Loe raamatut: «Крах тирана»
Благодарим за содействие
Дагестанский государственный объединенный исторический и архитектурный музей им. А.Тахо-Годи, Ахтынский краеведческий музей, Хицибский мемориальный комплекс-музей «Ватан», Согратлинский краеведческий музей, Дербентский музей-заповедник, а также Национальную библиотеку им. Р.Гамзатова.
От автора
«Если шах сошел с ума, пусть идет войной на Дагестан».
Иранская пословица
Почти три столетия отделяют нас от времени кровавых нашествий на Дагестан персидского завоевателя Надир-шаха.
Освободивший Персию от афганцев и турок, покоривший Индию и несколько государств Средней Азии, шах пытался завоевать и Кавказ, чтобы затем обрушиться на Россию. Но дагестанцы, проявив беспримерное мужество, героизм и братское единение, нанесли Надир-шаху сокрушительное поражение. Разгром свирепых полчищ «Грозы Вселенной» в горах Дагестана положил конец завоевательным устремлениям Надир-шаха и привел к распаду созданной им огромной империи. Звезда Надира закатилась, и он был убит в результате дворцового заговора. С тех пор в Персии бытует поговорка: «Если шах сошел с ума, пусть идет войной на Дагестан».
Период борьбы с завоевателем стал переломной эпохой для общедагестанского самосознания. Народы Страны гор, возможно, впервые объединились для защиты своей независимости. И каждый дагестанский народ внес в победу над общим врагом свой неоценимый вклад, без которого отразить нашествие огромной армии было бы невозможно. Массовый героизм сплоченных горцев, их патриотизм и свободолюбие стали для Надир-шаха непреодолимой преградой. И меня в первую очередь интересовало то, как дагестанцам удалось сломать хребет этому смертоносному чудовищу, не знавшему до тех пор поражений, какими были наши предки, сумевшие сделать то, чего не удалось ни Турецкой державе, ни империи Великих Моголов с ее неисчислимыми войсками и несметными богатствами.
Работая над романом, я посетил места основных событий, встречался с историками, краеведами, потомками героев давних сражений, изучал архивные документы, письма, хроники и народный эпос, знакомился с исследованиями современных ученых. И все же оставалось немало «белых пятен». О многих значительных событиях в источниках говорилось лишь вскользь, а имевшиеся сведения зачастую противоречили друг другу. Легенды переплелись с фактами так тесно, что трудно было отделить реальность от вымысла. Не говоря уже о том, что в науке не сложилось пока единого взгляда на некоторые события, которые должны были стать исторической основой романа, как и на роль ряда действующих лиц той грандиозной драмы.
Все это весьма осложняло авторскую задачу. Но творческое осмысление зачастую помогает восполнить недостающее и увидеть то, что кроется за скупыми строками хроник.
Наряду с реальными историческими лицами, в романе действуют персонажи, являющиеся плодом художественного воображения. Также и подлинные события перемежаются с вымышленными, хотя и порожденными жизнью и атмосферой того времени.
На создание романа меня подвиг председатель совета директоров Управляющей компании холдинга «Успех» Гамзат Магомедович Гамзатов, за что я приношу ему искреннюю благодарность. Издательский дом «Эпоха» приложил немало усилий, чтобы у меня была возможность посетить места давних событий, встретиться с историками и краеведами, собрать необходимые материалы в музеях и архивах.
Я благодарен также доктору исторических наук Амри Шихсаидову и кандидату исторических наук Патимат Тахнаевой за советы и замечания, которые помогли мне в работе над романом.
Особая признательность за всестороннюю помощь Магомеду Абакарову – директору Хицибского мемориального комплекса-музея «Ватан», воздвигнутого благодарными потомками как символ мужества, патриотизма и единения народов Дагестана, одержавших историческую победу над иноземными захватчиками – разгром полчищ Надир-шаха в Андалале в 1741 г.
Глава 1
Над Турчидагом поднималось солнце, озаряя благодатными лучами обширную долину, где среди лесистых гор располагались аулы вольного общества Андалал. Облака, ночевавшие в речных ущельях, тянулись густым туманом к небу, открывая богатые пастбища, сады и поля андалалцев.
