– Это меня ткнули ножом. Вжик.
Вообще-то, размахивала лезвием и грозилась убить человека я сама. Но нож не оставил на нем ни царапины, а воткнулся в меня.
– Что ж, было дело… Неважно, давай в ванну.
Девочка была чуть ниже меня ростом. Когда я приблизилась к ней, в нос ударила вонь от тела и засаленных волос.
– Такое миленькое личико – будет просто преступлением не поухаживать за ним.
Залезем вместе в ванну – отмою ее как следует, думала я. Стоило мне взяться за полы одежды, как девочка увильнула, пытаясь сопротивляться, однако я быстро поняла, что это она не в полную силу – видимо, боялась потревожить мой шрам. Я силой содрала с нее футболку и замерла.
По худющему телу с торчащими ребрами были, словно узор, рассыпаны синяки. Ребенок сжался, пытаясь закрыть следы, и потому стала видна спина, тоже вся покрытая синяками.
Мне и тогда показалось, что в пройме рукава я увидела синяк, – значит, я не ошиблась. И все равно – так много?! Столько не может появиться от одного-двух избиений. Передо мной было тело, которое постоянно испытывает боль.
– Тебя бьют, да? – не удержавшись, спросила и тут же пожалела об этом. Разве можно так в лоб спрашивать? Ожидаемо ребенок тут же изменился в лице, открыл дверь и попытался убежать. Я услышала звук резко открываемой и закрываемой раздвижной двери в прихожей, бросилась следом и внезапно вспомнила, что стою в одном белье, так что только чертыхнулась. Хотела бросить на пол вещи, которые держала в руках, но поняла, что это чужая футболка. Я так и не выпустила ее. Ткань страшно воняла, и, глядя на нее, я лишь пробормотала:
– Это еще и мальчик.
Тонкое костлявое тело принадлежало мальчишке. Меня сбили с толку красивое личико и длинные волосы. Я совсем забыла, насколько бываю ненаблюдательна.
И все же – запущенный внешний вид и эти синяки. Ребенок явно подвергается жестокому обращению. Что же делать? Нужно ли сообщать о таком? Я размышляла, рассматривая одежду в своих руках, еще хранящую тепло тела. Ведь кучу детей спасли благодаря вмешательству полиции. Но я знаю и о случаях, когда после такого детям становилось еще хуже. К тому же у меня не было никакой информации о мальчике.
Снова зашелестел дождь. Что теперь будет, спрашивала я себя, уставившись на одежду в своих руках.
В половине седьмого утра недалеко от моего дома группа людей, похоже, делала зарядку под радио. Ветер доносил какой-то шум и знакомую мелодию. Несколько дней я просыпалась под эти звуки, а потом вдруг решила сходить и посмотреть, что это за люди и где собираются.
Я вышла в футболке и шортах, потянулась как следует и глубоко вдохнула утреннюю прохладу прибрежного города. В небе надо мной пока не было ни облачка, с моря дул ласковый ветерок, прозрачная голубизна раскинулась во все стороны. Наверное, опять будет жарко.
Прислушиваясь, я зашагала в сторону, откуда доносились звуки. Спустилась примерно до середины холма, свернула на боковую улочку и вышла к зданию, перед которым была площадь. Я-то думала, что уже все вокруг обошла, но про это место до сих пор не знала. Наверное, это какое-то место для общественных собраний. В центре площади занимались зарядкой дети и старики. Присмотревшись, я поняла, что стариков больше, хотя и детей оказалось не так мало, как я ожидала. Были и малыши, которые пришли вместе с мамами, и дети повыше ростом – наверное, семи-восьмиклассники.
Среди детей того мальчика не было. А я почему-то надеялась – вдруг…
– Вам чего? – один из стариков заметил меня и подошел ближе. Это был дед с тщательно приглаженными седыми волосами и абсолютно прямой спиной. Возраст стариков я определяю плохо, но, судя по пигментным пятнам на коже и морщинам, ему должно было быть около семидесяти. На шее у него висела карточка с надписью «Председатель клуба бодрых старичков». Дед оглядел меня и понимающе кивнул:
– А-а, это вы та барышня, что переехала в дом наверху? Как вас зовут?
