Обречённые на Вечность

Редактор Светлана Леонидовна Хафизова

Иллюстратор Николь Малиме (Австралия)

Дизайнер обложки Екатерина Дубянская

Редактор Екатерина Николаева

Организационные вопросы Екатерина Дубянская

Корректор Светлана Хурсан

© Север Старков, 2024

© Николь Малиме (Австралия), иллюстрации, 2024

© Екатерина Дубянская, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0062-5859-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга не пропагандирует употребление наркотиков, психотропных веществ или каких бы то ни было других запрещенных веществ. Автор категорически осуждает производство, распространение, употребление, рекламу и пропаганду запрещенных веществ. Наркотики – это плохо!

От автора

Над книгой поработали несколько человек. Редактор Светлана Леонидовна Хафизова сделала намного больше, чем просто редактор просто за деньги, огромное вам спасибо.

Екатерина Дубянская, – достать человека (художника) из далёкой Австралии, к тому же не говорящей по-русски, это самое маленькое, что ты сделала за эти месяцы, спасибо.

Nikole, thank you for seeing Jeronime! You are a real artist.

Света Хурсан, ты реально сопереживала тем, кого знаешь и внесла свою лепту в создание странного и непослушного, – он здесь.

Катя Николаева, спасибо тебе за эмоции и потраченное время, это было нужно и важно.

Денис (Большой Дэн) Алелеков, за дружбу и за финансовое участие благодарю.

Часть 1

Предисловие. Реквием смерти

Вряд ли смерть говорит «не звони сюда больше»

или там из кабины пилота приветствует перед вылетом;

ждет в пустой операционной хирургом, вылитым…

Вера Полозкова

Смерть бесцеремонна.

Изобретательна.

Вероломна.

Всегда поражает внезапностью. К ней нельзя быть готовым. Она не дает сказать последнее слово родным. Последнее «прости» или последнее «прощай» – ей запредельно неважно.

Она любит контрасты, в них можно удивиться мертвому водолазу в сгоревшем лесу¹, или с облегчением вызвать «скорую помощь» для констатации факта долго сопротивляющемуся родственнику, который мешал тебе жить и заниматься делами последние полтора года. Мешал своей четвертой стадией, своим микрозом, пролежнями, своим чертовым недержанием, этим ужасным запахом…

Вдох. Выдох.

Она всегда стоит у изголовья и наблюдает. Наверное, ей интересно – кто теперь.

Вы когда-нибудь видели, как нелепо выглядит человек, которого только что сбила машина? Чем выше была скорость хромированного седана – тем нелепее. Он лежит весь переломанный и старается скользить сквозь дебри непринятия. А она уже здесь – склонилась и ждет, считает – вдох-выдох…

В его взгляде целая гамма чувств. О нет, пока не стонет от боли, он еще не вкусил её, но выглядит не просто беспомощным и жалким, – он знает, что выглядит максимально неуклюже. Человек смотрит на собравшихся зевак как провинившийся школьник. Нарушил… перебежал… переоценил… недооценил…

Его взгляд блуждает в поисках того, кто знает, что нужно сейчас делать: где пережать, где сделать надрез, вставить трубочку, наложить шину, позвонить сто-двенадцать… или ноль-три… или… он-должен-знать-куда-звонить-и-что-говорить…

Человек ищет взглядом того, кто будет с ним делать что-то, чтобы понять, что еще не все. Судорожные попытки ухватиться за стремительно ускользающую надежду и медленно наползающая осознанность случившегося.

Вдох. Выдох.

Зерцало пограничья пугает своим холодом. Человек с легкостью отдаст доктору все свое нажитое барахло за одну лишь фразу: «Потерпи, все будет хорошо».

Меняю! Я меняю все – за надежду!

Наше отношение к смерти всегда однозначно. Всегда. Ей рады только люди с сильно, чрезмерно, поврежденной психикой. Тот, кто шагнул на порог вечности, утратив инстинкт самосохранения, мучимый лишь последним выбором – как уйти. На руках есть вены, под руками нож, или раскинув руки, пойти навстречу всемирному закону тяготения.