Расположившийся на горном склоне древний Согратль, сердце Андалала, уже был полон жизни. Чабаны уводили пастись скотину. Овцы привычно шли за козлом-поводырем, коровы сонно мычали, бычки бодались друг с другом еще короткими рожками, будто проверяя, не стали ли они за ночь крепче.
Женщины с кувшинами спешили к родникам, а те, кто уже управился по дому, уходили в сады и поля. Мужчины, поеживаясь от утренней прохлады, выходили на плоские крыши, здороваясь с соседями и осматриваясь кругом – все ли в порядке, нет ли чего нового? Хороших новостей давно уже не ждали, а плохие лучше было узнать пораньше, чтобы успеть принять меры. Вот и теперь все вглядывались в дорогу, которая тянулась со стороны Гуниба и Чоха. Дозорные сообщили, что оттуда движется небольшой караван. Караван означал торговлю, и это было хорошей новостью.
Пока в ауле гадали, чей бы это мог быть караван, нашелся человек, который уже знал, что к чему. Имя этого паренька было Али, но согратлинцы прозвали его Дервиш-Али, потому что он целыми днями бродил по аулу и предрекал странные вещи, которые, тем не менее, часто сбывались. Способность эта у него появилась после того, как он едва остался жив после ужасной беды. Несколько лет назад родители взяли его с собой на Кумухский базар, пообещав купить настоящую папаху. Они остановились у кунаков, а наутро оказалось, что на Кумух надвигаются войска персидского завоевателя Надира. Отец отправил семью домой через перевал, а сам остался помочь кунаку. Тогда Али убежал от матери и бросился на помощь отцу. Но армия Надира была огромна и безжалостна. Погромы и грабежи превратили цветущий край в безлюдную пустыню. Уцелевших людей угоняли в рабство, а на детей и раненых пустили тяжелую конницу. Израненный Али чудом уцелел, но от пережитого повредился в уме. Отец его погиб, мать умерла от горя, и все жалели несчастного сироту. Его считали божьим человеком, общество содержало Али за свой счет, и люди помогали ему, чем могли.
Дервиш-Али, впрочем, не унывал. У него всегда находилось важное дело. И его повсюду сопровождал лучший друг – облезлый петух. Петух был задирой и горланил в самый неурочный час. Другие петухи частенько его трепали, не подпуская к своим курам, и спутник Дервиша-Али являл собой образец неугомонного драчуна с выщипанными перьями и выклеванным глазом. Так они и бродили вдвоем, как братья по несчастью. Иногда, сжалившись над другом, Дервиш-Али приносил к нему кур, но даже плененные хохлатки не хотели иметь дело с петухом-изгоем.
– Надир-шах идет! – сообщал всем встречным Дервиш-Али.
– Чтоб он провалился! – отзывались женщины.
– Да где же этот проклятый шах?
– Уже у реки, – показывал вниз Дервиш-Али. – Ну и глупые вы! Разве не слышите, как Чупалав с ним бьется?
– Слышим, слышим, – перемигивались между собой женщины.
– Только Чупалав один шаха не одолеет, – говорил Дервиш-Али.
– Так пойди и помоги ему, – советовали женщины.
– Вот я и иду, – восклицал Дервиш-Али, потрясая палкой.
– Отделайте его как следует, чтобы не совался больше в горы.
– Я покажу этому разбойнику! У меня с ним старые счеты! – обещал Дервиш-Али.
Женщины горько улыбались, провожая глазами несчастного паренька. А про себя шептали:
– Да сохранит нас Аллах от шаха – кровопийцы.
– Чтоб у него руки отвалились!
– Чтоб вытекли его глаза!
Дервиш-Али начал спускаться по тропинке в ущелье, а следом, сердито кукарекая, вприпрыжку несся его петух.
Из ущелья и в самом деле доносились глухие удары, которые умножало эхо. Посреди речки, перегородив русло, лежал огромный валун. И по нему тяжелым молотом бил Чупалав.
