Loe raamatut: «Во власти чувств»

Посвящается тем, кто стремится быть собой, несмотря на давление общества. Тем, кто верит в силу любви и смелость следовать своему сердцу.

И всем, кто когда-либо чувствовал себя потерянным, но продолжал искать свой путь.

Пролог

– Только не говори, что ты опять хочешь сбежать.

Я обернулась, встречаясь с насмешливым взглядом брата. Сэм стоял, прислонившись к колонне, с бокалом шампанского в руке. В глазах его плясал лёгкий азарт, словно он заранее знал, что я скажу.

– Разве я когда-то пыталась? – устало вздохнула я, скользнув взглядом по сверкающему залу.

Всё было как всегда: сотни идеально одетых гостей, дорогой алкоголь, натянутые улыбки и лицемерие… Люди в этом зале были заинтересованы в нас не больше, чем я – в их фальшивых поздравлениях.

– Не пыталась. Но хотела, – он сделал глоток из бокала, – Впрочем, понимаю тебя.

Я перевела взгляд на родителей, которые сияли в центре зала. Мама принимала поздравления, папа обсуждал с кем-то важные инвестиции.

Они любили всё это. Любили внимание, обожание, статус. Любили быть в центре событий и напоминать миру, насколько велика семья Монкриф.

– Они считают, что этот вечер – их очередная победа, – пробормотала я, сжимая в пальцах тонкую ножку бокала.

– Разве не так? Вторая крупнейшая кардиоклиника, фонд помощи, полный зал влиятельных людей. Всё идёт по плану.

– Только не по моему.

Сэм тихо усмехнулся, но не ответил. Мы оба знали, что у нас никогда не было выбора. В этом мире нельзя быть просто Эмилией Монкриф или Сэмуэлем Монкриф.

Мы должны были соответствовать. Держать спину прямо, улыбаться, быть безупречными.

Я давно поняла одну вещь.

Ни в этом зале, ни в этой семье нет настоящей искренности. Только блеск и видимость идеальности.

Один неверный шаг – и тебя тут же растерзают.

Мама, как всегда, выглядела элегантно и уверенно, словно сама являлась воплощением стиля и грации. Двигаясь между гостями, она с лёгкой улыбкой уделяла каждому несколько минут, рассказывая истории о пациентах, чьи жизни изменились благодаря её клинике.

Я склоняюсь к тому, что в этом вообще нет необходимости, так как большинство собравшихся пришли сюда вовсе не из благих намерений. Их целью было не помочь фонду, а продемонстрировать собственное величие, чтобы завтра их имена красовались в светских хрониках.

Так называемая «щедрость» сводилась к чекам на сумму, которая для них была эквивалентна стоимости ужина. Фальшь витала в воздухе, переплетаясь с ароматами дорогих духов и шампанского. К этому легко привыкнуть, если постараться.

Я едва сдержала улыбку, зная, что позже смогу обсудить весь этот фарс с человеком, без которого такие вечера давались бы мне с трудом.

Ли, моя лучшая подруга, была единственным светлым пятном во всём этом блеске напускного величия.

Мы называли себя сёстрами по духу. Наши жизни были удивительно похожи: золотая клетка, в которой нас держали традиции, статус и ожидания.

Родители были друзьями, а потому с самого детства мы росли рядом, разделяя не только одни и те же правила, но и одно и то же отчаянное желание вырваться из-под них.

Ли едва заметно толкнула меня локтем и, небрежно делая вид, что поправляет серьгу, наклонилась ближе.

– Посмотри аккуратно в сторону сцены. Видишь мужчину рядом с сенатором Смитом? Это Лиам Аллистер?

Я последовала её взгляду и чуть повернула голову.

Он.

Высокий, безупречно одетый, с той самой непоколебимой уверенностью, которая окружала его, словно вторая кожа.

Его глаза, черны, как смоль, были направлены на меня. Пронизывающие, изучающие. Взгляд, от которого внутри всё сжалось в странном, непонятном трепете.

– Кажется, или он смотрит на тебя? – тихо спросила Ли.

Я молча кивнула, не в силах оторваться.

