Loe raamatut: «Другой Утешитель. Икона Пресвятой Троицы преподобного Андрея Рублева»

Font:

«Есть “Троица” Рублева, следовательно, есть Бог»
(Священник Павел Флоренский)

Вступительное слово

Книга схиархимандрита Гавриила (Бунге) посвящена иконе «Троица» – прославленному творению преподобного Андрея Рублева и, может быть, самой известной православной иконе из всех когда-либо написанных. Предлагая всесторонний экскурс в историю иконографии, анализируя то, как ветхозаветный сюжет о гостеприимстве Авраама осмыслялся в христианской традиции, автор выходит за границы обычных интересов искусствоведов и историков. Цель книги – не просто рассказать об исторических и богословских аспектах создания образа, но призвать читателя к молитвенному деланию, обращая его внешний и внутренний взор к иконе, зримо выражающей христианское учение о Святой Троице. Это учение является краеугольным камнем православного богословия, неотъемлемой составной частью церковного Предания. Учение о Троице нашло отражение в Символах веры, богословских трактатах отцов Церкви, богослужебных текстах, христианской поэзии и искусстве.

В своей «Троице» преподобный Андрей Рублев стремится подчеркнуть равенство между тремя Ипостасями. По всей видимости, икона не изображает Лица Святой Троицы: Рублевская «Троица» – это символическое изображение троичности Божества. Ведь и посещение Авраама тремя Ангелами не было явлением Пресвятой Троицы, но лишь пророческим видением этой тайны. В соответствии с этим и в иконе Рублева перед нами предстают не Отец, Сын и Святой Дух, а три Ангела, символизирующие Предвечный Совет трех Лиц Святой Троицы. Символизм рублевской иконы в чем-то сродни символизму раннехристианской живописи, скрывавшей глубокие догматические истины под простыми, но духовно значимыми символами.

Символизм иконы и ее духовное значение связаны с теми идеями, на которых строил монашеское общежитие преподобный Сергий Радонежский. Он посвятил свою обитель Святой Троице, видя в любви между Ипостасями Троицы абсолютный духовно-нравственный ориентир для монашеской общины. Икона Троицы была заказана Рублеву учеником Сергия, преподобным Никоном Радонежским. Образ в похвалу Сергия Радонежского должен был носить подчеркнуто умозрительный, богословский характер. В то же время «Троица» Рублева, как и ее прототип «Гостеприимство Авраама», – это евхаристический образ, символизирующий бескровную жертву. Этот смысл иконы подчеркивался ее размещением в нижнем ряду иконостаса Троицкого собора, возле царских врат.

Книга «Другой Утешитель» была написана еще в те годы, когда отец Гавриил был католическим священником и монахом. На протяжении многих лет он вел жизнь отшельника и изучал древнюю традицию восточного христианства. Исследуя тексты греческих и сирийских отцов, он ставил своей целью не теоретический анализ их творений, но деятельное применение аскетических правил в собственной монашеской жизни. Отец Гавриил всегда видел в восточном христианстве подлинную жизнь и двигался к ней, приняв в 2010 году православие со словами: «Я хочу умереть в общении с Истиной».

Книга схиархимандрита Гавриила была переведена на основные европейские языки и получила известность на Западе, свидетельствуя о духовных сокровищах православного Предания. Теперь, благодаря новому переводу и настоящему изданию, книга становится доступной и русскому читателю.

Митрополит Волоколамский Иларион

Предисловие ко второму русскому изданию

В 2003 году, когда вышло первое русское издание настоящей книги, автор все еще был бенедиктинским монахом, который с любовью относился к Древней Церкви и православию. В 2010 году он стал православным монахом Русской Православной Церкви. Его духовное общение с преподобным Андреем Рублевым сделалось также общением и евхаристическим. То, что прежде он созерцал лишь «извне», ныне он созерцает «изнутри». Разница весьма существенная, ибо она имеет не столько внешний, сколько внутренний характер.

Быть может, с учетом новых обстоятельств, книгу надо было переписать? Сам автор так не думает. Ведь мы не в силах изменить историю, и, следовательно, любые попытки сделать это были бы тщетными. Сказанное относится и к еще одной книге, вышедшей из-под пера автора, – «Скудельные сосуды». Что же касается «Другого Утешителя», переведенного на несколько языков, в том числе и на русский, то для автора эта книга – как бы она ни воспринималась читателями на Востоке и на Западе – сохраняет свою относительную ценность, поскольку знаменует собой важную веху на его собственном духовном пути к «изначальной Церкви».