Его прозвали Кривоносым, так оно и было у многих в их большом роду. Богатырского телосложения, Чупалав был известен своей силой. Но и валун был крепок. Из таких камней делали жернова, катки для утрамбовки земляных крыш и точильные круги. Глыбу принесло в большое половодье. Она запруживала реку, вода размывала поля на террасах, устроенных горцами вдоль склонов, и уже случались оползни. Многие пробовали разбить эту глыбу, но никому пока не удалось. Чупалав решил во что бы то ни стало разбить глыбу, чтобы освободить русло, а заодно добыть камень для нового дома.
Старая сакля была теперь слишком мала для его семьи.
Согратль был известен своими учеными и мастерами, но настоящую славу ему принесли мастера-каменотесы, превратившие скалы в красивые и прочные дома. Чупалав тоже знал толк в этом деле и собирался построить такой дом, каких еще никто не строил.
Когда отец отлучил Чупалава от дома, он поселился на хуторе Наказух, что означало «В облаках». На хуторе Чупалав оказался из-за своей большой любви. Однажды он со своим другом Мусой-Гаджи, вернувшись из очередного похода, гостил у кунаков в соседнем Чохе – ауле большом и богатом. И там ему приглянулась красавица Аминат из славного рода Нахибашевых. Она пленила сердце Чупалава одним мимолетным взглядом и осталась в нем навсегда. Вытравить ее образ оттуда не смогли ни уговоры родителей Чупалава, ни отказ семьи девушки. Сама же Аминат была не прочь стать женой статного джигита, знаменитого предводителя военных походов, которого люди называли героем за его неустрашимость и воинскую доблесть. Воля родителей была священна, но Чупалав ни о ком больше и думать не мог и замечал девушек, если только они чем-то напоминали ему Аминат.
Чупалаву, решившему жениться на ней против воли родителей, ничего не оставалось, как умыкнуть невесту. Ему это было нетрудно. После множества боевых походов Чупалав не знал преград, да еще смекалистый Муса-Гаджи вызвался участвовать в этом деликатном деле. По одному быку, которые по законам Андалала взыскивались с похитителя девушки и его помощника, они приготовили заранее.
Наказух был особенным местом. Общество определяло туда людей, почему-либо обедневших или потерявших кормильца, чтобы они могли поправить свои дела. Там это было сделать легче, потому что в Наказухе земля была более щедрой и плодородной, чем в других местах, сады давали обильные урожаи, а на пастбищах было много сочной травы. К тому же те, кто оказывался в Наказухе, не платили никаких общинных податей или сборов.
Самовольная женитьба оставила Чупалава без наследственного надела и другого имущества, которые обычно выделялись молодоженам, и Наказух был для его семьи спасением.
Однако полевые работы и уход за скотом не привлекали Чупалава, ему больше нравилось ходить в дальние походы, откуда он неизменно возвращался с богатой добычей. Из-за частых отлучек Чупалава начатый им новый дом оставался недостроенным, а Аминат еле управлялась с растущими сыновьями. Их уже было трое – Пир, Мухаммад и Сагит.
Верный друг Чупалава Муса-Гаджи теперь тоже был влюблен, хотя девушка, о которой он мечтал, жила далеко, в Джаре, за высокими хребтами между Азербайджаном и Грузией. Там, среди вольных джарцев, или голодинцев, как называли себя жившие там аварцы, обосновался согратлинец Мухаммад-Гази, отважный воин и искусный мастер-оружейник. Поначалу он ездил туда торговать саблями и кинжалами, а затем женился на прекрасной лезгинке из соседних Ахтов и остался. В оружейниках всегда была нужда, потому что джарцам часто приходилось воевать. Муса-Гаджи с Чупалавом не раз бывали у него, когда по призыву джарцев дагестанцы из разных мест приходили к ним на помощь. А когда Муса-Гаджи задержался, чтобы поучиться мастерству оружейника, тогда-то и запала ему в душу ясноликая Фируза – дочь Мухаммада-Гази. Муса-Гаджи зачастил в Джар, стараясь понравиться девушке, и так усердствовал в кузне ее отца, что Мухаммад-Гази скоро понял, в чем тут дело. Даже конь Мусы-Гаджи, быстроногий Тулпар, уже знал заветную дорогу своего хозяина, и стоило тому произнести дорогое имя, как Тулпар тут же пускался вскачь в нужную сторону.