– Меня зовут Мисима. Приятно познакомиться.
Я поклонилась, и дед указал на болтавшуюся у него на груди карточку.
– А я – Синаги, председательствую в местном «Клубе старичков». Сейчас каникулы, так что мы каждое утро делаем вместе с ребятишками утреннюю зарядку. Присоединяйтесь.
Он улыбнулся, показывая зубы, и его лицо показалось ясным и открытым. Мне все время казалось, будто вот-вот раздастся бодрое «вжик-вжик», сопровождая его движения или слова. Пока я фантазировала, в беседу вмешался старик с гладкой лысиной:
– Да не бойся ты, председатель у нас хороший! – Почему-то старик был голый по пояс, а на его штанах, похожих на форму школьного спортивного судьи, было вышито имя «Кияма». – До пенсии он был директором средней школы, достойный человек. Вот ежели б это я с тобой заговорил – можно было бы удирать без оглядки.
Он засмеялся каким-то кряхтящим смехом, однако по его лицу не было похоже, что он такой ужасный тип, как говорит о себе. Синаги обратился к нему:
– Итикава.
То есть все-таки не Кияма?
– Зарядка закончена, поставьте, пожалуйста, детям штампы в карточки.
– Я? Пф-ф-ф, – фыркнул тот.
Воспоминания детства. На летних каникулах по утрам само собой разумеющимся было пойти на зарядку и принести с собой карточку участника. Я ходила туда, продирая заспанные глаза, и моя карточка была полна штампов. Тех, кто посетил все занятия, награждали копилкой в форме голубого кита – точно! У меня ее забрал Масаки! Он так рыдал, требуя такую же, что мама отобрала мою копилку и отдала ему. Но Масаки, при всей его жадности, очень быстро терял интерес к полученному, да к тому же неаккуратно обращался с вещами, так что через три дня копилка в форме кита разбилась вдребезги. Я невольно вспомнила, с какой грустью смотрела на голубые осколки, которые сунули в мусорное ведро. А ведь я так старалась, чтобы получить этого кита.
Синаги протянул мне карточку.
– Это вам, держите.
– Ой, спасибо. А на зарядку все местные дети приходят? – принимая карточку от председателя, спросила я. Он, фыркнув, засмеялся.
– Конечно. Как только наступают летние каникулы, детишки приходят сюда. Мы каждый год зарядку проводим, нас и по телевизору показывали – мол, вот место, где дети и старики поддерживают друг друга. Я даже давал интервью! Меня хвалили – сказали, что хорошо держался перед камерой.
Я неопределенно улыбнулась в ответ. Зачем он вдруг распинается передо мной? И вообще, меня больше волнует тот мальчик. Я очень хотела подробнее расспросить старика, но это могло показаться ему подозрительным. Пока я раздумывала, как спросить его, он опередил меня:
– А вы, Мисима, кажется, нигде не работаете?
– Откуда вы знаете?
Может, он из тех, кто толчется в «Кондо-марте»? Может, тамошние завсегдатаи тоже входят в «Клуб старичков»? Так или иначе, здешняя старичковая сеть явно прочнее и мельче рыболовной, и раскинута гораздо шире. Натянуто улыбаясь, я представила себе старичков, совместными усилиями вытягивающих ее. А я, значит, запутавшаяся в этих сетях селедка иваси?
– Не знаю уж, какая у вас причина, но вы должны как можно скорее найти себе работу. Для воспитания детей плохо, если вокруг бесцельно болтаются безработные. Вам, как взрослому человеку, должно быть стыдно.
Синаги говорил весело и бодро. Однако смысл слов был совершенно такой же, что и у той бабки, и я почувствовала, как мое лицо напряглось. Тоже мне, хороший человек. Просто мерзкий старикашка.
– Мне кажется, что вынюхивать обстоятельства жизни других людей тоже нехорошо для воспитания детей. В общем, простите, что побеспокоила.
Не стоит с такими связываться. Я делано улыбнулась и ушла оттуда. А карточку швырнула в урну, которая стояла у входа на площадь.