Лиам Аллистер не просто смотрел. Он словно видел меня насквозь.

Стоял неподалёку, легко опершись на край барной стойки, словно случайный наблюдатель, но его взгляд выдавал совсем иное.

Он изучал меня, неторопливо, пристально, с тонкой ноткой любопытства, в котором скрывалось нечто большее. Будто видел во мне что-то, чего я сама не до конца осознавала.

Лиам Аллистер.

Он был значительно старше меня. Гораздо. Человек, который никогда не искал общества, а если и находился в толпе, то всегда оставался отстраненным.

Я знала о нём немного. Жена, ребёнок. Семья, с которой он почти не появлялся на публике. Легенда о бедности, из которой он выбрался, став одним из самых влиятельных людей страны. Пресса превозносила его как человека, который сделал себя сам.

Правда за кулисами этой сказки шептались о другом.

Люди говорили, что его состояние выросло не на удачных сделках и бизнесе. Что его мир – это наркотики, торговля людьми, рэкет. Истинные масштабы его власти никто не знал, но каждый понимал, что она простирается далеко за пределы города.

Люди не задавали вопросов. Возможно, потому что те, кто пытался найти ответы, просто не доживали до того момента, когда могли бы поделиться ими.

Всё это делало его… недосягаемым. Неприкасаемым.

Мне было странно видеть его на подобном мероприятии – любой глупец мог бы понять, что Лиам Аллистер не имел ни малейшего понятия о благотворительности и добрых делах.

Он выбрал совершенно иной путь.

– Боже, как красиво он на тебя смотрит, – тихий голос Ли выдернул меня из размышлений.

Я вздрогнула.

– Ли, ты с ума сошла? – зашипела я, бросая на подругу возмущенный взгляд. – Он мне в отцы годится! Да ещё и женат! Может, он вообще смотрит мимо. Или просто ищет кого-то.

Ли скептически изогнула бровь, хмыкнув:

– Мили, разница в четырнадцать лет – это не сорок. Много таких малолетних отцов ты знаешь?

– Это вообще неважно! – раздражённо фыркнула я, хватаясь за бокал шампанского.

Ли усмехнулась, лениво крутя в пальцах ножку своего бокала.

– Конечно, конечно, дорогая. Молчу, – издевалась она.

Я только отвернулась, стараясь сосредоточиться на чём угодно, только не на ощущении прожигающего взгляда, который я всё ещё чувствовала на своей коже.

После этого вечера Ли пыталась всячески выудить информацию о нём. Я же запретила ей вспоминать о мужчине, стараясь не придавать значения загадочному взгляду и мрачной ауре, окружавшей его.

Но я даже не догадывалась, что спустя два месяца моя размеренная жизнь изменится на «до» и «после».

Лиам Аллистер снова появится в моей жизни.

Неожиданно, с той же непонятной мне притягательностью, что и в первый раз. И он разрушит все, что я так старательно выстраивала годами.

Глава 1.

Последние дни в медицинской школе перед долгожданными каникулами и практикой казались бесконечными. Иногда складывалось впечатление, что преподаватели намеренно вытягивают из нас все силы, прежде чем соизволят поставить положительную оценку за тест.

Каждое утро начиналось с пар, на которых мне с трудом удавалось удерживать глаза открытыми. Затем шли лабораторные, где мы корпели над микроскопами и препарировали то, что когда-то дышало и двигалось…

Сегодня, по крайней мере, не пришлось повторно переживать ад, который нам устроила миссис Вандерс. Эта эксцентричная дама с непоколебимой уверенностью объявила, что «без практики анатомии нельзя стать хорошим врачом» – и поставила перед нами живых лягушек.

– Ну же, мистер Филлипс, не заставляйте меня ждать, разрезайте! – её громкий голос, от которого мороз пробегал по коже, всё ещё звучал в голове.

Моё нутро протестовало, но я делала всё, как требовалось, сдерживая рвотные позывы и конспектируя каждый свой шаг.

– Мисс Монкриф, надеюсь, вы запомнили последовательность разрезов? – резко спросила она, выхватывая мой скальпель и проводя линию по коже животного с пугающей точностью.

Я поспешно кивнула, мысленно умоляя это поскорее закончить.

Сегодняшние пары прошли легче – во всяком случае, без убийства невинных существ. И всё же усталость наваливалась на плечи тяжелее обычного.

– Мы не попрощались! – высокий голос Энн раздался за спиной.

Я даже не успела обернуться, как её тонкие руки обвились вокруг меня в коротком, но теплом объятии.

– Отдыхай, пока есть возможность, Мили, а то на практике нас задушат! – напомнила она, хитро прищурившись.

– Как будто я смогу, – устало вздохнула я.

Энн только рассмеялась, отступая назад. Она выглядела так, будто сошла со страниц волшебной сказки – её рыжие локоны разметало ветром, лёгкое платье с цветочным узором развевалось при каждом движении.

– Люблю тебя! – пропела она, пятясь в сторону станции метро. – И с нетерпением жду встречи!

Я улыбнулась ей в ответ, наблюдая, как её фигура исчезает в потоке студентов.

А потом глубоко вдохнула прохладный вечерний воздух, ощущая, как напряжение дня наконец-то чуть-чуть ослабло.

Мысль о приближающихся каникулах согревала не хуже горячего шоколада в холодный Лондонский вечер. Скоро можно будет хотя бы немного выдохнуть перед практикой, которая, судя по всему, станет для меня целым испытанием.

Но, несмотря на всю усталость, я ни разу не пожалела о своём выборе.

Сколько себя помню, я всегда мечтала стать врачом. Возможно, на это повлияла профессия мамы – она отдала медицине полжизни, и, несмотря на адский график и хроническое недосыпание, каждое утро уходила на работу с улыбкой.

Я смотрела на неё и думала: «Когда вырасту, стану такой же!»

В детстве моими пациентами были куклы, родители и дедушки с бабушками – кто угодно, лишь бы я могла ощутить себя настоящим доктором. На каждый праздник я просила медицинские наборы и больше игрушек, чтобы пациентов в моей «клинике» стало больше, а потом с важным видом мерила им давление и ставила «уколы».

Родители умилялись, считая, что это обычная детская забава, которая со временем мне разонравится. Думали, что это всего лишь желание повторять за мамой, как это обычно происходит у девочек.

Папа, наверное, особенно верил в то, что с возрастом это не сможет перерасти во что-то серьезное.

Ну что, родители? Переросло?

Я помню те бессонные ночи, когда готовилась к поступлению в медицинскую школу. Помню, как отец не верил в меня, и я пыталась убедить его, что у меня все получится.

Как хороший бизнесмен, он заранее наметил для меня «удачное будущее»: выгодный брак и небольшое вовлечение в семейное дело.

И если со вторым я еще могла смириться, то первое полностью зависело от его воли.

Современные аристократы, даже если и пытались адаптироваться к новому миру, все равно цеплялись за старые традиции. Договорные браки все еще оставались в силе во многих семьях.

Папа не особенно противился такому раскладу – его это устраивало. В его глазах, наш род, история которого тянулась веками, требовал достойного продолжения.

Единственное, что он когда-то пообещал нам, – это свобода выбора. Небольшую, но значимую для меня.

В тот момент мне казалось, что эта «свобода» больше похожа на иллюзию. Я не хотела быть частью чьих-то планов, только потому что стала заложницей своей фамилии. Я хотела строить свою судьбу сама.

И несмотря на сомнения отца, я была готова бороться за свои мечты, даже если это означало встать против его желаний.

Подходя к парковке у университета, я начала искать взглядом знакомую машину. Обычно Данте, мой водитель, в это время уже ожидает меня на месте.

– Мисс Монкриф, – раздался спокойный голос, и я заметила его у автомобиля.

Он открыл передо мной дверь, приглашая сесть.

***

Домой мы вернулись, когда солнце уже опускалось за горизонт, окрашивая небо в теплые оттенки заката. Подъездная дорожка, украшенная приглушенным светом фонарей, была почти полностью заставлена машинами домочадцев, за исключением машины младшей сестры Вивьен – в это время у нее занятия по конному спорту, и тех, что обычно стоят в просторном гараже.