Фируза была совсем еще юная девушка, но сумела зажечь в Мусе-Гаджи огонь, в котором можно было плавить булат. Уезжая, он подарил ей колечко, которое выковал из серебряной монеты и украсил бирюзой, но ему казалось, что он оставил в Джаре свое сердце. И когда Чупалав заговорил с ним о своем намерении, он понял и поддержал друга всей душой.
Похитив невесту, Чупалав поставил два уважаемых рода на грань кровной мести. Аксакалам едва удалось примирить семьи. Но Сагитав, отец Чупалава, так и не простил сына. Он изгнал его из дома, и Чупалаву с женой пришлось поселиться на хуторе Наказух, в семи верстах от Согратля. Места там были красивые, только Аминат не хватало ее родных, а Чупалаву – его друзей. Впрочем, поводов повидаться с друзьями и родными хватало, особенно на праздники. Женой Аминат была хорошей, ткала чудесные ковры, а Чупалав, когда заканчивались полевые работы, отправлялся в походы, особенно когда их звали на помощь кунаки из других обществ. В остальное время Чупалав воспитывал сыновей, стараясь сделать их благородными джигитами и сильными, умелыми воинами. Треск деревянных сабель и звон летящих стрел стали на хуторе привычным делом. Аминат начинала тревожиться лишь тогда, когда не слышала этих воинственных звуков.
Земляки любили Чупалава за его добродушие и отвагу, и почтенные люди не раз пытались примирить отца с сыном или хотя бы решить вопрос с землей и имуществом для Чупалава, полагающимися по обычаю женатым сыновьям. Пробовал уладить это дело и сын Кази-Кумухского хана Муртазали, который подружился с Чупалавом, когда они вместе учились в Согратлинском медресе. Но гордый глава рода Сагитав оставался непреклонен. Простить Чупалава, женившегося против воли отца, он не мог. Аксакалы хвалили Чупалава, расписывали красоту его жены, ее бездонные глаза, высокий белый лоб и полумесяцы-брови, но Сагитав упрямо твердил:
– Тогда пусть сеет на ее лбу и жнет на ее бровях.
Чупалав бил молотом изо всех сил, но валун не поддавался. Чупалав перевел дух, отпил из кувшина немного воды и снова взялся за молот. Он знал, как нужно бить, где должна пойти трещина, куда следует вставить клин, но валун оказался крепче, чем предполагал Чупалав. У него гудели от усталости руки, в глазах от напряжения плавали разноцветные круги, но Чупалав и не думал отступать.
– По голове бей! – посоветовал неожиданно появившийся Дервиш-Али. – Где корона!
– И то верно, – улыбнулся Чупалав, знавший, что бедняге повсюду мерещится кровожадный шах. – Спасибо за совет.
– Собьешь корону – остальное само развалится, – наставлял Дервиш-Али. – Этот шайтан, когда после Кумуха корону нацепил, еще сильнее стал.
– Ничего, справимся, – пообещал Чупалав и, поплевав на ладони, снова взялся за молот.
– Говорю тебе – по голове бей! – настаивал Дервиш-Али.
Будто в подтверждение, петух вздыбил хохол, вспрыгнул на валун, клюнул его в темя и, победно прокукарекав, вернулся к своему покровителю.
Чупалав усмехнулся про себя, но, чтобы уважить Дервиша-Али, обрушил молот на верхушку валуна. И случилось чудо – по валуну побежали трещины, и он развалился на большие куски, блестевшие на солнце острыми гранями.
– Ты когда-нибудь ломал такие глыбы? – спросил удивленный Чупалав.
– Нет, – покачал головой Дервиш-Али. – Зато я дрался с Надиршахом.
Чупалав передохнул, угостил Дервиша-Али кукурузной лепешкой с сыром, а тот – своего петуха.
Дальше дело пошло быстрее. Разбив валун, Чупалав нагрузил камнями арбу, и Дервиш-Али повел первую упряжку быков. Следом со второй арбой двинулся Чупалав. Быки с трудом взбирались по крутой тропинке, и Чупалав старался им помочь, подталкивая арбу и не давая колесам соскользнуть вниз.