Между тем после выхода в свет первого русского издания настоящего труда было опубликовано множество новых исследований, посвященных шедевру русской иконописи. Кроме того, проводились всевозможные экспозиции, на которых выставлялись разные иконы Святой Троицы, что благодаря более широкому контексту позволяло еще глубже понять и оценить уникальное творение Андрея Рублева. Всем этим автор не преминул воспользоваться, чтобы пополнить свою собственную коллекцию иконографических изображений. Второе русское издание, в котором представлен совершенно новый перевод с немецкого оригинала, было, таким образом, дополнено иллюстрацией одной из икон, о которых в момент написания настоящего труда автор еще не знал. Ввиду того, что задний план оригинала Рублевской «Троицы» сохранился очень плохо, автор долго мучился вопросом о том, какую форму могла иметь «скала», располагающаяся за спиной правого Ангела. Поскольку «дом», «дерево» и «скала», отсылающие нас к библейскому рассказу, прославленный в лике святых иконописец преобразил в символы, важно было определить, как они выглядели изначально.

Ранние, намеренно выверенные списки с оригинала подтверждают интуитивное предположение автора о том, что «скала», скорее всего, была изначально изображена с расселиной, отверзающей вход в пещеру. К таким спискам относится, в частности, замечательная икона начала XVI в., иллюстрацию которой мы посчитали уместным включить в настоящую книгу (См. Ил. 23 на с. 163).

«Дом» и «дерево» на заднем плане не сохранились, а вот «скала», форма которой идентична форме скалы, изображенной на оригинале, сохранилась прекрасно. В скале большая расселина – именно так, должно быть, выглядел и оригинал, ибо маловероятно, чтобы переписчик, который вряд ли понимал символический смысл этой детали, добавил ее сам, по собственной инициативе. Нельзя не отметить, что на большинстве списков, в том числе и более древних, данная деталь опущена.

Как мы и предполагали ранее, «скала» с характерной расселиной, вероятнее всего, символизирует пещеру Махпела, которую Авраам купил у сынов Хетовых для погребения своей жены Сарры (см. Быт. 23). Теперь символизм становится понятным: пещера Махпела – гробница – Воскресение – Святой Дух. В виду этого мы решили полностью переписать соответствующее место главы IX.

Лишь немногие списки – как древние, так и современные – сохранили в себе тот замысел, который был изначально заложен в «Троице» преподобного Андрея Рублева. На большинстве списков вновь появляются элементы, присутствовавшие на иконах предшественников Рублева и придававшие изображениям скорее нарративный характер, – то есть как раз те элементы, которые Рублев устранил, чтобы свести изображаемое к самому существенному. Но не станем несправедливо укорять иконописцев за это «возвращение вспять»; как бы то ни было, их творения не утратили своей ценности. Нельзя все же не отметить, что шедевр преподобного Андрея Рублева остается самым «богословским» (тринитарным) из всех когда-либо созданных иконописных творений. Вся духовная глубина этой иконы откроется, однако, только тому, кто созерцает ее в молитве очищенными очами души.

* * *

В заключение позволю себе поделиться рассказом, связанным с моим личным опытом. Однажды я присутствовал на Божественной литургии в церкви св. Николая при Третьяковской галерее. Там я впервые увидел икону Владимирской Божией Матери в естественном для нее пространстве, а именно в храме, в котором совершалось богослужение. Я не раз видел ее и прежде, но только в выставочном зале. Теперь же ей могли поклониться верующие.

Я был растроган до слез, ибо впервые эта уникальная икона предстала предо мною живой; в галерее она находилась как бы в состоянии комы, была ни живой ни мертвой. Конечно, и в советское время, посещая зал, в котором она была выставлена, верующие вели себя так, как если бы они оказались в храме, то есть пребывали в молчании с чувством религиозного благоговения.

Но в церкви св. Николая Та, Которая сопровождала русский народ в самые трагические моменты его истории, вновь взирала на Своих чад взглядом, исполненным нежности и прощения. Дай Бог, чтобы и оригинал иконы Святой Троицы вернулся когда-нибудь в храм и занял в нем то место, которое было предназначено ему изначально. Ибо в галерее этот образ, покрытый толстым стеклом, ни жив ни мертв, но как бы пребывает в коме. Русь же, Святая Русь, нуждается в образах живых!

Схиархимандрит Гавриил (Бунге)
Крестовоздвиженская пустынь, ноябрь 2018 г.

