Loe raamatut: «Двадцатое июля»

Памяти папы.

«Мой рейсхфюрер!

Считаю необходимым доложить, о том, что 7 июля Мадрид посетил некто Отто Йон (прибыл под именем Клауса Хефтена, опознан сотрудником безопасности нашего посольства Паулем Фричем). В течение двух дней он успел встретиться с американским военным атташе в Мадриде Аланом Каттнером. По непроверенным данным, Йон имел поручение для генерала Эйзенхауэра, связанное с планами капитуляции германских войск на Западном фронте. А. Нойман, Мадрид, 9 июля, 1944 год».

Глава VI управления РСХА, бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг прочитал донесение дважды. Текст он прекрасно понял с первого прочтения. Вторично прочитать послание Ноймана Шелленберга заставил сам собой родившийся вопрос: почему Гиммлер, из достаточно большого количества подобной информации выделил именно эту? Отто Йон входил в круг знакомых генерала Роммеля, командующего армейской группой «Б», который, в свою очередь являлся доверенным лицом фельдмаршала Рундштедта, бывшего главнокомандующего Западным фронтом. И тот и другой, по сообщениям резидентуры Шелленберга, являлись организаторами заговора, целью которого было прекратить сопротивление на Западном фронте и перекинуть все силы на Восточный фронт. Ничего нового. Собственно, подобную идею вынашивал и сам Шелленберг.

Ещё в далёком августе 1942 года, при посещении рейхсфюрером СС ставки фюрера в Виннице, Шелленберг ненавязчиво поинтересовался мнением Гиммлера о том, стоит ли провести «зондаж» с западными государствами по вопросу «компромиссного соглашения». Правда, в тот момент глава внешней разведки не сообщил, что его люди, уже, без санкции высшего руководства, самостоятельно начали переговоры от имени рейхсфюрера. Игра стоила свеч. И отказаться от неё бригаденнфюрер не мог.

В отличие от Геббельса, рейхсминистра пропаганды, и министра авиации Геринга, Гиммлер только прилюдно отличался рьяным фанатизмом. А уж самоубийцей его и вовсе нельзя было назвать. Обещанная Гитлером, победа забуксовала и даже сдала некоторые позиции. Гиммлер прекрасно понимал, победа третьего реха откладывается на неопределенное время. И потому, когда подчинённый высказал свои мысли, после долгих колебаний, однако, дал Шелленбергу «зелёную улицу». «Комбинация» началась. Правда, активизироваться не успела.

Спустя полтора года, неожиданно проявилась информация: генералитет вермахта тоже начал активную деятельность по установлению контактов с представителями западных спецслужб. Первые донесения пришли к Шелленбергу случайно, через его людей в команде адмирала Канариса. Бригаденфюрер в тот момент, решил: наконец-то появился великолепный шанс разделаться со старым, хитрым Лисом, как называли пятидесятилетнего адмирала, поменявшего море, на разведку. Что и было сделано. В феврале Канариса сняли с занимаемой должности. Абвер перешёл в подчинение Шелленбергу. Однако, со временем, когда информация стала поступать во всё более шокирующем объёме, Шелленберг, просчитав все «за» и «против», пришёл к выводу: ликвидация абвера и слияние разведок не принесла ожидаемого результата. Логическим завершением большого политического процесса, конечным финалом большой игры должна была стать ликвидация фюрера, и приход к власти другой личности. Такой, например, как Гиммлер.

В тот вечер, в мае сорок четвёртого года, Шелленберг набрался смелости и выложил все поступившие материалы о заговоре против Гитлера перед рейхсфюрером. Включая написанные на одной странице собственные выкладки и размышления по данному вопросу. Гиммлер, выкуривая вторую, и последнюю сигарету за день, внимательно просмотрел документы, после чего с недоверием посмотрел на подчинённого. Предложенный Шелленбергом план потрясал своей простотой выполнения и, одновременно, пугал последствиями.

– Вы уверены, – Гиммлер, прежде чем дать ответ, несколько минут дал себе возможность соредоточиться, – что генералы действительно решили свести счёты с фюрером? А не остановиться на его аресте?

