Loe raamatut: «Ветер с севера»

Пролог

Король Харальд Косматый¹ пировал, отмечая свою победу над непокорными ярлами² в битве при Хаврсфьорде. Пиршество длилось почти месяц, мокрую осень сменили зимние снегопады, а викинги Харальда все еще не считали, что достойно отметили великую победу.

В длинной бревенчатой зале было жарко и душно от огней и человеческого дыхания. В воздухе витали то хвалебные песни, то брань. Гости конунга веселились, повесив свое оружие среди тканых ковров на вбитые в стену крюки – в знак доброй воли и того, что обнажат его только в случае честного поединка, а не ради пьяной драки. Гостей было столько, что хватило бы собрать войско для доброго викингского похода. Но сейчас они больше болтали о былых битвах, нежели желали с полными до отказа животами хвататься за оружие.

Все новые и новые блюда водружали на столы пирующих рабы, но пресытившиеся гости больше пили, чем ели; многие, захмелев, падали под столы со скамей, и женщинам, разносившим рога с напитками, приходилось перешагивать через беспомощные тела героев.

Сам король Харальд восседал на высоком месте во главе пирующих, раскрасневшийся от браги и вин, со съехавшей до кустистых бровей короной чеканного золота. Он улыбался и, щурясь от дыма, слушал, как знаменитый скальд³, держа в руке огромный рог во всеуслышание декламировал хвалебную песнь о его победе:

 
– Кто не слыхал
О схватке в Хаврсфьорде
Великого конунга?..
Спешили с востока
На битву струги —
Все драконьи пасти
Да острые штевни…
 

Гости конунга, сидя на длинных скамьях вдоль стен, одобрительно галдели, поднимая во славу победителя рога с пивом, и пламя горевших в длинных очагах в центре покоя поленьев отбрасывало багровые отблески на лица воинов.

Харальд улыбался. Теперь его больше не называли Косматым, а величали Харальдом Прекрасноволосым. Когда-то давно, еще будучи честолюбивым юношей, он дал клятву, что не станет стричь волосы, пока не покорит всей Норвегии. И вот теперь наконец-то он достиг своего, и его ближайший сподвижник ярл Регнвальд из Мёра отрубил длинную косу короля, а раб-цирюльник гладко выбрил его щеки, напомажил и подвил волосы. Время исполнить обет пришло! И хотя не все уцелевшие после поражения викинги спешили явиться к нему на поклон, предпочитая отсиживаться в своих вотчинах, Харальд уже знал, что власть в его руках. Даже то, что не так давно Харальд посмел изгнать из страны дерзкого молодого Ролло, сына своего сподвижника Регнвальда, и никто не решился оспаривать волю Прекрасноволосого, все указывало – Харальд стал непреложным правителем всех земель Страны фьордов!

Сейчас, вгрызаясь зубами в бараний бок и вытирая тяжелыми от перстней руками текущий по подбородку жир – он чувствовал себя в неком блаженном спокойствии, столь редком для правителя-воина. Посмеиваясь, он наблюдал как его соратники затеяли в центре бревенчатого зала веселую возню: двое из них, забравшись на плечи двух других, лупили друг друга мешками с опилками, стараясь свалить противника на землю. Остальные подзадоривали их, крича и стуча рогами и кубками о столешницы. Женщины на дальних, расположенных поперечно по отношению к мужским, скамьях, визгливо смеялись, тыча в сражающихся пальцами. Неистово лаяли возбужденные всей этой суматохой псы. Стоял страшный шум, который, однако, не в силах был разбудить тех, кто уснул во хмелю.

Харальд даже поморщился, когда на него сонно навалился, храпящий открытым ртом, его соратник Регнвальд из Мера. Отпихнул. Регнвальд лишь сонно рыкнул что-то, свалился под стол, растянулся меж грызущими кости псами. Великий ярл Регнвальд. Соратник и друг, который был согласен со своим конунгом даже тогда, когда тот изгонял из страны его сына… Правда многие поговаривали, что меж отцом и сыном нет и никогда не было родственных чувств. А иные замечали, что в них-то и общей крови не более чем снега в пламени очага, даже намекали о том, кто был истинным отцом смутьяна Ролло. Но так или иначе, а на Регнвальд смолчал, когда Ролло изгнали из страны. И лишь его жена Хильдис – женщина скальд из знаменитого рода Рольва Носатого, осмелилась просить за сына.

Хильдис всегда была красавицей. И этому медведю из Мёра даже повезло, что он взял в жены женщину прекрасную как светлый эльф, которая даже с годами, но утратили способности пленять мужской род своей выразительной красотой. Харальд не раз замечал Регнвальду, как тому повезло с женой, но ярл Мёра обычно отмалчивался и лишь один раз, хватив лишку браги, проболтался, что взял в жены женщину, холодную, как одна из дочерей ледяного великана. И, тем ни менее, она кроме Ролло родила Регнвальду еще двоих сыновей – такого же грубого, неуклюжего, всегда себе на уме, как и отец Торира Молчуна и хрупкого, болезненного малыша Атли. И все же любимцем Хильдис всегда оставался именно её первенец – Ролло.

Может поэтому Хильдис и осмелилась явиться к победителю викингов и просить его за сына. Но Харальд, которого давно изводили дерзкие выходки и непочтение Ролло, ответил ей «нет». Тогда женщина-скальд сложила такую вису⁴, которая стала известна по всей Норвегии:

 
– Не напрасно ль Ролло,
Словно волка, крова
Вы лишили, волю
Гневу дав, владыка?
Страшно спорить с лютым:
Людям князя сладить
Вряд ли с ним удастся,
Коль в лесу заляжет.
 

Хильдис оказалась права. Ролло, изгнанный и поставленный вне закона, ушел в горные леса, собрал шайку таких же, как и сам отчаянных головорезов вне закона и они стали грабить людей Харальда, жечь его усадьбы, разбойничать вдоль побережья. Люди даже стали поговаривать, что рановато Харальд поспешил обрубить свою знаменитую косу, если ему не по силам совладать с мальчишкой, которому не исполнилось и двадцати зим.

В итоге конунг вызвал своего верного Регвальда, признанного отца этого молодого смутьяна, и как властитель приказал справиться с сыном. Регнвальд тогда словно обрадовался этому заданию и при всех поклялся, что лично притащит на веревке Ролло и кинет в ноги Прекрасноволосому. И многие слышали ту клятву.

Тем горше было поражение ярла Мёра. Молодой Ролло первым выследил отца, сжег усадьбу, в которой тот остановился, вместе со всеми воинами, выпустив оттуда лишь женщин и детей. Впрочем, отпустил он и отца своего, хотя Регнвальд клялся, что предпочел бы погибнуть. Ибо когда окрестные пастухи увидели, как по каменистой горной тропе спускается жалкая кляча, на которой лицом к хвосту восседает связанный голый человек, на обеих ягодицах которого вырезана перевернутая руна «альгис», означающая недостижимость поставленной цели, они долго хохотали, но потом, сжалившись, дали несчастному несколько обрывков шкур, дабы он мог прикрыть свой обесчещенный зад. Они и вообразить не могли, что перед ними сам могущественный ярл Регнвальд.

И все же, когда весть об этом разлетелась по Норвегии, многие догадались, кто был тем человеком с исполосованной задницей, ибо все видели, что ярл Регнвальд долгое время предпочитал есть лежа на боку и наотрез отказывался совершать верховые поездки. Но если раны на заду, пусть медленно, но все же зарубцовывались, но не заживала уязвленная гордость ярла. Он был так подавлен, что сам Харальд, дабы хоть чем-то утешить друга, отдал ему Оркнейские острова, где тот мог бы править, как король. Но Регнвальд отправил туда своего брата Сигурда, ибо сам дал обет не покидать Норвегии, и поклялся, что-либо изгонит сына из пределов страны, либо собственноручно пронзит его осиновым колом как оборотня.

Сейчас же, на пиру конунга, Регнвальд храпел, как боров. Мир пьяных сновидений освобождает человека от мучений уязвленной гордости. Король Харальд поудобнее поставил на его бок ногу, а сам глядел туда, где гостей веселили рабыни-танцовщицы, тоже изрядно подвыпившие, разнузданные и визгливо хохотавшие, когда мужчины хватали их и пытались перетащить к себе через столы. Было уже за полночь, время, когда человек начинает вести себя как зверь, и наступает пора когда знатным женщинам следует покинуть пир мужчин.

Как раз в сто время Харальд увидел, как одна из его жен, прекрасная Снэфрид дочь Сваси⁵ несет ему последний рог.

На миг Харальду показалось, что и пир и окружавшие его люди куда-то исчезли. Он видел лишь одну свою красавицу финку. Конунг знал, что многие осуждают его за столь сильное влечение к женщине лапландских кровей, среди которых, как гласит молва, каждая вторая – ведьма. Но хотя Снэфрид и впрямь знала руны и заговоры, а также множество магических обрядов, Харальд не видел в том особого вреда. Когда же за ними закрывались створки их большей, похожей на деревянный ларь кровати, Харальд порой и сам начинал верить, что она сущая колдунья, ибо её искусство в любовных делах было таково, что конунгу не хотелось потом и глядеть на других жен и наложниц. Но воистину он не имел ничего против такого колдовства!

Со временем многие привыкли, что загадочная, необщительная Снэфрид становится все ближе к конунгу. И когда недавно Харальд заявил, что во время весенних жертвоприношений заключит с дочерью финна Сваси брак по полному обряду⁶и объявит её своей королевой, большинство его ярлов и свободных бондов уже приняли это, как должное. И теперь Снэфрид величали уже не низкородной ведьмой, а точно валькирию⁷ – Снэфрид Сванхвит, Лебяжьебелая. И сейчас, когда она несла рог, невесомо двигаясь меж огней, смолкал гомон и только скальды восхищенно бормотали, поднимая кубки: о, земля ожерелий, поляна гривен, калина злата.⁸

Как для лапландки Снэфрид была довольно высокой. Даже покрытая вышивкой ткань ее платья и передник, схваченный над грудью драгоценными пряжками, не скрывали вызывающей плавности линий её сильного тела. Она двигалась медленно, едва отрывая ступни ног от устланного соломой пола, и при этом все её тело жило необъяснимой особенной жизнью, притягивая взоры мужчин. Но Харальд был уверен, что её волнующая гибкость доступна лишь ему одному. Он не желал помнить о слухах, что распускали его недруги – якобы Снэфрид одно время весьма милостиво относилась к мятежному Ролло. Нет, это скорее сам дерзкий мальчишка Ролло, хотел позлить конунга и приставал к Снэфрид, пока Харальд не объявил её во всеуслышание своей женой.

Сейчас же, когда финская красавица со своей тихой полуулыбкой остановилась перед конунгом и протянула ему полный рог, он внезапно вспомнил их первую встречу, когда он прибыл в усадьбу отца её Сваси и Снэфрид так же стояла перед ним с приветственным напитком в руках. И так же смотрела на него немного исподлобья своими странным глазами – раскосыми, как у лисы. Причем они были разного цвета: один аспидно-черный, а другой бледно голубой, прозрачный. Учитывая немного смуглую кожу финки и ее неожиданно белые, как шкурка горностая, волосы, она сразу произвела впечатление на конунга. Таких женщин он еще не встречал, потому в тот же миг и почувствовала, что сойдет с ума, сгорит в жгучем огне, если не утолит с ней вспыхнувшее в нем пламя желания. А чтобы староста финнов Сваси не упрямился, он дал ему за дочь настоящее золото, священное у финнов, и более того, взял себе в окружении троих его сыновей, пообещав сделать их ярлами и вырастить со своими кровными детьми.

Со Снэфрид же с тех пор Харальд не расставался. Сейчас же, любуясь красотой супруги, он в который раз подумал, что не прогадал при сделке. О, эта её ласковая, словно бы полусонная улыбка! У Снэфрид был влекущий чувственный рот, тонко очерченный орлиный нос, ее пышные волосы красиво удерживал вкруг чела блестящий янтарный обруч. А этот ее словно испытывающий взгляд немного исподлобья, ее раскосые глаза… Харальд вдруг почувствовал, что уже устал и от пиров и еды, и он песен скальдов. Сейчас ему больше всего хотелось запустить пальцы в белые волосы своей финки, запрокинуть ее голову, прильнуть к её гибкому податливому телу.

Тем временем Снэфрид смотрела на него в ожидании, протягивая дымящийся напиток, и одна из её соболиных бровей нетерпеливо дрогнула.

– Пей же, мой повелитель! Это горячее вино с восточными пряностями, которые называют корица и кардамон.

Харальд принял рог. На этом сосуде когда-то сама Снэфрид вырезала руны-обереги, и он должен был разлететься на части, если бы недруг вздумал опоить конунга. Рог был огромен, его нельзя было поставить, и волей-неволей приходилось пить до дна.

Прикрыв глаза, Харальд тянул его, слыша, как галдели, сомкнувшиеся вокруг, викинги. Достойным считался тот, кто, опорожнив такой рог, оказывался в состоянии усидеть и дальше на пиру, сохраняя ясную голову. Харальд же считал себя достаточно умелым в питье и поэтому лишь довольно улыбнулся, возвращая Снэфрид сосуд. Он еще успел различить её торжествующую улыбку, но сейчас же ему показалось, что все окружавшее его стремительно удаляется. Гасли шум, мерцание огней, перезвон чаш, будто дым, клубившийся под сводами кровли опустился вниз, окутав все вокруг. Лишь бледным видением мелькала вдали светлая фигура Снэфрид. Харальд удивился тому, что вино так мгновенно повлияло на него, но ему уже неимоверно хотелось спать, голова казалась столь неподъемной, что конунг даже снял с нее венец, надев его, как простое запястье, на руку. Где-то в глубине души билось смутное беспокойство, но он не решился выказать его, явив себя трусом. Ведь он пил из рога, поднесённого Снэфрид!

Меж огней мелькали полуголые тела, сверкало занесенное оружие, раздавалось пение, бренчали струны. Воины плясали крока-мол.⁹ Харальд хотел было присоединиться к ним, но ноги не повиновались ему. Вспомнив, что Снэфрид удалилась не в крыло женщин, а к выходу из дома, конунг заставил себя посмотреть в ту сторону. Тем, на высоких подставках, пылали две чаши с тюленьим жиром. Закрывавшая прямоугольник двери меховая полость была откинута, и Харальд мгновенно похолодел, заметив стоявшего в дверном проеме мужчину. Перед глазами конунга мелькали силуэты пляшущих, метались тени, стелился едкий дым, но даже неяркого пламени светильников хватило, чтобы узнать эту возвышавшуюся над головами большинства присутствующих фигуру – мощные квадратные плечи, длинные, до плеч, волосы, чисто выбриты надменный подбородок… Ролло! Его заклятый враг Ролло!

Харальд не мог ошибиться. Даже пряжка плаща на плече расположена с левой стороны, дабы не мешать левой руке выхватывать из ножен меч, а кому не известно, что Ролло – левша! Какую же дерзость имеет этот мальчишка, явившийся на пир к своему недругу и теперь стоящий у входа прямо глядя в лицо конунга! В пламени светильников в его взгляде мелькает что-то волчье, свирепое. Харальд в одно мгновение подумал, что Ролло пришел отомстить и теперь сожжет конунга со всеми приспешниками, заперев их в усадьбе. Но зачем тогда он вошел сюда сам?

И тут конунг получил отит. Снэфрид. Она приблизилась к Ролло, и тот накинул ей на плечи меховой плащ. Лебяжьебелая сразу же, не оглядываясь, вышла, а вот Ролло на миг задержался, и Харальд увидел, как его хищные зубы сверкнули в усмешке.

Конунг попытался броситься следом, однако отчего-то не смог, лишь захрипел, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Он сумел лишь пнуть Регнвальда, но тот лишь что-то рыкнул со сна. А лихие напевы крока-мола сливались с криками:

– Конунг пьян! Конунг пьян! Слава Харальду Прекрасноволосому!

Под эти вопли Харальд уронил лицо на полуобглоданную кабанью тушу и погрузился в тяжелый наркотический сон.

На дворе стояла глухая морозная ночь. Объевшиеся псы даже не залаяли, заметив скользящие человеческие тени. Скрипел снег, клубился пар от дыхания. Шедшие беспрепятственно миновали усадебные постройки, никого не встретив, и Ролло с облегчением снял руку с рукояти меча. Снэфрид услышала его вздох и тихонько засмеялась, прильнув к своему спутнику.

– Сейчас самое время подпереть двери усадьбы и сжечь их всех!

– Нет, – отрезал викинг – Там и Регнвальд и мой брат Торир. Не хочу, чтобы Хильдис жила с мыслью, что я их убийца.

Не замеченные никем, кроме ущербной луны, они достигли зарослей ельника, откуда доносилось позвякивание сбруи привязанных лошадей. Из-за сосны показались фигуры ожидавших их воинов, вооруженных копьями и круглыми, переброшенными за спины щитами.

– Ну, наконец-то!

Ролло лишь негромко засмеялся, похлопывая по холке высокого коня. У беглецов были не маленькие лохматые лошадки местной породы, а длинноногие, сильные кони с Рейна. Такие кони стоили очень дорого и их было мало в Норвегии.

– Что так долго? – спросил один из ожидавших, молодой викинг, с выбивавшимися из-под меховой шапки светлыми височными косицами: – Или эта диса брачных уборов¹⁰ сопротивлялась?

Ролло с уверенной улыбкой притянул к себе Снэфрид Лебяжьебелую.

– Она? О, нет! Однако видишь ли, друг Олаф, я все же не смог удержаться, чтобы не послать лохматому Харальду последнее приветствие.

Олаф наигранно ахнул и демонстративно воздел руки к небу. Они все еще были в усадьбе врагов, но Олаф весельчак и балагур, всегда готов был посмеяться. А вот другой викинг, пожилой, длиннобородый, в рогатом шлеме поверх меховой шапки, сердито не шикнул на них.

– Тролли что ли помутили ваш разум? Чем скорее мы уедем отсюда, тем верней останется с нами наша удача. – И покосился на женщину: – Хотел бы я знать, стоишь ли ты того, чтобы сын моего друга так рисковал ради тебя?

Из-под пушистого меха капюшона на него недобрый светом блеснули разноцветные глаза финки. Но старый викинг уже не глядел на нее. Зато заулыбался, наблюдая, как легко, не касаясь стремени, вскочил в седло Ролло. Вздохнув, он проворчал с нежностью в голосе:

– Да, видели бы тебя сейчас те, кто зовет тебя Пешеходом, как твоего отца! У старого Ролло никогда не было такой ловкости, как у его сына. Да и на коне он выглядел так же неказисто, как мельничный жернов на брачном ложе, клянусь Одином,¹¹ Христом и Аллахом.

– Это потому, что у него не было таких коней, Кетиль, – пришпоривая своего жеребца, отозвался со смехом Ролло.

А потом была бешеная скачка под звездным небом. Ролло понимал, что чем дальше они успеют уехать – тем крепче будут сидеть их головы на плечах. И хотя Снэфрид уверяла, что от её зелья Харальд проспит не менее трех суток, никто не мог поручиться, что кто-нибудь не обнаружит исчезновения супруги короля и не снарядит погоню.

Поэтому они безостановочно и ехали почти целые сутки, лишь меняя лошадей на подставах, предусмотрительно подготовленных Ролло. С каждой сменой их отряд рос, и теперь единственное, что волновало Ролло, – как долго смажет выдержать эту скачку Снэфрид. Но финка держалась в седле как валькирия, и к вечеру они достигли старого имения матери Ролло в горах, лежавшего далеко от проезжих дорог.

Хильдис, предупрежденная, что это возможно, её последняя встреча с сыном, сама с факелом в руке вышла встретить прибывших и лишь слабо ахнула, увидев, как сын снимает с седла ту, кого в этих краях звали Белой Ведьмой. Тем ни менее она молча осветила им дорогу в боковую клеть, куда Ролло отнес на руках буквально рухнувшую с коня Снэфрид.

То, что финка смертельно утомлена, он понял, когда уложил её на тюфяки гагачьего пуха и Снэфрид не потянулась к нему с обычной её страстью, а тут же погрузилась в полудремотное состояние. Он расшнуровал и стащил с нее сапожки, стал растирать её заледеневшие от стремян ноги. Женщина слабо застонала и на миг приоткрыла глаза. В неверном свете лучины она разглядела озабоченное и нежное выражение на лице склонившегося над ней Ролло. Слабо улыбнувшись ему, она погрузилась в сон. Но до конца её дней Снэфрид, дочерь Сваси, беглой королеве Норвегии, не суждено было забыть этот взгляд того, ради которого она пожертвовала всем.

Когда Ролло прошел в главное помещение усадьбы, его люди уже сидели за столами, с жадностью поглощая дымящуюся овсяную кашу с селедкой. С некоторым удивлением Ролло обнаружил среди них своего младшего брата Атли. Это был худенький десятилетний мальчик с бледный лицом и синими, как у Хильдис, глазами. Он был болезненным от рождения, и Регнвальд не раз уже имел повод пожалеть, что, когда мальчик родился, его не отнесли в лес на смерть. Все знали, что по ночам Атли задыхается, что слаб и болезнен и, что из него ни когда не выйдет настоящего воина. Регнвальд стыдился такого сына. А вот Ролло наоборот привязался к хилому братишке, и мальчик искренне отвечал на чувства своего блистательного старшего брата. Однако сейчас Ролло был несколько озадачен, увидев его здесь и выразительно поглядел на мать.

Хильдис поставила перед ним тарелку с кашей и произнесла:

– Я хочу, чтобы ты забрал Атли с собой. Ты сможешь отвезти его в Упсалу,¹² где вещие женщины сумеют вылечить моего младшего сына. Если же не смогут… Что ж, Атли явно никогда не станет воином, зато с его светлой головой и чутким сердцем из него выйдет жрец или предсказатель в одном из святилищ наших богов.

Ролло, однако, выразил недовольство. Отправлять мальчишку с ним, изгнанником, которого, наверняка станут преследовать?.. Разумно ли это? Не лучше ли его матери послать Атли в Упсалу с кем-то другим?

Хильдис вздохнула:

– Видят боги, что я словно разрываю свое сердце, стремясь в одночасье расстаться с тобой и малышом. Но разве ты запамятовал, Ролло, что Регнвальд уже дважды порывался убить младшего сына, которого он считает позором для себя?

Ролло нечего было на это возразить. Его мать была мудрая женщина, и она понимала, что Атли не прожить и месяца в этих краях, если он лишиться защиты старшего брата. И он лишь искоса поглядел туда, где сидел мальчик. Атли был худ, иссиня-бледен, да и выглядел гораздо младше своего возраста. Красивым его тоже нельзя было назвать, скошенный подбородок, выступающий нос, глубоко сидящие глаза. А вот умом Атли боги не обидели. Сейчас, глядя на мать и старшего брата мальчик явно понимал, что решается его судьба, и вся его хрупкая фигурка и встревоженный взгляд выражали беспокойство. И прежде чем принять решение, Ролло улыбнулся Атли – и сейчас же понял, что возьмет мальчика с собой, таким ясным радостным светом озарилось лицо младшего сына Хильдис. Ролло почувствовал себя не в силах разочаровать братишку: ведь его улыбка послужила как бы обещанием, а Ролло готов был надуть хоть весь белый свет, но только не тех, кто ему доверился.

Хильдис заметила этот обмен взглядами и облегченно вздохнула.

– Хвала мудрым норнам¹³ плетущим судьбы людей, что они дали мне двух таких сыновей. И не думай, Ролло, что брат будет тебе в тягость. Я видела вещий сон и знаю – судьба Атли будет благотворно влиять на судьбу моего великого Ролло.

Они какое-то время молчали. Мимо прошла рабыня, неся горшок с углями для жаровни. Хильдис наблюдала, как та прошла за полог из шкур в боковую клеть, где отдыхала Снэфрид. И женщина невольно нахмурилась. Снэфрид Лебяжьебелая, таинственная женщина с темным глазом. Не о такой спутнице для сына мечтала мать: Белая Ведьма из неизвестного рода, хитрая и замкнутая, сделавшая гордого конунга Харальда мягким как воск в своих руках. Люди говорили, что она зачем-то скупает у бедняков новорожденных детей, что не боится ночью уходить в одиночку в лес или гулять в полнолуние у могильных камней. Сколько ей лет? На вид она молода, но такое горькое знание жизни, такая зрелая мудрость таятся в её разномастных глазах…

Хильдис не сразу заметила, что сын наблюдает за ней. И сжала его руку.

– Ты хоть любишь ее, Рольв, или это только месть?

– Разве Снэфрид недостаточно хороша, чтобы ее полюбить?