– Быков жалко? – удивлялся Дервиш-Али.
– Я-то для себя стараюсь, – отвечал Чупалав. – А скотина ни за что мучается. Почему бы и не помочь?
– Побереги силы, – советовал Дервиш-Али. – Когда проклятый Надир явится, драться надо будет, а не дома строить.
– Думаешь, он снова придет? – нахмурился Чупалав.
– Вот увидишь, – кивал Дервиш-Али. – Шакал всегда возвращается туда, где удалось поживиться.
Но Чупалав не верил, что персидский шах вернется. Говорили, что он ушел грабить богатые страны. Чупалава больше занимало то, как построить дом, достойный его жены Аминат.
Дервиш-Али продолжал говорить о Надир-шахе, которому непременно отрубит голову, как только тот явится в Андалал, но Чупалав его уже не слышал. Он думал о своей любимой, и мир вокруг казался ему лишь красивым обрамлением его драгоценной Аминат.
Едва Чупалав и Дервиш-Али с быками выбрались на хорошую дорогу, ведшую из Согратля в Наказух, как услышали зычный голос сельского глашатая:
– Эй, люди! – зычно возвещал тот. – Идите на майдан! Увидите то, чего никогда не видели! Спешите, пока это чудо не исчезло!
Но Чупалав направился в другую сторону. Его чудом была Аминат. Чупалаву очень хотелось заглянуть в Согратль, и не потому, что глашатай сулил что-то необыкновенное, а чтобы повидать отца и всю свою родню. Чупалав очень скучал по ним, по родному дому, но нарушить волю отца во второй раз не решался.
– Дальше я пойду сам, – сказал Чупалав Дервишу-Али.
– Ладно, – согласился юродивый. – Моему петуху тоже пора домой. Поглядим, что там за чудо приключилось.
Глава 2
На Согратлинском годекане – главной площади посреди аула – собралось много людей. И глашатай не обманул – здесь было на что посмотреть. Известный в Андалале богач Шахман привел из Дербента караван мулов, навьюченный диковинными товарами. Люди удивленно разглядывали пестрые шелка, расшитые золотом шали, парчу и атлас, чудесные украшения, ослепительно красивую посуду, лампы из тончайшего цветного стекла, невиданные ковры, богато украшенное оружие… Этим редкостям не было конца, и отдавались они почти даром.
– Почему так дешево? – недоумевали люди.
– Это только для вас, для своих, – отвечал Шахман. – Для других – намного дороже.
Столь же впечатляюще выглядел и сам Шахман, одетый в великолепную черкеску, обвешанный дорогим оружием, и даже стремена его породистого коня были из серебра, а сбруя украшена бирюзой.
– Откуда такое богатство? – спрашивали люди.
– Ты случаем не шахский караван увел?
– Видели бы вы его караваны! – усмехался Шахман. – Когда на одних верблюдах привозят драгоценные камни, другие, с золотом, только выступают в путь.
Пораженные горцы не сразу нашлись, что ответить, и только смотрели друг на друга, не зная, верить Шахману или нет.
– Берите, – благодушно предлагал Шахман. – Этого добра у меня много. В Дербенте оно и вовсе за бесценок идет.
– А в Дербенте откуда? – сомневались горцы.
– Из Персии, Турции, Египта, Ирака, Турана… – перечислял Шахман. – Из всех стран, которые теперь подвластны Надир-шаху. Пути открыты, и торговля процветает.
– Что-то мы не видели, чтобы шах заботился о торговле, – зашумели люди.
– Он только грабить умеет, – кричали одни.
– Да детей лошадьми топтать, – добавляли другие.
– Не иначе, как все это вояки его награбили и спускают задарма.
– Видели бы вы его воинов, – качал головой Шахман. – Оружие их украшено самоцветами, а шлемы и панцири покрыты золотом.
– Не может быть, – отказывались верить горцы.
– Где же такое слыхано?
