нет в виду горы Сара. Он представил себя на улице, где он родился. И оказался там. Но в тот же миг почувствовал боль – как все, кто пытается уйти. И захотел вернуться. И – вернулся. Во второй раз он сделал так же, но взял с собой эту бутылочку на шнурке. Просто чтобы хоть на минуту дольше пробыть там, хоть чуть-чуть смягчить боль. Это действительно позволяло продлить бегство на несколько десятков секунд. Мы должны были встретиться в условленном месте. Но ничего не получилось. Когда он задержался чуть дольше, боль стала невыносимой, и он рванул шнурок на шее. Флакон упал на землю. Эзри вернулся, а ЭТО осталось. Лежать на земле. Как самая обычная бутылочка, флакончик из-под духов, например. Кто-то его подобрал. Кому-то не повезло.

Впрочем, теперь я уже не уверена, что встретила в городе именно его. Эзри. Это ведь только интернет-псевдоним. Может, правда, придумала? Может, он – мой фантом?

СМЕРТЬ ЭЗРИ

Тело нашли рано утром. Никто не понимает, как это может быть. Все закрывают глаза, открывают их снова – тело остается на песке. Это невозможно. Здесь нет смерти.

Постепенно серые тени расходятся. Тишина. Впервые за много дней город остается таким же, как был накануне. Только тело старика с запекшейся раной на голове – тут, у перекрестка. В трех метрах от лавочки, торгующей спиртным. Двери открыты. Внутри – никого.

Я не знаю, зачем я пью. И пить мне не нравится. Я помню, как это. Сухие губы. К краю стакана слегка прилипает губа. Здесь – нет. Здесь это как по памяти. Абсолютный, идеальный процесс. Легкий и звонкий хрусталь бокала. Ничего лишнего. Здесь ничего не прилипает к губе. Даже слова.

Опьянение тоже какое-то идеальное. Не мешающее сосредоточиться. И, конечно, нет похмелья. Вот еще! Никогда бы не подумал, что мне будет не хватать похмелья. Как в космосе. Я слышал, космонавтам теперь на Новый год присылают коньяк. Интересно, как оно? Как здесь? Вряд ли. Невесомость, все такое. Алкоголь нейтрализуется. Хорошо бы им прислали наконец наркотики и спросили, что они видят через иллюминатор. Возможно, кто-нибудь из них и увидел бы мертвое озеро…

ИСТОРИЯ

– Это ты его убил! – она плачет.

– Ты с ума сошла! Как я мог его убить? Зачем?

– Затем, что ты такой же, как все. Тебе не нужно отсюда уходить. Тебе не нужно жить. Тебя устраивает – как есть. Он тебе мешал, он тебя подталкивал – отсюда. И ты знал, что у него нет другой надежды на возвращение людей. Туда, в мир.

– Ты бредишь! Мы с тобой приехали сюда всего несколько месяцев назад. Оттуда. Мир населен людьми, их шесть миллиардов! Ты забыла? Или ты – совсем не та, с кем я ехал? (меня прошибает холодный пот) Отвечай!

– Ты не понимаешь? – спрашивает она. – Ты, правда, не понимаешь? Ты не понимаешь, что история всего мира каждый раз начинается с одного человека? И думаешь, она начиналась миллиарды раз? Девять миллиардов историй? Нет! Их, может быть, несколько тысяч, начиная с библейской истории. В лучшем случае – по одной в год. На всей земле. У них своя очередь. Теперь была твоя – и его.

– И твоя?

– Да! Я так думала.

– Но почему он умер? Я был готов узнать его план. Я бы доверился ему. Теперь что – все? Ничего не будет?

– Я не знаю, – отвечает она, закрыв лицо руками.

– И, выходит, я больше не нужен тебе, а ты мне?

– Я не знаю.