Он улыбался. Улыбка у него была дерзкая, веселая, совсем еще мальчишеская. Хильдис подумала, что в начале следующего лета Ролло исполнится девятнадцать. Самая пора, чтобы взять себе жену.

– Во всяком случае, – неожиданно для себя молвила Хильдис – если эта женщина ради тебя отказалась стать королевой всей Норвегии – она должна сильно тебя любить.

Насытившись, Ролло вытер тыльной стороной руки губы и рыгнул.

– Да, она меня любит. – Он опять улыбался своей дерзкой улыбкой. – Однако кто сказал, что я не сделаю Снэфрид королевой любой земли, какую выберу для себя? А Лебяжьебелая не так глупа, чтобы отказаться от короны ради простого изгнанника. Да будет тебе известие, мать, что Снэфрид первая предсказала мне великое будущее. И я не сгину, не уйду в чертоги Одина до тех пор, пока не стану великим правителем, пока моя слава не прогремит громче славы Рагнара Кожаные Штаны! И пока я не завоюю себе столько же земель, как мой истинный отец – великий Ролло Пешеход.

Он сиял, и мать любовалась им. Да, поистине она должна гордиться, что родила такого сына! Он очень похож на того, другого Ролло, из-за которого она едва не погубила себя.

Ролло был так же невероятно могуч, как его настоящий отец, но при этом поджар и статен, каковым Ролло Пешеход не бывал и в лучшие годы жизни. К тому же при высоком росте, широком развороте плеч и развитых мышцах он был гибок и быстр, как кошка. У Ролло было удлиненное лицо с высокими скулами, шея словно колонна, квадратный подбородок и чувственные губы. Длинные русые волосы схвачены вокруг лба кожаным ремешком. Глаза светло-серые, как туман, глубоко посаженные под мощными надбровными дугами, четкая линия прямого носа… Нет, незаконнорожденный сын женщины-скальда Хильдис, хоть и походил на того, кому она отдалась девятнадцать лет назад по порыву сердца, но гораздо краше его. Боги были милостивы к ней, и она, вынужденная разлучиться с возлюбленным, получила другого Ролло, гораздо лучший слепок, чем был сам оригинал.

Обо всем этом Хильдис думала поздно ночью, когда уже все улеглись, а она тихо сидела в ногах ложа сыновей. Маленький Атли спал, дыша хрипло и тяжело, как всегда. Ролло же лежал, прикрыв согнутой рукой лицо, и Хильдис не знала, спит он или нет. Он всегда дышал ровно, глубоко и бесшумно, как птица. Сама же она знала, что не заснет. Её последняя ночь с сыновьями… Что ж, – горлинка выводит птенцов, чтобы они улетели… И все-таки слезы текли и текли по её щекам.

Ролло не спал. Он слышал прерывистое дыхание матери, ощущал её запах, её тепло. Так было еще со времен его детства, когда она приходила, садилась подле него и тихо лила слезы. Маленьким, проснувшись, он тоже начинал плакать, но позже научился притворяться спящим, а потом привык. Сейчас же в груди у него все разрывалось. Рано привыкший к дальним походам, к долгому пребыванию вдали от дома, он не думал, что ему так тяжело придется в последнюю ночь.

Еще несколько часов назад все его мысли были о поджидавших его во фьорде кораблях, о тех соратниках и друзьях, кто примкнул к нему, не пожелав подчиниться Харальду и предпочел изгнание – о Кетиле, Олафе, Мезанге, Лодине и других, кого он либо знал с детства, либо сошелся в викингских походах. Он ждал часа, когда подставит ветру полосатый парус и, разрезая волны, поплывет искать предсказанное ему королевство. Но теперь, когда его мать беззвучно плакала, он вдруг понял, что какую-то частицу себя он навсегда оставит в Норвегии. И сейчас, в дремотной темноте длинного дома, под тихое всхлипывание матери и дружный храп своих дружинников, он молча глядел на выползающий сквозь отдушину в крыше дым и вспоминал…

Ролло всегда был нелюбимым сыном Регнвальда из Мёра. Тот, кого он так долго считал своим отцом, был всегда груб, даже жесток с ним. Как и с его матерью. Он даже злился на нее на само имя, каким она нарекла своего первенца, хотя это имя и встречалось в их роду – так звали отца самой женщины-скальда. Второму же сыну он сам дал имя – Торир. И именно Торир, позже получивший прозвище Молчун, и был любимцем Регнвальда. Разница, с какой ярл относился к братьям, была столь очевидна, что Ролло с детства чувствовал себя обделенным. Возможно, это и повлекло за собой, что он стал таким неуправляемым и вспыльчивым. Но старые викинги, поглядывая на него, со знанием дела вспоминали старую пословицу: «Орел кричит рано».

