Loe raamatut: «Свет и Тени»

Font:

ISBN 978-5-0062-5661-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

14:19

13:53. Кафе в центре столицы. Небольшое помещение, шахматная плитка на полу и однотонная в ансамбле с обоями на стене. Бежевые оттенки навевают спокойствие, ощущение домашнего уюта. Занимательный факт, в Японском языке слово «коричневый» буквально значит «цвет чая». Как известно напиток имеет особое место в культуре страны восходящего солнца, и да, даже зелёный порой может быть цвета корицы.

Чай прекрасно сочетается с выпечкой. Полки ломились от сдобных булочек, дессертов и свежевыпеченных батонов разных видов хлеба. На расстоянии я осязала хруст внешнего слоя и мягкое облако внутри. Пахло невероятно. Сладкая ваниль, экзотический кардамон, пряный мускат, цедра лимона с пикантной кислинкой. Море румяных корочек из слоёного и дрожжевого теста, разбавленные разноцветными бисквитными пирожными. Иногда подвергаешь сомнению свои решения и это один из таких моментов. Недавно прочитала статью о том какую выпечку нужно есть с каким видом чая. К чёрному подходит любая сладкая сдоба, но стоит избегать приторных тортов. Белый чай слишком изысканный для десертов. Зелёный капризный и плохо уживается с шоколадными конфетами, халвой, да и вообще советуют не есть с ним сладкие блюда, но рекомендуют торт «Наполеон». Я растеряна. Зато с кофе можно всё. Только для него у меня должно быть особое зерновое настроение, не сегодня.

Вдоль стены стоит длинная скамья с тремя столиками по длине и в комплекте с несколькими стульями, но на приличном расстоянии друг от друга, которое лишает роскоши потереться плечом о плечо незнакомца. Над ними низко висят светильники-лампочки, приложение к основному свету. У окна на улице расположился ещё один стол в сопровождении двух стульев. На одном из них удобно сидела девушка. Чашка кофе на столе. Точно не эспрессо, слишком большая кружка. Латте? Капучино? Венти карамельное мокко фраппучино с добавлением пяти ложек карамельного сиропа, двух ложек карамельного соуса, три ложки сиропа с нугой двойное смешивание и дополнительные сливки? Вряд ли это кафе выходит за рамки классики. Впрочем вдруг она слегка безумна, когда речь заходит о дневной порции кофе.

14:07. Обеденный перерыв закончился. Девушка, по всей видимости, наслаждается выходным. Велосипеды, автомобили, курьеры на мопедах снуют туда-сюда. Люди проходят мимо, бросая завистливые взгляды. Мужчина в маске прошёл непростительно близко к столику, хотя на это не было очевидных причин. Группа школьников с куртками привязанными к рюкзакам несли упаковку газировки. Женщина, на пороге седых волос, толкала коляску не обращая внимания куда. Чехол – книжка? Я засомневалась. Тот же мужчина в маске прошёл обратно.

14:19. В кафе зашёл мужчина. На голове у него была классическая плоская кепка. На плечах устало висел плащ-макинтош, из которого заметно торчал свежий выпуск местной газеты. Заказал чёрный чай без сахара. Садиться мужчина не спешил, внимательно изучал эклеры с фисташковым кремом.

Двести пятьдесят миллилитров молока, два желтка, тридцать граммов сахара, пятнадцать крахмала, тридцать пять граммов мягкого сливочного масла и фисташковой пасты и семь граммов желатина. Желатин. Зачем в креме желатин? Загуститель используют в «Птичьем молоке», хотя классическое суфле для торта готовиться с добавлением агар-агара, но эклер?

Мужчина взял полную кружку чая и занял место за столиком у окна, практически спиной к спине с девушкой на улице, только сидели оба полубоком. Будь моё зрение хуже я бы могла подумать, что они ведут оживленную беседу находясь лицом друг к другу. Он вынул газету из кармана и положил вплотную к стеклу. Будь мы в Риме, Лондоне или где-то в горах Швейцарии без сомнений приняла бы их за агентов МИ-6. Он привёз открытку с местоположением задачи и настукивает шифр перстнем, пока перелистывает страницы. В каблуках его ботинок спрятаны капсулы с ядом, в правом для обмана, в левом для эффектного прощания. Она бесподобно говорит на нескольких языках, экстравагантна в выборе одежды, но мучительно холодна и жестока в работе. Слегка раздражена его идеями для коммуникации. Вместо мизинца драматично остро заточенный клинок, прикрытый идеальной копией настоящего пальца. Их отношения напряжённые. Кто-то в заложниках? Её семья безжалостно убита? ЕГО семья? Они и есть семья?

Угх… что это? Стоило вынуть заварку раньше. Слегка сладковатый фруктово-цитрусовый, теперь уже с активно бьющей по вкусовым чувствам горчинкой.

Статуя

Тяжелая дубовая дверь захлопнулась. Эхо шагов заполнило помещение. Прерывистое дыхание выпустило облако густого пара. Щёлкнул переключатель. Аудитория покрылась тенями от лампы над тяжёлым столом. Огромное паникадило грузно замерло посреди комнаты. Декоративная лепнина изо всех сил удерживала потолок, словно слоны на спине черепахи. Лестница широкими ступенями стекала к пыльному винтажному столу из тёмного ореха. Молдинги украшали стены крепко сцепив руки с расписными обоями. Шесть рядов по тринадцать парт, каждая заняла свою ступень, обрамлённая узкими проходами. Отполированные скамьи плотными линиями ожидали прибытия студентов.

