Loe raamatut: «Лав и Зомби»

В Ашане всегда холодно, особенно в отделе молочных продуктов, где я стою между витрин с йогуртами.

Старика, которого я приметил, заинтересовали греческие. Он потирает стекла очков и отчаянно вглядывается в маленькие буковки на этикетках. Не подозревая о том, что больше никогда не сможет вернуться домой. Он ничем не отличается от всех своих ровесников, которых я лишил жизни за свои обращенные двести лет.

Жалость внутри меня спорит с голодом и голод как всегда сильнее. Я живой упырь, прямо как из детских страшилок – и у меня нет выбора. Я хищник, точнее людоед и фарш из свинины и говядины, который также продается в Ашане, где я работаю – мне не подходит. Жизнь или смерть троих таких же упырей как я, зависит от того замочу я этого старика – сегодня или нет.

Старик наконец положил самый маленький йогурт в свою почти пустую корзинку и направился к кассам самообслуживания, доканывать админов чтобы ему помогли пробить покупки.

Все, что от меня требуется – это пройти за ним и лишить жизни так, чтобы и следа мокрого не осталось.

В отличие от нашего главного – Люция, я могу это сделать максимально незаметно, на сколько это возможно. В последний раз, пару месяцев назад, когда я никак не смог завалить подроста в одном из парков, а мы критично долго голодали, первый – Люций сделал это за меня с молодой женщиной. Ее останки – волосы, зубы, что-то из костей, части кишок и телефон с включенной геолокацией, но с разбитым экраном нашли в Валуевском лесу в полиэтиленовом пакете.

Ламия – малышка Мия, уже засобиралась куда-нибудь подальше – например на Кубу, но первый ее остановил. Он рассчитал, что информация о нашем ужине, не появится в новостной ленте. То, что он сделал было слишком жестоким.

Старик уже расплатился и упаковался в бесплатный пакет с ручками, который взял в овощном отделе. Клыки у меня во рту стали расти от нетерпения, голод шептал, что он старый и слабый и уже очень близок к тому, чтобы пойти домой и закончить свой жизненный путь.

Ужасной смертью.

Давно меня не посещал голос совести и сейчас, когда мои глаза чернеют, а я постепенно обращаюсь в чудовище, мне меньше всего хочется его слышать.

Она здесь.

Я каменею, и подошва ботинок прилипает к полу. Да, теперь мое осознание понимает, что это так. Она здесь.

Я с силой зажмуриваюсь и внюхиваюсь в старика сильнее чем следует. Черт, у него грязные трусы. Черт, я открываю глаза и ищу ими девушку, против своей воли. Старик все равно далеко не уйдет, ему лет восемьдесят, успокаиваю я себя чтобы выкрасть время и посмотреть на нее, хотя бы одним глазком.

Пока старик проходит между рамок металлоискателя, я быстрым шагом иду через весь магазин к центральному входу, надеясь, что меня никто не окликнет.

Как-никак я на работе, а работу свою сейчас не исполняю. Мысли о том, что мы вообще могли бы и не работать я прогоняю прочь. Последствия после того, что я сделал в пятый год своего обращения, заставило нас не выделяться от остальных людей. А это значит еби-да-еби по жизни и работай в сфере обслуживания где-нибудь в Ашане.

Девушка-моей-мечты-к-которой-я-никогда-не-подойду стоит около живых цветов не далеко от входа. Она уже взяла ручную красную корзинку и поставила ее на тележку, почему-то заставив меня умиляться. Сегодня на ней тоже короткое пальто цвета хаки и обтягивающие длинные ноги – черные джинсы. Светлые волосы мягкими локонами рассыпаны по плечам. Пронзительные зеленые глаза с желтой радужкой ярко сверкают, а фарфоровая кожа на ангельском лице отдает холодным фарфором. Красотка кусает пухлую нижнюю губу, и та от возмущения становится красной, как и ее румянец на щеках.

Когда она подошла к орхидеям и взяла одну из них в руки и зарылась в цветки лицом, мое сердце – которое не бьется уже двести лет, снова чувствует тепло.