Ей же, смерти, безразлично, как к ней относятся те, за кем она пришла. Тем не менее она всего лишь выполняет свою работу. Она ничего не чувствует, не переживает, ни за кого не тревожится и даже детей не жалеет. Это не к ней вопросы. Рутина.

Без выходных.

Без перерыва на обед и отпускных.

Она стоит рядом на красном светофоре, сидит в окопах. Поворачивает голову на звук хвостового стабилизатора или смотрит в иллюминатор на огромный двигатель под крылом самолета.

Без эмоций.

Провожает безучастным взглядом проигравшегося в ноль, выходящего утром из казино в мятой одежде, с отупевшим взглядом и красными глазами, взглядом человека, только что осознавшего, что за ночь он проиграл все, что у него было. Она встречает его у выхода из дома без окон и провожает на высокий борт моста. Стоит рядом и ждет. Просто ждет.

Смотрит на ребенка, который удивленно таращится на свою оторванную руку, без тени сочувствия. Ребенку повезло – она лишь прошла рядом. Но можно ли назвать везением разбомбленный дом и мать, лежащую под обломками?

На волосок от смерти можно оказаться и на волосок от жизни – разница небольшая.

Огорчается, если, к примеру, кто-то случайно выпал из окна или неудачно вошел в воду, а кто-то, бравируя на скоростном байке перед пафосно-силиконовой дрянью, вылетел на встречку – это одно, а вот непреднамеренное убийство – это уже совсем другой коленкор. Она оставит глубокий след в жизни родных и близких и тех, и других. Но она, наверное, расстроится, если случайный выстрел на охоте пошлет заряд крупной картечи тому, кто стоит на номерах.

Да. Ее можно огорчить – если преднамеренно, если нечаянно, если неумышленно, преждевременно.

Удивляется.

Из посмертной маски молодой девушки-самоубийцы сделали силиконовое лицо для куклы, лежащей в хрустальной коробке на складе интимных принадлежностей магазина без окон. Эти куклы тысячами отправляют с транспортными компаниями к одиноким мужчинам для утех. Какая нелепица, лицо мертвой девушки, красивое юное лицо, накрепко вмуровано в один миг вечности, а ее образ будет еще долго поливаться похотью.

Она совсем рядом.

Каждый день и каждый раз. В нескольких метрах – пересеки двойную сплошную, и увидишь, как долго на самом деле тянутся секунды.

Пойди за новыми ощущениями в горы, примени знания, данные инструктором, выполни прилежно все увещевания, пройди тренировки, чтобы перед восхождением быть хорошо подготовленным, как полный надежд юноша перед первым свиданием – чистым и приятно пахнущим, старательно замаскировавшим прыщики, сбрившим весь свой пух и потратившимся на цветы.

Отметка в три тысячи метров – лишь четверть пути. На носу очки с облегченной оправой и боковой защитой от колючих снежных брызг. Вокруг никого. Ты один на один с природой. Сильный боковой ветер со снегом передает от неё привет – «перекати поле», в виде синего или желтого спальника со страшным грузом внутри. Их тут много. Некто переломанный и неестественно выгнутый, припорошенный снегом, который здесь годами не тает, – служит ориентиром для других, ищущих новые ощущения. Этот ориентир сорвался несколько лет назад, но спасательные вертолеты сюда не поднимаются. Безымянные альпинисты. Люди великих гор.

***

Мама война танцует свой вальс. Гибнут люди, народы истребляют друг друга. Видно, кто-то там, у руля, что-то не поделил с соседом. Кусок земли или кусок золота в этой земле толкают человечество на провокации и интриги.

Она знает все.

Она видела все.

Она провожает Жизнь.

Её пытаются изменить всю историю. Гробовщики теперь открыли похоронные бюро. В морге тело усопшего подрумянивают и накрашивают. Гробы делают из дорогих пород дерева, покрытых еще более дорогим итальянским лаком – такой гроб стоит как хороший лимузин, собранный вручную где-то на заводе в Калифорнии. Отпевание величественно и максимально тактично – здесь не принято торговаться. Горюшко включает счётчик от самой трассы, где произошла авария, и до сырой земли – места полтора метра на три. Выкопать, закопать, заказать, поставить, обнести.

