Тарасов – потомственный токарь. Его дед был одним из тех людей, которым довелось освоить первые образцы станков на трёхфазном асинхронном двигателе – самом распространённом (даже по сей день) двигателе в мире. Отец же Тарасова одним из первых опробовал токарно-винторезные станки с ЧПУ – станки, управляемые компьютером. Тарасов всю жизнь проработал на заводе. От звонка до звонка, без единого опоздания. Его окружали добродушные коллеги – мужики всегда могли выручить словом, в случае необходимости дать взаймы до зарплаты. Тарасов отработал уже три десятка лет. За это время он обзавелся дружной семьёй, небольшой, но уютной квартиркой. Недавно даже себе машину купил. Простенькую, отечественную. Тарасов являлся настоящим главой семьи. Его слова звучали законом по праву – забота о семье занимала первое место в его жизни. Каждый вечер после работы Тарасова ждали улыбки жены и детей, а также вкусный и плотный ужин. Но однажды всё изменилось. Спокойствие нарушил Максим. Этот Максим появился внезапно, как бы из ниоткуда. Тарасов привёл его в гости к себе домой. Максим внешне прилежный, статный. Всё в нём было хорошо – от причёски до ровно выглаженных стрелок на брюках. На пороге квартиры жена встретила мужа с новым другом не без удивления. Но по привычке мило и гостеприимно. На ужин по «фирменному» рецепту запекла курицу и отрезала самый вкусный и большой кусок новому другу мужа. Тарасову тешило душу заполучить такого интеллигента, как Максим, себе в друзья. Ведь он не такой, как мужики c завода… «Да ну их! Этих простаков! А Максим стихи читает. Даже пишет! Короткие… Но всё же!» – размышлял про себя Тарасов.
– Пока я живой, тоже стих напишу! – воскликнул, держа стопку водки, Тарасов.
– Напишешь! Конечно! – поддержал его Максим, встав из-за стола и держа гордо рюмку. – Вот так давай! Как Саша Чёрный!
Ослу образованье дали.
Он стал умней? Едва ли.
Но раньше, как Осёл,
Он просто чушь порол,
А ныне – ах, злодей –
Он с важностью педанта
При каждой глупости своей
Ссылается на Канта!
– Вот хорош! Вот могёт! – хлопал большими ладонями Тарасов.
Посиделки новых друзей стали частыми. Максим приносил в дом Тарасова интересные кушанья. Типа тушки кролика либо чудного филе кальмара. Максим приводил семью, даже оставлял Тарасову своего годовалого ребёнка. Говорил, что у него с женой срочное дело, а в городе нет родных, кто бы смог помочь… Тарасов же любил играться с дитём. Ухаживал за ребёнком, проводил с ним вечера после работы. Однажды Максим предложил Тарасову бизнес – изготовление и продажу деталей для трубопроводов: фланцев, штуцеров и так далее. Тарасов воодушевился, ведь тема ему близка. Токарное дело тут стоит в основе, а Тарасов в нём самый настоящий профессионал… Недолго думая Тарасов отдал другу все накопления семьи – жена откладывала понемногу с каждой зарплаты супруга. Экономила на вещах, одежде для себя и детей. Боялась: мало ли со здоровьем что случится у неё или мужа. Ведь уже немолодые… Открытие бизнеса, по словам Максима, требовало ещё бо́льших вложений – Тарасов продал машину, заложил украшения жены. Занимал у знакомых.
А потом Максим пропал… Трубку не брал, с арендованной квартиры съехал. Узнав, что Максим исчез, жена Тарасова проплакала весь день. Тарасов запомнил её горькие слёзы… Обложенный непосильными долгами, он совсем перестал верить людям. Начал страдать неврозом. И самое тяжёлое – начал стыдиться самого себя… Вдобавок всё чаще волновала ранка на губе. Тарасов уже давно свыкся с ней. Вот только она последнее время мешала есть и курить. Излишне стали течь слюни, ну просто как у младенца. Тарасов всё медлил, но жена, наслушавшись рассказов про рак и про то, как её муж может лишиться челюсти и даже умереть, начала скандалить каждый день. Пришлось пойти к врачу. Тот долго осматривал рану лупой. Потом отправили на УЗИ, рентген челюсти и гистологию. Всё стало понятно… Тарасов принял страшное известие стойко. Принял как наказание Бога за глупость.