Я не хочу уходить за стариком несмотря на голод, а хочу стоять и смотреть на нее вечно. Я ждал ее с самого утра, хотя прекрасно знаю, что она приходит только под конец моего рабочего дня.

Но мое обоняние гонит меня подсказывая, что старик уже убежал очень далеко и у меня капец как мало времени.

Я подбираюсь к ней ближе, но боюсь встретиться взглядом. Я оказывается очень скромный, когда влюблен.

Игриво вильнув пышной волной волос, красотка двинулась к полке с лентами. Взяла в руки ту, что белая и стоит крутит ее в руках. Мне кажется, что ей больше подошла бы красная, как Люций окликает меня отборным русским матом по внутренней связи.

И мне приходится оставить ее в этом магазине до завтра и кинуться сломя голову за нашим ужином.

Я бегу через весь магазин к противоположному выходу из-за охранника, стоящего у главных ворот, чтобы выйти через кассы самообслуживания. На месте я уже плохо ощущаю запах не стираных трусишек и мне становится как-то не по себе. Голод рвет меня изнутри, а клыки прорезаются в нижнюю губу. Ну почему в восемьдесят лет он так быстро бегает?

Я проношусь мимо людей и магазинов с яркими вывесками к главному выходу из торгового центра. Пробегаю как в тумане мимо автоматов, еще большего скопления людей, мимо женщины продающей кексы, которые мне нельзя и вдыхаю ночной влажный воздух полной грудью. Мой взгляд становится резче – я как орел, выискивающий жертву. Вот переулок к остановке, право или лево. Куда он пошел? Его даже не видно. И тут я понимаю, что он все еще в торговом комплексе. И понимаю почему он так быстро бежал – пахнет говном.

Я возвращаюсь к женщине, продающей кексы, которая в этот момент убирает рекламный флаер о скидке после двадцати одного часа. Но мне нужно идти еще дальше, дальше к туалетам.

Я сворачиваю в длинный темный коридор под двумя светящимися человечками – одного мужского пола, а второго женского. Прохожу мимо больших оранжевых букв – ГОРОД и я очень голоден.

Мне на руку, что здесь темно, ведь мои глаза уже стали черными и в лице можно разглядеть монстра. В этот момент я могу сбиться с пути и забрать жизнь другого. Того у кого может отлично сработать на телефоне геолокация.

Мне хочется пнуть дверь мужского туалета с силой от души. Но вместо этого я мягко отодвигаю ее ладонью с выросшими когтями.

Хороший парень моет руки в раковине, не забывая о мыле. Я только мысленно прошу его не жадничать – мыло нам еще понадобится, чтобы стереть с рук кровь и ошметки плоти.

Мне не нужно принюхиваться чтобы понять в какой кабинке старик, я уже знаю где он. Остается только выждать, когда уйдет свидетель и я снова насыщусь и позову парней.

Но он блин все еще моет свои гребаные руки.

– Дыши, дыши…

Успокаиваю я себя чтобы не сожрать сразу обоих как дверь бьет меня в нос.

– Ой-ой… Простите…простите меня, я старый уже… не увидел вас…

Два добрых глаза смотрят на меня сквозь линзы очков и в них нет ничего кроме сожаления.

– Я могу вам помочь?

Его тонкая рука с синими венами берет меня за локоть, а другая проводит по спине, успокаивая.

– Ну прости, прости, у тебя кровь идет… на…на…

Старик зачем-то сунул руку и карман и вытащил из нее смятую денежную купюру.

Монстр внутри меня в шоке.

– Это тебе, за нос, прости мало, но у меня больше нету… пенсия такая маленькая… я часто вижу тебя в магазине… эй куда ты?

Я только что хотел разорвать его, порвать на части, вырвать сердце, а после позвать доедать остальных, но…

Я не знаю куда мне бежать, по лицу текут кровавые слезы – почему, почему, почему…

Плохое место я вижу наш Ашан, а дальше будет вереница из магазинов, мне бы вернуться в коридор, где туалеты. Но там еще он… я не могу взять его деньги… я схожу с ума.

– Бальтазар.

Я закрываю глаза – все хорошо, помощь пришла.

– Садись.