– Да, господин рейхсфюрер. Все материалы, которые я собрал, подтверждают эту мысль. – глаза Шелленберга блестели от восторга, которого шеф совсем не разделял.

Глава РСХА прекрасно понял, к чему его склонял молодой генерал. И, что самое интересное, он и сам, морально, уже давно был готов сыграть в подобную игру. Война проиграна. Теперь стоял только вопрос о цене проигрыша. Однако, в пугающей ситуации захвата власти, Гиммлера устраивал только один вариант: мёртвый Гитлер. И никакого ареста. В противном случае за предложение Шелленберга не стоило браться. В противном случае ждала петля.

– А если заговор провалится?

– В таком случае, всё свалим на тупоголовых генералов. Их задача: ликвидация фюрера. Наша: ликвидация ликвидаторов. Господин рейхсфюрер, перед нами беспроигрышная комбинация.

Шелленберг приводил всё новые и новые аргументы в пользу придуманного плана. Гиммлер внимательно слушал молодого генерала, взвешивая все «за» и «против» предлагаемого плана.

Беседа длилась долго, чуть ли не три часа. В тот вечер, в мае сорок четвёртого, Гиммлер, опять-таки после долгих колебаний, дал согласие на предложение Шелленберга. Теперь, месяц спустя, глядя исподлобья на своего подчинённого, шеф рейхсбезопасности думал об одном: а правильно ли он поступил, что пошёл на поводу у этого молокососа? А, может, ещё есть возможность уйти в сторону? Отказаться от принятого решения?

Шелленберг, чувствуя состояние шефа, прочитал шифровку в третий раз, протянул лист рейхсфюреру:

– На мой взгляд, всё в порядке. Началась активная фаза. Как нами предусматривалось. Единственное, что я могу констатировать.

– Переговоры – не самое главное в данной ситуации. – Гиммлер спрятал донесение в стол. – Начало, как вы выразились, активной фазы, есть не что иное, как приближение противоправных действий против рейха. До сих пор были пустые разговоры. И подготовка щла только в отношении фюрера. Теперь же речь идёт о конкретных действиях против всего рейха!

– Совершенно верно, мой рейхсфюрер. – Шелленберг старался сохранять спокойствие, – Да, мы рассчитывали на то, что смертью фюрера всё закончится. Хотя и предполагали, что заговорщики, после начала активных действий, предпримут попытки связаться с американцами и англичанами. Когда-то этого следовало ожидать. Как нам хорошо известно, переговоры генералы пытались вести и ранее. Однако, результат был плачевный. Они решили несколько опередить события. Но положение вещей от этого не поменялось.

– Как и у нас. – уколол Гиммлер. Шелленберг тактично не обратил внимания.

– Теперь совершенно иная ситуация. Контакт следует завершить переговорами на уровне будущего правительства. О чём, собственно, и просил Йона. Единственное, что он не догадывается, кто будет правонаследником фюрера.

– Наследником фюрера, по завещанию, является Геринг. – тут же заметил рейхсфюрер.

– Наследником фюрера станет тот, кто покарает его убийц. – парировал бригаденфюрер.

– Думайте, что говорите, Шелленберг!

Гиммлер пристально посмотрел на подчинённого. Шелленберг хорошо знал этот взгляд. Пристальность и металл во взоре Гиммлера сквозили не от уверенности и силы. Скорее наоборот, чтобы скрыть истинные чувства, охватившие его. Рейхсфюрер снова колебался. Как обычно, когда следовало принимать окончательное решение, страх перед будущим не давал этому человеку решимости сделать его. Шелленберг понял: следует взять инициативу беседы в свои руки. Пока не поздно. От того, насколько правильно, с точки зрения Гиммлера, бригаденфюрер выскажет свои мысли, зависело будущее.