Странно, что мама и папа были дома. Обычно, в будние дни они оба были заняты работой до поздней ночи. Их рабочий график в целом оставлял нас почти чужими друг другу, совместный ужин в полном составе был скорее исключением, чем привычной частью нашей жизни.

Мама часто оставалась на дежурствах и, вопреки людским ожиданиям, не пользовалась привилегиями владельца клиники, предпочитая работать наравне с остальными. Папа и Сэм были погружены в управление «большой империей Монкриф», поэтому у них практически не оставалось свободного времени.

Данте был неразговорчивым мужчиной, поэтому просто остановил машину около главного входа к дому, и открыл мне дверь.

Я старалась скромничать, называя это место «домом», но мы жили в огромном особняке, передаваемом из поколения в поколение. Да, мы любили чтить традиции. Порой казалось, что в нём могло поместиться еще несколько семей так, чтобы редко сталкиваться друг с другом.

Я открываю массивную дверь и вижу перед собой просторный холл, в котором, кажется, все еще царит дух старой Англии. Родители старались сохранить эту атмосферу.

Массивная мебель из темного дерева, картины в изысканных золотых рамах, на которых наши предки взирают с величавым спокойствием и даже фамильный герб над камином в гостиной. Да-да, настолько сильно.

В центре холла стояла мама, беседуя с нашей домоправительницей. Видимо, она вернулась совсем недавно – её медицинская форма всё ещё не сменилась на домашний наряд.

Заметив меня, она сразу же завершила разговор. В её глазах мелькнула мягкость, и, тепло улыбнувшись, она направилась ко мне.

– Как прошёл день? Сдала тест? – спросила мама, приобняв меня за плечи.

Я уловила в ее глазах едва заметную тень беспокойства, прежде чем она вернула себе привычную маску спокойствия, хотя все в ней – от безупречно ровного голоса до отточенной уверенности в каждом движении – всегда внушало ощущение, что её ничто не способно вывести из равновесия.

– Думаю, да, – я постаралась улыбнуться, скидывая с себя напряжение, – Профессор, к моему удивлению, был сегодня в хорошем настроении. В итоге не стал долго нас мучить и даже отпустил всех с улыбкой, сказав, что мы справились.

Мама кивнула и чуть крепче сжала мои плечи, прежде чем отпустить.

– Всё в порядке? – спросила я, вглядываясь в её лицо. – Ты выглядишь… усталой.

– Да, просто тяжёлый день, – выдохнула она. – Пациенты шли нескончаемым потоком. Мне точно нужна доза качественного сна.

Я слегка нахмурилась, чувствуя, что дело не только в этом. Она выглядела обеспокоенной, хотя и старалась этого не показывать.

Я знала, что работа забирала все ее силы. Маме приходилось часто жертвовать собой, но медицина для нее была смыслом жизни. Вряд ли бы она могла жить без этой динамики и постоянной активности. Трудно представить, что она сидит дома и занимается им или тратит свободное время на шоппинг и перепроверку своих рецептов – она бы, наверное, просто с ума сошла. Такая женщина, как Ирэн Монкриф, создана для работы и движения.

– Мам… – начала я, но она перебила меня, внезапно улыбнувшись:

– Ты молодец, Эмилия, – сказала она, и в её голосе прозвучало тепло. – Я с нетерпением жду того дня, когда мы начнем работать вместе.

Это значило для неё больше, чем она готова была признать. Единственный ребёнок в семье Монкриф, последовавший её путём. Этот тайный триумф был написан на ее лице всегда, когда мы обсуждали учебу.

Даже если она старалась не показывать этого слишком явно, боясь задеть чувства папы.

– Мам, ты не представляешь, как я этого жду, – сказала я с легкой улыбкой, потянувшись и слегка разгибая спину, – Хочется уже перейти к практике. Работать с тобой, а не страдать с этими тестами и резать лягушек. Боже, сколько я их разрезала…

Я действительно этого хотела. Хотела быть рядом с ней, учиться у самой лучшей, а не сидеть в кабинетах, изучая теорию, которая казалась мне такой далёкой. Возможно, это покажется ленью, но она часто брала меня на работу – я знаю, что информации на практике получаешь больше, чем сидя на очередной лекции.

Мама рассмеялась, и её глаза, как обычно, засверкали, будто два ярких изумруда.

– Ах, эта Сью… – она задумалась, улыбаясь, – Ты права, она любила травить студентов, не знала границ. Помню, как однажды на её семинаре один парень так сильно не удержался, что стошнило прямо на её новый пиджак. Она была в ярости! Это было такое зрелище…

Мама училась в Королевском колледже Лондона, и я, как истинная дочь, пошла по её стопам, не раздумывая. Учиться в том месте, где учились родители, тут – культ, которому любят следовать.

– Судя по твоим рассказам, Сью раньше вообще была страстной модницей. А сейчас ты вряд ли её встретишь не в сером костюме, пошив которого датируется временами молодости бабушки.

Мама засмеялась.

– Эй, – она легонько схватила меня за щеку, как в детстве, – В моё время она говорила что это настоящий кутюр. Сью была уверена, что весь Лондон равняется на нее.

Мы вместе расхохотались, а потом она остановилась, и со всей серьезностью, что ей удалось собрать, махнула рукой в сторону моей комнаты, отправляя меня переодеться.

Я направилась вверх по лестнице, и только там вдруг ощутила, насколько сильно устала. С каждым шагом мои ноги казались всё тяжелее, словно были привязаны к земле.

Я даже замедлилась, стараясь идти осторожнее – в моем состоянии споткнуться было проще простого. И, как назло, голова уже начала гудеть от накопившегося за день напряжения.

В этот момент снизу донесся громкий голос:

– Мили!

Я остановилась. Узнала бы этот раскатистый тембр в любом состоянии.

Через секунду на лестнице появился мой старший брат. Сэм шагал быстро, почти нетерпеливо, и при этом выглядел… напряженным? Нетипично для него.

– Давно пришла? – бросил он, осматриваясь сторонам, будто проверяя, нет ли рядом посторонних.

Я прищурилась, изучая его.

– Эй, – я взмахнула рукой перед его лицом, – «Привет, Мили, давно не виделись!» – дразняще пропела я, пародируя его голос.

На секунду он замер, словно раздумывая, как лучше отреагировать, а потом просто шагнул вперёд и сжал меня в крепких объятиях.

Я не сразу успела среагировать, но, когда поняла, что он просто так не отпустит, вздохнула и похлопала его по спине.

– Ты меня сейчас сломаешь, – пробормотала я, чувствуя, как его хватка становится только сильнее.

– Потерпишь, – отозвался он, но я уловила в его голосе нечто большее, чем просто шутку, – Прости, забыл.

– Пришла минут двадцать назад. Всё нормально? – я пристально посмотрела на брата, снова замечая, как он нервно оглядывается по сторонам.

– У меня-то всё отлично, – голос его прозвучал почти шёпотом, – А вот насчёт тебя не уверен.

Он явно что-то скрывал. Взгляд его метался, словно он ожидал, что из-за угла вот-вот появится кто-то нежеланный. Я подняла бровь.

– Ты что, пересмотрел шпионских фильмов? – усмехнулась я. – Сэм, если ты опять задумал какую-то дурацкую выходку, как в прошлый раз с тем клоуном, то знай – в этот раз я не поведусь.

– Да какая выходка, – он поморщился, явно не в настроении для шуток.

Я уже собиралась потребовать объяснений, как тут позади нас послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице.

Брат сжал челюсть, а я только успела повернуться, как перед нами возник отец.

– Так и знал, что найду вас здесь, – его голос был ровным, но в глазах мелькнула тень недовольства. Он посмотрел на брата, задержав взгляд на мгновение дольше, чем обычно, а затем перевёл его на меня, – Эмилия, я жду тебя в своем кабинете.

И, не дожидаясь ответа, он исчез в лабиринте коридоров, оставляя за собой лишь приглушённый звук шагов и секундную, натянутую улыбку, которая не достигла его глаз.

Я растерянно проводила его взглядом.

– Что-то он сегодня не в духе, – пробормотала я, больше удивлённо, чем обеспокоенно.

– Когда он вообще в духе? – фыркнул Сэм, но его попытка пошутить звучала неубедительно.

Я глубоко вздохнула.

– Ты знаешь, зачем он меня зовёт?

Теперь уже я говорила шёпотом, словно сама втянулась в эту игру в заговорщиков. Где-то вдалеке хлопнула дверь кабинета.

– Догадываюсь, но не уверен точно. Мы потом с тобой поговорим. А сейчас иди к нему, пока он не решил, что ты впустую тратишь его драгоценное время, —сказал Сэм и, не дожидаясь моего ответа, развернулся и быстро зашагал вниз по лестнице.

Его слова только усилили тревогу, что уже закралась в грудь. Я глубоко вздохнула и, собираясь с мыслями, направилась к кабинету отца.

Знаете это ощущение? Когда понимаешь, что ничего страшного не произойдет, но сердце все равно глухо стучит в груди, а внутри растет необъяснимый страх.

Папа редко звал нас к себе в кабинет. Это было его пространство, его мир, куда нечасто допускались даже самые близкие.

Он всегда был в меру строгим с нами. Никогда не повышал голос, никогда не прибегал к жестким методам воспитания – но и не требовалось. Достаточно было одного его взгляда, чтобы даже самые непослушные дети превращались в образец дисциплины.

Роберт Монкриф.

Герцог. Наследник древнего рода, воспитанный в мире, где традиции значили больше, чем собственные желания. Где каждое движение, каждое слово и жест должны были соответствовать неписанному кодексу благородства.

С детства он жил под давлением общества. Ему указывали, как держаться, как говорить, с кем дружить и даже кого любить. В его мире не было места слабостям, эмоциям и желаниям – только долг, ответственность и контроль.

Я злилась на него, особенно в детстве. Мне казалось, что он смотрит на нас не как на семью, а как на часть тщательно выстроенного имиджа. Как на декорации в портрете «идеального аристократа».

Но, взрослея, я начала замечать то, что раньше ускользало от моего взгляда. Казалось, он любил нас. По своему, но любил. Мне хотелось в это верить.

Дверь в кабинет была приоткрыта, поэтому я даже не стала стучать. Папа ждал меня – об этом говорило всё, начиная с приглушенного света настольной лампы до моего любимого, заранее приготовленного на подносе кофе.

Согласна, для дочери английского герцога было странно любить что-то кроме цейлонского чая. Тут я была большим исключением.

– Присаживайся, – сказал он, чуть привстав с кресла и кивнув на стул напротив. – Латте с солёной карамелью. Как ты любишь.

Я скользнула взглядом по чашке, но даже аромат любимого напитка не вызывал привычного удовольствия. Меня куда больше интересовало, зачем я здесь.

Волнение подступало к горлу, и даже интерьер кабинета: массивные книжные полки, кожаные кресла, приглушённые коричневые тона – внезапно начал казаться слишком мрачным и давящим.

Я осторожно опустилась на стул, сцепив пальцы в замок.

– Я что-то натворила? – наконец решилась задать вопрос я, стараясь разрядить обстановку. Молодец, Эмилия, умнее вопроса задать ты не могла, – Что бы это ни было, я не со зла, – лучше признаться сразу, хотя я до конца не понимала, в чем же именно.

В другое время папа, наверное, усмехнулся бы, но сейчас его лицо оставалось напряженным. Он смотрел на меня тяжёлым, задумчивым взглядом, и в этой тишине я вдруг поймала себя на мысли, что впервые за долгое время не могу понять, о чём он может думать. Даже близко нет мыслей.

Наконец, он глубоко вдыхает и, переплетая пальцы в замок, медленно произносит:

– Ты ничего не натворила. Мне просто нужно обсудить кое-что. Вернее, кое-кого.

Папа берет в руки ручку Montblanc, и я замечаю, что его пальцы нервно крутят её. Не выдержав, я прерываю затянувшуюся тишину:

– И кого же? – спрашиваю, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Он поднимает глаза, словно только что вспомнил, что я тут, и, заговорил, с трудом скрывая внутреннее беспокойство:

– Не нервничай, просто послушай. Решение будешь принимать ты.