***
Сегодня день начинается довольно тихо. Нет обходов врачей, у них выходной – суббота. Из полуоткрытой форточки ни капли шума. Покой нарушил металлический бодро приближающийся грохот в коридоре. Хихикающая полненькая санитарка в розовой шапочке закатила тележку с большим чаном каши и поднесла каждому по тарелке.
– Ну что, голубчики, проголодались? – поинтересовалась с улыбкой санитарка.
В палату проник запах наваристой каши. Геркулесовая – прямо такая же, как в начальных классах. Те немногие хорошие школьные воспоминания. На момент я забылся. Как же вкусно…
Закончив завтрак, мой сосед Прохоров достал из-под кровати походный рюкзак. Из него он вынул целлофановый пакетик с песочным печеньем. Пока он развязывал узелок шуршащего прозрачного мешочка, по уголкам его морщинистых глаз и губ можно было заметить, как промелькнула тень предвкушения любимого лакомства.
– Я нервничаю, когда мне не разрешают есть сладкое, и ем, когда никто не видит, – улыбаясь, проговорил Прохоров, придвигая в мою сторону пакет с печеньем. – Когда я был ещё совсем маленьким, печенье мне могло только сниться. Прекрасно помню, как я ждал эти желанные, сладкие сны…
Прохоров был из поколения «детей войны». Детей, которые прошли войну. Детей, которые видели вражеские самолёты. Самолёты, которые шли бомбить его дом, Родину. Александр Ильич был тем, кто познал, что такое настоящий голод. Он тот, кто потерял родных и близких во время немецкой оккупации. Для него главными ценностями навсегда останутся эпизоды из детства. Прохоров жил благодарностью тому поколению святых, которое не постояло за ценой и уплатило кровавый долг сполна. Поколению, отстоявшему нашу землю, небо и всё, чем мы будем гордиться до самой смерти. Прохоров остался душой и разумом верен Советскому Союзу.
– Я тоскую по былому, – добавил Прохоров. – Часто замечаю лживых людей. На лицах молодых читаю лишь выгоду. Раньше я видел жадность к знаниям, потребность в культуре. Я считаю, что человек с молодости не должен смотреть вниз, в мелкие ценности. Считаю, что надо всегда смотреть вверх. На небо. А там чувства, там свет, там солнце…
***
Сонная тишина дня забрала меня, и я уснул. Проснулся уже поздней ночью. Я лежал неподвижно, молча, без всяких мыслей. Уже три часа ночи. Осторожно, неслышными движениями я поднялся. Нашёл на ощупь ногами в темноте свои резиновые тапки и вышел бесшумно из палаты. Смотрю – впереди длинный тёмный коридор отдыхает в спокойствии ночи. Где-то в конце светится лампа на рабочем месте дежурной медсестры. Я присел на ближайшую металлическую скамейку у стены и впал в глубокие раздумья. Врачей сегодня не было, а опухоль ждёт операции. Ждёт, пока придёт её очередь. Но выход ли это… С какими диагнозами лежат мои коллеги по болезни? Никто о своих недугах не говорит. Не делится, как будто они и вовсе здоровы… Именно в таком месте начинаешь задумываться о том, что было раньше. Как я жил? Что было в моей жизни? Закрыв глаза, я начал усердно перебирать память с самого начала. Но… Я никак не смог вспомнить ни одного яркого и живого, счастливого момента. Кто в этом виноват? Только я…
Терзаемый этими мыслями, я вернулся в палату. Её освещал ночной смешанный свет от кротко светящего фонаря и луны, падающий через стёкла окна. Я тихонько, чтобы никто не проснулся, прилёг. Перевернувшись беззвучно на бок, я увидел лицо соседа, Прохорова. Он страдающей статуей лежал на спине. Сейчас его чётко вырезанный профиль говорил о боли. Седые виски вспотели. Лицо было искажено. Мешки под глазами, морщины, щёки залили молчаливые мужские слёзы. Я не понимал, спит он или нет. Но именно тогда осознал, что он молча, в одиночку борется с ужасной болью и холодной смертельной болезнью. Я хотел как-то помочь, но не смел его тревожить… Побоялся влезать в его борьбу… Я отвернулся лицом к стенке. Видеть всё это я уже не в силах. До утра оставалось немного, я постараюсь уснуть…
***
Резкие слова вырвали меня острым криком из сна. Моя голова сразу дёрнулась в сторону невыносимого шума. Уже утро. У входа, вопя во всё горло, стоял худощавый темноволосый мужчина лет тридцати пяти. Он громко что-то объяснял полной женщине в белом халате. Она, осознав, что не в силах вразумить скандалиста, бросила непристойное ругательство в его сторону и ушла подальше от лишних проблем и головной боли. Я посмотрел на лицо спорщика с усталыми, неприятными глазами навыкате. Он задумчиво встал на проходе. Кажется, он вёл некий анализ свободных коечных мест. Осмотревшись ещё раз вокруг, он присел на пустую койку у окна.
