Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня

Ухожу – значит ухожу

Когда мистер Пи ушел, я еще долго сидел на крыльце и думал о своей жизни. Вот черт, и что теперь делать? Ощущение было, будто жизнь просто пнула меня по заду.

Какое же облегчение я почувствовал, когда мама и папа вернулись с работы.

– Привет, чувачок, – сказал папа.

– Привет, пап, мам.

– Младший, чего это у тебя такой грустный вид? – спросила мама. Она сразу всё просекает.

Я не знал, с чего начать, потому начал с самого большого вопроса.

– У кого есть надежда, у кого ее больше всего?

Мама с папой уставились друг на друга. Глаза в глаза. Как будто передавали радиосигналы какими-то встроенными антеннами. Потом оба посмотрели на меня.

– Ну ладно вам, – говорю, – вы должны знать. У кого больше всего надежды?

– У белых, – хором ответили родители.

Так я и думал, поэтому сказал то, что они меньше всего ожидали от меня услышать.

– Я хочу сменить школу.

– Хочешь ходить в Хантерс? – спросила мама.

Это другая школа на восточной стороне резервации, школа, переполненная детьми бедных индейцев и еще более бедных белых.

– Нет.

– Хочешь в Спрингдейлс? – спросил папа.

Еще одна школа на границе резервации, переполненная детьми самых бедных индейцев и беднейших из бедных белых. Да, на земле есть место, где бедные беднее, чем вы можете себе вообразить.

– Хочу в Риардан, – говорю.

Риардан – это фермерский городок богатых белых посреди пшеничных полей ровно в тридцати пяти километрах от резервации. Да, провинциальный, с фермерами, деревенщиной и копами-расистами, которые стопорят всех проезжающих мимо индейцев.

За ту неделю, что папа ездил через него, когда я был маленьким, его остановили трижды за ЕИВ – «езду в индейском виде».

В Риардане, однако же, лучшая школа штата – с компьютерным классом и огромной химической лабораторией, и театральный кружок, и две баскетбольные команды.

Дети в Риардане умнее и спортивнее, чем в любом другом месте. Они лучше всех.

– Хочу учиться в Риардане, – повторил я и сам не поверил, что произношу такое. Всё равно что «хочу полететь на Луну».

– Ты уверен? – спросили родители.

– Да.

– Когда хочешь начать?

– Прямо сейчас, – говорю. – Завтра.

– Ты уверен? – спросили родители. – Мог бы с начала семестра. Или со следующего года. Вместе со всеми.

– Нет, если я сейчас не перейду, то вообще не перейду. Я должен сделать это сейчас.

– Хорошо, – сказали они.

Ага, вот так просто. Как будто они только и ждали, когда я спрошу, можно ли мне учиться в Риардане, словно они ясновидящие какие-то.

Они, конечно, всегда знали, что я странный и амбициозный, так что, может, только и ждали, когда я выкину какой-нибудь странный фортель. А учиться в Риардане – нереально странный фортель. Но вот то, что родители так быстро согласились с моими планами, – вовсе не странно. Они хотят для нас с сестрой лучшей жизни. Сестра «поехала», чтобы потерять себя, а я уеду, чтобы что-то найти. И родители так меня любят, что хотят помочь. Да, папа у меня пьяница, мама – бывшая пьяница, но они не хотят, чтобы их дети стали пьяницами.

– Трудно будет возить тебя в Риардан, – сказал папа. – Переехать мы не можем себе позволить, а школьные автобусы отсюда не ходят.

– Ты будешь первый, кто таким же образом сбежал из резервации, – сказала мама. – Индейцы будут на тебя сердиться.

Тыдыщ, до меня дошло, что члены общины начнут меня третировать.

Рауди поет блюз

Итак, на следующий день после того, как я решил перевестись в Риардан и мои родичи согласились, я пришел к школе и обнаружил Рауди сидящим на своем обычном месте на школьной площадке.

Разумеется, в одиночестве. Его все боялись.

– Я думал, тебя отстранили, – сказал он. Это было у него вместо «я рад тебя видеть».

– Поцелуй меня в зад, – сказал я.