Ламия усаживает меня на скамейку около желтого банкомата и берет мою руку в свою. Я чувствую, что девушка-в-которую-я-влюблен уже около кассы. И не хочу, чтобы она увидела меня таким, не хочу напугать ее.

– А ты… что здесь делаешь?

Глупый вопрос – малышка Мия делает что хочет.

Она хмыкает, она не любит отвечать на вопросы.

– Простите меня, я не смог… считал я нужным сказать по внутренней связи.

Первый молчит, все молчат.

– Не трогайте его.

Почему-то я посчитал, что нужно поставить точку – старика мы есть не будем.

Живот скрутило сильнее и глаза наполнились кровью до краев.

Со мной такое уже бывало, но только в первые пять лет моей темной жизни… почему совесть проснулась вновь? Однажды я задавал этот вопрос первому. И он как старший брат, обхватив меня за плечо, повел прогуливаться мимо берега. И долго-долго рассуждал о бытие. Это было два века назад, но я до сих пор помню каждое слово.

Мы не вампиры, а зомби. Но в фильмах и в книгах особенно в последнее время часто встречаются добрые кровопийцы. Которые могут пить кровь животных – вместо крови себе подобных. И этот вопрос я задал первому – тогда на берегу и он с сожалением помотал головой. Первый пустился в рассуждения естественного отбора и пищевой цепочки. Мол львы и львицы не могут есть траву. Но в противовес я сказал ему, что львы и львицы не едет львов, львиц и львят. Им в пищу идут всякие буйволы, антилопы и много кто еще… а нам же подходят только люди и мне как-то их жалко…как-то совестно. Я знаю, что первому —нашему главарю уже тогда нужно было слить меня. Но он почему-то этого не сделал. Это в конце концов и привело к тому, что мы все работаем в Ашане, кроме Мии.

И теперь это снова происходит со мной. Я должен был прикончить старика. А после вызвать всех в эту туалетную кабинку – поужинать. А теперь монстры внутри нас голодные донельзя и опасные донельзя – даже для нас самих. Мы можем сорвать маски прямо у всех на виду.

– Бальт.

Я смотрю в глаза Ламии, карие и глубокие через завесу темных волос, спадающих на плечи.

– Тебе нужно умыться и прийти в себя, срочно.

Я понимаю, что она права. Но мой зад все еще прилип к сидению и ему совсем не хочется вставать.

– Не заставляй меня звать второго.

Голос Ламии которую я так люблю, стал звучать по-другому. В нем появилась настойчивость. Второй это мой самый не любимый член семьи – по жизни рыжая нудила.

– Встаю, встаю.

Тристан на столько не выносим из-за своего занудства, что даже на работе его отослали к мясникам – чтобы не видеться с этим огромным как великан, рыжим парнем слишком часто.

Поднявшись на ноги и вытерев глаза, я посмотрел на наш главный вход – около него, конечно, стоял старпер-охранник. Так и не запомнил его имя, назвал про себя – бегемот-беременный. Я бы им закусил, тем более – он отлично подходил под наш запрос – живет один из-за того, что постоянно пердит и телефон у него старый, кнопочный. Но первый ввел правило – не едим тех, с кем работаем – никогда. Иначе это может быть зацепкой. Мы не можем изменять свою внешность, в том числе стареть и в его решении был смысл. Но именно с этим бегемотом моя совесть молчала!

Я еще раз размазываю кровавые слезы по щекам и нетвердой походкой плетусь обратно в магазин. Краем глаза я замечаю высокого и жилистого брюнета чьи синие глаза сверкают на белой коже в форме охранника Ашана. Он смотрит на меня облокотившись об белую стойку с сидениями для посетителей. Я, сделав вид, что не чувствую его пылкий взгляд с ветерком пробежал мимо бегемота и витрин с цветами. Где совсем недавно проходила девушка-в-которую-я-влюблен. Принюхавшись, я не почувствовал ее и принял с сожалением, что она уже ушла. По пути мне, к счастью, встретилась только одна сотрудница. Та, что везде ходит с пушистой метелкой в руках и с такой же пушистой метелкой вместо волос на голове. Но мне она нравится – она добрая и веселая, ее я бы никогда не тронул.