– Когда полмира платит Надир-шаху дань, и не такое увидишь, – разводил руками Шахман. – Лучше пользуйтесь, пока можно. Еще будете меня благодарить. А пока… – Шахман огляделся, кого-то выискивая. – Мне нужно поговорить с почтенным Пир-Мухаммадом. Где он?
– В мечети наш кади, – ответили люди. – Где ему еще быть?
– Книги читает.
– Или на годекане с выборными толкует.
– Пропустите-ка!
Шахман достал из притороченного к седлу хурджина что-то завернутое в красивую ткань и стал пробираться сквозь толпу, окружившую его караван. Хотя горцы и не спешили воспользоваться его щедростью, Шахман видел, как удивлены они происходящим, как горят глаза у горянок, никогда не видевших такой роскоши, и как живо они растолковывают случившееся старушке, вернувшейся с поля со связкой сена на спине.
Согратлинский кади Пир-Мухаммад и почтенные аксакалы Абдурахман, Сагитав, Абакар, Фатали и Абаш сидели на длинной, устланной бараньими шкурами каменной скамье у стены мечети. Здесь, на годекане, обычно решали важные дела, а зачастую просто толковали о жизни и обсуждали новости.
У кади Пир-Мухаммада, считавшегося также главой совета старейшин всего Андалалского вольного общества, было и отдельное сидение – каменный стул, но его он занимал только в особых случаях, когда собирался Большой совет, определявший политику союза и принимавший необходимые законы и постановления.
Пир-Мухаммад был высок, в свои шестьдесят с лишним лет еще выглядел молодцом, а кинжал его был по-прежнему отточен и быстр. Короткая борода давно уже поседела, но проницательный взгляд выдавал непреклонную волю и нерастраченную силу. В его голубых глазах будто отражалось небо, но сегодня это небо было подернуто тучами. Он чувствовал, как что-то меняется вокруг. Неуловимо и неотвратимо. И что волшебный караван Шахмана привез в Андалал не только диковинные товары… Что-то подсказывало Пир-Мухаммаду, что этот мирный караван таит в себе беду.
Увидев приближающегося гостя, аксакалы начали подниматься.
– Шахман идет? – вглядывался Абдурахман, который был самым старшим в селе и плохо видел, но это не мешало ему учить детей красиво читать Коран, потому что он знал священную книгу наизусть.
– Он самый, – подтвердил Фатали, исполнявший в ауле обязанности бегавула – старшины.
– Давно его не было, – сказал Сагитав, ученый да к тому же искусный строитель.
– Говорят, хорошие товары привез, – сообщил Абаш, до которого слухи доходили раньше, чем прибывали караваны.
– Смотрите, как вырядился! – усмехнулся Абакар, известный на весь Дагестан своими кольчугами.
– Торговля – дело прибыльное, – сказал Абаш.
– Баракатное, – согласился Фатали.
И только Пир-Мухаммад молча смотрел на приближающегося Шахмана, человека известного и влиятельного, учившегося в Персии и много странствовавшего по Востоку. Известен он был еще и тем, что часто толковал о необходимости переделать привычный уклад жизни горцев на новый лад. Он полагал, что все беды Дагестана проистекают от того, что нет у горцев единого правителя и каждый живет своим умом – что ханства, что вольные общества, что все остальные. Законы везде разные, вражды много, торговля едва держится, а небольшие разобщенные народы – легкая добыча. Он не раз предлагал собрать всех под одно управление, как в великих державах. Но невозможно было заставить ханов или вольных горцев подчиняться кому-то, кроме собственной воли или древних общинных законов. Да еще возникал опасный вопрос: кто будет править всем Дагестаном?
Просвещенный, повидавший мир Шахман давал понять, что лучше него никто с этим не справится. Но если его речи о единстве еще находили у горцев сочувствие, то проповедуемый Шахманом запрет на какую-либо независимость от единого управления не принимали даже его собственные сыновья, привыкшие к свободной жизни и молодецким походам в далекие края.