– Мой рейхсфюрер, – размеренно начал Шелленберг, – мы прекрасно с вами знаем о физическом состоянии фюрера. Давайте скажем правду. Он не способен более вести нацию за собой, так же как не способен самостоятельно посещать клозет. Фюрер сделал нашу партию и наше государство сильным монолитным организмом. Он был первым, и останется первым для нас в наших сердцах. Но партией и государством, особенно сейчас, должна управлять здоровая, отдающая отчёт за все свои действия личность. К сожалению, должен констатировать, фюрер сегодня не способен не то, что руководить партией и страной, а даже своим собственным телом. Мой рейхсфюрер, как мне не больно говорить, но мы обречены на смену лидера.

Шелленберг ответил на взгляд. Господи, сколько раз он говорил Гиммлеру подобные фразы в различных вариациях. Неужели тому приятно слышать о том, что Гитлер смертельно болен?

Гиммлер молчал.

Бригаденфюрер обвёл взглядом помещение. Вроде, всё оставалось на своих местах. Картины. Мебель. Сейф. Хотя нет. Статуэтка Гитлера на столе переместилась вправо, ближе у краю. Случайность? Шелленберг почувствовал, как холодок пробежал по его спине.

Кабинет Гиммлера постоянно проверялся на прослушивание. Раз в неделю. В последний раз его прверили два дня назад. Как обычно, специалисты ничего не нашли. Однако, ощущение того, что все беседы записываются, и не только рейхсфюрером, не выходило из головы. Если техники плохо осмотрели помещение, и их беседа прослушивается, то в скором времени петля стянет шею разведчика. Шелленберг попытался отвлечься от навязчивой мысли о будущем. Впрочем, неудачно. Они жили в то время, в котором правила требовали идти ва-банк, постоянно балансируя между жизнью и смертью.

Конечно, можно себя успокаивать мыслью, будто, начиная с сорок первого года, его с Гиммлером стало объединять слишком многое. И такое, за что, но в значительно меньшей степени, другие поплатились жизнью. Однако, Шелленберг прекрасно знал, с кем имеет дело. Фюрер неоднократно выражал недовольство деятельностью руководителя СС. Впрочем, Гиммлер всегда находил возможность уйти от наказания, или перекроить гнев фюрера в свою пользу. Причина такой лояльности заключалась в одном. Гитлер и рейсфюрер были вместе в самые тяжёлые моменты для партии, с начала тридцатых годов. И потому, рейхсфюрер, как никто другой, мог расчитывать на некоторую снисходительность. Гитлер всегда больше доверял старым партийным товарищам, чем той информации, которая к нему поступала от новоиспечённых членов партии. Шелленберг был из «новоиспечённых».

Гиммлер задумчиво принялся мерять шагами кабинет.

Всё ещё сомневается, – понял Шелленберг, – Его следует додавить.

– Мой рейхсфюрер, по показаниям медиков болезнь прогрессирует. Нашему любимому фюреру осталось жить год, от силы два. В скором времени мы будем видеть только оболочку Адольфа Гитлера. Но время может быть упущено. Во власти оказажутся враги рейха. И потому я считаю гуманным, заменить его именно сейчас, когда Германия как никогда сильна и рвётся к победе. Тем более, есть чьими руками это сделать. Естественно, забрав у них инициативу..

Шелленберг чуть не обмолвился. На самом деле он хотел сказать: «Пока Германия верит в нас».

Гиммлер усмехнулся, словно прочитал невысказанную мысль собеседника, снял пенсне и помассажировал кончиками пальцев переносицу. Помолчал. Вернулся в своё кресло. Сделал секундную паузу.

Он принял решение, – понял Шелленберг.

– К сожалению, вынужден признать, вы правы. – голос рейсфюрера звучал тихо, устало, – Фюрер действительно серьёзно болен. И мы не можем допустить, чтобы дело партии кануло в лету. К сожалению, наш фюрер, по причине своего заболевания, сейчас не в состоянии адекватно реагировать на то положение, в котором очутилась Германия. И потому, слышите, Вальтер, только по этой причине, я соглашаюсь с вашими словами. – Гиммлер вернул линзы на нос. Проверил, насколько плотно они прижались к переносице, – Что ещё дополнительно вы можете мне сообщить?

Шелленберг достал блокнот, принялся рисовать в нём геометрические фигуры. Гиммлер знал об этой черте своего подчинённого: нервные длинные пальцы всегда что-нибудь крутили, сжимали, рисовали…

– По моим данным в планы заговорщиков входит открыть наш фронт перед неприятелем на Западном направлении. С данной целью во Францию несколько дней назад отправились люди Клюге, чтобы получить согласие командующих участками фронта.

– Каковы результаты?

– Естественно, отрицательные.

– Командующие не хотят изменять фюреру?

– Это не самая веская, как выяснилось, причина. Они не желают отправляться на Восточный фронт.

Гиммлер усмехнулся:

– Совсем немного понадобилось времени, чтобы красные внесли такую смуту в наши ряды. Плохо, Вальтер. Все они, генералы, наши товарищи. Боевые товарищи. Но, – Гиммлер хлопнул рукой по столу, – боевой товарищ – не только твой друг и воспитатель, но и твой судья. И если твой друг ведёт себя недостойно, мы должны сказать ему – уходи. А если он, к тому же, запятнал позором, трусостью форму офицера, наш долг, в лучшем случае дать ему пистолет с одним патроном и время на выстрел. А военные… Они ведь и предназначены для выполнения воинского долга. Всё остальное – предательство. Восточный фронт – не ссылка, а выполнение своих прямых воинских обязанностей. – Гиммлер несколько раз сжал узкую, холёную руку в кулачок, таким образом, снимая нервное напряжение. – Продолжайте.

– По последним донесениям из штаба Роммеля, фельдмаршал разработал план сепаратной капитуляции на своём участке фронта. Есть основания предполагать, он собирается открыть союзникам в ближайшее время линию обороны. До начала …

Шелленберг попытался подобрать нужное слово, но Гиммлер остановил его речь движением руки:

– А вот это плохо. Очень плохо. Роммель – сильная личность. Он умеет вести за собой. Достаточно вспомнить, как он провёл операцию в Африке. А потому, фельдмаршал не имеет права на самостоятельную деятельность. Тем более, его ни в коем случае нельзя пускать в Берлин. В чём конкретно заключён план капитуляции? Когда он собирается капитулировать?

– Пока не знаем. – Шелленберг сделал ударение на слове «пока», – Но я не думаю, что они будут оттягивать. Оптимальный срок – конец лета. И то, я бы на его месте поспешил. Русские наступают слишком стремительно. На Западе данным фактом обеспокоены.

– На Западе много чем недовольны. – Гиммлер нервно взмахнул рукой, – Следовало быть кое-кому посговорчивее год назад, когда мы им протягивали руку. И сейчас некоторые проблемы были бы решены. Благодарю за информацию, Вальтер. По крайней мере, теперь мы знаем, от чего следует отталкиваться. А теперь займёмся конкретикой. Во-первых, меня интересует Роммель.

Шелленберг вопросительно посмотрел на рейхсфюрера.

– Нет, Вальтер. Никаких прямых действий. – Гиммлер сделал ударение на слове «прямых». – Роммель слишком популярен в войсках. Обострение отношений с вермахтом, перед предстоящими событиями, ни к чему. Несчастный случай. Только несчастный случай! Автокатастрофа, например. Думаю, мне вас учить не надо. Во-вторых, установите контакт со спецслужбами союзников. Естественно, американских. Американцы – деловые люди. Страна без прошлого. Они не держатся за своё эго, в отличии от старухи – Европы. С ними легче разговаривать, договариваться. Проведите глубокий первичный зондаж.

Шелленберг услышал свои собственные слова, произнесённые им в сорок втором году. Гиммлер их запомнил. Слово в слово.

– Но, Вальтер, моё имя в переговорах пока упоминать не следует. Рано. – Трус, – мелькнуло в голове Шелленберга. – В третьих. Следует установить точную дату акции. И исполнителей.

– Мой рейхсфюрер, я этим займусь немедленно.

– И постарайтесь справиться так, чтобы никто не смог сопоставить нас с заговорщиками. Мы должны находиться в стороне. И ещё. Как вы отнесётесь к тому, если мы привлечём к нашему плану Мюллера?

Шелленберг почувствовал, как у него вспотели ладони рук.

– Мой рейхсфюрер, я знаю, что не должен давать вам советы, но, на мой взгляд, нам не следует искать помощи у гестапо. Мы можем самостоятельно провести зондаж в военных кругах и выяснить необходимую информацию.

– А как быть с ликвидацией «недовольных»? – Гиммлер проследил за реакцией Шелленберга. Вон, как глаза загорелись. Ненависть, конечно, отличный инструмент в хороших руках, но не сегодня. Заговорщиков придётся уничтожать, в прямом, физическом смысле. И Шелленберг с такой задачей не справится. Неженка. За всю войну лично убил только двоих. Да и то, в силу обстоятельств. – Нет, Вальтер, гестапо – Мюллера следует вводить в игру в ближайшее время. Он не любит, когда его держат за дурака. А ваши личные отношения, бригаденфюрер, оставьте на будущее. Меня интересует результат, а не склоки между моими подчинёнными. Так что, в случае необходимости, я требую, вы хорошо слышите, требую ваших совместных действий. Вы меня поняли?

– Да, господин рейхсфюрер! Но позвольте с вами не согласиться. – Шелленберг встал, одёрнул китель и вытянулся по стойке «смирно». – Мюллер, конечно, человек ответственный. И с подобной задачей он справится. Но в нашем случае, я бы ему не доверял. Сколько донесений из его ведомства пришло к нам по поводу готовящегося покушения? Лично я не видел ни одного. О чём это говорит? О том, что, либо группенфюрер не считает готовящееся мероприятие серьёзным, и заслуживающим внимания. Во что лично я не могу поверить. Либо, он взял под свой контроль действия заговорщиков, и только ждёт результата их подготовки. То есть, дублирует наши действия. А потому, предлагаю пока его не задействовать в нашей схеме. Пусть действует самостоятельно. А мы за ним проследим.

– Что ж, – Гиммлер тоже поднялся. – Может вы и правы. Согласен. Мы не станем привлекать Мюллера. Пока не станем. Однако, Вальтер, если только возникнет необходимость в его людях, и в нём самом, то привлечём. И безо всяких разговоров.

– Фамилия, имя, отчество?

– Курков Александр Петрович.

– Год рождения?

– Тысяча девятьсот восьмой.

– Место рождения?

– Хутор Михайловский Нежинского района Черниговской области.

– Отец?

– Курков Пётр Славович. Учитель церковно – приходской школы. Скончался в одна тысяча девятьсот семнадцатом году.

– Мать?

– Куркова Ульяна Ивановна, домохозяйка. Умерла через два года после отца.

– Образование?

– Семь классов.

– Семейное положение?

– Холост.

Следователь прихлопнул ладонью муху, и брезгливо стряхнул её на пол:

– Чем занимались до войны?

– Работал по хозяйственной части. На складе.

– Каком складе?

– Склад исподнего белья, прошу прощения за подробности. При Васильковском управлении райторга.

– Значит, воровали?

– Никак нет. Работал честно, за что был награждён почётной грамотой.

– А я говорю воровал… Почему оказался в городе?

– Получил тяжёлое ранение. Лежал в госпитале. Вот документ перед вами. Отпуск.

– К какой партии принадлежите?

– Беспартийный.

– Имя жены?

– Холост.

– Год вступления в партию?

– Беспартийный.

– Воинская специальность?

– Пехота. Пулемётный расчёт.

– Любимая еда?

– Борщ.

– Украинский?

– А что, есть казахский борщ?

– Вопросы задаю я. Отец посещал церковь?

– Да.

– В каком госпитале проходили лечение?

– Эшелон А-47.

– В каком полку проходили службу…

Курков устало отвечал на вопросы. Допросы шли, каждый день по пять – шесть часов. Если делал ошибку в ответе, ставились дополнительные два часа. Потом тридцать минут на обед, двадцатиминутный отдых, и к стенду. Стрельба из различных видов оружия. Автомат, пистолет, наган, бердан, самострел.… Потом метание ножей, топоров, вилок. Борьба, бокс….

Утром снова:

– Фамилия, имя, отчество…

– Курков Александр Петрович….

– Курков, о чём задумались? – офицер положил на стол пачку сигарет, зажигалку. Встал, потянулся.