Я хотел бы сказать, что он мой лучший друг и я его ужасно люблю, но парни такого не говорят другим парням, и уж точно никто не говорит такого Рауди.

– Что, если я кой-что скажу тебе по секрету? – спрашиваю.

– Только без бабства.

– Без бабства.

– Ладно, тогда валяй.

– Я перевожусь в Риардан.

Глаза у Рауди сузились. У него всегда сужаются глаза, когда он собирается кому-нибудь врезать. У меня затряслись поджилки.

– Не смешно, – сказал он.

– Я не шучу. Я перевожусь в Риардан. И хочу, чтобы ты тоже перевелся.

– И когда же ты отправляешься в это воображаемое путешествие?

– Оно не воображаемое. Оно настоящее. Прямо сейчас. Завтра уже.

– Лучше кончай трепаться, а то разозлюсь, – сказал он.

Я не хотел его злить. Стоит Рауди начать злиться, он потом несколько дней не может перестать. Но он мой лучший друг, и я хотел, чтобы он знал правду.

– Я не пытаюсь тебя разозлить, – сказал я. – Я говорю как есть. Я перевожусь из резервации, чувак, и хочу, чтобы ты перевелся со мной. Давай. Это будет классное приключение.

– Я через этот город даже не езжу. С чего ты взял, что я хочу там учиться?

Он встал, смерил меня тяжелым взглядом и сплюнул на землю.

В прошлом году, в восьмом классе, мы ездили в Риардан играть с ними в футбол. Рауди был нашим лучшим квотербеком – распасовщиком, как, впрочем, и кикером, и центральным лайнбекером – защитником, а я был шестеркой, водоносом, и мы проиграли Риардану 45:0.

Проигрывать, конечно, невесело, что ж.

Никто не хочет быть лузером.

Мы все были в ярости и жаждали надрать им задницы на следующем матче.

Но спустя две недели Риардан приехал в резервацию и сделал нас со счетом 56:10.

Во время баскетбольных матчей Риардан победил нас дважды – 72:45 и 86:50, всего два наших поражения за баскетбольный сезон.

Рауди выбил двадцать четыре очка в первой игре и сорок во второй.

Я выбил по девять очков в каждой игре – три из десяти трехочковых в первой игре и три из пятнадцати во второй. Две моих худших игры за сезон.

В бейсбольном сезоне Рауди выбил три хоум-рана в первой игре против Риардана и два во второй, но мы всё равно проиграли по очкам 17:3 и 12:2. Я принимал участие в обоих проигрышах: заработал семь страйк-аутов, и один раз в меня попал отбитый мяч, который я подавал.

Печально, что это был единственный раз за сезон, когда мне выпало быть питчером.

После бейсбола я возглавлял команду средней школы Уэллпинита против средней школы Риардана в «матче футбольной чаши»^[9], и мы продули в сумме очков 50:1.

Ага, за всю игру мы взяли одну подачу.

Я был единственный из белых и индейцев, кто знал, что это Чарльз Диккенс написал «Повесть о двух городах». И, надо вам сказать, мы, индейцы, – худшие из худших во все времена. А ребята из Риардана – лучшие из лучших.

Эти ребята были великолепны.

Эти ребята знали всё на свете.

И они были прекрасны.

Они были умны и прекрасны.

Они были умны, прекрасны, невероятны.

Они были полны надежды.

Может, надежда – белая? Не знаю. Но знаю, что для меня надежда – некое мифическое создание, типа этого:

Ох и боялся я этих ребят из Риардана, а может, и надежды боялся, но Рауди всего этого не боялся – он ненавидел.

– Рауди, – сказал я, – завтра я еду в Риардан.

Впервые он понял, что я говорю серьезно, но он не хотел, чтобы я был серьезным.

– Да ну, никогда ты этого не сделаешь, – сказал он. – Ты ж тюфяк.

– Я еду.

– Не-а, ты ссыкун.

– Я завтра еду в Риардан.

– Что, серьезно?

– Рауди, я серьезен как раковая опухоль.

Он кашлянул и отвернулся от меня. Я тронул его за плечо. Зачем я тронул его за плечо? Не знаю. Глупо. Рауди резко повернулся и толкнул меня.

