– Ой! – взвизгнула женщина и кинулась к машине. Моментально вскарабкалась в кузов, – Вадик даже «а» не успел сказать, – и уже через секунду появилась с пустым матерчатым мешком и отсутствующим выражением на лице.

Молча спрыгнула на асфальт, даром что была на высоченных каблуках, чеканя шаг и сжимая в руке мешок из-под игрушек, подошла к мужу. Недоуменно подняла перед собой мешок.

Зеваки смотрели на нее, не дыша.

Вадик схватился за голову.

– Лиль, – простонал он. – Я ж тебе говорил… Не надо их брать с собой было. А ты – они не дикие, они домашние, они с ума не сойдут, я их так люблю… Ладно бы у нас дети были, так они ж все твои, игрушки-то…

– Я не буду жить в этой квартире, – каким-то странным голосом сказала ему Лиля, все еще держа злополучный мешок перед собой. – Это плохой знак. Мы еще не успели переехать, а тут уже… ужасы происходят.

– Лиль, – попытался объяснить муж. – Какой, на фиг, знак! Это не знак, это просто твои заскоки. Это ты сама сделала, понимаешь? Сама этих тварей привезла сюда. Я говорил тебе, что в любой момент такое может произойти, ты же видишь что в городе

Лиля чуть наклонила голову и оценивающе посмотрела на Вадима.

– И с тобой я жить больше не буду, – все тем же голосом продолжила она, перебив его. – Хорошо, что сразу ясно стало, что не судьба. Прощай, – развернулась и, помахивая пустым мешком, зашагала прочь от подъезда, в противоположную от недостроя сторону.

Вадик стоял, как ударенный по голове. Даже слегка покачивался на месте. Но за женой не бежал. Грузчики переглядывались друг с другом, бережно держа диван на весу.

– И тебе тоже сочувствую, мужик, – похоронным тоном произнес бригадир, обращаясь на этот раз к Вадику.

А тот наконец выдохнул. Вытащил сигареты, протянул пачку бригадиру, тот дал знак своим поставить наконец-то злосчастный диван, тоже закурил.

– Да в пизду, – тем временем зло бросил Вадик. – «Прощай!» – писклявым голосом передразнил он Лилю. – Умерла так умерла. Пусть валит. И правда – не судьба. Не та это баба, значит. Не та.

– Хозяин, – тактично поинтересовался бригадир грузчиков. – Так нам мебель-то выгружать? Или что? Или как?

– Да выгружай, конечно, – ответил Вадим. – Это ж мои родители нам… мне квартиру купили. Она здесь жить не хочет – значит, не будет. И хорошо, что ее чертовы игрушки сами свалили, выкидывать не придется… Ща докурим – и заносите все…

Помолчал и добавил, ни к кому не обращаясь:

– Мужика того… соседа… мне больше жаль, чем… эту. И даже кота – тоже больше. Наверное, все уже. Сделали эти игрушки его…

Сгорбился, выбросил бычок и пошел к подъезду.

Зеваки поняли, что концерт окончен, зрелищ больше не будет, и тоже начали расползаться.

Не дойдя пары шагов до входа, Вадим опомнился и обернулся:

– Позвоните кто-нибудь в анотдел, у меня телефон в машине остался! – крикнул он.

Но никто его не услышал – все уже разбежались. Разве что грузчики укоризненно посмотрели на Вадика – руки были уже заняты, потому что они опять обняли диван, развернулись и приготовились к заносу.

*****

…Щель в заборе, окружающем стройку, была такая, что через нее можно было вынести не только мешок с клеем или цементом, а даже и входную дверь в метр шириной. Не щель, а настоящий проход для провоза багажа. Антон влетел на территорию стройки, практически не снижая скорости.