Вечером того же дня неожиданно зазвонил звонок в прихожей. Я всполошилась – а вдруг это мальчик? – и выскочила, но там стоял Муранака с полиэтиленовым пакетом в руках. Наверное, у него был выходной – он пришел в футболке и в чиносах9.
– А, это ты, Муранака? – разочарованно вздохнула я, и мужчина поник:
– Злая ты. Обязательно было делать такой вид, будто увидела что-то противное?
– Да ладно, вовсе ты мне не противен. Ты что хотел? Деньги за работу я вам уже перевела.
Я настороженно смотрела на Муранаку, который вел себя раскованнее, чем раньше, но он продемонстрировал мне туго набитый пакет из супермаркета.
– Вот, хотел тебе отдать, если ты не против.
Пакет был полон мороженым. Самым разным: там были арбузный сладкий лед, ванильное мороженое в вафельной оболочке, шоколадное и еще куча других. Я удивленно уставилась на Муранаку, и он ответил:
– Просто хотел проверить, как ты тут, и еще нашел кое-что в старом альбоме покойного дедушки.
И он сунул мне в руки несколько выцветших фотографий. На них была моя тоже уже покойная бабушка. Наверное, это фотографии с занятия по игре на сямисэне. Бабушка – с красиво уложенными волосами, в кимоно – улыбалась, а вокруг нее сидели на коленях, как положено, несколько мужчин. На другой фотографии был какой-то летний праздник. Среди весело танцующих вокруг старинной башни людей в юкатах10 была запечатлена улыбающаяся бабушка.
У меня после нее ничего не осталось. Когда она умерла, мать выкинула все ее вещи. Ценности – тканное вручную дорогое кимоно осима-цумуги, кольцо с аметистом – все еще должны были лежать у матери в шкафу, но все остальное – повседневные вещи, альбомы – она выбросила без остатка. Поэтому я решила считать своим наследством этот заброшенный дом, на который не нашлось покупателя. Я вспомнила, что уже кое-что рассказывала об этом Муранаке, когда он помогал мне переставлять мебель.
– И ты специально для меня их искал? А уж вот это…
На одной фотографии на коленях у бабушки сидела маленькая девочка. Эта девочка с прической каре, с поджатыми губами и неприветливым видом – явно я в детстве.
– Это ведь ты, да? – мой гость счастливо засмеялся, будто мальчишка, нашедший сокровище. – Когда я увидел эту фотографию, решил непременно отдать тебе.
– Вот это да! Спасибо, это очень приятно!
Мать выбросила даже портрет бабушки, который изготовили для поминок. Я допытывалась у нее о причинах этого поступка, но она отлупила меня – мол, нечего вмешиваться. Мать ненавидела себя – внебрачного ребенка, и ненавидела бабушку, которая ее родила, не выйдя замуж.
«Я выросла с убеждением, что надо родить законного ребенка и законно его растить, – всегда говорила мать, когда напивалась. – Но яблочко от яблоньки недалеко падает – я и тебя, незаконную, так же родила».
– Я очень любила бабушку, – сказала я Муранаке, невольно прижав фотографии к груди. – Угостить, правда, могу только чаем. Зайдешь?
Мужчина выглядел удивленным, но потом, почесав щеку, сказал:
– А давай поедим мороженое.
– Давай. Заходи.
После этого мы сидели вместе на веранде и грызли мороженое, которое он принес. Я держала в одной руке арбузный лед и рассматривала подаренные фотографии.
– Вот тут, с правого краю, с кислой миной сидит мой дед, – пояснил Муранака, зачерпывая деревянной ложечкой мороженое «Белый медведь» из баночки. На фото был простодушного вида мужчина, чем-то и вправду напоминавший Муранаку.
– Выглядит серьезно.
– Не знаю, можно ли назвать серьезным такого бабника, как он. Он и на занятия-то ходить начал, чтобы поухаживать за твоей бабушкой, но, говорят, учился усерднее остальных. В конце концов даже стал известным исполнителем на сямисэне!
– Ничего себе, вот это твой дедушка дает!
На одном снимке бабушка улыбалась, а на другом – с серьезным лицом играла на сямисэне. Воспоминания, со временем потерявшие четкость, вставали перед глазами. А я-то думала, что больше не увижу ее.