– Бля, там вообще невозможно дышать! Жуткий смрад! Тут чуть получше, но тоже пованивает. Отлично, хоть койка у окна будет, – смотря на большое окно, довольно констатировал наш новый сосед.
Напротив мирно читающий Коновалов отложил потёртую книгу в сторону. Кинул недовольный взгляд на шумного и не очень приятного, как ему сразу показалось, нового соседа, который расположился прямо перед ним по другую сторону прохода.
– Ну здравствуйте! Я Резин Олег. Будем знакомы! – смотря выпученными глазами, представился на всю палату мужчина. Он улыбался, всё его лицо объяли большие мимические складки. Непонятно: в его улыбке и взгляде читалось либо застойное сумасшествие, либо горькое отчаяние. – Я из соседней палаты, там старик с мочевым катетером. Воняет, бля! Дышать невозможно!
– И куда же ему, бедолаге, деваться? – хмуро откликнулся Коновалов.
Резин, бросив мимолётный взгляд на Коновалова, вдруг отстранился и начал молча разбирать вещи, поочерёдно складывая их в свою новую тумбочку. Под кровать он положил объёмный полиэтиленовый мешок и довольно грязные ботинки. Слева от Резина, не теряя спокойствия, удобно расположившись на кровати, читал газету Марат Рустамович.
Я смотрел с интересом на Резина и думал: «Таких странных людей я ещё не встречал». Двигался он беспокойно, его глаза суетливо скакали по разным местам палаты. Худощавое лицо Резина, крупный неровный нос и большие, очень живые и постоянно находящиеся в движении карие глаза говорили о его неугомонности и неутомимости. Пухлые губы предполагали чувствительность, но чёрт его знает… Про таких людей даже рассуждать сложно – об их характере. Казалось, он может выкинуть всё что угодно. Но, в общем, Резин казался почему-то добрым… Человеком, который плохо сделать не может…
Резин никак не успокаивался. Вдруг резко встал и начал ходить нервными шагами туда-сюда по палате. Иногда он останавливался, морщился и закрывал лицо руками. Вдруг, выпрямив в струну сухое жилистое тело, скривив физиономию в насмешливую безумную гримасу, он внезапно вскрикнул:
– Ну что, больные?! Кто с чем лежит тут?
– Мы тут особо это не обсуждаем. Вот у меня горло, – отозвался Марат Рустамович.
– А у меня почка! Была! Ну что, вместе помирать будем! – радовался чему-то Резин. – Еле попал сюда. Целая гнилая бюрократическая история!
– Ну что же, давай. Рассказывай, мы тут никуда не спешим, – оторвавшись от чтения газеты, проговорил Марат Рустамович.