Предисловие к немецкому изданию

Для меня, русского человека, недостойного наследника традиции Русского Православия, эта книга Гавриила Бунге, пополнившая собой многочисленный список ученых трудов, трактатов, статей, глубокомысленных изысканий и фантастических мечтаний о самой знаменитой русской иконе, об иконе Святой Троицы Андрея Рублева, стала настоящим праздником души. Наконец-то, наконец появилось то, чего так давно ждали, в чем так давно нуждались особенно мы, русские! Наконец-то появилось сочинение, в котором дается богословское истолкование прославленной иконы, – истолкование обстоятельное и взвешенное, вдохновенное и в высшей степени трезвенное, а потому и православное в истинном смысле этого слова.

Similia similibus cognoscuntur – «подобное познается только подобным». Сам ритм повествования источает дух православной исихии (ἡσυχία), родственный духу бенедиктинского pax¹. Этот ритм нельзя назвать ни быстрым, ни медленным, он абсолютно спокойный и мирный, – это ритм сосредоточенного созерцания, так называемого умного делания. В сравнении с ним академический стиль научного трактата кажется торопливым, излишне поспешным. Здесь же многочисленные цитаты из Библии и литургических текстов не просто указываются, но приводятся в полном объеме, помещаются в сам акт созерцания, чтобы быть доступными читателю в любой момент. Не они ли, эти цитаты, задают такой ритм, – ритм православного богослужения? Мне думается, что именно они.

Повторюсь: подобное познается подобным. Путь познания прокладывается не через наивно понимаемую созерцательность и утешающую назидательность, а через проникновение в саму суть предмета, через истолкование его духовного содержания, что автор благодаря своей личной духовности с блеском и осуществляет, придерживаясь при этом истинно научной корректности, точности и доказательности. Ведь богословие – это либо точная наука, либо ничто. Кстати, хотелось бы с особым чувством удовлетворения подчеркнуть, что и с чисто научной точки зрения методологический подход Гавриила (Бунге) вполне укладывается в рамки реалий времени, о котором он пишет: так, к примеру, сколь бы привлекательными, вдохновляющими и глубокомысленными ни были святоотеческие тексты, автор почти не ссылается на них, учитывая тот факт, что русский иконописец, живший в начале XV века, вряд ли мог быть знаком с ними.

Вместе с тем он столь же реалистически сознает и необходимость в точном и связном богословском истолковании иконы Андрея Рублева, ведь именно русское иконописное искусство, гораздо более строгое, чем романское и готическое сакральное искусство на Западе, воспринимало само себя, да и всей православной традицией воспринималось как богословски ответственное и осознающее эту свою ответственность исповедание веры. С монашествующими художниками (как и со всей монашеской братией) православное вероучение говорило языком богослужений суточного круга и литургии, языком канонических песнопений, гимнов и евангельских чтений. И этому особенному языку подход Гавриила (Бунге) соответствует в полной мере.

Что же еще стоит сказать? Быть может, выразить сожаление по поводу того, что с русской стороны, несмотря на множество искусствоведческих, религиоведческих, да и собственно богословских попыток, ничего равноценного свершено не было? Или, напротив, искренне, от чистого сердца порадоваться тому, что икона, которая для всякого верующего русского человека являет собой святыню, знамение и символ Святой Руси, так глубоко понята, так прекрасно истолкована западноевропейским монахом-бенедиктинцем? Пожалуй, последнее.

А теперь я простодушно прошу простить меня за чересчур личное признание: когда судьба даровала мне возможность лично встретиться с Гавриилом Бунге, которого я прежде знал только по его книгам, я с восхищением внимал его словам, которые свидетельствовали не только об истинной, неподдельной любви к православной традиции, но и о поразительно верном понимании своеобычности русского Православия и того состояния, в котором оно ныне пребывает, – казалось, он смотрит на него изнутри.

В действительности же этот понимающий взгляд, если придерживаться формальной точности, приходит все-таки «извне» и благодаря самой своей направленности преодолевает всякие национальные, культурные и конфессиональные различия. Именно поэтому и книга эта есть нечто гораздо большее, чем просто выдающийся научный подвиг или драгоценное духовное наставление. И я беру на себя смелость утверждать, что в ней говорится не только об иконе Святой Троицы Андрея Рублева, но и, ad intentionem, о зримо выраженном в ней молитвенном умысле двух святых мужей, Сергия Радонежского и Андрея Рублева. Молитвенный же их умысел – это всеобщее воссоединение (что в церковнославянском тексте литургической молитвы обозначается как «соединение всех») – под сенью «нераздельной Троицы». И я надеюсь, что книга, как и икона, о которой она повествует, обернется победой над «ненавистной враждой мира сего», утешит тех, для кого всеобщее воссоединение является сокровеннейшим делом, послужит неугасимой лампадой, освещающей путь к цели, которую в молитве, именуемой Первосвященнической, определяет Сам Иисус Христос: