Вьетнам. История трагедии. 1945–1975

Никто на Западе не рассматривал Женевские договоренности как успех. Это была всего лишь попытка великих держав ограничить ущерб дипломатическими средствами: единственное достижение конференции состояло в том, что она позволила вытащить истощенную колониальную державу из обреченной на поражение войны. Тем не менее Женевские договоренности таили в себе весьма примечательный и красноречивый факт: Сайгонское правительство получило слишком много, тогда как очевидно побеждающий Вьетминь – слишком мало. Это могло объясняться лишь тем, что СССР и Китай были заинтересованы в судьбе Индокитая и конкретно Вьетнама гораздо меньше, чем предполагали ястребы холодной войны в Вашингтоне. Мао Цзэдун не хотел видеть у своего порога мощного конкурента – сильный коммунистический Вьетнам, который сумел бы втянуть в свою сферу влияния Лаос и Камбоджу; в Азии должен был доминировать красный Китай.

Всеобщее прекращение огня во Вьетнаме вступило в силу 27 июля. Секретарь ЦУЮВ Ле Зуан, который много лет вел подпольную жизнь в дельте Меконга, раздобыл ручную железнодорожную дрезину и отправился объезжать подведомственные ему южные территории. На Севере коммунисты примеряли на себя новую роль хозяев государства. 9 октября французская армия покинула Ханой, сопроводив свое отбытие вызывающе помпезными церемониями, что заставило одного американского наблюдателя сравнить французов с Дон Кихотом, который сражается с ветряными мельницами. Под бравурные звуки духового оркестра, грохот барабанов и лязганье цимбал генерал Рене Коньи, импресарио катастрофы в Дьенбьенфу, приветствовал марширующие полки – парашютистов, легионеров, морских пехотинцев, сенегальцев, североафриканцев, за которыми двигались колонны бронетехники, пережевывавшие мягкий асфальт ханойских улиц. Покидая Индокитай, французы не проявили ни капли благодарности и благородства. Верные своей политике выжженной земли, бывшие колонизаторы забрали с собой или уничтожили все, что могло иметь хоть какую-то ценность для победителей.

10-летнему Доан Фыонг Хаю показалось, что трубы покидающих Ханой французов «трубили так печально, будто рыдали»^[137]. Стоял промозглый ветреный день, когда они в последний раз спустили флаг над своей цитаделью. Двое сержантов свернули промокший триколор и передали его генералу, который, в свою очередь, отдал его командиру гарнизона. Оркестр заиграл «Марсельезу», и вовремя заморосивший дождь скрыл слезы, выступившие на глазах многих офицеров и солдат. Затем гарнизон погрузился на грузовики и уехал в сторону порта. 75-летняя эпоха французского колониального правления в Ханое подошла к концу.

На смену уехавшим французам сначала прибыли представители МКК – «офицеры индийской армии со стеками и топорщащимися гвардейскими усами, бледнолицые поляки в странных треугольных фуражках и вечно пьяные канадцы, болтающие на своем непонятном французском»^[138]. Им на смену пришли победители – первые отряды армии Зяпа. Вот как описывал их прибытие Говард Симпсон: «Они шли двумя колоннами по двое, по одной на каждой стороне улицы: маленькие люди в оливково-серой униформе, в самодельных шлемах, сплетенных из листьев и обтянутых тканью и камуфляжной сеткой. Нагруженные оружием и снаряжением, «бодой» (солдаты армии Северного Вьетнама) 308-й дивизии вошли в незнакомую им городскую среду. Они шли почти беззвучно; было слышно лишь мягкое шарканье сотен дешевых теннисных тапок по асфальту: вступление Вьетминя в Ханой было, пожалуй, самым тихим маршем победителей в истории»^[139]. Бывшие крестьяне удивленно глазели на великолепные здания и широкие проспекты – свой военный трофей. Их приветствовали толпы людей, что, впрочем, не было стихийным проявлением народной любви: партработники несколько дней колесили по городу, убеждая сомневающихся горожан в том, что встретить победителей с энтузиазмом – в их интересах.