– Не трогай меня, ты, гомосек отсталый! – заорал он.

Сердце мое разбилось на четырнадцать осколков, по одному на каждый год, пока мы с Рауди были лучшими друзьями.

Я заплакал.

Ну, это как раз не удивительно, а удивительно, что Рауди тоже заплакал, а он это люто ненавидел. Он вытер глаза, поглядел на свой мокрый кулак – и закричал. На всю резервацию. Ничего более жуткого я в жизни не слышал.

Это был крик боли, чистейшей боли.

– Рауди, прости, – говорю. – Прости.

Он продолжал кричать.

– Ты всё еще можешь поехать со мной. Ты всё еще мой лучший друг.

Рауди перестал кричать горлом, но продолжал кричать глазами.

– Ты всегда считал себя лучше меня, – заорал он.

– Нет, нет, я не считаю себя лучше кого-либо, я считаю себя хуже!

– Почему ты уезжаешь?

– Я должен. Я умру, если не уеду.

Я снова тронул его за плечо, Рауди дернулся.

Ага, я снова дотронулся до него.

Ну каков придурок, а?

Придурок, который получает жесткий удар в лицо от своего лучшего друга.

Бам! Рауди мне врезал.

Бам! Я рухнул на землю.

Бам! Кровь из носа брызнула фейерверком.

Я еще долго лежал после того, как Рауди ушел. Надеялся, дурак, что если останусь неподвижен, то и время остановится. Но в конце-то концов встать пришлось, и когда я встал, то понял, что мой лучший друг превратился в злейшего врага.

Как победить монстров

На следующий день папа проехал тридцать пять километров, чтобы отвезти меня в Риардан.

– Мне страшно, – сказал я.

– Мне тоже, – сказал папа.

И крепко обнял меня. Он пах жидкостью для полоскания рта и лаймовой водкой.

– Ты не обязан это делать, – сказал он. – Всегда можешь вернуться в школу в резервации.

– Нет, – говорю, – обязан.

Представляете, что со мной сделают, если я вернусь в нашу школу?

Покалечат. Изувечат. Распнут.

Нельзя предать своих, а спустя десять минут передумать. Это дорога с односторонним движением. Возможности повернуть вспять нет, даже если бы я сильно захотел.

– Просто помни, что эти белые не лучше нас, – сказал папа.

Он крепко ошибался. И прекрасно знал, что ошибается. Он, индейский отец-неудачник, – и я, его индейский сын-неудачник, – мы жили в мире, созданном для победителей.

Но он так меня любил! Еще сильнее прижал к себе.

– Это прекрасно, – сказал он. – Ты такой храбрый. Ты настоящий воин.

Ничего круче я в жизни от него не слыхал.

– На вот немного денег на обед. – Он протянул мне доллар.

Мы были достаточно бедны, чтобы получать бесплатные обеды, но мне как-то не импонировало быть единственным индейцем и к тому же бедолагой, который нуждается в помощи.

– Спасибо, пап.

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже люблю.

Я почувствовал себя бодрее, вылез из машины и подошел к входным дверям. Заперто.

Я стоял один на площадке, смотрел, как папа разворачивается и уезжает, и надеялся, что он не заскочит в какой-нибудь бар и не потратит все оставшиеся деньги.

Что он не забудет забрать меня после уроков.

Я стоял так перед входом в полном одиночестве несколько очень долгих минут.

Было слишком рано, а под глазом у меня красовался чернющий синяк от прощального тумака Рауди. Нет, не так: он был фиолетовым, голубым, желтым и черным, этот синяк. Произведение в стиле современного искусства.

Потом стали прибывать белые ребята. Меня окружили. Эти ребята были не просто белые. Они были прозрачные. Можно было разглядеть голубые вены, бегущие у них под кожей, как реки.

Большинство из них были моего роста или поменьше, но человек десять-двенадцать оказались чудовищно огромные, просто монстры какие-то. Бледнолицые великаны. Это были скорее мужчины, а не мальчишки. Наверное, из выпускного класса. Некоторым явно приходилось бриться два-три раза в день.