– Кстати, я ведь как-то приходил сюда, забирать деда. Может, и с тобой встречался, – весело добавил мой гость.
Я гладила пальцем бабушкино лицо на фотографии, и вдруг мне в голову пришла мысль.
– Слушай! Ты ведь всегда здесь жил, всех знаешь, да? Не знаешь мальчика – примерно семи-восьмиклассник, с длинными волосами? Худенький, лицо симпатичное, как у девочки. Похоже, не разговаривает.
Я была уверена, что и от него ничего не узнаю, но Муранака сразу же дал ответ.
– Наверное, это сын Котоми. Мы с ней учились вместе в школе, она приехала сюда с ребенком несколько месяцев назад. Я слышал, что у него какие-то проблемы, не разговаривает.
– Да, кажется, это он. Слушай, а ты с этой Котоми дружишь?
– Не-а, – пожал плечами Муранака. – Раньше – это одно, а сейчас с ней, по-моему, никто не дружит. Она вдруг бросила школу в старших классах, а потом и совсем исчезла, и лет десять про нее никто ничего не знал – где она, чем занимается. А когда вернулась – с ней почти взрослый ребенок, даже слухи про нее всякие стали ходить.
Я хмыкнула про себя. Видимо, забеременела еще в школе, уехала из города, родила. Мужчина, услышав мою версию, кивнул:
– Судя по возрасту ребенка, наверное, так и было. А почему ты вдруг спрашиваешь про него?
– Да так. У меня тут на днях, когда дождь был, зонтик ветром унесло, а он мне помог, – неопределенно улыбнулась я, стараясь не сболтнуть лишнего, и Муранака удивленно хмыкнул.
– Неужели он на это способен?
– В смысле?
– Слышал, у него проблемы с общением.
Я обалдела. Вот бы никогда не подумала.
– Говорят, что он на старом кассетнике все время слушает какие-то записи – то ли голоса птиц, то ли насекомых. Потом я еще слышал, что он не любит мыться и переодеваться – даже буйствует, когда его пытаются заставлять. В общем, неуправляемый. Вот, наверное, кошмар – растить такого, – серьезно заключил Муранака.
Сказал, что не дружит с Котоми, а столько всего знает. В этой деревне ничего не скроешь – от этой мысли меня пробрала дрожь. Однако, расспрашивая Муранаку, я поняла, что это отец Котоми жаловался направо и налево.
– Говорит, что жить с ним вместе еще ладно, но они же никогда раньше не встречались, мальчик ему как чужой, ни поговорить с ним невозможно, ни приголубить не получается у него. Моя бабуля тоже ему сочувствует – бедный председатель, говорит.
– Да уж… Что?! Председатель? – Меня зацепило слово, ведь где-то я недавно слышала название этой должности.
– Ну, председатель нашего «Клуба старичков».
Тот мерзкий старикашка? Ну надо же.
– Директор Синаги – я его до сих пор так называю. Он все силы отдавал образованию, и серьезные ученики и их родители его поддерживали. Я-то, балбес, из хулиганов, так что меня он часто ругал. Это сейчас я понял, что это все, наверное, потому, что он о нас беспокоился. В общем, раз уж директор не знает, что делать, там наверняка совсем все плохо.
То есть он просто привечал тех, кого было легко воспитывать, подумала я про себя. Учителей, с предубеждением относящихся к ученикам, которые ведут себя не так, как положено, где угодно полно. Дедуля-судья, которого я встретила утром, уверял, что председатель – хороший человек, но мне так не показалось, да и вряд ли он был таким уж выдающимся учителем.
Доев мороженое, Муранака пригласил меня как-нибудь сходить выпить – мол, недалеко от рыбного рынка есть хорошая распивочная-идзакая. Я не ответила, и он добавил:
– Если не хочешь вдвоем, можем позвать Кэнту или еще кого. Хорошо же завести друзей. Опять же, поможем, если что случится.
Он добродушно засмеялся. Я поняла, что обо мне беспокоятся, и это было приятно, но все же отказала:
– Не пойду. Не хочу, чтобы мне помогали.
Муранака выглядел удивленным. А я и правда больше не хочу, чтобы меня спасали. Мне нельзя себе это позволять.