Легко сказать! Сам-то едва сдерживает волнение.

Эта напряженная атмосфера давила на меня сильнее, с каждым его словом. Да я бы лучше сейчас занималась вскрытием лягушек или переписывала теоретические заметки по анатомии, чем сидеть здесь и ждать продолжения разговора, который явно не сулит ничего хорошего.

– Лиам Аллистер просит твоей руки.

Эти слова повисли в воздухе, будто они – неизбежность, от которой уже нельзя было уклониться.

Глава 2.

Слова папы эхом отдавались в моей голове. Грудь сдавило так, что я едва могла дышать, воздух в комнате казался слишком тяжелым.

Я не могу подобрать слов, чтобы описать состояние шока, в котором сейчас нахожусь. Вокруг меня всё кажется размытым и нереальным, словно я нахожусь в каком-то кошмаре, из которого невозможно проснуться.

– Ты о ком? – мой голос был почти не слышен, срывался на шепот.

Надеюсь, это не тот человек, о котором я думаю. Лучше уточнить. Возможно, я не так расслышала и он говорит о каком-то другом человеке, однофамильце. Или это просто нелепая ошибка.

– Лиам Аллистер, – он произносит это имя спокойно, – Он присутствовал на последнем благотворительном вечере. Даже пожертвовал круглую сумму.

Не понимаю, зачем это нужно было сейчас упоминать.

По папе было видно, что ему самому неприятен этот разговор. Он не смотрел на меня. Сосредоточился на безделушках, расставленных на полке – маленьких фигурках, привезенных им из разных стран.

Мне и не нужно было это. Единственное, что я сейчас хотела – объяснение.

– Ты говоришь о том женатом мужчине, который годится мне в отцы? – мой голос задрожал, – Папа, у него есть ребенок!

Я не могла поверить, что мы вообще это обсуждаем. Только чувствовала, что паника тугим узлом закручивалась внутри меня. Я, как оказалось, боялась таких тем, как огня. И страх был всепоглощающим.

В голове промелькнула дикая мысль: а в каком именно статусе он просил моей руки у отца? Хочет, чтобы я была его любовницей? А что? Такому человеку как он, просить об этом не страшно.

Меня передернуло от отвращения. Он не смеет даже находиться со мной в одном помещении, не говоря о чем-то большем. Я ни за что не позволю этому случиться.

Какого черта я должна связывать свою жизнь с человеком, биография которого – кровавый список преступлений? С человеком, который живет так, что любая ошибка может стоить ему жизни? Или как у них это обычно бывает?

Я уже собиралась высказать все это вслух, но отец перебил меня:

– Перестань говорить чушь. Он старше тебя всего на четырнадцать лет. Это куда лучше, чем какой-нибудь сопляк, у которого нет своих мозгов.

Его голос стал резче. Он не просто пытался убедить меня, он начинал злиться. А когда папа злился, он становился еще больше непреклонным, чем обычно.

Вот оно веселье. Начинается.

– Ты серьёзно? – я почти рассмеялась, но в этом смехе не было радости, только горькая злость, – О каких мозгах идёт речь, если он всего добился благодаря жестокости и убийствам?

Я почувствовала, как мои пальцы вцепились в ткань юбки, сжимая её с такой силой, что побелели костяшки.

– И да, у него есть ре-бе-нок! – отчеканила я, проговаривая каждую букву, словно боялась, что папа просто не слышит.

Но он слышал. И, судя по его выражению лица, это не имело ровным счётом никакого значения.

В нашей семье уважение к мужчинам было не просто нормой – это считалось неотъемлемой частью воспитания. Меня с детства учили, что последнее слово всегда остаётся за мужчиной, ведь именно они принимают решения, ведут дела и управляют семьёй.

Но, в отличие от многих, я всегда находила лазейку, чтобы высказать свою точку зрения, не переходя черту дозволенного. Мне казалось, что я умею балансировать между традициями и собственными убеждениями.

А сейчас всё выходило из-под контроля. Разговор сворачивал в сторону, где у меня не было ни власти, ни шанса повлиять на отца. Если я не успокоюсь, он просто закроет тему, оставив меня перед фактом.