Они глядели на меня, индейского мальчишку с подбитым глазом и распухшим носом – прощальными дарами от Рауди. Глядели, не веря своим глазам. Глядели как на снежного человека или инопланетянина. Талисман Риардана – индеец. Таким образом, я был вторым индейцем в городе и единственным живым. Что я тут вообще делаю?

Так что же я делаю в расистском Риардане, где половина выпускников школы поступают в колледж? В моей семье никто даже близко не подходил к колледжу.

Риардан был полной противоположностью резервации. Противоположностью моей семье. И мне самому. Я не имею права здесь находиться. Я это знал, и все эти ребята знали. Индейцы ни на что не имеют прав.

Чувствуя себя глупым и недостойным, я просто ждал. Скоро охранник открыл двери, и все, кроме меня, поспешили внутрь.

Я остался на улице.

Вот бы просто бросить школу, совсем. Я мог бы жить в лесу как отшельник.

Как настоящий индеец.

Конечно, поскольку у меня была аллергия почти на все растения, населявшие планету Земля, я был бы настоящим индейцем с башкой, полной соплей.

– Ладно, всё, – сказал я себе. – Иду.

Я зашел в школу, пробился к секретариату учебной части и сообщил, кто я такой.

– А, ты тот, из резервации? – спросила секретарша.

– Ага, – отвечаю.

По ней нельзя было понять, хорошо это с ее точки зрения или плохо.

– Я Мелинда, – сказала она. – Добро пожаловать в старшую школу Риардана. Вот тебе расписание, копия школьной конституции и кодекс чести и еще временное удостоверение учащегося. Мы записали тебя в класс мистера Гранта. Лучше поспеши. Опаздываешь.

– А где это? – спрашиваю.

– У нас тут только один коридор, – улыбнулась она. У нее были рыжие волосы и зеленые глаза, и она казалась весьма привлекательной, несмотря на пожилой возраст. – Это в самом конце налево.

Я сунул бумаги в мешок и побежал в класс.

Перед дверью помедлил секунду, потом вошел.

Все – и ученики, и учитель – уставились на меня.

Хмуро уставились.

Как будто я – плохая погода за окном.

– Садись, – сказал учитель. Мускулистый дядька, ему бы футбольную команду тренировать.

Я протопал по проходу между партами, сел на последнюю и старался не обращать внимания на то, что все пялятся на меня и перешептываются, пока ко мне не повернулась девочка-блондинка.

– Пенелопа!

Да, на земле остались еще места, где людей называют Пенелопами!

Я офигел.

– Как тебя зовут? – спросила Пенелопа.

– Младший, – говорю.

Она засмеялась и сообщила подружке за соседней партой, что меня зовут Младший. Теперь смеялись обе. Новость быстро облетела класс, и скоро уже все хохотали.

Они смеялись над моим именем.

Я не подозревал, что Младший – странное имя. В моей резервации, да что там – во всех резервациях оно очень распространено. Выйди на рынок в любой американской резервации, крикни: «Эй, Младший!» – обернутся семнадцать мужчин.

И три женщины.

Но в Риардане не было людей с таким глупым именем, и потому надо мной смеялись.

А потом я почувствовал себя еще ничтожнее, потому что учитель взял журнал и назвал мое официальное имя.

– Арнольд Спирит, – сказал он.

Нет, он выкрикнул его.

При таком росте и мускулистости и шепот его показался бы криком.

– Отзовись, – велел учитель.

– Здесь, – сказал я.

– Меня зовут мистер Грант.

– Я здесь, мистер Грант.

Он пошел дальше по списку, а Пенелопа снова повернулась ко мне, но на сей раз она вовсе не смеялась. Теперь она сердилась.

– Ты же вроде назвался Младшим, – сказала она.

Она обвиняла меня в том, что я назвался настоящим именем. Ну, хорошо, оно не совсем настоящее. Полное имя у меня Арнольд Спирит Младший. Но так меня никто не называет. Все зовут меня Младшим. Ну хорошо, все индейцы зовут меня Младшим.

– Меня зовут Младший, – говорю я ей. – И еще меня зовут Арнольд. Младший и Арнольд. И так, и так.