То есть характер будущего «короля моря» определился еще тогда. Однако сам ярл Регнвальд никогда не радовался проделкам первенца. Особенно когда тот волчонком вгрызался зубами ему в руку или разбавлял пиво в дорожных бурдюках ярла козлиной мочой. И ни наказания, ни порка (Ролло еще пуще обозлился на отца, который посмел сечь его на глазах рабов) не могли усмирить непокорного ребенка.

По распространенному обычаю, родители зачастую отдавали сыновей на воспитание в чужие семьи. Вот и Регнвальд, едва сыну минуло семь зим, отвез его в усадьбу одного старого берсерка¹⁴ по прозвищу Кведульв. После этого почти шесть лет Регнвальд не интересовался Ролло. Хильдис несколько раз присылала гонцов, беспокоясь за первенца, но сама не смела ослушаться мужа и навестить его. И вот, когда по истечению семи лет они прибыли в усадьбу Кведульва, им навстречу вышел пригожий рослый подросток, при взгляде на которого у Регнвальда глаза словно окаменели, а сердце Хильдис едва не выпрыгнуло из груди. С ними был и Торир, причем Ролло во все глаза глядел на роскошный меч младшего брата. Лицо его даже вспыхнуло румянцем, и, едва они с отцом обменялись положенными приветствиями, как парень тут же заявил: раз меч у самого Ролло никудышный, то Регнвальду наверняка стыдно, что его первенец не имеет оружия, достойного сына ярла. От такой наглости Регнвальд даже опешил. Но, когда любивший паренька старый Кведульв стал смеяться и хвалить Ролло, тоже скривил губы в улыбке, пытаясь свести все к шутке.

Однако отношения меж ярлом и тем, кого называли его сыном, не стали лучше. Он даже не радовался выслушивая похвалы, какими осыпали мальчишку Кведульв, пророча Ролло будущее великого викинга, «короля моря». И хотя священное бешенство воина Одина не просыпалось в пареньке, однако он умел сражаться и наслаждаться схваткой, биться на мечах, секирах, с железной палицей или с длинным ножом, используя в борьбе, не только руку с оружием, но и все тело, всю гибкость, ноги, зубы, все страстное желание победить любой ценой. Особенно радовало, что Ролло – левша, и мало кто в состоянии выдержать его сильные, необычные, направленные с неудобной для противника стороны удары. Одновременно берсерк Кведульв научил подростка пользоваться и правой рукой, что делало мальчика особенно искусным воином. Он с гордостью заявил Регнвальду, что за его мальчишкой числится уже трое убитых врагов, причем последний – шестнадцатилетний крепкий паренек, уже побывавший в викингском походе. Заметив, что Регнвальд хмурится, Кведульв лишь засмеялся, хлопая его по плечу:

– Орел кричит рано, Регнвальд. А за убитых тебе не придется платить виру,¹⁵ так как по закону убийство, совершенное отроком до шестнадцати лет, считается всего лишь несчастным случаем.

Но Регнвальд все одно держался хмуро и неприязненно с сыном, однако Ролло уже не испытывал при этом болезненного чувства обделенности, как ранее. Здесь, в усадьбе Кведульва, прислушиваясь к тому, что болтает челядь или о чем переговариваются, поглядывая на него, домочадцы, он вдруг понял, что многие не считают, что он родной сын Регнвальда из Мера. А так неподходящая Ролло нелепая кличка Пешеход – а ведь он был едва ли не лучшим наездником в околотке – по сути, принадлежит не ему, а кому-то другому, на кого он поразительно похож. Вскоре он узнал, кто такой этот Ролло Пешеход, знатный викинг, владелец островов у берегов Норвегии, сын ярла Бычьего Торира, который прославился своими походами и даже основал свои земли на севере королевства франков.