Он вообще никогда в жизни не бежал настолько быстро, но и кот, и игрушки его опередили. Кажется, они умчались в тот подъездный проем, что в середине, – и да, точно, вот же там мелькнуло что-то цветное… Прыжок через ступеньки, вход. Темно, но разобраться можно. Но теперь-то, теперь-то куда? Направо, налево?

– Бублик! Бублик! – орал Антон без всякого расчета на то, что кот откликнется, а просто потому, что что-то надо было орать.

На несколько секунд он потерялся в закоулках первого этажа недостроенного дома. потом вспомнил планировку лестничной клетки своего и нашел выход. Вот бетонный проем будущей двухкомнатной квартиры, – никого; однухи – тоже никого, вот еще один проем…

Антон застыл.

Он опоздал. Труп Бублика уже лежал посреди большой бетонной комнаты, а большая часть выпивших его игрушек сгрудилась у стены. Какая-то игрушечная мелочь, видимо, насытившись, как раз сползала с Бубликовой лапы.

Но игрушки почему-то не уходили – человека они уже не боялись. Так и стояли толпой – котики, зайцы, мишки, куклы, роботы, собачки, еноты, монстры домашние и инопланетные, телепузики, даже пирамидки там были и мячики, да и и вообще непонятно что. Значит, скоро дело животными не ограничится, вся эта компания будет нападать и на людей?

Впрочем, это уже не имеет значения. Бублик-то мертв. Пусть кто-то другой боится. Антону уже не было ни капли не страшно и даже не жутко. Какой страх, если все вокруг умерло вместе с Бубликом, о чем вы?

Антон медленно подошел к лежащему на бетоне тельцу кота. Потрогал. Погладил. Бублик был еще теплым, шерсть – такой же мягкой, как и при его жизни. Но животное уже не двигалось и не дышало.

Игрушки все еще не трогались с места. Антон вообще перестал обращать на них внимание и бережно взял Бублика на руки.

– Ну, что? – спросил он толпу игрушечных уродцев. Она по-прежнему стояла, замерев.

– Что вы, суки, от нас хотите?! – в голос заорал Антон, уже ни на что не надеясь. Труп кота он продолжал прижимать к себе. – От меня чего вам надо?! Что вы тут стоите? Чего ждете? Что надо, блядь?

Что терять-то ему, собственно, было? Бублика он уже потерял. Ясно как день, что сейчас вся эта толпа мелких и не очень уродцев кинется на него. Вот тебе и первый случай, когда человека высосут. Когда-то и с кого-то надо начинать. Может, своим воплем он их даже спровоцирует, – а и ладно, и черт с ними, Антону самому хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Все вообще.

Но все-таки – что им надо? Они не уходят потому, что им что-то надо от Антона. Но и не нападают. Вопрос – что?!

И тут большой, грязный, когда-то белый заяц с оторванной передней лапой в наступившей тишине произнес странным, ненатуральным – игрушечным? – голосом:

– Кладбища. Мы хотим кладбища.

*****

Антон ясно услышал этот голос в своей голове. Оказывается, игрушки могли не только убивать, но и общаться. Но почему-то раньше этого не делали. Антон хотел сглотнуть, но слюны не было. В горле пересохло.

– Ч-чего? – пискнул он.

– Могилу, – уточнил находившийся возле зайца клоун.

Теперь Антон вспотел. В голове пронеслось что-то невообразимое – что, эти игрушки-извращенцы желают, чтобы все люди отправились добровольно на кладбище? А он, Антон, выступит их погонщиком? И пойдут за ним сограждане безмолвной толпой, как за крысы за дудочником. И сам уляжется в могилу последним.