Я прохожу в наш отстойник (так мы называем помещение за торговым залом) через длинные резиновые пласты вместо двери. И сворачиваю в туалет (где я могу побыть один). В завершении щелкаю железным допотопным замком – тем, что закрывается на маленькую палочку и сажусь на унитаз. Даже не обтерев его бумажкой.

Мне срочно нужно прийти в себя.

Только голод не отпускает и с каждой секундой становится только хуже. Мне даже не хочется думать о том, что я оставил себя и двух здоровых мужчин зомбаков без пищи. Ламию я не обделил – она то ни в чем себе не отказывает и никогда не отказывала. Ее голод из тех, что нельзя утолить и мне не хочется сейчас думать почему.

Мне хочется вырвать, но совсем нечем. И я так и сижу, скрутившись на толчке, пока по рации меня уже не ищет главный администратор по залу. И не орет на меня благим матом с угрозами увольнения. Приходится наспех отмыться от своих кровавых слез и затрусить обратно в торговый зал. В первую очередь я берусь разгружать корзинки с товарами которые не подошли нашим дорогим посетителям. За спиной у меня на футболке надпись – Рады всем помочь!

И я с полным отсутствием улыбки на лице ложу обратно на полки – прокладки, детские трусы, мужские носки, сок в маленьком объеме, докторскую колбасу, сыр в нарезке. Снова прокладки, которые я не заметил на дне сразу. И так несколько раз подряд пока не услышу гимн сотрудников:

– Уважаемые покупатели магазин Ашан закрывается через пятнадцать минут. Просим поторопиться с покупками и пройти к кассам. Просим всех на хрен убраться от сюда!

Ну не много по-другому звучит с громкоговорителя, но суть то одна. И сейчас моей задачей становится подпихивать всех, кто еще гуляет по магазину поскорее к кассам – отдавать свои деньги.

Я глянул в витрину с заморозкой и с облегчением обнаружил, что моя физиономия сейчас в норме, а когти старухи втянулись назад. Маска монстра сошла так ничего и не получив сегодня.

Кого первый выберет завтра? Кого завтра мы лишим возможности покупать еду для своей семьи, для своих детей, для старых родителей. Кого мы лишим возможности жрать с наслаждением в ресторанном дворике на третьем этаже, выбирать строй материалы или мебель в Леруа Марлен? Копить на Айфон или Самсунг?

Почему мне блять не все равно сейчас? Я делал это две сотни лет! Это и есть секрет бессмертия! Совесть кричит во мне не делать этого завтра. Вдруг жертва не сможет увидеть в кинотеатре Дюну два? Мне хочется орать! Хочется самому себя загрызть насмерть.

Я облокотился на витрину и обмяк – сегодня я ни на что уже не способен. Первый в первый день моего обращения сказал мне, что мы не можем умереть. Но он врал мне – неужели если я не спрыгну под поезд я не умру? Когда он переедет мою башку?

А это идея.

После последней нервной клетки громкоговорителя, из которого настойчиво сыпались одни и те же повторения:

– Уважаемые покупатели магазин Ашан закрыт, просьба срочно пройти к кассам. А не то мы засунем дубинки наших охранников вам в задницы!

Я, наплевав на все правила сбегаю через вход/выход для сотрудников. Все еще в красной футболке магазина, позабыв захватить свою куртку.

На улице начался противный мелкий дождик и подул такой же противный ветер. Правда, чего я ждал? Весной в Москве погода всегда хуевая.

Я обхожу почти весь торговый центр «Город» чтобы выйти к остановке «Душинская улица» и сесть на электробус номер м6. Сейчас я поеду не домой. Как будто прочитав мои мысли мне стал названивать Люций на телефон. Когда-то он упустил третьего – сразу после того, что я учудил на индейском кладбище в мой пятый год. И видимо он не хочет упустить меня.

Но это мой выбор, в конце концов он мне не папочка. И я нажав на красную трубку скидываю звонок и отключаю телефон.