Зимнее пальто небрежно упало на деревянную парту. Стопка почтовых конвертов ударилась о пишущую машинку, выронив кусочек обоев. Мужчина с волосами цвета воронова крыла плюхнулся на кресло. Позади доска с еле видными записями оставленными ещё на прошлой неделе. Пахло сыростью. Окна плотно закрыты ставнями с двух сторон. Он оглядел помещение находя отпечатки страданий.

Бледные руки открыли сумку, вытянули термос. Аромат какао наполнил аудиторию. Из ящика мужчина достал сиреневую кружку из аметиста. Она была ему подарком от давно утраченной любви.

Ей было семнадцать, а мне, должно быть, двадцать два. Познакомились в книжном клубе на другой стороне реки. Она обожала Элис Уокер. Восхищалась Сели и её умению не испытывать горечи. Говорила, что «Цвет пурпурный» срывает одежду прямо с кожи, оставляя читателя голым и уязвимым. Поганое отребье… Что ты вообще понимала в литературе? Да ни черта! Всё, что я слышал так это пустой трёп от бестолкового подростка. «Одинокий голубь», «Прощай, оружие!» – идеальная классика. Такие как ты должны спрятать своё мнение в карман, зашить его, закатать в банку и швырнуть за линию горизонта где-то по среди бермудского треугольника.

Она была лишь молода и наивна. Приезжая. Название её захолустья даже на карте никогда не отмечалось. Отец пастух, мать только рожала. Перспективы? Нет. Говорит, что усердно училась, получила грант на обучение. Ага, да, конечно, знаю.

Мы встретились на второй её год в городе. Весь вечер улыбалась мне, сидя напротив. Перебивала вопросами, искренне интересовалась «Искусством любить», но так и не научилась. Той осенью прислала короткую телеграмму и больше не появилась.

Ручка была отломана, сверху и снизу торчали два острых огрызка. Сверху вниз ползла трещина, но пока только до середины. На столе всегда оставались мокрые круги. Из марок смастерил подставку, но пропиталась влагой она быстрее, чем тонкий слой бумаги. Четверть кружки какао, два ломтика отсыревших вафель.

Задний карман брюк подал мужчине нож для писем. Стопка чуть толще трёх орфографических словарей. Некоторые из них томились в ящике у входа пару месяцев, может лет. Бумага пропиталась затхлостью и вонью забытого супа. Напротив аудитории была столовая, человек на четыреста, но заполняли её всегда лишь на треть. Компот, переслащённый чай, пюре из свежей картошки с подливой. Он не ходил туда обедать. Изредка наливал в термос горячий кипяток и возвращался.

В верхнем письме лежал новый рабочий контракт, чернилами больше не пах. Руководство давило на него. Естественно, ведь он был лучшим в своей области. Несколько других институтов, включая зарубежные, отчаянно искали с мужчиной точки соприкосновения. Он был индейкой на день благодарения, молоком для их английского чая, надёжным укрытием во время урагана. Стряхнул штукатурку. Сложил обратно в конверт. Письмо от мамы. В ящик.

Она готовила солянку, когда я болел. Заставляла использовать согревающую мазь. Укрывала несколькими одеялами, настаивала, чтобы носил шерстяные носки. Нарезала чеснок и ставила у моей кровати. Пыталась убедить, что его запах отлично пробивает пазухи. Я просто соглашался. Не хотел лишний раз её нервировать. Мама слишком много нервничала. Сначала из-за отца, который никак не мог бросить покер по субботам, медленно просаживая сбережения на моё обучение. Потом из-за моего брата, который мечтал о своей скотобойне, а сам беспрерывно оплодотворял женщин. Из-за сестры, которая в шестнадцать криками и угрозами самоубийства вышла замуж за моего университетского профессора и уехала из отчего дома. Только я оставался всегда с мамой и приносил успокоительное после каждой дурной выходки членов семьи. Даже не дрался с отцом, пока она вопила на первом этаже.

Дом она оставила брату и его стаду. Сестра умерла от передозировки. Хотела чтобы профессор принял предложение о работе в Европе. Отца закололи на скотобойне брата. А я по сей день ненавижу солянку.

Совсем свежий, хрустящий конверт. Ликёр из чёрной смородины, фрезии, пачули и дубовый мох. Руки задрожали. Воск с люстры капал на пол переливаясь трелью. В его голове заиграли скрипки мелодию Мендельсона для струнного квартета. Прерываемые беспокойным роялем Аалампура. Помещение стало сужаться, стены сдвигались, лепнина дрожала под натиском потолка. Он повернулся к зеркалу слева. Она положила руки на его плечи. Сквозь отражение на него смотрела статуя. Белая как свежий снег. Застывшая каменная ухмылка. Аккуратно заплетенные волосы. Пальцы впились в его кожу под ключицами. Мужчина не двигался, парализованный её взглядом.