А что она? Это её бремя, труд, работа, процесс, занятие, может, увлечение, хобби… Она лишь выполняет условие контракта, подразумевающего отсутствие всяких чувствований. Она лишь стоит на границе абсолютной Истины, той, что откроет сознанию ответы на вопросы самой Вечности, что там дальше, есть ли душа и умеет ли она летать, и куда она, душа, отправится теперь. За несколько мгновений до своего часа ты поймёшь сразу всё, что не смог постичь за всю жизнь, и последние слова, что произнесёшь {ли} станут самыми важными за весь жизненный путь – Господи, к Тебе иду…

«… человекам положено однажды умереть, а потом суд…» Евр. 9:27

Смерть холодна.

Бесчувственна.

Безразлична.

Там, где тепло и рассыпан кунжут

– Можно на нее взглянуть?

– К сожалению… я её сжёг.

– Простите, не поверю, этого быть не может, – ответил Воланд, – рукописи не горят.

М. А. Булгаков.

 

Сижу с книгой на полу в своей комнате. Огромные панорамные окна, на которых нарисованы языки пламени, отбрасывают тень на паркетный пол. Со стороны это выглядит так, словно маленький я на огромной руке с длинными когтями, готовыми в любую секунду сомкнуться и лишить меня свободы. Вокруг, как маленькие островки, разбросаны десятки книг.

Эта – последняя. Одна из тех, что Она, уходя, оставила мне.

Тридцать семь книг.

Тридцать семь чертовых книг.

Тридцать семь чертовых книг, захвативших все мое сознание не, безусловно, интересным содержанием, но заметками на полях, что Она писала неаккуратным почерком.

Все началось с Маккавоя, где я первый раз прочитал спешно выведенное рядом с подчеркнутым абзацем: «Наивное сердце не выбирает дороги». Я начал читать страницу, чтобы понять ход Её мыслей. Томик был свежий – из тех, что еще не успели походить по рукам, и пах типографской краской. Книга, которая еще не имеет истории.

«Элвис недоумевал, почему такая странная реакция на него: в магазине хотел рассчитаться монетами, что позвякивали у него с прошлой игры, но продавец странно себя повёл – стал рассматривать золотой, словно видел впервые. Еще сказывались последствия потрясения: все как в тумане, периодически перед глазами плывет и качается, а сам словно пьяный. Артели, лавки, различные бюро и рюмочные – исчезли без следа. „Главхлебъ“ поменялся на какую-то булочную, вместо рыбацкой артели – рыбные магазины и рынки. Куда-то в одночасье делись все привычные вывески на магазинах. Люди переоделись в дикие и несуразные одежды. Всё взамен всего…»

Читая дальше, я находил разные отсылки, пометки на полях уводили меня в десятки других историй, и в каждой я находил часть себя. Там было все обо мне, о моей жизни, о моей смерти и смерти тех, кого я потерял.

Словно она – жизнь – уже давно была описана разными авторами, и я, складывая в мозаику каждый день новые события, узнавал себя все больше и больше, и не оставалось никаких сомнений, что моя жизнь не принадлежит только мне. Потрясение испытал, когда в очередной книге наткнулся на… своего персонажа. Того самого, который страдал диссоциативным расстройством. Его свезли в дурку «сожители», и эта история тесно переплетается с той, что Она ненавязчиво пишет мне на каждом листе.

Я перестал спать. Я перестал есть. Я оказался в плену собственных умозаключений. Вскоре меня выкинули с работы. Конечно, я ведь даже не удосужился продлить больничный. Мне было плевать. Когда я заходил в тупик или терял эту тонкую ниточку, связывающую меня с нереальным, то непременно находил на полях нечто: «даже в безнадежности есть надежда».

Иногда приходили знакомые. Мы заваривали китайский чай и говорили о… книгах. Они просили что-нибудь почитать, а я вежливо отказывал, боясь упустить очередную деталь. В моих глазах ничего для них не было. Кроме одного желания: поскорее выпроводить их за дверь и уйти в тот, другой, мир. Они это чувствовали. Они уходили навсегда из моей жизни. Через некоторое время я начинал сомневаться в их существовании, а потом и вовсе забывал их.

