Loe raamatut: «По щучьему велению»

Сыновьям моим посвящаю

Здравствуй, милый мой дружок.

Обопрись о локоток,

Тебе сказку расскажу,

Всё, как было, покажу.

Сказка эта непростая,

Волшебством своим играя,

Учит молодцев намёком,

Точно жизнь своим уроком.

Расскажу я о Емеле —

Самом главном в этом деле,

О волшебной Щуке – деве,

О царе страны – Куделе,

О царевне, о народе

И о саде – огороде.

Ты же слушай и внимай,

Только рот не разевай.

В стародавни времена

Царств повсюду было – тьма.

Что ни волость иль обитель —

Царь там главный управитель.

Что укажет он перстом —

Выполнять изволь потом.

Да не мешкай, не зевай,

А то сразу – нагоняй

Иль другу земную кару.

Скоры были на расправу

Стародавние цари…,

Да, к тому ж, не глухари:

Всюду уши их, глаза —

Сделать, иль сказать, нельзя

Супротив царёвой воли.

Хуже нету такой доли…

Цари войска содержали —

Береглися от печали.

И шалили: друг у друга,

Коль мала своя округа,

Отнимали, что придётся…

Если очень уж неймётся,

То и царство забирали,

Иль границы расширяли.

От того народ страдал,

Лишь на бога уповал…

И просил, чтоб Он помог,

От лихого уберёг.

Так из года в год и жили.

И хоть меж собой тужили,

Жизнь своё везде брала:

От столиц и до села

Все пахали, промышляли…

Закрома не пустовали.

Понемногу торговали,

Что для дела – там меняли.

Деток много наживали,

Чтобы было кому дале

Жизнь на Свете продолжать,

Старость, немощь поддержать.

В общем люди не плошали:

На царей не уповали,

Каждый делал свой запас,

Чтоб в лихое время спас.

Вот в одном из этих царств,

Православных государств,

Недалече от лесов,

Средь ухоженных лугов,

На бугре у речки струйной,

В половодье, аки, буйной,

В деревеньке небольшой

Жил Козьма – мужик лихой.

Замуж взял себе жену

По любви и по уму.

Дарью – тихую девицу,

Когда ездил в Град – Cтолицу.

Жили весело и дружно,

Помогали кому нужно.

Он охотой промышлял,

В Град меха всё поставлял.

Дарья ж землю страсть любила.

Всё сажала и растила

Сад немалый, огород.

И с округи весь народ

Приходил смотреть на чудо,

Когда всё цвело покуда,

А потом росло и зрело.

Непривычный вид имело

И размером и красой.

Ну, а вкус – прям неземной

И у овоща и фрукты.

Эти Дарьины продукты

Знали люди и ценили.

И отведать приходили,

А кто мог, тот покупал.

А не мог – задаром брал.

Дарья жадной не была,

Как и муж её Козьма.

Хлебосольством, добротой

Славен дом их был простой.

Так с добром они и жили…

Много деток народили:

Шесть красавиц – дочерей,

Как дубки – шесть сыновей.

Все добры, с умом и статны,

Веселы в отца, опрятны…

Время мчится – не унять,

Стали детки подрастать…

Вышли замуж, аль женились,

Понемногу отделились.

Своей жизнью стали жить

И детей своих растить.

Мать с отцом не забывали,

При случае навещали.

Козьма с Дарьей заскучали,

Пребывали всё в печали…

А потом тишком решили.

И… ещё сынка родили:

«Будет, мол, ужо, на старость

В доме нашем светла радость».

А малец и прямо светел.

Видно Бог его приметил.

Вихри – кудри точно солнце,

Что глядит в его оконце;

Лик курнос и конопат,

Точно пламенем объят.

И глаза смешливы сини,

Не найти таких в помине.

Остальное – в отца, мать,

Тут уж точно не отнять.

Стан-то матери родной,

Нрав весёлый и лихой,

Шустрый, как его отец.

Любознателен малец

И умён не по годам —

Дар-то Дарье был тот дан…

Все дивились: «На кого ж

Сей малец был боле схож?»

Но ответа не нашли,

К Мудрецу гурьбой пошли.

Тот со смехом отвечал:

«Что малец уж очень мал.

Пройдёт время, малый срок.

Из мальца-то будет прок.

Бог его всем наградил

И судьбу определил».

Мать с отцом смеются тоже:

« На судьбу грешить негоже.

Старца все зовут – Омеля,

Окрестим сынка – Емеля!»

Так и сделали они.

И крестины те прошли,

Точно свадьба удалая,

Всю округу зажигая.

Веселилися три дни,

Расходились как могли…

А потом всё гомонили,

От хмельного отходили.

Дальше жизнь своё диктует.

Мать с дитятей всё воркует,

Он за нею по пятам,

Уж глаголит по слогам.

А отец всё промышляет.

Их не часто навещает,

Но с гостинцами спешит,

Их целует, тормошит.

Счастье в доме и тепло.