ИЛЛЮЗИЯ

Мне хочется, чтобы на этот раз все было по-настоящему. Не понимаю, почему. Все-таки это смерть. Мне ничего не стоит представить на этом месте могилу. Свежевырытую могилу с аккуратными отвалами по бокам. Но этого не будет! Я беру в руки лопату, она легко входит в песок. Чуть глубже – слой глины. Как я и предполагал. Но она легко поддается, и через полчаса я уже стою по пояс в песке. На мгновение останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, смахнуть пот со лба (солнце стоит в зените), поднимаю голову – и вижу над собой удивленное лицо Арни.

– Ты сам копаешь? Мне это не снится?

– Да.

– Это такой ритуал? Новый ритуал наших мест – копать могилы?

– Арни, чего тебе надо?

– Да ничего. Хочешь, помогу?

– Иди отсюда.

Я отворачиваюсь и с силой втыкаю лопату в глину. Какого черта? Неужели это он убил Эзри? Он или его фантом? Какая разница. Убить здесь никого нельзя. Тысячу раз проверялось. Игра в войну. Камни, летящие в голову. А хоть и пули. Шрамы заживают на глазах, от удара даже боли не чувствуешь… Убивай, не убивай – какая разница, все равно убитый воскреснет через пять минут. Хоть пепел по ветру развей. Правда, этого никто пока не пробовал. Фантазия не дошла. А куда пеплу лететь? В озеро? Живая вода, мертвая вода… Как в сказке… Лопата с силой ударяется о какой-то предмет. Летят искры. Бью вокруг – то же самое: как будто ниже ровная стальная плита. Аккуратно счищаю глину. Под ней – пологая каменная поверхность. Каменный щит по всей ширине могилы. И дальше, наверное. На невообразимое расстояние. Каменный пол. И хотя он внизу, внезапно возникает чувство, будто попал в коробочку с каменными стенами. Со всех сторон. Все. Я их нашел.

– Эй, что там у тебя? – спрашивает Арни. – Что-то откопал?

– Смотри! – я вылезаю из могилы, он подходит к краю и протяжно свистит.

– Ясно. Свод небесный, не иначе.

– Арни, причем тут твоя идиотская космогония?

– А как же! Создатель умер, и не воскрес. И на второй день открылась твердь небесная, дабы его поглотить…

– Замолчи ты наконец! А то лопатой садану, как ты Эзри, – в раздражении я уже не могу скрывать своих подозрений. Да и зачем?

– Ребята, вам повезло. Я вижу, у вас есть всему объяснение, – сморщившись, отвечает Арни. – Хорошо. Не буду мешать. И правда, можешь садануть меня лопатой. Давай. Только не забудь, что лопата твоя воображаемая, других-то здесь нет. Ты ее придумал полчаса назад. И как ты думаешь, получилось у тебя выкопать воображаемой лопатой настоящую могилу?

Он поворачивается и уходит, насвистывая что-то под нос. Я смотрю на вырытую яму. И правда – идиотизм. Как в анекдоте про психов, которые копаются в совершенно сухом бассейне, убежденные, что рассекают кролем и брассом, и хвастают случайному посетителю, что главный врач им за хорошее поведение, может быть, еще и воду сюда нальет…

Логика, логика! Здесь она не действует, пора с этим смириться. Если смерти нет, но есть все, что пожелаешь – почему бы не быть и смерти? Если хочешь избежать иллюзий и выкопать настоящую могилу – придумай еще одну иллюзию. В каком-то смысле последнее правило работает и в «большом» мире. Но это действительно неважно, наткнулся я на каменную границу наяву, или в своем сознании. И не важно, была эта яма с обнаженным гранитом вырыта до смерти Эзри, или после. Теперь – есть. Она найдена.

Кто-то должен был разбить об стену свою голову. Только так. Границу между «я» и «другой», границу между смертью и бессмертием не одолеешь без потерь. Без боли. Без преображения. И Эзри…

ТЕЛО ИСЧЕЗЛО

Его больше нет. Тот же перекресток, та же винная лавочка. Заглядываю в дверь. Конечно, она тут. И, похоже, давно. Пустая бутылка на стойке. Уже не плачет. Что-то произошло. Кажется, знаю, что…

– Я просто умыла его. Водой. Омывала кровь. Рану. Потом пошла сюда за чистым платком. Вернулась, а его уже нет. Это значит?…