Дни походили на огромного питона: он все ползет неизвестно куда, и никак не увидеть его целиком. Только части огромного целого, появлявшиеся то тут – в пожухлой листве; то там – прячась среди кустарников и корней. Сколько прошло времени? когда я последний раз ел? давно ли мылся? Все эти детали обычной жизни потеряли смысл, как трава теряет цвет. Не было ничего. Только слова на страницах.

Я пытался Ее найти, догнать, чтобы задать вопросы. Местами из памяти всплывали моменты из нашей жизни. Я видел Ее с катаной, как Она играла со смертоносной сталью и смеялась надо мной. Я видел нашу кровь, что густыми каплями падала на пол и тотчас испарялась, не оставляя следа.

Сегодня я проглатывал страницу за страницей. Это был роман «По ту сторону дождя». Конечно, я был удивлен. Выяснилось, что трагически погибла известная актриса София Милано, снявшаяся во многих блокбастерах. А у этой актрисы в записях найдены обрывки неизданного романа, в котором есть много деталей, похожих на детали из моей не опубликованной еще книги «Не открывай никому дверь».

Но как на страницы произведения погибшей актрисы попала девушка, оказавшаяся в психиатрической клинике, когда задолго до этого она была вписана в канву моей истории? Моей…

Здесь я увидел нечто, что колыхнуло память новыми волнами. Этот абзац был аккуратно выделен карандашом. Я точно видел, как Она взяла пластиковую карточку и подчеркнула каждое слово:

«Совсем скоро, вот-вот, я до конца вспомню язык нэлге, вспомню певучее имя единственного человека, ради которого живу на земле, и назову этим именем нашего сына. Вот-вот мы будем вместе – навсегда, на всю жизнь.

Они говорят, что я не была в Нэвелэнге. Глупые, я не была, я не жила нигде, кроме Нэвелэнга…»

И, конечно, на полях резкий и внезапный, как раскат грома, удар в остывающее сознание: «Вместе». И чуть ниже еще: «Им оставалось ждать всего несколько секунд».

Я мучился от того, что не мог ухватить то, что было, казалось, на самой поверхности. Я не мог никак скинуть саван с листов моей памяти. Злился. Перечитывал заново, пробуя на вкус каждое слово. Но как только казалось, что разгадка близка, она отдалялась от меня. Испарялась, как туман с восходом нового дня.

Я не заметил, как стало темнеть. Фонарь на улице и капли дождя играли свою игру, оставляя косые, менявшиеся полупрозрачные линии на полу. Вглядываясь в очередной текст до боли, я увидел нечто. Глаза слезились, буквы на странице плясали, увеличиваясь в размерах. Они поднимались над раскрытой книгой, складывались в затейливый узор, казалось, их можно даже потрогать, но было страшно спугнуть это эфемерное, прикоснуться к чему-то, не поддающееся объяснению.

Звуки шаманского бубна подкрадывались издалека, и я уже знал, что услышу в следующую минуту. Я стал хватать книги, пробегал глазами по строчкам, отшвыривал в сторону, поднимал следующую… Лихорадочно, боясь не успеть к началу чего-то, листал страницы. Не то, снова не то… Наконец выхватил нужную, и в тот момент, когда ритм шамана прорвался в мой мир, накрывая волной и уводя в неистовый транс, увидел, как стали подниматься слова: «…раздвигая границы миров, в срединный мир вошел Ворох. Его фигура, облаченная в длинные одежды с множеством лент и бубенцов, с кисточками и лапками животных, замерла, проявляясь в этом мире словно изображение на фотобумаге…» Я еле слышно шевелил губами, воспроизводя в физический мир то, что выплывало дивными кружевами из мира духовного. Запись на полях гласила: «ты теперь один».

Снова побежали слова под музыку древнего рода…

«… – это… Тацу. Ты хочешь вытащить его из нижнего мира, в то время как он сам его предал, и Умай опустила на руках его нежную душу…

– Дедушка помоги ему, прошу. Это тот случай, когда я использую свою способность. – Она прошептала эту фразу, и в ту же секунду Ворох оказался над лежащим…»

Повинуясь интуитивному порыву, я опять вернулся к прошлой книге. Торопливо пролистал страницы.