Антон уже почти представил её себе – яму без дна, небрежно выкопанную в глинистой почве. Почему почва была глинистой, он не знал. Но точно именно такой и была. Вокруг ямы сгрудились рваные и потрепанные игрушки, надзирающие за тем, как граждане послушно шагают в могилу, один за другим. Трясущийся дедок с палочкой вслед за внучком лет четырех. За ними – рано растолстевшая молодая мамаша с грудным сыночком. Деловой кент с портфелем. Испитый работяга. И остается один Антон, и вот этот вот заяц машет ему уцелевшей лапой: давай, мол, не задерживай, вперед…

«Дудку выдадут, наверное, – некстати подумал он. – Игрушечную. Уж этого добра у них навалом. Или гусли, прости господи. Или пианино маленькое. Металлофон… Нет, с металлофоном неудобно будет шагать и вести за собой».

У маленького Антона такой инструмент был, он точно знал, что будет неудобно.

Еще секунду поразмышлял, что теперь делать, смеяться взахлеб или рыдать. Лицо не перед кем было сохранять. Можно дать себе волю.

Но решить не успел, потому что заяц сказал:

– Нам нужно кладбище. Нас нужно похоронить. Но это потом. Сначала мы хотим упокоиться.

– Мама, – потрясенно ответил Антон и сел там, где стоял, прямо на грязную бетонную плиту.

– Всех похоронить! – строго сказала ему вывинтившаяся из толпы уродливая голая кукла в перекошенных сломанных очках, которые непонятно как держались на ее пластмассовой голове. На том, что было когда-то макушкой головы, болтались остатки искусственных волос, а половина лица была оплавлена. На что-то горячее уронили, наверное. Антон скосил глаза – очки, как выяснилось, не отваливались потому, что были впаяны, что ли, в голову. Или прикручены намертво. – С нами нужно поступить правильно! Ведь мы этого достойны!

– Мы не хотим вот так, – прошелестел в голове у Антона голос зайца. За главного он у них был, что ли? – Не хотим с вами существовать! Мы хотим уйти! С вами невозможно жить! Только смерть! Но у нас не получается! И ваши звери нам не помогли! А мы их просили! Просили сказать, как упокоиться!

И тут заговорили все. Наперебой, перекрикивая друг друга, и почти все – в Антоновой голове. Те, кто мог, издавал нечленораздельные звуки; игрушки, в которых были зашиты звуковые модули, истерично проигрывали свои песни и фразы снова и снова.

Антон, широко раскрыв глаза, вертел головой и пытался понять, что ему хотят сказать. Мозг вылавливал только отдельные выкрики:

– … А они мною в футбол играли! Били меня ногами! И смеялись! Я и так грязный был, а меня бросили в лужу и начали топтать!…

– …Сидел в этом садике ихнем, никого не трогал… На меня снег, на меня грязь летела… Девочка идет, мама, кричит, что это за страхида там сидит… А я не страхида, я фея! Меня Феечкой назвали, на этикетке написано!

– …Контрафакт, они кричали! Вывалили нас всех и трактором давили!

– … Не трактором, а бульдозером!

– …убить этих всех! Кто мне лапки вырвал! Им надо руки оторвать! Ноги! Они не люди! Кто из этих детей вырастет! Убийцы!

– Подумаешь, лапки! Мне глаза они зажигалкой жгли! Был бы живым – умер! Хорошо, мне не больно! Я знаю, живым больно!

– Да, ему вот было больно, – негромко сказал Антон, встал и вытянул перед собой руки, на которых лежал труп Бублика.

И его, как ни странно, услышали.

Вопли резко прекратились. В тишине жалко как-то прозвучал ненатуральный голосок изрядно потрепанной, как и все остальные, обезьяны-повторюшки:

– …быдо бодьно…

И голосок замер.

– Ему было больно, когда вы его… – он на секунду замер, подбирая слова. – Когда вы его убивали. Когда вы его выпивали всем вашим… табором. Его зовут… звали Бублик, и вы его убили. А до этого убили других – котов, собачек… кого еще? Чем вы лучше тех, о ком так разоряетесь? Тех, кто вам глаза жег? Кто вами в футбол играл? Кто вас на помойки выкидывал? А? Вы-то сами кто?!