Я как будто был двумя разными людьми в одном теле.

Нет, как будто меня волшебным образом разрезали надвое. Младший теперь жил на северном берегу реки Спокан, а Арнольд – на южном.

– Откуда ты? – спросила она.

Она была такой красивой, с такими голубыми глазами!

Я вдруг осознал, что из всех девчонок, которых я видел вблизи, она самая красивая. Красивая, как кинозвезда.

– Эй, я спросила, откуда ты.

Ух ты, строга.

– Уэллпинит. Там эта, резервация.

– А, ясно, почему ты так странно разговариваешь.

Ну да, кроме шепелявости и заикания у меня еще особый говорок, свойственный поющим монотонные песни индейцам, поэтому всё, что я говорю, напоминает плохие стихи.

Короче, ходячий кошмар.

Следующие шесть дней я не произнес больше ни слова.

А на седьмой пережил самую странную драку в своей жизни. Но прежде чем я поведаю о самой странной драке в моей жизни, вам придется узнать следующее.

НЕОФИЦИАЛЬНЫЕ и НЕПИСАНЫЕ

(однако лучше им следовать, иначе тебя побьют вдвое сильнее)

ПРАВИЛА КУЛАЧНЫХ БОЕВ ИНДЕЙЦЕВ СПОКАН:

1. Если кто-то тебя оскорбил, ты должен с ним драться.

2. Если тебе показалось, что кто-то собирается тебя оскорбить, ты должен с ним драться.

3. Если тебе показалось, что кто-то подумал о том, чтобы тебя оскорбить, ты должен с ним драться.

4. Если кто-то оскорбил членов твоей семьи или друзей, или тебе показалось, что кто-то собирается оскорбить членов твоей семьи или друзей, или тебе показалось, что кто-то подумал о том, чтобы оскорбить членов твоей семьи или друзей, ты должен с ним драться.

5. Ты не должен драться с девочкой, если только она не оскорбила тебя, членов твоей семьи или друзей, – тогда ты должен с ней драться.

6. Если кто-то побил твоего отца или мать, ты должен драться с сыном и/или дочерью этого человека.

7. Если твой отец или мать побьет кого-то, то сын и/или дочь этого человека должны с тобой драться.

8. Ты всегда должен затевать драку с сыном и/или дочерью тех, кто работает в Бюро по делам индейцев.

9. Ты всегда должен затевать драку с сыном и/или дочерью любых белых, кто живет на территории резервации.

10. Если попадаешь в драку с тем, кто тебя наверняка побьет, то ты должен ударить первым, потому что другой возможности ударить у тебя уже не будет.

11. В любой драке проигрывает тот, кто первый заплачет.

Я эти правила знал. Эти правила я знал назубок. Я живу по этим правилам. В первую драку я попал в три года и с тех пор пережил десятки драк.

Какой у меня счет за всё это время? Пять побед и сто двенадцать поражений.

Да, драчун из меня никакой.

Я был живой грушей для битья.

Я проигрывал в драках с мальчишками, девчонками и детьми вполовину младше меня.

Один бычара, Мика, заставил меня бить самого себя. Ага, три удара по лицу самому себе. Я единственный за всю мировую историю индеец, проигравший в драке с самим собой.

Ну ладно, теперь, когда вы в курсе этих правил, я могу вам сказать, что если в Уэллпините я был маленькой мишенью, то в Риардане стал ого-го какой мишенью.

Давайте кое-что проясним. Все эти красивые, красивые, красивые, красивые белые девочки меня игнорировали. Но это ничего. Индейские девочки меня тоже игнорировали, так что к этому я привык.

Мальчики белые меня тоже игнорировали, если уж начистоту. Но было среди риарданских ребят несколько больших шутников, которые, наоборот, обращали на меня внимание. Не то чтобы меня поколачивали или жестоко обращались. В конце концов, я же индеец, и, каким бы слабым задохликом ни был, я всё равно остаюсь потенциальным убийцей. Так что меня в основном обзывали. По-всякому.