– Мне проводили плановое УЗИ в больнице. Доктор обратил внимание на образование в области почки. Говорит: может, это просто киста, а может, что и хуже. Пошёл я в районную поликлинику. Ну, вы уже знаете, ёптать, сначала надо к терапевту, а он уже направит к профильному врачу. Я просто охренел тогда от этой бюрократии, но ещё не предполагал, насколько велик и широк масштаб бюрократии в медицине. В общем, в поликлинике мне опять сделали УЗИ, и результат оказался плохим – опухоль. Большая. Потом меня отправили в онкологический центр своего района. Конечно, не сразу. Для этого надо было снова записаться к терапевту, етить его, потому что только он может выдать направление. А, бляха-муха, время всё идёт и идёт. Очень дорогое для меня время. Которое вернуть я уже не смогу… Получить направление оказалось только началом долбаного путешествия. Попасть к врачу-онкологу очень сложно, запись забита на недели вперёд. Время продолжало уходить. Но вот я попал к онкологу. Он отправил меня на КТ. Спасибо ему, сказал об очереди. Всё занято на месяцы. Лучше всё сделать платно. Стоять в очереди месяцы для меня подобно смерти. Компьютерная томография обошлась мне в десять тысяч. Пришёл я к доктору и показал снимки. Врач дал вердикт – удаляем. Но это ещё не всё…
– Вообще, рак можно выявить на ранней стадии. В идеале на диспансеризацию ходить. А с очередями да, конечно, проблема, болезнь молодеет… – смотря Резину в глаза, участливо заметил Коновалов. – Операция же бесплатная?
– Да. Бесплатные квоты всё-таки бывают! Но та же очередь! Очереди в месяцы… Опухоль же не ждёт… Есть платные операции, cотни тысяч. Откуда я возьму их? Рожу, что ли?! Пришлось встать в очередь… Надеяться, что не умру в ней. Но и тут стена появилась… Уйма справок, анализы, а потом с толстенной папкой ехать туда, где могут сделать операцию. Пришёл к заведующему хирургическим отделением. Посмотрев бумаги, заключил, что удалять надо точно. Сказал, что за очередью проследит. Ждать примерно меньше месяца. С сумкой бумаг я бегал с утра и до вечера. Всё это проверка справок. Правильно должны быть сделаны копии документов. Например, справка в несколько страниц должна обязательно вмещаться в один лист формата А4. Ещё пройти дополнительно врачей, платно, конечно… Кардиолог померил давление и дал справку. Справка стоила два «рубля». И вот – ура! Документы приняты! А месяц уже прошёл. Ждал операции. Надеялся, что хоть в следующем месяце будет… По факту сделали через два. Обо мне как будто забыли, вызванивал. Не знал, что делать. Квоты всё нет. А опухоль растёт. Молча расставляет сети. Cети, от которых и операция не спасёт… Наконец момент настал – меня отправили сюда! Конечно, перед этим опять пришлось собрать кипу анализов в районной поликлинике. Операция прошла успешно. Опухоль удалили вместе с почкой… Врачи говорят, что с одной почкой многие живут. Живут и почти не тужат… Но надо продолжать обследоваться. Во время выжидания в очереди метастазы могли разойтись… – опустил большие глаза Резин. – Вот такая у меня история! Сейчас с вами отлежусь да на свободу! – подняв кулак вверх, подытожил во всеуслышание Резин.
В моей душе зарождалась тёмная тоска. Я слушал все эти разговоры и перебирал тревожные мысли: «А люди-то думают обо всём об этом? Знают? Готовятся к таким проблемам? Хранят деньги на случай нужды?» Разум один за другим рисовал вопросы. Мне кажется, в нашем обществе стоит «табу» на темы такого рода. Поэтому всем на голову это падает внезапно, словно железобетонная плита. Вот что значит «чёрный» день. В морг под простыню попасть из-за очереди… В нашей жизни всегда нужна денежная подушка безопасности. А вообще же, у большинства людей и нет этой возможности – создать этот «резерв» на анализы и операции… Ну что же делать?
– Нам посылаются испытания. Если ты выдержишь, Бог наградит, – произнёс Марат Рустамович, смотря на Резина через тонкую оправу очков.
В этот момент со своей койки поднялся Тарасов. До этого он неподвижно лежал, тихо прикрыв голову. Он вдруг сбросил с себя одеяло и посмотрел в сторону Марата Рустамовича. Лицо Тарасова было искривлено болью, которую он уже не мог терпеть.
– Насчёт награды от Бога – так ему и скажу: «Воздайте мне по делам! Что я наделал, за то и готов понести соответствующую “плату”. И ничего больше…» Чтобы Он сразу понял, что я не буду вымаливать себе местечко получше! В грязь так в грязь! В огонь так в огонь!