«Язык нэлге. Нэлгане – это маленький народец, живущий западнее Тарко-Сале. У них там свой мир, они словно живут в пограничье. Никто о них не знает, никто их не видит. И не может ничего о них знать…» И тут же Её рукой: «Быть может, они не хотят, чтобы им помогали».

Это безумие было сладко тем, что я все отчетливее понимал: я безумен. Я отдался этому всем своим естеством. Не пытался сопротивляться. Обезвоженный организм давно перестал сигналить об опасности. Голод давно перестал существовать.

«Ты у последней черты».

Все, что мне было нужно, как глоток воздуха, – это увидеть последнюю книгу, последнюю отсылку. Я искал карандашные заметки на полях.

«В основе твоей невменяемости – устойчивый дзен».

Выкинуть из головы лишнее, отречься от всего, что знаешь. Убрать ненужные голоса. Вспомни. Только пение птиц, звуки ночных цикад, шум моря и крики чаек.

Убить все живое в поле моего эфира. Удалить все контакты и страницы в соцсетях, утопить гаджеты. Разрушить этот хрупкий мир, привести его к точке безусловной сингулярности. Мне оставалось шагнуть за границу Непостижимости. И на этом рубеже на моих руках лежала последняя книга, которая была ключом, отмычкой от моего подсознания. Готового освободить меня от всех связей единовременно.

Все, что я прочитал за эти дни (месяцы?), представляло собой некое полотно, а Её заметки на полях – словно невидимые нити, плотно сшивающие материю. Каждая книга как отрез ткани, и все они – сплошной кусок целого. Они были разными, но в то же время единым. Невидимые швы простегивали покрывало моей истории.

Тридцать семь книг.

Тридцать семь чертовых книг лежали в огромной руке с когтями, что с восходом луны снова появилась на полу. Причудливые тени формировали гигантскую длань, на которой, как зерна кунжута, были разбросаны буквы и слова. Я держал в руках последнюю – мой роман «Не открывай никому дверь», который еще не был закончен. В этом мире он ещё не опубликован, но я держал книгу в руках, совсем свежую, пахнувшую типографской краской, оставлявшую на коже свежие отпечатки, как будто она еще не просохла. Последнее зернышко. Страницы местами были еще слегка сцеплены по нижнему срезу. Так бывает, когда в типографии вовремя не заменили огромный нож, раскраивающий листы на страницы будущего издания.

Я снова и снова перечитывал строки:

«Кики. Док говорит, что она появилась как объект внутренней самозащиты моего организма. Когда я получил психическую травму и впал в долгую клиническую депрессию, родилась она. Мозг под давлением негативной энергии „раскололся“ и выжег на матрице подсознания новый образ, который имел свою биографию и историю…»

Дальше на полях: «теперь ты знаешь ответ».

Я пытался поймать ускользавший смысл прочитанного, мои догадки выплывали медленно, как проявляется в растворе старая фотография.

Когда на последней странице я увидел закладку, то понял сразу все. Последняя книга, последняя страница и последний штрих. Она знала, что я разгадаю эту головоломку именно в этой последовательности, знала, какая книга окажется в моих руках последней и знала, насколько это у меня растянется – это время поможет пережить эту оборванную душевную связь. Закладкой служило направление в хоспис, где она должна была провести последние две недели жизни.

***

Они познакомились летом. Он жил у моря в маленькой тесной комнате с общей кухней и соседями, что появлялись только после заката. Он же, влекомый сюжетами своих историй, работал до вечера за пишущей машинкой, выходя к морю только по вечерам.

В один из вечеров на закате он сидел на набережной, наслаждаясь шумом прибоя, листал ленту новостей и наткнулся в соцсети на текст девушки. Она сразу понравилась ему своим внутренним миром, он читал и не мог оторваться. Она легко играла словами, её стиль то баюкал, то рвал нервной аритмией человеческой боли. Они как будто были знакомы всю жизнь, переписывались до глубокой ночи, потом он написал ей: «Вы прекрасно пишете, мне теперь не заснуть». «Мы выспимся зимой, а летние ночи оставим для другого», – ответила Она. Переписывались до утра. Потом еще. И еще до следующего, и через неделю Она уже летела к нему…