– Спасибо за фотографии и за мороженое. А теперь иди, – сказала я Муранаке и вернулась в комнату.
Мне снился повторяющийся сон. Он повторялся нерегулярно – как рыба, живущая в морских глубинах, вдруг по какому-то капризу появляется на мелководье.
Время – после полудня, через раскрытую стеклянную дверь дует легкий ветерок, колышет занавеску. На разложенном диване дремлет с младенцем мать. Малютка усердно сосет пальчик, раздается чмоканье. Заметив это, отец берет младенца из женских рук и целует его в мягкую щечку. Испугавшись, мать просыпается, но мужчина с улыбкой успокаивает ее и предлагает немного поспать – мол, ты ведь устала, каждый день без отдыха. Она благодарно улыбается мужу. «Знаешь, я так счастлива! До сих пор не верю, что меня ждало такое счастье».
Прекрасная картина. Бывает такое уверенное счастье, которое никто не может нарушить. Я издалека наблюдаю спокойный свет, который излучает эта картина. Мне туда нельзя.
«Ма-ам, мне тоже хочется подержать братика. Хочу вдохнуть всей грудью его сладкий молочный запах». Я хочу сказать это маме, но слова комком застревают в горле, поэтому я не могу их произнести. Во сне я знаю, что меня отругают, если я так скажу.
Это моя семья – близкая и такая далекая.
«Куда ты смотришь, Кико? – отчим замечает, что я смотрю на них, и его улыбка исчезает. Его голос звучит холодно. – Нельзя смотреть такими жадными глазами. Иди в другую комнату».
Я боюсь его лица, похожего на театральную маску, лица, с которого исчезли все эмоции. Если не послушаюсь, он меня ударит, но мои ноги не двигаются. Что-то во мне надеется, что мать позовет: «Иди ко мне». Хотя этого не может быть. С чего бы? Она даже не смотрит на меня.
Отчим раздраженно прищелкивает языком и приближается ко мне. Надо бежать, спасаться, а ноги никак не двигаются!
– Ну, папа…
– Слушай, что тебе говорят!
Хрясь – раздается пощечина, и я просыпаюсь от удара. Как всегда.
Распахнув глаза, я увидела над собой уже ставший привычным потолок и, проморгавшись, выдохнула.
– Давно мне это не снилось.
Это воспоминания двадцатилетней давности. Я думала, что совсем забыла об этом, но картина была такой же яркой, как если бы все произошло вчера. Я ведь больше не хочу, чтобы мать смотрела на меня, так почему я опять увидела этот сон? Может быть, потому что перед приездом сюда впервые за долгие годы встретилась с ней?
«Я думаю – чего это она приехала, а ей бабкин дом нужен. С чего вдруг?»
Когда я добралась до родительского дома, мать, как обычно, встретила меня холодно. Кажется, приезд дочери, с которой она много лет не виделась и не общалась, был ей крайне неприятен. Я не ждала, что мне обрадуются, но и выхода другого не было: если хочу обеспечить себя жильем, надо было навестить ее.
«И что ты будешь делать с этой развалюхой в деревне?»
«Жить», – коротко ответила я, на что мать нахмурилась.
«Поедешь на окраину Кюсю? Ты что, натворила что-нибудь? Если из-за тебя Масаки не сможет устроиться на работу…»
«Ничего я не натворила. Просто хочу жить там и смотреть на море».
Мне хотелось уехать и больше не возвращаться. Когда я сказала это матери, она недоверчиво посмотрела на меня и спросила:
«Будешь жить с ним? Как там его… Невежливый такой? Замуж за него собралась?»
«Посмотрим. В общем, отдай мне тот дом. Тогда я больше у вас не появлюсь. Можешь вычеркнуть меня из семейных списков».
Мать выпучила глаза. Я посмотрела ей прямо в лицо. Она выглядела старше, чем я ее помнила, и почему-то меньше. На тыльной стороне ладони, которая столько раз била меня, проступили вены и косточки. Неужели эти руки когда-то лупили и гоняли меня?
«Ты можешь откупиться от такой обузы, как я, ненужным тебе домом – по-моему, это недорого. Отдай его мне».
Мать сделала вид, будто задумалась, а потом сказала:
«Только не начни потом денег клянчить».