Было видно, как Тарасову тяжело говорить. Длинные слова вообще доставляли ему страдания. Но он терпел, брал характером.
– Беднота тут не выживет… – продолжал Резин. – Что тут сказать в итоге? Вы посмотрите в окно, машинами всё забито. Столько онкобольных… Все эти громадные очереди, анализы, профилактика, хирургия – положение ухудшается… Проблема растёт. Эта совершенно непонятная бюрократическая машина! Что, совсем ничего с ней нельзя сделать? Зачем нужны районные онкоцентры? Почему тот же терапевт или профильный врач из районной поликлиники не даёт направление прямо в спецучреждение, где проходит конкретное лечение? Операции? У людей нет времени на это, на эти многонедельные очереди. Для больных, стоящих в них, это равносильно смерти… Хочешь сделать всё быстро? Вкладывай деньги, и деньги немалые… Бюджетно собрался – живи одной верой… Рак – болезнь не для бедноты… Нищеброды тут не выживают. Кто-то может сказать: всё развивается, вкладываются миллиарды. Возможно, но мало, мало, братцы! Болезнь движется быстрее…
«Беднота тут не выживет». Я полностью согласен со словами Резина. Не только когда ты болен, а вообще – без денег ты никому не нужен. Бедный значит несчастный… Почему-то в голове возник образ Алёны с её успешным парнем… Даже сейчас, здесь меня не отпускали эти мысли…
Напряжение в палате возросло до максимума. Такого густого, больного облака в палате я ещё не чувствовал. Казалось, что виски сдавлены камнями.
Негативную непроходимую тучу разорвала стремительно вошедшая в палату живенькая медсестра. Резко сделав поворот, она повернулась ко мне, к ближней кровати у входа.
– Температуру, меряем температуру, – быстро, с лёгкой улыбкой проговорила медсестра.
Увидев её улыбающееся лицо, голубой взгляд и веснушчатый нос, я сильно растерялся. Не знаю, на сколько времени я пропал, но в итоге протянул руку для проверки температуры маленьким пирометром.
Через мгновение, шлёпая домашними тапочками с узорами в виде разноцветных цветочков, медсестра переметнулась к Прохорову. А затем, сделав ещё пару лёгких движений, она уже стояла рядом с Маратом Рустамовичем.
– Меня проверьте скорее! – давя широкую лыбу, выкрикнул с кровати Резин, обратив свои глаза навыкат в её сторону. – А как вас зовут?
– Мария. Тридцать шесть и пять. Отлично, – проговорила быстро медсестра.
Ещё несколько мгновений, и проверены были все. Живо перебирая ногами, маленькая светлокудрая медсестра исчезла.
Труд медсестры. Идея тут стоит в основе. В госбольницах персонала не хватает. Мария работала за двоих, а то и за троих. Много обязанностей – всё надо успеть. И того самого «внимания» каждому больному Мария дать не в силах. После трёх лет такой работы, а то и раньше, люди выгорают. И всё пошло-поехало: пофигизм в какой-то мере, потеря человечности и сострадания, стараешься сделать всё быстро, устаёшь, и в итоге всё спускается «на отвали».
Мария старается… В отделении девушка появлялась уже в семь утра. В обед, примерно в час, она понимала, что впервые за всё время присела. Первые месяцы её сопровождали ноющие боли в ногах. Потом мышцы как бы смирились с постоянной нагрузкой, и Мария перестала ощущать боль в ногах. Десятки тысяч шагов в день могли выдержать её тоненькие ноги тридцать пятого размера. Мария работала в постоянном беге – истории болезней, нужды пациентов, инъекции, заборы крови. Определить группу крови, найти такую же. Тут помочь, туда сходить…
Когда наступала ночь, работа Марии не заканчивалась. Ей необходимо занести все документы в истории болезней. Записать температуру, уровень сахара в листы диабетиков. Ночью она должна собрать шприцы и ампулы на утро. Ночью пациенты активизируются, просят обезболивающее. Частенько Мария выполняет работу санитара. Вот она везёт на каталке пациента на рентген в приёмник. Сначала попадает в очередь. Ждёт, пока пациенту делают анализы, снимки. Потом она везёт больного обратно в палату. При этом зарплата небольшая – меньше, чем у разнорабочего без квалификации на стройке. Очень тяжёлый и дешёвый труд.