Быстро время утекло…

Вот отец, ужо, и мать

Стали быстро уставать.

Дни уж дома коротали

И в том не было печали.

А Емеля вырос статным,

Некрасивым, но опрятным.

Развесёлый и лихой,

А смекалистый какой!

Всё в сарае мастерит,

А глядеть-то не велит.

Дома чинит всё подряд —

Будь то крыша иль ушат.

Мать-то в нём души не чает,

А Емеля всё вздыхает:

« Инструмент бы мне и лес —

Сделал б хату до небес».

Лето, осень иль весна —

От работы кутерьма.

Поспевай лишь, не ленись,

Семь потов сойдёт – трудись.

Так с рассвета до заката

Пробегали дни когда-то

В поле пахотном, лугах,

Огороде иль садах,

Да в лесах, тогда дремучих,

Бурных водах – дюже злючих…

И Емеля не сидел,

Как и все, в трудах потел:

Вместе с матерью в саду,

В огороде иль в лесу…

Тут Козьма был одинок.

Не в него пошёл сынок,

Не заставишь промышлять —

Зверя, птицу добывать.

Он их сызмальства жалеет,

Убивать, ужо, робеет.

Плачет, если их поранит.

Лечит их, с отцом буянит.

Не охота – лишь морока…

Возвращались раньше срока.

Козьма с Дарьей совещались…

И… с охотой – распрощались.

Промышлять Козьма ходил,

Как на то хватало сил.

А Емелю уж не брал,

Только всё тайком вздыхал…

Вот страда опять прошла.

Осень тёплая ушла.

Запуржило, замело,

И с зимою принесло

Для Емели благодать —

Сласть любил на печке спать.

В тишине, в тепле мечтает…

И во снах своих летает

Точно сказочный герой,

Той былинною порой.

И о чём он там мечтал…?

Только дни и ночи спал.

Подвывала ему вьюга,

Снов прелестная подруга.

Так он зиму коротал…

Но по дому помогал:

Снег расчистит аж до речки,

Поразмяв бока от печки;

Дров нарубит, нанесёт,

Песни весело поёт.

Прорубь сделает как надо —

Девкам здешним то отрада.

( Раньше воду с речки брали

И хворобой не страдали).

То для бани воду носит,

Если мать его попросит.

Два ведра и коромысло,

Песни звонкие с посвистом,

Залихвасткие поёт,

Подбоченися идёт.

Девки зыркают глазами,

Тихо подпевают сами.

Не одна вздыхает тяжко —

Замуж хочет уж, бедняжка…

А Емеле хоть бы что:

«Он? Жениться? Ни за что!»

Мать с отцом уже не раз

С ним о том заводят сказ.

Но Емеля лишь смеётся,

А в «силки» – то не даётся:

«Вот в снежки-то благодать…

Можно с девками играть.

Много их, а ты один —

Сам себе и господин!..»

Вот, однажды, будит мать:

«Надобно тебе вставать,

Рождество, чай, на носу.

Я ж водицы не снесу.

Ты заполни наши бочки,

Баньку мы истопим к ночке,

Чтоб попарить стары кости.

А с утра – к дитяткам в гости.

Обещались уж давно…

Не ходить совсем – грешно.

Батя баньку с утра ладит…».

А сама Емелю гладит

И любовью своей греет,

И от счастья тихо млеет.

Тут Емеля потянулся,

Улыбнулся и … проснулся.

Мать обнял, поцеловал,

Шапку лихо надевал,

Полушубок старый свой

И, любуюся собой,

Вышел. Песни начал петь,

Да и вёдрами греметь.

С горки к речке вмиг скатился

И… в сугробе очутился.

Отряхнулся, рассмеялся,

Да и к проруби помчался.

Наледь сбил с неё ночную,

Пока тонку, чуть седую.

Над водицей пар пахнул.

Вёдра полны зачерпнул,

К коромыслу их приставил,

Там покудова оставил…

Как на воле хорошо!

Всё вокруг белым – бело.

Тишина и благодать…

Места лучше не сыскать.

Лишь задиристый мороз

Щиплет краем его нос.

Вдруг в ведре плеснуло что-то…

Иль позвал, кажись, кого-то?!

Глядь – в ведре-то Щука бьётся…

В руки сразу не даётся:

«Ну, голубушка, постой,

Знатной будешь ты ухой!»

Тут рукою он словчил

И за жабры подхватил.

Вынул мигом из ведра:

«Здравствуй, щучая кума!

В гости, видно, к Рождеству

Бог прислал таку красу».

Щука рот лишь открывает,

Да неслышно что-то бает.

А сама то не простая:

Вся сребристо – золотая,

Глаза – чиста бирюза…

В них горючая слеза.

Тут Емеля рот открыл…

Жаль такую – нету сил.

Улыбаться перестал,

Пальцы рук своих разжал,

Положил в ведро опять,

Дабы дать ей подышать.

Вкруг ведра того всё ходит,

Но со Щуки глаз не сводит.