Я кивнула.
«Могу дать расписку».
«…Ладно уж, не надо».
Мать безразлично махнула рукой и пообещала заняться формальностями.
«На твое имя записать? Только больше сюда не приезжай».
Через несколько дней она позвонила мне на мобильный, чтобы сказать, что все сделано. Договор с оператором связи я собиралась расторгнуть, так что этот разговор с матерью должен был стать последним.
«Ну, что, мама, прощаемся. Слушай…»
Я хотела спросить, любила ли она меня хоть немного, но не смогла договорить. Мать без колебаний оборвала разговор. Слушая ее холодный деловой тон, я задумалась – интересно, кем я для нее была. Знаю, что была внебрачным ребенком, хотя были вечера, когда она обнимала меня и говорила, что хотела меня родить. Были ведь слезы по утрам, когда она говорила, что смогла выжить, потому что у нее была я. Неужели все это были лишь мои иллюзии? Дай же мне поверить в реальность, что так долго поддерживала меня…
– Ну и ладно, мне уже все равно, – произнесла я нарочито громким голосом.
Мне это безразлично. Я больше не та девочка, которая просыпается в слезах, а мать – всего лишь напоминание о той жизни, с которой я покончила по своей воле. Мне больше не надо за ней гнаться.
«В следующей жизни ты встретишь свою духовную пару. Я уверен, что ты сможешь найти того единственного, кто станет твоей половинкой, кого ты сможешь полюбить и кто будет любить тебя. Ты будешь счастливой».
Это мне сказал Ан, который спас меня, когда я была раздавлена мыслью о том, что потеряла мать. Конечно, я не могла поверить, что в этом мире существуют такие дикие вещи, как духовные пары. Но он так уверенно говорил об этом и улыбался. «Не бойся, он наверняка существует. А до тех пор защищать тебя буду я».
Тогда мне казалось, что я смогу продолжать жить только благодаря его словам. Неважно, будет у меня духовная пара или нет, я смогу жить дальше благодаря ему. Тогда я чувствовала себя полной жизни и довольной и верила в это всем сердцем.
Я встала с постели и открыла окно. Вдалеке раскинулось ярко-синее море, над ним плыли первые облака, похожие на сахарную вату. Еще не нагревшийся ветер доносил до меня музыку зарядки по радио. Наверное, и сегодня старички, кряхтя, с натугой выполняли движения, а дети получали штампы в свои карточки. Обычное спокойное утро. Приятная глазу картина, знакомые с детства звуки. Я и сегодня планировала заняться садом, а потом поесть вчерашний карри. А на полдник у меня – сладкие вараби-моти11, заказанные в интернет-магазине, – говорят, самые вкусные в префектуре Нагано. По радио передали, что к ним непременно надо подавать соевую муку кинако и сироп из тростникового сахара куромицу.
Начало обычного дня, которое не предвещало никаких болезненных ран. Не о чем печалиться. Но стоило мне вспомнить, что его больше нет, день сразу стал кошмарным – как будто все фишки в игре «Реверси»12 разом перевернулись. Разбитые надежды рвали сердце на мелкие кусочки. Сегодняшний день уже не получилось бы провести спокойно.
– Ан! Ан! – повторяла я, словно молитву.
В детстве это была мать. Когда мне было плохо или больно, или грустно, я, словно заклинание, повторяла: «Мама!» Когда-то мать была для меня священнее Бога, священнее Будды. Интересно, когда я стала обращаться не к матери, а к Ану? Сейчас мне даже кажется, что я всегда звала Ана, сколько себя помню. И я была виновата в том, что потеряла человека, к которому сама же обращалась в своих молитвах.
– Ан! Ан!
Вот бы можно было жить только воспоминаниями. Ведь есть же, говорят, люди, которые живут, сжимая в объятьях вечный бриллиант, который они выменяли на прозвучавшие всего один раз слова. Хотелось бы мне так же уметь. Я всем сердцем хотела бы жить, украсившись днями, которые провела вместе с Аном, но я не так высоконравственна, чтобы меня можно было обменять на драгоценность. Я до противного глупа, слаба, да к тому же совершила непростительное преступление.