Больше всего Мария не любит ставить капельницы. Cобрать капельницу – целая история. Найти лекарство, развести, манипуляции со штативом, подвезти к пациенту, поставить систему. Не напутать в суматохе лекарство, положенную дозировку. Следить за иглой, если пациент ворочается.
Уколы. Потом надо записать, что и в каких количествах выдавалось. Взять с собой все материалы: пробирки, бинты, ножницы и так далее. Если что-то забудешь, можно набегать ещё пару тысяч шагов. И так пять дней в неделю. Часто Мария берёт дополнительные смены. Выходит в субботу и воскресенье на подмогу. После этого её ноги еле волочатся. По возвращении домой Мария нервно и долго плачет…
Марии не нравится её окружение на работе. Вокруг всем плевать. Их желание помогать людям слабеет. Особенно девочки – ломаются и становятся пофигистками. За всё время Марии попалось только два врача дела и человеколюбия. Мария надеется на лучшее…
***
Мне запомнился чистый, светлый взгляд этой шустрой молодой медсестры. Было в нём что-то. Пока она находилась в палате, я напрочь забывал о своей болезни и о том, где я нахожусь.
С уходом медсестры палату вновь охватило зыбкое, болотное чувство безысходности…
– Смотрите, какая милашка! – послышалось со стороны Резина. – В моей прошлой палате из-за такой чуть старик не помер.
На слова Резина никто не обратил внимания. К ним прислушался только я.
– Он лежачий был, в памперсе. Старик в туалет хотел сходить, кровь из кишечника прорвалась. Задолбался я искать, кто спасёт. Никого не нашёл. По коридору бегал, искал медсестёр. Глобальное кровотечение открылось. Повезло, что я заметил. А вот если бы я спал? И чё тогда? Старикан бы просто умер!
– Ну не всегда же так, – вырвалось у меня. – Может, заняты все, работали…
– Да «им» просто всем на нас срать! – недовольно кинул Резин.
Мне нечего было ответить. Я просто старался отвлечься от этих слов.
Наступило время обеда. Ловкими привычными движениями уже знакомая смешливая санитарка закатила массивную блестящую тележку. На тележке поэтажно расположились большие серебристые кастрюли с красными, малёванными кистью надписями: «Первое блюдо», «Второе блюдо», «Гарнир». Это знак – уже настало время обеда. Аромат горячей еды из-под крышек глубоких кастрюль начал планомерно перебивать плотно устоявшийся в воздухе запах лекарств. Загремели белёсые тарелки – длинной поварёшкой накладывались и подавались порции наваристого рассольника.
– На вот, милок, – подала мне тарелку супа санитарка, подойдя ближе. – Ты уж совсем тощий. Добавку хочешь? – спросила она, улыбаясь.
– Спасибо, мне этого хватит, – ответил я вежливо.
На второе тушёная капуста с котлетой. Ничего не скажешь, очень аппетитно, правда. Есть, конечно, немного неудобно. Без стола и стульев. Но ничего, чем тумбочка не стол? Главное, чтобы было вкусно. Удивительно, как же прекрасна эта бесплатная кормёжка…
Во время очередного пережёвывания еды я поднял глаза и осмотрелся по сторонам. Заметил, что каждому из обитателей палаты приём пищи давался не без боли. Прохоров медленными движениями заглатывал каждую ложку. Так же тяжело ел и Марат Рустамович. Тарасов, держа аккуратно ложку, старался не дотронуться ею до поражённой губы. Легко давалось поглощение пищи только Коновалову и Резину.
***
Понедельник. Утром у нас появился новый товарищ. Ещё не поздоровавшись и не расположившись на месте, первым делом принялся искать свободную розетку для зарядки телефона. Совсем молодой парнишка – Гера. Спортивный, небольшого роста, жилистый. Бритоголовый. Взгляд боевой. Парень, как мне показалось, без всяких раздумий, на малейший косой взгляд в свою сторону может запросто съездить по лицу и при этом, скорее всего, его разбить.