Пусть их останется только трое, так им придётся меньше рисковать и у них будет больше еды. Как я подумал о том, что они сделают завтра – так мой рот одновременно наполнился слюной и желчью. Ничего сказал я себе – люди все равно не вкусные, иначе я бы не засматривался на кексики.

Остановка уже не была такой полной, и я одиноко сел на скамейку под навесом. Каплям дождя было до меня уже не добраться, но холод доставал во всю. Один алкаш с заплывшими глазами начал на меня пялится. Но пулей ретировался, когда я показал ему свои клыки в оскале. Не забыл он, уходя и перекреститься.

Я мог бы и пройти пешком, но мне не хотелось, чтобы первый подобрал меня около дороги. И не запихнул с силой в машину. Как бы это ни было странно, но по запаху мы не можем найти друг друга. Так третий и исчез. Может быть, в нем тоже проснулась совесть и совесть тогда победила?

Я не знал, как ушел он. Но я придумал как уйти мне.

Электробус приехал, светя фарами и остановился прямо по центру остановки. Я вошел через среднюю дверь и сел на первое попавшиеся сидения. Где-то за двумя рядами в обнимку храпели бомжи.

За окном лил дождь и на против меня сидел парень с русыми волосами и грустными карими глазами. Но не из-за того, что сейчас мне было грустно (а мне было грустно я вообще-то решил умереть) а из-за формы глаз с нависшим веком. Когда были живы родители, они мне часто говорили, что я похож на щеночка. Мама что я кокер, папа что я дворняга.

Я вышел на следующей остановке от метра. И двинул бедрами влево к Пятерочке, после снова двинул бедрами и перешел дорогу. Дальше зашагал через тихий двор прямо к станции электропоездов. Завернул вправо и опустив руку на красные перила поднялся на мост с высоким забором. В этот момент по рельсам с шумом пронесся поезд. Дождь не переставал меня доставать.

Наверху я смотрел вниз и прикидывал как спрыгнуть на платформу. Можно было бы и купить билет, но мне больше хотелось уйти, не привлекая внимания. Внизу стояли два барьера прямо над рельсами электропоездов.

Почти двести лет я не видел третьего и даже позабыл как он выглядел. Я бы предпочел, чтобы ушел рыжий-нудила вместо него. Этот рыжий-волосатый был из викингов. Он очень старый, но все-таки самый старый – первый, Люций. Я даже боюсь предположить сколько ему лет. Так и представляю его – высокого, жилистого, черноволосого, в доспехах и с мечом, с которого стекает кровь на поле брани. Люций никогда не рассказывал о том, как он первым из нас стал ходячим мертвецом. Хотя мне до боли было интересно узнать, как и Ламии. Но он молчал.

Как все было, в пьяном угаре, в одном из пабов мне стал рассказывать Король Ночи, которого я укапал на индийском кладбище. О том, что на индийском кладбище нельзя укапывать пидоров Стивен Кинг еще не написал. Кличку мы ему такую дали после просмотра сериала про мать драконов. Смотрели все – даже рыжий. Хотя обычно он смотрит только на своего психолога по скайпу. Девушка с весом под сто тридцать кило учит второго не переедать.

Король ночи, в момент, когда на его бороде подсыхала яичница и растекалось пиво, говорил о том, как можно обратиться в зомбака. Но на самом интересном моменте, первый вырубил меня, чтобы я не узнал.

Завязалась драка, когда я очнулся, то услышал, как этот пидор говорит плохо на мою мать. А дальше было, что было. А после – еще много чего было, из-за чего нам пришлось бежать из Америки. Сначала это была Европа, потом страны Азии и последнее место Россия, Москва. Нам даже пришлось учить русский, чтобы не выделяться. Это место подошло нам надолго своей уникальностью. Здесь может прижиться кто угодно, люди разной национальности. А нам нужно было именно это – чтобы Король Ночи не смог нас найти, точнее меня. Это ведь я вырвал его хуй. Да и чтоб рыжий-викинг-переросток не выделялся слишком сильно. Мы с первым хоть и высокие, но до него нам еще расти и расти. Поэтому, Тристану всегда достается вторая половина от нашего завтрака-обеда-ужина. Да, хуй Короля Ночи я кинул тогда рыжему, и он съел его у того на глазах. Но больше мы ничего от него съесть не смогли.