Жалко Щуку отпускать,

Ещё жальче убивать.

Вот задача то какая?!

Добро с естеством играя,

Ставит грешный свой вопрос

Не на шутку, а всерьёз…

«Распеки меня, Омеля, —

Вдруг махнул рукой Емеля, —

Больно Щука хороша —

Раскрасавица Душа!

Эх, плыви, Кума, на волю.

Береги, впредь, свою долю!»

Шапку под ноги кидает,

Щуку в прорубь опускает,

Машет, в след её, рукой

И качает головой:

Вот ведь штука-то какая…,

Жил такого не встречая.

Шапку, отряхнув, одел:

Поспешать бы – много дел.

Ведро в прорубь опускает,

Крякнув, лихо вынимает,

А в ведре…Ты только глядь —

Щука плавает опять!

Тут Емеля обомлел…

С маху, прям, в сугроб и сел.

В изумленьи – не сказать,

Да и слов не подобрать.

Лишь руками он разводит —

Щука, чай, с ума-то сводит:

«Что ж ты, милая Кума,

Не нашла в себе ума,

Чтоб уплыть куда подале

От своей такой печали?

Али хочешь в казанок?

Аль ещё какой оброк

Заставляет жизнь кончать,

Да и смертушку принять?!

Я ж тебе дарую волю,

Право слово, не неволю!»

Щука рот свой открывает,

Да глазищами играет,

Точно девица весною

Во саду, ночной порою.

И, вдруг тихо говорит,

Только голос чуть дрожит:

«Ты мне счастье подарил,

Говорить-то нету сил…

Я ж Царевна молодая

Царства Северного края.

Жизнь родителям я грела

До поры. И хорошела…

И жених мне Богом дан —

Витязь сказочный, Иван.

Но случилось злое лихо:

Чародей, однажды, тихо,

На несчастье и беду,

Увидал меня в саду.

Злой любовью воспылал

И средь бела дня украл…

Я ж женой его не стала —

Скинув ночи покрывало,

Волшебством огородилась —

В щуку, вишь, оборотилась…

Он же наложил заклятье.

До поры сильно проклятье

И мне щукой в водах жить,

Для людей едою быть.

Коль поймают – не съедят,

Волей вольной наградят

То, как дома окажусь,

Вновь девицей обернусь.

Снял, Емелюшка, проклятье,

Чародеево заклятье

Ты своею добротой,

Человечностью простой.

Чародея ты сгубил,

Тем меня освободил.

Благодарствую вовек!

Ты – чудесный человек.

Прежде чем с тобой прощусь,

Волшебством я поделюсь:

Коль нужда какая будет,

Иль судьба-то вдруг осудит,

Ты слова шепни такие,

Для тебя, ужо, простые:

«По Щучьему Велению,

Да моему Прошению…»,

Дале ты желанье скажешь,

Или сделать что накажешь…

Всё исполнится, и в срок!

Был бы делу правый толк.

А теперь, мой друг, прощай,

Да меня не забывай!»

Тут она хвостом вильнула,

В прорубь тихую нырнула.

На воде круги остались…

«Жаль что быстро так расстались.

Я ж «Спасибо!» не сказал

И поклона не отдал…

Ты прости, за ради Бога,

Шлю тебе Поклонов много,

Путь домой благословляю!

Я же здесь не подкачаю…».

Тут Емеля окрестился,

Во след Щуке поклонился.

И стоит – затылок чешет:

Сон – не сон, иль память брешет,

Иль привидилась ему

Краса – Щука одному?!

Тут гадать – не разгадать…

Дело надо продолжать.

Время близится к обеду,

А воды доныне нету.

Вёдра лихо подхватил,

По тропинке, что есть сил,

Быстро на гору поднялся,

Только дюже запыхался.

Дух, переведя едва,

Вспомнил Щукины слова:

«Так к обеду не поспею,

Хоть себя не пожалею.

Бочек много – я один…

Буду ж вёдрам господин!» —

Отдышавшись, он решил.

Тихо, робко попросил:

«По Щучьему Велению,

Да моему Прошению:

Вёдра, сами всё решайте —

За водицей поспешайте,

Чтобы бочки были полны,

Тихо в них гуляли волны,

Да к обеду, а в сенице

Были полны все криницы».

Только вымолвил слова,

Отскочить успел едва:

Вёдра к хате побежали

И… обратно поспешали.

Воду сами лихо носят,

Ни о чём, ужо, не просят.

Тут соседи всполошились,

Поглазеть бегом явились:

«Что тут? Чудо али лихо?..

Вёдра сами носят лихо

Воду с проруби домой!

Кто колдует, Домовой?

От какой такой печали?

Отродяся не видали!…»

Все толкутся и снуют…,

Кулаками достают,

Иль стоят, разинув рот,

В шубе задом наперёд.

Ребятишки тут как тут,

Рядом с вёдрами бегут.

В общем, полное веселье

И всеобще изумленье.