Несбыточные мечты Шахмана были не по душе и Пир-Мухаммаду. Они могли породить смуту. Кади слишком хорошо знал, что ханы по доброй воле не поступятся и долей своей власти, а свободные горцы – и крупицей своей вольности. Разобщенность была бедой, которой воспользовался Надир-шах, когда жестоко подавлял отдельные восстания. Но по-настоящему объединить горцев могли не сладкие упования, а только общая и явная смертельная опасность, угроза всем и каждому.
– Салам алейкум! Мир вам! – поздоровался Шахман.
– Ва алейкум салам, – отвечали аксакалы.
– С приездом, Шахман! – приветствовал Пир-Мухаммад гостя.
– Рад видеть тебя в добром здравии, – Шахман почтительно пожал руку Пир-Мухаммаду, а затем и остальным аксакалам.
– Садись, расскажи нам, что видел, что слышал, – пригласил Пир-Мухаммад.
– Прежде я хочу преподнести подарок сельской мечети и медресе – роднику высоких наук, – ответил Шахман.
Согратлинское медресе славилось на весь Дагестан. В нем учились сотни мутаалимов из разных мест, сюда же прибывали ученые, желавшие усовершенствоваться в науках. В богатой библиотеке были собраны комментарии к Корану, хадисы, лучшие книги по теологии, праву, суфизму, поэзии, грамматике, логике, математике, астрономии и другим наукам.
Шахман развернул ткань и передал приношение Пир-Мухаммаду. Это была продолговатая шкатулка в тисненной золотом коже, украшенная молитвами и изображением Каабы – главной Мекканской святыни.
– Бисмиллягьи ррахIмани ррахIим! Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! – произнес Пир-Мухаммад, прежде чем прикоснуться к дару.
В шкатулке лежали изящные письменные принадлежности: каламы, нож, чтобы их затачивать, чернильница и песочница.
– Каламы из лучшего на свете иранского тростника, – начал объяснять Шахман.
От упоминания страны, откуда на Дагестан накатывались кровавые бури, лица аксакалов помрачнели.
Шахман это заметил, но не подал виду. Он достал из шкатулки позолоченный нож – каниф с украшенной каменьями костяной ручкой и продолжал:
– Этим особым ножом калам можно заточить для любого стиля, – говорил Шахман. – В просвещенных странах каждое письмо пишется по-своему. Письмо падишаху – одним шрифтом, а законы – другим. Большие Кораны переписываются не таким же каламом, как маленькие, не говоря уже о письмах или стихах.
Горцы слушали Шахмана с почтительным вниманием. Эти тонкости им были не совсем понятны, да и надобность в них возникала нечасто. А если и возникала, то писцы знали свое дело. Но из вежливости аксакалы цокали языками и восторженно повторяли:
– Машааллах!
– Один калам будет для аббасидского куфи, другой – для квадратного, – продолжал польщенный Шахман, демонстрируя свои познания в каллиграфии. – Нужны отдельные каламы для стилей мухаккак или сульс, для насх и масахиф, торжественного дивани или мелкого губара. Например, в Турции документы пишутся шрифтом ляза. А есть еще андалузский и магрибский… Не мне вам говорить, как много зависит от правильного стиля!
– Еще больше зависит от того, что написано, – прервал его Пир-Мухаммад. – Неважно, каким каламом записаны законы нашего общества, главное – чтобы они были справедливы и всеми исполнялись. А падишахи могут писать что угодно, даже золотыми чернилами, но добра от них не жди.
– Это верно, – вздохнул Шахман, усаживаясь рядом с аксакалами.
Он снял дорогую папаху, отер бритую голову и, водрузив папаху на место, продолжил:
– Вы знаете, я много путешествую и вижу, что происходит на свете. Так вот, Надир сделался великим владыкой.
– Великим владыкой? – усомнился Фатали.
– Вот и расскажи нам, как этот разбойник шахом сделался, – сказал Абаш.
– Разбойников таких свет не видывал, – согласился Шахман. – Сначала караваны грабил, а теперь за большие державы принялся.
– А турки что же? – спросил Абакар.
– Неужели не могут его усмирить? – допытывался Сагитав.