Когда я подобрал момент чтоб перепрыгнуть вниз через барьер прямо под несущийся поезд, то услышал, что кто-то поднимается по мосту. Вообще-то мне было бы похуй, но я уловил, что это кто-то кого я знаю. Я допустил ошибку и повернул голову влево, с моих волос на глаза стекло еще больше дождевых капель, и они смазали силуэт передо мной.

Очень худенькое, тонкое создание шло, трясясь от холода. Это была она. Я вытер глаза и не скрываясь пялился на нее. Она застыла, в глазах мелькнул страх. Поезд с шумом поехал дальше по рельсам. Мне нужно было что-то сделать чтобы она как испуганный олененок не убежала. И я поднял наверх руки и мотнул головой. Мол я тебя не обижу и дальше вообще не двигался. Это помогло, девушка слегка дернула губами в подобие улыбки и быстро перебирая ножками прошла мимо меня. Я провожал ее взглядом, пока она не исчезла из виду. Еще два поезда, не дождавшись моего прыжка поехали дальше отвозить оставшихся подмерзших пассажиров.

Почему она почти в час ночи ходит в этом ужасном месте? Мне стало интересно, и я кинулся за ней вдогонку. Помереть могу и позже.

Грива светлых волос освещала тьму вокруг и остановилась под уродливой аркой с большой надписью – завод «Компрессор». Что ты здесь делаешь, сладенькая?

Я подождал пока охранники в черной форме не протянули тебе что-то белое. Эти ублюдки пожирали тебя глазами. И мой голод заскребся в животе как подпаленная в зад крыса. Совесть причем замолчала, кажется, и она потеряла от тебя голову. Ну чтож я иду за тобой мой мотылек, дальше.

Двое вонючих пердунов окликают меня в момент, когда я прохожу мимо шлагбаума и грозно спрашивают к кому я иду. Мне хочется сказать им, что я иду за тобой, но я сдерживаюсь. Я поворачиваю голову в их сторону и машинально поднимаю глаза наверх в поисках камеры наблюдения. И она сука высится над ними, под ней приклеена бумажка с информацией о том, что объект под круглосуточной охраной. Я стою как мокрый дебил в одной красной футболке в дождь, в час ночи.

– Какой еще пропуск?

Спрашиваю я.

– К кому идете, в какое предприятие?

Я не знаю куда ты пошла крошка, но это место мне не нравится. И я только надеюсь, что ты не приторговываешь наркотой. Ото тот белый пакетик был похож на что-то очень нехорошее… первый смог бы учуять что они передали тебе. И услышать, что ты сказала им, но не я, и не рыжий и не Ламия.

– В какое предприятие идете?!

Тот, что толще брызжет слюной во все стороны. А тот, что старше и грязнее садится обратно на стул и опускает руку на короткий белый блокнот с отрывными краями. До моей тупой головы доходит, что та бумажка была не пакетиком с коксом, а всего лишь пропуском на территорию. Ты мой ангел, я люблю тебя.

Ничего им, не ответив я развернулся и отошел от них, слушая вслед как они ржут надо мной. Клыки уже вылезли, когда я с силой принюхался чтобы найти тебя. Мой нюх повел меня в обход. Вся территория этого жалкого «Компрессора» была из древних построек и бараков и это почти в центре Москвы! Мой шок был еще долго в шоке, пока ноги не остановились напротив у дома в шесть этажей. Я перелез через металлический забор и спустился с пригорка. Прошел через огромную мусорную урну, посаженные деревья и встал около первого подъезда, всего их было два. Ты уже зашла внутрь и мне осталось только смотреть в окна в надежде, что у тебя нет штор и ты включишь свет. Ты как хорошая девочка включила свет. И сегодня мне повезло как никогда – у тебя не было штор. Я отошел чуть дальше, ведь ты живешь на первом этаже и можешь меня увидеть. Тогда ты бы сложила дважды два и поняла, что тебе больше нельзя ходить в Ашан, а я этого не хочу.

На тебе была короткая белая майка, оголяющая плоский живот и такие же белые шорты. Жарко мне стало не только в груди. Ты села на синий диван, над тобой высились модульные картины, в руке ты держала мобильный телефон. Все бы хорошо, но вид у тебя был очень печальный. И грусть потушила пожар в моих штанах. Когда я повернул обратно к забору, чтобы не привлекать внимание охранников, по пути домой, то понял, что попал как первый в свое время.

Только одна единственная девушка зацепила его. Это было здесь, в Москве, больше тридцати лет назад. У нее были такие же синие глаза и темные волосы как у Люция. Он сразу назвал ей свое настоящее имя. Первое свидание у них прошло на кладбище, на этом же кладбище он ее и отпустил. Первый не подавал виду что страдает, он вообще очень закрытый. Но каждый день он записывает сколько прошло дней без Надежды.

Я не хотел как он и я попал как он.

До нашего дома, который мы сняли на пару месяцев, но застряли на полгода я добирался долго, но не включил телефон. Из-за этого с порога на меня обрушились визги Мии, холодный взгляд Люция и сведенные вместе брови Тристана. Вообще-то я и не думал, что второй выйдет в коридор встречать меня, но он вышел.

Долго им объяснять ничего не пришлось, все меня понимали. Все когда-то хотели покончить с этой жизнью, как и я. Выдохнул я уже в своей комнате и грохнулся на кровать, она жалобно скрипнула, но я счел это за приветствие.

Я обязательно узнаю почему ты грустила и оторву хуй тому, кто заставил тебя грустить.

Утро началось не с кофе, а с бумажного пакета, в который упаковывают бургеры во «Вкусно и Точка». Дно пакета промокло от темной крови. Да, сейчас мне точно будет вкусно и на голоде до завтра можно будет поставить точку. Спасибо тебе Ламия. Я не сдерживаясь разорвал пакет и зубами вгрызся в сердце. В рот мне брызнула кровь с нижней полой вены. И минуты не прошло как я уже облизывал пустые руки. Голод, к сожалению, никуда не делся. По времени было семь утра и уже нужно было собираться на работу. Ведь я ждал, когда снова смогу увидеть ее. Я снял все еще мокрую майку и кинул ее на кровать. Посмотрел в зеркало – волосы были такие про которые говорят – взрыв на макаронной фабрике. Но по телу все было в норме, по нему нельзя было сказать сколько дней я не убивал. Даже все еще выделялись кубики на животе, в последние лет шестьдесят – это очень в моде.

Рыжий вот, например почти все свои выходные проводит в спортзале чтобы у него были рельефный пресс, пока его бандана бухает с мужем во Вьетнаме. Познакомился он с ней, когда искал психолога, который смог бы ему помочь с перееданием. И не нашел психолога лучше, чем девушка весом в сто тридцать кило ведущая блог в интернете. Так вот эта бандана, как я ее называю, с обломанными осветленными волосами берет за консультацию деньги с рыжего. И содержит на них своего никчемного мужа Костика с черной козлиной бородкой, которого нашла на сайте знакомств. В общем у рыжего все сложно.

С Ламией – малышкой Мией все еще сложнее. То было страшное время для всех живущих на земле, но очень сытое для нас троих. У меня даже появился жирок на боках. В одном из Польских лесов, где мы перекусывали фашистами, мы услышали приближающуюся фуру и пошли за ней. Развалюха ехала медленно, а нам хотелось запастись едой как следует. Это было единственное время, когда совесть за убийства меня не беспокоила. Я даже получал удовольствие и любил смотреть в глаза ублюдкам, когда вырывал их сердца через раздробленные ребра. Фура остановилась у какой-то поляны, и первый напрягся. Я понял, что там происходит что-то очень нехорошее и напрягся вслед за ним. Трое вышли из фуры и скрылись за зарослями. Чем ближе мы к ним приближались, тем отчетливее слышали – гогот, крики и учащенное дыхание предсмертной агонии и еще как кто-то кончал. Картина была страшная – меня сразу вывернуло на землю красным. Люций остался невозмутим, только кулаки сжал, рыжий кинулся разрывать голыми руками сук. Спустя мгновение первый присоединился, а я уже не успел – все фашисты полегли. Их серые формы постепенно пропитывала кровь пока мы делали обход мимо детских тел. В живых оставалась только девочка – лет двенадцати, тринадцати. У нее были мягкие темные волосы по плечи и огромный разрез от пупка до шеи. Все внутренности были видны, рядом лежал нож, он все еще блестел от густой крови. Ее карие глаза стали черными от боли. Когда первый опустился перед ней на одно колено я думал, что он лишит ее страданий, но этого не происходило. Девочка отрывисто дышала и маленькой ручкой хваталась за землю. Он сказал нам уйти, мы с рыжим его не поняли. И он приказал нам уйти.