Я несколько раз прокричала его имя, но потом мой голос увял. Каждый раз, когда молитва, которая не могла больше достичь ничьих ушей, слетала с языка, тело словно парализовало, я не могла дышать. Вдруг до меня дошло, что я смотрю в небо и рыдаю в голос.
Не знаю, сколько я так проплакала. Когда голова уже начала раскалываться от боли, а лицо оказалось залито слезами и соплями, я услышала, как кто-то робко стучит во входную дверь. Вытерев слезы, я решила сделать вид, что меня нет дома. Через некоторое время опять раздался стук. Стучали как-то застенчиво, и, как только я поняла, кто это, тут же встала и бросилась в прихожую.
Резко открыв дверь, я как и ожидала, увидела того самого мальчика.
– Так и думала, что это ты.
Я попыталась улыбнуться, но ничего не вышло. Глядя, как я кривлю заплаканное лицо, ребенок удивленно открыл рот. Он робко начал поглаживать свой живот – видимо, беспокоился о моем шраме.
– Прости, что напугала тебя. Все в порядке. Я просто плакала. Хотя мы с тобой всегда встречаемся, когда плачу.
Я с силой потерла руками лицо и улыбнулась. Мне показалось, что я выгляжу получше, однако, видимо, ненамного. Мальчик с обеспокоенным видом указал на мой живот.
– Нет-нет, живот не болит. Как бы тебе объяснить? Мне плохо, тяжело… нет, не так. Как бы сказать-то? Страшно! Да, мне страшно.
Мне ужасно страшно.
Мальчишка, наверное, подумал, что я чего-то испугалась. Он с опаской огляделся и даже заглянул мне за спину.
– Нет-нет, не в этом дело. Мне показалось, что меня бросили, что я заблудилась и осталась одна… Непонятно, да? Извини. А почему ты вообще пришел? – спросила я, и мальчик, все еще обеспокоенно хмурясь, оттянул на себе одежду.
Сегодня он был в заношенной белой футболке – она выглядела скорее как мужское нательное белье. Он оттянул подол обеими руками и продемонстрировал мне.
– Что-что? А! Ты, наверное, про ту футболку, которую я заставила тебя снять?
Мой гость, все так же держась за подол, несколько раз кивнул.
– Сейчас, погоди.
Я зашла в дом и вынесла футболку. На лице ребенка отразилось облегчение. Когда я отдала ему вещь, на его лице на миг проступила радость, но тут же он снова нахмурился.
– Хочешь сказать, что я зря это сделала?
Футболка так воняла, что я постирала ее.
Мальчик хмуро посмотрел на аккуратно сложенную вещь. Я-то думала, что от одной стирки ничего не случится, а вдруг его будут ругать? Ох, что же я наделала…
– Прости. Влезла не в свое дело, да? – поспешно сказала я, но он помотал головой, а потом, опустив голову, собрался уходить. Я схватила его за руку.
– Ты прости, что тогда пыталась тебя заставить. Не хочешь сладкого? Купила вараби-моти в интернет-магазине, кажется, они очень вкусные.
Он неловко замотал головой.
– Не любишь сладкое? Тогда, может, чипсы? У меня вкусов пять есть!
Он опять помотал головой. На лице его было отчаяние, и я сказала:
– Извини. Честно говоря, я просто хотела, чтобы ты побыл рядом. Мне сейчас до смерти одиноко.
При этих словах у меня по щеке опять скатилась слезинка. Я чуть сильнее сжала его руку в своей.
– Хотя бы чуть-чуть. Пожалуйста.
И чего я пристала к ребенку?! Мне ужасно хотелось ощутить рядом тепло хоть какого-то живого существа.
Напряжение вдруг оставило его тело. Я шмыгнула носом и свободной рукой вытерла лицо, взглянула на него – он сделал шажок ко мне и заглянул в глаза. Его глаза, похожие на игрушки из тонкого, слабоокрашенного стекла, уставились на меня, и что-то дрогнуло в их глубине.
На эту бессловесную доброту я ответила лишь:
– Спасибо.