Жизнь Геры была пропитана молодецкой злобой на весь мир. С ранней школьной скамьи он не видел ни в чём смысла. Не имел выбора, не видел цели в жизни. Гера понятия не имел, что ему делать, как себя правильно вести, есть ли вообще у него будущее. После уроков он никогда не возвращался домой. Гера проводил вечера в подвалах либо на крышах заброшенных зданий, покуривая наркоту. Он хотел сбежать от стычек с отцом, который каждый день приходил с работы пьяный. Было у Геры три брата и маленькая новорождённая сестра. Благодаря материнскому капиталу семья смогла немного наладить жизнь. Но всё равно жили бедно. Так сложилось, что мальчику из неблагополучной семьи – Гере – на пути частенько попадалась золотая молодёжь, которая относилась к нему со снисхождением. Соседский парень, сын местного известного бизнесмена, завидев Герку, на весь двор сообщал, что добьётся-таки увольнения его отца. Геру коробила мысль, что кто-то мог получить всё от папочки, а ему всё время приходилось перебирать копейки в кармане. Из-за всего этого появились внезапные приступы агрессии. Гера хотел стать частью чего-то целого и сильного, поэтому вступил в местный фанатский сектор. Погасить душевную боль он мог только в жёстких боях «стенка на стенку».
– Всем здарова! – с блатной мимикой проговорил Гера, бросив мешок с вещами на койку у входа напротив меня.
– Сколько лет-то тебе, молодчик? – лёжа на кровати, с другого конца палаты выкрикнул Резин.
– Восемнадцать. А что? – хмуро ответил Гера.
– Вот бля… Долбаный кансёр, никого не щадит… – упавшим голосом проговорил Резин.
– Да у меня всё нормально. Ничего нет. Я ненадолго сюда, как в санаторий. Хрен попинаю да выйду.
– Сюда просто так не попадают! – засмеялся на всю палату Резин.
Не обращая никакого внимания на смех Резина, Гера спокойно снял спортивную куртку. Под майкой, во всю грудь, виднелся размашистый вытатуированный орёл с широкими разрисованными чёрными крыльями.
– Ты там случаем не сидел? – продолжал общение с новеньким Резин.
– У меня двенадцать судимостей. Но, в общем, не сидел.
– А за что?
– Фанат я. Ходим биться на матчи.
– Ну и какие команды знаешь?
– Да мне не до команд. За свою топлю только. Мы биться ходим.
– Я тоже бился. Дубиной как-то голову разбили. Но не за футбол дело было… – задумчиво провалился Резин в своё далекое прошлое.
Копилка Резина в виде стеклянной банки с прорезанной жестяной крышкой частенько становилась добычей его соседа по лестничной клетке – постоянно пьющего дяди. В каком-то смысле, можно сказать, Резин, того не понимая, обеспечивал своего дядюшку дешёвой алкашкой с первого класса школы.
Дома у Резина на завтрак, обед и ужин почти всегда были макароны. Их ненавидели все, но приходилось есть. Макаронные изделия закупили на рынке – целых четыре больших мешка. Они служили основным блюдом семьи Резина. Приелись их запах, цвет, даже форма. Вкус казался каким-то отрешённым и неприятным. Резин помнит, как ждал каждый раз свою мать из магазина. Бежал к ней, прямо в дверях старался посмотреть, что же в долгожданном полиэтиленовом пакете. Но встречал там только половинку чёрного хлеба. Ни разу, будучи мальчонкой, он не находил там ни сладкого, ни мясного.
Рядом с домом Резина стоял большой промышленный склад, куда время от времени зачем-то свозили залежавшиеся и непригодные к продаже помидоры. При виде грузовика с большим кузовом они с матерью спешили к складу, чтобы перебрать плоды в поисках худо-бедно съедобных. Из горы мятых и заплесневелых помидоров можно было сыскать несколько вполне пригодных, дабы на обед сделать овощной суп.
Иногда, когда Резин приходил в гости к друзьям, его угощали колбасой и сыром. В памяти Резина навсегда отпечатался вид белого большого холодильника, набитого различными деликатесами. И колбаса в нём лежала разная – сервелат там, докторская… Даже имелась ветчина… И Резин всегда думал: «Почему это просто лежит в холодильнике? Почему полки набиты, а эта вся вкуснота ещё не съедена?» От этих мучительных мыслей скручивало живот.