Я даже позабыл от увиденного сколько все еще теплых органов мы оставляем на поляне. Но спорить не стал. Что первый приказал то мы и сделали – отошли к фуре и ждали его там. Вернулся Люций с той самой девочкой на руках. Укрытой в серую форму, с нее уже не текла кровь, а на щеках расцвел румянец. Так нас стало пятеро.

В первые несколько десятков лет размазанный по земле бедный котик – Малышка Мия, была неуправляемой сатаной. Следующие несколько десятков лет – она была без ума от рыжего (хорошо, что тогда его бандана еще не родилась), но в последние года немного успокоилась. Правда она не может контролировать голод, возможно это произошло из-за того, что она была ребенком. Для всех нас она и сейчас ребенок.

Я открыл дверь своей комнаты и вышел через коридор в гостиную. Ламия уже убежала, первый читал какую-то нереально скучную книгу из желтой серии классики, рыжий уже одевал спортивную обувь у входной двери. На работу он предпочитает пробежаться на своих двоих, его длинная коса покорно лежала на спине. Они снова меня не осуждали, но я чувствовал какой мучительный голод они испытывают. Особенно рыжик – из-за силовых тренировок ему не достает белка.

Я знал, что обязан сегодня это сделать, иначе это сделает один из них. И все может пойти не так, как в том случае с той женщиной, которую мы укапали в Валуевском лесу. Я умею убивать так, чтоб этого никто не заметил. И сегодня они ждут чтобы я был готов, когда первый скажет четвертому, что цель определена.                          – Что читаешь?

Тристан хлопнул дверью, я услышал, как он спускается по лестнице.

– «Сто лет одиночества».

Да, депрессия у первого в самом расцвете. Сколько сейчас лет его Надежде, пятьдесят, шестьдесят?

– И как?

– Я пока в самом начале, но текст мне нравится он довольно увлекательный.

Синие глаза Люция смотрели в мои карие и как будто видели меня насквозь. Но я не хотел говорить о моем ангеле, о моем мотыльке, о моей сладенькой, а он не настаивал. Я, выдохнув сел рядом на диван, мои руки все еще были в крови.

– Мия вам что-нибудь оставляла?

Вдруг я вспомнил, что мне не мешало бы поделиться если завтракал только я один.

– Да, но Трис остался без своего любимого…

За что я люблю первого так за его чувство юмора. Он редко юморит, но, если юморит так в точку. Я от души прыснул.

– Это ей самой нужно.

Тут мы вдвоем расхохотались и напряжение после вчерашнего вечера немного рассеялось.

Я со страхом ждал ночи.

– Четвертый…

Люций выбрал жертву.

Ей оказалась женщина, в платке, одна, под глазами мешки. В корзинке совсем пусто – хлеб да соль и пара конфет, самых дешевых.

Я принюхался – у нее точно есть ребенок.

– Не могу…

На линии молчание, а потом короткие гудки… черт…

Я решил пройтись по магазину.

Голод разрывал меня изнутри. Поначалу, когда меня только-только обратил Люций мне казалось, что внутри меня живет дикий зверь. Иногда это был носорог, который протыкал меня своим тупым и коротким рогом. Иногда это был лев, который огромной лапой валил меня на землю, разрывал плоть когтями и душил челюстями. Но чаще всего это был слон – боль была такой как будто все мои кости раздавило огромное серое яростное животное весом в семь тонн.