Видимо, остерегаясь меня из-за того, что произошло в прошлый раз, ребенок не захотел входить в дом. Поэтому я вынесла на веранду низенький столик, которым обычно пользуюсь, и мы с ним поели карри. Когда я спросила его, завтракал ли он, и сказала, что у меня есть карри, у него в животе громко заурчало. Мальчишка покраснел и заволновался, на что я быстро отреагировала:
– Я еще не завтракала, давай поедим вместе!
Еда получилась острой, из-за чего я немного беспокоилась, но мальчик ел, не отрываясь.
Солнечные лучи были еще мягкими, дул ласковый ветерок, создавая ощущение, что у нас тут пикник. Мои растрепанные чувства под дуновением ветра тоже потихоньку успокаивались. Хорошо, что он зашел.
– Вкусно? – поинтересовалась я.
Мальчик, бросив быстрый взгляд на мое опухшее от долгого плача лицо, ответил большим кивком. Он съел свою порцию очень быстро, и я предложила ему добавки, на что получила еще один смущенный кивок.
– Ешь, сколько хочешь. Я ведь одна, так что даже собиралась заморозить остатки.
Поедая свою порцию карри, я украдкой наблюдала за мальчиком. Муранака говорил, что с ним невозможно общаться, что он буйный, но у меня совершенно не создалось такого ощущения. Наоборот, он выглядел как какое-то слабое существо, зайчонок или птенчик. Он выпил воды, выставив свою тоненькую шейку, и громко выдохнул. Щеки его чуть-чуть зарумянились, и он довольно сощурился. Я уже знала, что это парень, но он все равно казался мне нежным, словно девочка.
– Что хочешь на десерт? Давай после острого поедим сладенького. Я уже говорила, у меня есть вараби-моти. По радио сказали, что они о-о-очень вкусные, потому и заказала. В удобном мире живем, правда? Где бы ты ни был, можешь заказать все, что хочешь. Честно говоря, без телевизора и мобильного я еще могу обойтись, но интернет просто необходим! Так что я купила себе планшет.
Болтая так, я приготовила вараби-моти: посыпала их мукой, обильно полила сиропом и поставила перед мальчиком, и его глаза засверкали. Он вопросительно взглянул на меня, и я кивнула:
– Ешь.
Он совсем чуть-чуть замешкался, будто ему было неловко, но, видимо, все же не смог удержаться и быстро начал есть. Чуть-чуть задохнулся – похоже, вдохнул муки – и быстро запил водой. Глядя на то, с каким аппетитом ребенок глотал, я сообразила: наверное, он давно ничего не ел. Непохоже было, что мой гость пришел ко мне после завтрака. Я посмотрела на часы: чуть больше восьми. Обычно в это время он бы завтракал после радиозарядки. И тут мне в голову пришла такая мысль, что я даже невольно вскрикнула. Мальчик вопросительно взглянул на меня, и, чтобы не спугнуть, я засмеялась: «Не обращай внимания».
Точно, вполне возможно, что его бьет Синаги – родной дед. А чтобы скрыть синяки на теле, председатель окружающим врет, будто внук не любит переодеваться и принимать ванну и будто с ним невозможно справиться.
По спине пробежал неприятный холодок. Если это так, мальчик, который не умеет говорить, ни к кому не может обратиться за помощью. А поскольку его дед считается тут выдающейся личностью, пареньку никто не поверит, даже если он попробует о чем-то таком заявить.
Мальчик вдруг замер и огляделся – кажется, отреагировал на крик птицы в саду. Глядя на его поднятое к небу лицо с прищуренными глазами, я вспомнила, что Муранака говорил, будто он интересуется пением то ли птиц, то ли насекомых.
– Ты любишь птиц? – спросила я, и он утвердительно кивнул.
Я уже съела свою порцию, поэтому сходила за планшетом и открыла сайт с видео. Когда включила ролик с поющим соловьем, мальчик удивленно взглянул на экран. Он внимательно смотрел на сидящего на ветке и звонко распевающего соловья как на что-то до крайности удивительное. Дети его возраста обычно прекрасно знакомы с планшетами, а этот словно впервые видел такое устройство.
– Можешь посмотреть. Когда ролик закончится, коснись вот здесь. Тогда сможешь переключить на следующий.
Tasuta katkend on lõppenud.