– Когда Персия ослабла, турки отхватили себе хороший кусок. А с другой стороны на Персию афганцы наседали, – рассказывал Шахман. – Те даже своего человека шахом объявили. Да еще джаробелоканцы, то есть голодинцы, с азербайджанцами восстали, чтобы сбросить персидское ярмо. Тогда шах Хусейн призвал на помощь Сурхай-хана, чтобы воевать против афганцев и турок, но вместо этого они с лезгинским вождем Хаджи-Даудом и восставшим народом стали воевать против шаха. Они взяли Шемаху, жители которой сами открыли ему ворота, и весь Ширван, а персидских правителей выгнали. Царь Петр, сами знаете, тоже тогда немало прибрал к рукам вдоль Каспия, когда ходил через Дагестан на Персию. Вот разбойник Надир и сунулся к тогдашнему шаху, прости, мол, мои прегрешения, а я тебе Персию верну.
– А тот что? – спросил Абдурахман.
– А что ему оставалось, если он и так почти всего лишился? – развел руками Шахман. – Вот и назначил Надира над всеми войсками главным. Так этот злодей сумел собрать остатки шахского воинства, своих дружков по разбойному ремеслу в начальники произвел и ударил по афганцам, да так, что те и думать забыли на Персию зариться. А затем уже Надир за турок принялся. Не знаю, как ему это удалось, то ли хитростью, то ли и в самом деле он такой великий полководец, но турок он изгнал, да еще отобрал у них Грузию, Армению и Ширван. Афганцы было снова головы подняли, да Надир по ним так ударил, что те, кто смирился, у него теперь служат, а кто нет – в Индию сбежали. Он даже у России отобрал все, что царь Петр вдоль Каспия приобрел. Граница-то теперь снова в Кизляре. И все до Дербента и Баку к Персии отошло.
– Это мы знаем, – сказал Фатали. – Только как же русские без войны отдали то, что раньше завоевали?
– Обманул их Надир, – усмехнулся Шахман. – Те с турками воевать собрались, а Надир обещал помочь. И договор с ними заключил. По такому случаю русские ему даже пушек с пушкарями прислали. А как Надир забрал у турок все, что хотел, так и с ними мир подписал и оставил русских ни с чем.
– Хитер, шайтан, – покачал головой Сагитав.
– А потом Надир и за Шемаху принялся, которую Сурхай-хан отдавать не хотел, – продолжал Шахман. – По договору турки ее Надиру уступили. Сам султан Сурхаю фирман прислал, чтобы вернул Шемаху персам, а Сурхай отвечает: «Не ты мне Ширван подарил, и не тебе мне указывать, что с ним делать. То, что я завоевал саблями, саблями и защищать буду».
– Он ответил как настоящий мужчина, – улыбнулся Фатали.
– Сурхай – могущественный правитель и всегда был отважным воином, – добавил Пир-Мухаммад.
– Но что мог сделать против огромной силы даже такой великий воин, как Сурхай? – деланно сокрушался Шахман. – Даже с подмогой, которая пришла к нему в Шемаху из Дагестана?
– Как Надир с Сурхаем воевал и Кумух два раза захватывал, мы знаем, – сказал Абаш.
– Тогда и наших немало погибло, кто на помощь ходил, – добавил Фатали.
– Слава Аллаху, что Надир к нам в Андалал не посмел сунуться, когда Сурхай от него в Аварию уходил, – сказал Шахман.
– Еще неизвестно, что бы сделал Надир, если бы Сурхай не перебил немалую часть его войска, – возразил Пир-Мухаммад. – Если бы Сурхай-хан не поднял народы, не превратил путь Надира в сплошную битву и сам бы не сражался с ним до последней возможности, этот грабитель добрался бы и до нас. И я теперь думаю, что нам следовало оказать Сурхаю еще большую помощь.
– Шах не успокоится, пока не попытается еще раз, – задумчиво произнес Шахман.
– Пусть только попробует! – воскликнул Абакар.
– Мы его встретим, как встречают кровных врагов, – добавил Сагитав.
– Крови он здесь пролил много, да покарает его Аллах, – кивнул Шахман. – Но что ему кровь горцев, когда он собирается покорить весь мир?
– Если никто не сможет остановить этого безумца, его остановят дагестанские кинжалы, – сказал Пир-Мухаммад.