Да, прозвища достаточно мерзкие, но в принципе выносимые, особенно когда тебя оскорбляют парни-монстры, парни-гиганты. Однако я понимал, что когда-то придется положить этому конец, иначе ко мне навеки приклеится какой-нибудь «Сидящий Бык»^[10], «Вождь», «Тонто»^[11] или «Скво-бой».

Но я трусил.

Не драки с этими ребятами я боялся. Я побывал во множестве драк. И не проиграть боялся. Уж сколько драк я проигрывал – можно бы привыкнуть. Я боялся, что эти монстры меня прикончат.

И «прикончат» отнюдь не в метафорическом смысле. «Прикончат» в моем случае – это «забьют до смерти».

Посему, слабенький, бедненький и напуганный, я позволял им обзывать себя, пока кумекал, что же делать. И так бы, может, и продолжалось, если бы Великан Роджер не зашел слишком далеко.

Была обеденная перемена, я стоял на школьном дворе рядом со странноватой скульптурой, которая должна была изображать индейца. Я изучал небо, как астронавт, только происходило это среди белого дня и телескопа у меня при себе тоже не было, так что смотрелся я дурак дураком.

Великан Роджер и его шайка гигантов направились прямехонько ко мне.

– Привет, Вождь, – сказал Роджер.

Роста в нем было метра два, не меньше, а весу килограмм сто сорок. Он был фермерским сынком и таскал визжащих свиней, словно они уже нарезаны на тоненькие ломтики бекона.

Я смотрел на Роджера, пытаясь придать себе крутой вид. Однажды я прочел, что можно напугать бросившегося на тебя медведя, если махать руками, чтобы казаться больше размером. Но, прямо скажем, выглядел бы я просто перепуганным придурком, которому руки свело судорогой.

– Привет, Вождь, – сказал Роджер. – Хошь анекдот?

– Конечно, – отвечаю.

– Ты знал, что индейцы – живое доказательство того, что ниггеры трахают быков?

Ощущение было, словно Роджер врезал мне ногой в лицо. Ничего более расистского я в жизни не слыхал.

Роджер с дружками ржали как ненормальные. Я их ненавидел. И понимал, что нужно сделать что-то выдающееся. Я не мог позволить, чтобы это дерьмо сошло им с рук. Я не просто себя защищаю. Я защищаю индейцев, негров – и еще быков.

И я ударил Роджера в лицо.

Когда он приземлился на задницу, он уже не ржал. Он не ржал, когда из носу у него хлынула кровь.

Я изобразил несколько поз карате: ведь я ждал, что банда Роджера сейчас разделается со мной.

Но они просто смотрели на меня.

Они были в шоке.

– Ты меня ударил, – сказал Роджер сквозь булькающую в носу кровь. – Я поверить не могу, что ты меня ударил.

Голос у него был обиженный.

Голос был как у бедного малютки, которому больно.

Представляете?

Он вел себя так, будто это его обидели зазря.

– Ты животное, – сказал он.

Я вдруг почувствовал себя таким молодцом, таким храбрецом. Ну и что, что это всего лишь драчка на школьном дворе. Может, это самый важный момент в моей жизни. Может, я заявляю миру, что больше я не мишень.

– Встречаемся здесь после уроков, – сказал я.

– Зачем? – не понял он.

Просто не верится, что он так глуп.

– Потому что мы должны закончить эту драку.

– Ты псих, – сказал Роджер.

Он поднялся и пошел прочь. Его банда смотрела на меня так, будто я серийный убийца, и потом последовала за своим лидером.

Я совершенно ничего не понимал.

Я соблюдал правила драки. Действовал в точности так, как следовало действовать. Но эти белые игнорировали правила. Вернее, у них был собственный свод правил, в котором люди, видимо, НЕ ДОЛЖНЫ ВСТУПАТЬ в ДРАКУ.

– Погоди, – крикнул я Роджеру.

– Чего тебе?

– Какие правила?

– Правила чего? – не врубился Роджер.

Я не знал, что сказать, поэтому просто стоял там, красный и немой, как знак «СТОП». Роджер с друзьями ушли.

Ощущение было, будто меня посадили в ракету и отправили на другую планету. Я, черт возьми, чертов инопланетянин, и попасть домой нет никакой возможности.