В толпе встречавших выделялась громоздкая фигура американского майора Люсьена Конейна по прозвищу Черный Луиджи, Лу-Лу или Трехпалый Лу. Уроженец Парижа, он вырос в Америке и в 1939 г. вернулся на родину, чтобы воевать с фашистами во французской армии. После ее капитуляции Лу поступил на службу в американское Управление стратегических служб и выполнял задания в Европе и на юге Китая. Теперь же, как сотруднику американской Военной миссии во главе с полковником Эдвардом Лансдейлом, ему было поручено заняться созданием подпольных диверсионно-разведывательных групп для работы на территории Северного Вьетнама. Конейн был карикатурой на сотрудника секретной службы – любитель крепко выпить, не сдержанный на язык, с бандитскими замашками и вспыльчивым нравом: рассказывали, что однажды он разрядил всю обойму своего кольта.45 калибра в заглохший автомобильный двигатель. Глядя на колонну марширующих бодой, Лу вдруг вскинул в воздух кулак и крикнул по-вьетнамски «Да здравствует Хо Ши Мин!», чем вызвал одобрительные возгласы стоявших вокруг коммунистов^[140]. Они так и не поняли, что он попросту над ними насмехался, что будет продолжать делать на протяжении еще многих лет.

Когда французы покинули Индокитай, Норман Льюис попытался осмыслить происходящее: «Стоило ли это того – краткий насильственный брак с Западом, завершившийся столь беспощадным разрывом? Существовала ли в конечном итоге некая непостижимая для нас историческая необходимость, могущая оправдать все это кровопролитие, годы порабощения, презрения, унижения? Что выиграют в долгосрочной перспективе свободные народы Индокитая, стоящие сегодня на пороге возрождения, от принудительного разрыва со старым устоявшимся образом жизни, на смену которому отныне придет материалистическая философия и все затмевающий идеал повышения уровня жизни?»^[141]

Пожилой крестьянин из деревни, расположенной на шоссе № 1, сказал: «Самым счастливым в моей жизни был тот день, кода я увидел два грузовика с французскими солдатами, навсегда покидавшими Хюэ. Когда они проезжали мимо моего дома, я хорошо разглядел, какие грустные у них были лица»^[142]. Во вьетнамской земле осталось лежать 93 000 французских солдат, которые погибли здесь за последние десять лет в тщетной попытке их страны удержаться за колониальное прошлое. У этих солдат не было своего Редьярда Киплинга, чтобы окутать их саваном романтики. Тем не менее 10 лет спустя в Сайгоне появилась легенда, что сотни солдат Мобильной группировки 10 были похоронены на месте своей гибели у шоссе № 19 на Центральном нагорье в вертикальных могилах – где они стояли, несгибаемые в своем смертном окоченении, повернувшись лицом к Франции.

Глава 5
Тирании-близнецы

«Режим террора»

Северный и Южный Вьетнам всегда отличались друг от друга так же сильно, как север и юг Великобритании, США, Италии и многих других стран, вплоть до различий в нецензурной брани. В годы после Женевской конференции обе новые страны оказались под властью репрессивных авторитарных режимов. Но, в отличие от южного соседа, режим Хо Ши Мина пользовался рядом весомых политических преимуществ. Несмотря на то что Север был опустошен войной и страдал от ужасающей нищеты, усугубляемой коммунистической экономической политикой, он отличался гораздо большей дисциплиной и сплоченностью. Хо Ши Мин, хотя и прожил во Вьетнаме намного меньше Нго Динь Зьема, был победителем в борьбе за независимость и обладал колоссальным авторитетом внутри страны. Легендарную харизму и обаяние он грамотно использовал для достижения своих целей на международной арене. Кроме того, осуществляя жесткий контроль над информацией, северовьетнамский режим надежно скрывал от посторонних глаз свои неприглядные стороны, включая подавление бунтов, политические чистки и массовые убийства. На Юге безумства и жестокости режима Зьема происходили у всех на виду: для многих крестьян вьетнамские землевладельцы были ничуть не лучше французских, и немало из них завидовали «лучшей доле» своих северных братьев. Лишь намного позже южане будут вспоминать этот шестилетний период с 1954 по 1960 г. как утерянный рай, когда их соотечественники по крайней мере не убивали друг друга.

Как только 25 июля 1954 г. было объявлено прекращение огня, с Севера начался массовый исход: в страхе перед новым режимом около 1 млн вьетнамцев – торговцев, землевладельцев, антикоммунистов, католиков и всех, кто находился на службе у французов, – бежали из страны по суше, морю и воздуху. Это было время смятения и паники, разлук и прощаний. Вьетминевцы останавливали автобусы, направлявшиеся по дороге № 1 в порт Хайфона, и агитировали, а иногда и заставляли беглецов остаться. С семьей Нгуен Зыонг, скромными торговцами, случилось несчастье: в толпе на аэродроме в предместьях Ханоя мать на мгновение поставила на землю сумку со всем их богатством – драгоценностями и золотыми монетами^[143]. Не успели они оглянуться, как сумка исчезла: новую жизнь в Сайгоне им пришлось начинать почти без гроша.

В то самое время, когда временное правительство Северного Вьетнама выпустило памятную кружку в честь победы в Дьенбьенфу, в Ханое разыгрывались человеческие трагедии. Более или менее зажиточные семьи выставляли на улицах перед домами свое имущество, распродавая его по бросовым ценам. В некоторых семьях происходил раскол. Отец Нгуен Тхи Чинь, глава некогда богатой землевладельческой семьи, предупредил свою 16-летнюю дочь и 19-летнего сына Лана, что он принял решение перебраться на юг, – одна из его дочерей состояла в браке с французским доктором и уже покинула Север. Вечером накануне отъезда он выдал сыну и дочери по поясу, в каждом из которых было зашито немного денег, и приготовил сумки с едой и предметами первой необходимости. Но на рассвете Чинь была разбужена братом. «Пойдем со мной», – прошептал он. На улице она увидела его друга с двумя велосипедами. «Мы хотим присоединиться к революции, – сказал Лан. – Отец не разрешил бы мне это сделать, но потом он поймет»^[144]. Чинь была потрясена. Она умоляла его остаться, плакала, цеплялась за руль велосипеда, но все было напрасно. Лан и его друг укатили прочь.

В слезах она разбудила отца. Он решил, что она должна уехать, как было запланировано, а он останется и попытается найти Лана. Через несколько часов она вместе с толпой толкающихся, плачущих, отчаявшихся людей погрузилась в транспортный самолет. На прощание отец подарил ей золотой браслет. По прибытии в Сайгон всех их отправили в лагерь для беженцев, где она плакала в течение нескольких недель. В конце концов она встретила старого друга их семьи, который сказал ей: «Смирись с этим и продолжай жить». Через два года она вышла замуж за его сына. Чинь ничего не знала о своем брате больше 40 лет.

Чан Хой, служивший стажером во французских ВВС, должен был отправиться в Сайгон вместе со своей эскадрильей. Но его мать решила остаться, чтобы продать дом и имущество их семейной автобусной компании. Хой полетел на борту самолета C-47: «Я проплакал всю дорогу – вьетнамцы очень привязаны к своим родным». Он рыдал бы еще сильнее, если бы знал, что не увидится со своей семьей до 1998 г. Он обосновался на Юге, но всю свою жизнь тосковал из-за того, что не может провести выходные дни и праздники в родном доме, в окружении большой семьи.

На автобусах, поездах, автомобилях и пешком потоки людей текли по дорогам в Хайфон, где их ждали суда, предоставленные в основном американцами. Впоследствии власти Северного Вьетнама утверждали, что агенты США развернули активную пропагандистскую кампанию с целью запугать северян и заставить их бежать из страны. Несомненно, пропаганда велась. «Герой» американских консерваторов д-р Том Дули щедро фабриковал истории о коммунистических зверствах, включая беспардонно лживый бестселлер «Избави нас от лукавого». С другой стороны, теперь мы знаем, какая трагическая участь постигла многих из тех, кто решил остаться, поверив ложным заверениям Хо Ши Мина в том, что им нечего опасаться.

Сыну состоятельного землевладельца Нгуен Хай Диню было 18 лет, когда его единственная сестра уехала на Юг. Сам он остался. «Почему? Потому что я был очень глуп… Мы считали французов колониальными угнетателями, пока не пришли к власти коммунисты… после этого мы стали считать французов нашими друзьями»^[145]. Новый режим маргинализировал и порой открыто подвергал репрессиям выходцев из зажиточных и образованных слоев общества. Динь столкнулся с тем, что его происхождение лишает его права учиться в университете и занимать любые мало-мальски ответственные посты. Один политработник сказал ему: «В прошлом эта страна была феодальной: теперь она принадлежит крестьянам и рабочим. У вас больше нет страны». Его отец был лишен гражданских прав на пять лет как «антисоциальный элемент» и едва зарабатывал себе на жизнь, готовя еду для партработников. Динь ненавидел в новом обществе буквально все, и прежде всего невозможность говорить то, что он думает. Он встречался со студенткой по имени Фыонг, но за пять лет отношений ни разу не осмелился заговорить с ней на политические темы: «Все боялись друг друга. Каждый мог оказаться осведомителем». Динь имел право заниматься только физическим трудом.

В некоторых районах Северного Вьетнама племена продолжали вооруженное сопротивление, используя оружие, которым снабдил их французский спецназ до прекращения огня. Бернард Фолл утверждал, что некоторые французские офицеры не смогли выбраться из удаленных районов и остались воевать в партизанских отрядах, пока в конце концов не были уничтожены северовьетнамской армией. Он рассказывает, что в конце лета 1956 г. один французский спецназовец в отчаянии требовал в радиоэфире: «Сукины дети, помогите нам! Помогите! Парашютируйте хотя бы немного боеприпасов, чтобы мы могли умереть в бою! Чтобы они не перерезали нас, как свиней!»^[146]. Фолл утверждает, что ничего не было сделано: «Не было никакой операции “U-2”^[147], никакой шумихи: Франция не потребовала вернуть ей ее солдат, а коммунисты были довольны тем, что могли решить проблему без чужого вмешательства». В сентябре 1957 г. ханойская еженедельная газета «Куандой нянзан» («Народная армия») сообщила, что за два года после прекращения огня в горах к востоку от Красной реки северовьетнамская армия уничтожила 183 и взяла в плен почти 300 «вражеских солдат», а также заставила сдаться 4336 местных партизан. Скорее всего, среди них было не так много французов, однако это сообщение подтверждает, что сопротивление продолжалось еще несколько лет.

Тем временем новое правительство приступило к проведению земельной реформы. Центральная партийная газета «Нянзан» («Народ») призывала коммунистов «бороться с собственничеством и пацифизмом» и «решительно вести крестьянство к полному уничтожению землевладельцев как класса»^[148]. Представитель Индии в МКК в своем отчете написал, что нет ничего более наивного, чем считать ханойский режим националистическим или социалистическим, поскольку тот носит «неоспоримо коммунистический характер». Северовьетнамские СМИ развернули яростную антиамериканскую пропаганду. Пьер Асселин, отмечая, что все тоталитарные режимы нуждаются во врагах, писал: «Демонизация США… обеспечила властям “полезного врага”, который помогал им заручиться поддержкой населения… и продолжать свою кровавую Вьетнамскую революцию»^[149].

Драконовская земельная реформа, первый этап которой был проведен в период между 1954 и 1956 гг., вызвала энтузиазм у части крестьян, которые получили наделы земли, отнятые у бывших землевладельцев. К тому же война наконец-то завершилась. Но все это не принесло им долгожданного процветания: подавляющее большинство крестьян продолжали хронически голодать. Как заметила Зыонг Ван Май, дочь бывшего колониального чиновника, «государство лишило их стимула к упорному труду, когда крестьянам платили за то, сколько они сделали». Позже, когда была начата коллективизация, «нищета и голод стали нормой»^[150].

Взрослым выдавали пайки по 13 кг риса в месяц, 280 г мяса и столько же сахара, а также пол-литра рыбного соуса. Они получали по 3,6 м ткани в год и два комплекта нижнего белья. Но даже в самые тяжелые времена партийные лидеры и их семьи жили гораздо лучше. Конечно, северовьетнамская элита не купалась в таком богатстве, которое вскоре сосредоточили в своих руках их южные коллеги, но она никогда не голодала. В 1955 г. только поставки риса из Бирмы позволили предотвратить такой же массовый голод, который случился здесь десять лет назад. Основными источниками денежных средств для Ханоя были $200 млн, полученных от Китая, и еще $100 млн, полученных от СССР. Но это не было безвозмездной помощью – союзники по соцлагерю просто расплатились за товары, которые Северный Вьетнам, сам отчаянно нуждающийся в них, поставлял на экспорт.

Достоверная статистика о зверствах и расправах, которые чинили новые правители Северного Вьетнама в первые годы революции, так и остается за семью печатями. 29 октября 1956 г. на митинге в Ханое Зяп, в то время исполнявший обязанности вице-премьера, выступил с важным признанием ошибок новой власти: «Мы рассматривали всех землевладельцев без разбора как врагов, что заставило нас считать, что враги были повсюду… Для подавления наших врагов мы принимали решительные меры… и прибегали к несанкционированным методам [коммунистический эвфемизм для неблагозвучного слова «пытки»], чтобы добиться от них признаний… В результате многие невинные люди были осуждены как реакционеры, арестованы, казнены, брошены в тюрьмы»^[151]. По некоторым оценкам, число казненных достигло 15 000. Говорят, что Хо Ши Мин был глубоко огорчен такими перегибами, однако же никогда не использовал свой огромный авторитет, чтобы предотвратить их.

Новый режим не только конфисковывал у землевладельцев земли, но и во многих случаях требовал вернуть арендаторам деньги, «награбленные» за многие годы в виде «чрезмерной» арендной платы. Имущество и тягловых животных изымали самовольно, так что престарелому дяде Зыонг Ван Май пришлось самому впрягаться в плуг, чтобы вспахать оставшийся у него клочок рисового поля^[152]. Большой дом другого ее дяди был «перераспределен» между бедняками: вернувшись через 40 лет в Северный Вьетнам, она обнаружила, что там живут 40 человек. Бабушка Доан Фыонг Хая состарилась на глазах, когда ее признали землевладельцем-эксплуататором, подвергли допросу, затем народному суду, и конфисковали все имущество^[153]. Она отказалась от предложения сына отвезти ее в Ханой на лечение, тяжело заболела и вскоре умерла.

Весь класс землевладельцев был подвергнут узаконенному унижению и уничтожению, чтобы поднять самоуважение крестьян, а также внушить им презрение к собственности как таковой. Даже будучи убежденной коммунисткой, д-р Нгуен Тхи Нгок Тоан позже признала: «Происходило много вещей, в которых я не видела смысла»^[154]. Ей самой много лет отказывали в повышении по службе, несмотря на непоколебимую преданность партии: «Мне не хватало правильного семейного происхождения». Предпочтение отдавалось тем, кто имел крестьянские корни; такие же, как Тоан, выходцы из образованных и якобы «привилегированных» семей, стали изгоями. Любое разнообразие мнений, выражение несогласия и свобода информации были запрещены. Северный Вьетнам принял сталинский подход к истине: истинно то, что постановило Политбюро.

Чыонг Ньы Танг, впоследствии разочаровавшийся в линии партии, писал, что многие из казненных «врагов народа… так называемые землевладельцы… были такими же бедными крестьянами, которым посчастливилось владеть чуть большими по размеру участками земли, чем их соседям… и которых никак нельзя было назвать богачами»^[155]. Он также отмечал, что партия никогда не выражала сожаления по поводу развернутой в 1956 г. кампании репрессий против «интеллектуалов». Многие из них были осуждены и брошены в тюрьмы; немногие «счастливчики» были заключены под домашний арест, без связи с внешним миром. В ноябре 1956 г. сразу в нескольких районах Северного Вьетнама вспыхнули восстания, на подавление которых были брошены две армейские дивизии. Одно из них произошло в провинции Нгеан; как гласит история коммунистического Вьетнама, оно было организовано «тремя католическими священниками-реакционерами»^[156] по имени отец Кан, отец Дон и отец Кат. Под предводительском этих подрывных элементов крестьяне взяли в руки оружие, забаррикадировали дороги в деревни, захватили в заложники партработников и выдвинули требования против земельной реформы.

Далее коммунистическая летопись признает: «Мы были вынуждены применить военную силу… Все главари и их ключевые приспешники были арестованы». Помимо сотен погибших в ходе подавления мятежа почти 2000 человек были приговорены к смертной казни, и еще больше получили тюремные сроки. В 1956–1959 гг. беспорядки охватили провинцию Лайтяу. Ханой обвинил в них китайских националистических агентов. Как бы то ни было, эти восстания создавали «сложные политические ситуации… порождая среди населения страх и беспокойство относительно социалистического пути развития и подрывая доверие к партии и правительству»^[157].

Лан, брат Нгуен Тхи Чинь, который мечтал «присоединиться к революции», вступив в ряды Вьетминя, вместо этого был брошен в тюрьму на шесть лет. После освобождения ему отказали в выдаче пайковых карточек, и он был вынужден подрабатывать уличным носильщиком и продавать свою кровь в больницы. Судьба их отца Куи была еще печальнее: после освобождения из тюрьмы он не смог получить ни пайковые карточки, ни даже разрешение на работу. Ему пришлось жить попрошайничеством. Однажды ночью, умирая от голода и холода, он постучался в дверь своего старого друга, писателя Нгок Зяо. Дверь открыла его жена. Увидев на пороге Куи, она умоляла его уйти: ее муж сам был в немилости у режима. Сам Зяо прятался на чердаке: он подумал, что среди ночи к нему нагрянули полицейские. Услышав разговор, он спустился и убедил жену впустить Куи в дом, накормить его и позволить помыться. Они проговорили всю ночь, пока Зяо с сожалением не сказал: «Мне жаль, но ты не можешь остаться здесь». Перед уходом Куи сказал Зяо: «Если ты когда-нибудь встретишь мою дочь, пожалуйста, скажи ей, как сильно я ее люблю». И исчез в темноте. После этого Зяо и его жена оказывали ему единственную помощь, на которую осмеливались: каждое утро на рассвете они оставляли на задворках своего дома мешочек с рисом. Мешочек исчезал на протяжении двух недель, пока однажды не остался нетронутым. Куи навсегда исчез из их жизни и из жизни Вьетнама, умерев неизвестно когда в неизвестно где. Чинь узнала о последних днях жизни своего отца только много лет спустя после окончания войны^[158].

На Западе Северный Вьетнам окрестили «запретной зоной». Тем не менее, благодаря авторитету его лидера, олицетворявшего собой идеал пламенного революционера-победителя и борца с империализмом, мир смирился с его страной. Глядя на созданное им закрытое общество, большинство западных людей лишь пожимали плечами: у коммунистов так принято. Один из северовьетнамских интеллектуалов впоследствии предложил выделить в политической карьере Хо несколько этапов: сначала простой патриот; затем коммунист; наконец, мнимый националист, в действительности – продвигающий интересы Коммунистического Интернационала. По мнению одного из его соотечественников, космополитический опыт и идеологические связи с Китаем и СССР давали Хо огромное преимущество перед его противниками, которые мало что знали о мире за пределами Индокитая^[159]. Он с поразительным мастерством балансировал между двумя великими коммунистическими державами, особенно после того, как в конце 1950-х гг. отношение между теми вступили в фазу резкого охлаждения.

Ханойское Политбюро было ошеломлено докладом Никиты Хрущева на XX съезде КПСС в феврале 1956 г., на котором тот выступил с осуждением культа личности Сталина: сам вождь Северного Вьетнама почитался почти как божество. Большинство старших товарищей Хо были сталинистами; в 1953 г. они оплакивали смерть своего героя, по словам одного высокопоставленного партийного функционера, «не в силах сдержать слез, которые текли по нашим щекам»^[160]. Они были глубоко разочарованы отказом Москвы от военного противостояния с Западом в пользу простого экономического и идеологического соперничества. Венгерское восстание 1956 г. лишь укрепило руководство Северного Вьетнама в убеждении в том, что любое потворствование несогласным создает экзистенциальные риски для действующего режима.

Канадский дипломат докладывал из Ханоя: «Говорить о возможности экономического коллапса Северного Вьетнама бессмысленно, поскольку экономики как таковой здесь не существует»^[161]. На момент обретения независимости на 13 млн оставшегося в стране населения приходилось всего 30 квалифицированных инженеров и несколько фабрик. Коммунистическое руководство было слишком озабочено решением внутренних проблем, чтобы думать о каких-либо агрессивных действиях против Юга. Почти 80 000 военнослужащих были демобилизованы из армии и отправлены поднимать сельское хозяйство. И Китай, и Советский Союз ясно дали понять, что не хотят видеть со стороны Северного Вьетнама никаких вооруженных провокаций, которые могли бы встревожить американцев.

Мы располагаем скудными сведениями о том, как велась партийная борьба за власть в Ханое в 1954–1957 гг. Можно лишь с высокой долей уверенности утверждать, что Хо Ши Мин и Зяп не хотели новой войны: они верили, что единый коммунистический Вьетнам сам упадет им в руки после обещанных международным сообществом выборов. Все свидетельствовало о том, что – по крайней мере, на том этапе – они были искренне настроены достичь этой цели мирным путем. Но далеко не все ветераны Вьетминя были с ними согласны. Наблюдая за политикой правительства Зьема в Сайгоне, они видели все меньше надежд на обещанное воссоединение Вьетнама, кроме как путем вооруженной борьбы.