– О превратности жизни.

– В смысле?

– В том смысле, что я еле сбежал из Совдепии, а теперь усиленно готовлюсь туда вернуться.

– Боитесь?

– Нет. Какая разница, где подыхать.

– С такими настроениями вас могут не пустить на задание.

– Значит, дольше проживу.

Офицер прикурил, глубоко втянул в себя дым и тугой струёй выпустил его через ноздри. Курков усмехнулся:

– Вы курите прямо как у нас.

– А что я ещё делаю, как у вас?

– Многое. Вот только в вопросах допускаете некоторые ошибки.

– Например.

– Вы спросили, к какой партии я принадлежу. Так там не говорят. У нас бы просто сказали: партийность.

– Учту. Кстати, почему вы решили, что вас отправят назад в совдепию?

– А куда меня ещё могут послать?

– Логично. Хорошо, предположим, вы вернулись в Россию. Что вас там ожидает, в случае ареста?

Русский усмехнулся:

– В лучшем случае – тюрьма. Но этого не будет. Если бы поймали за прошлые дела, то один разговор. А так, я понимаю, меня готовят к диверсионной деятельности, а за это везде «вышка».

– Вы имели в виду расстрел?

– Почему только расстрел. Петля. Удавка в руке сокамерника. Да просто сапогами забьют.

Инструктор затушил окурок:

– В чём-то вы правы. Там, – офицер неопределённо махнул рукой, – всё будет зависеть только от вас. А уж выживать, как я понял, вы умеете. Курков, я с вами работаю три месяца. И сегодня вы впервые, как это у вас говорят, завыли…

– Заскулил.

– Верно. – следователь протянул курево «арестованному». – Неужели есть отличие?

– Воют от отчаяния. Скулят от бессилия.

– Курков, вы и бессилие – понятия несовместимые.

– Сам себе удивляюсь. – подследственный кивнул на стакан и графин с водой, – Позволите?

Обер – лейтенант жестом дал разрешение.

Курков тяжело поднялся, подошёл к столу, налил в стакан воду, выпил и произнёс:

– Будь вы сейчас настоящим следователем, господин обер – лейтенант, лежать бы вам на полу с проломленным черепом.

– Считайте, что прошли ещё один тест. – обер – лейтенант Грейфе прищёлкнул пальцами правой руки, – А вы понравились нашему шефу.

– Которому из них. За последние месяцы меня столько человек рассматривало, что я сам себе стал напоминать обезьяну в зоопарке.

– Вы бывали в зоопарке? Где?

– В Киеве.

– Сейчас нет Киева. И нет зоопарка. А штурмбанфюрер Скорценни есть. Вот ему то вы и понравились……

Встреча со Скорценни состоялась в мае. Через два месяца после того, как его начали обучать диверсионной деятельности.

Куркову и раньше доводилось слышать о любимце фюрера. Герой нации действительно оказался таким, каким его описывали на словах и в газетах: мощным, подтянутым, высоким, с открытым большим лбом, со шрамом на левой щеке, цепким, оценивающим взглядом.

Ценит себя мужик, – Куркову Скорценни понравился. Достойный противник. Штурмбаннфюрер СС, инженер по образованию, а ныне командующий 150 – й танковой бригадой СС, указал ему на стул, напротив себя. Тогда между ними находились большой письменный стол и переводчик.

Скорцени не менее оценивающе окинул взглядом своего собеседника, и, без всякого приветствия начал:

– Я не люблю предателей. И не только Германии. Впрочем, у рейха нет предателей. У него есть только враги. Явные и скрытые. Я не люблю предателей, как явление. Вы меня понимаете? – Курков кивнул в ответ, – Предатель – существо мелкое, обречённое. Мелкое, в своём духовном состоянии, обречённое в физическом. Политов, вы предатель?

Вопрос прозвучал резко и неожиданно.

– Нет, – подследственный не знал, как обращаться к своему собеседнику, и потому решил отвечать коротко и безлико. – Я не предатель.

– Вы постоянно врёте, господин Политов. Сначала утверждали, что являетесь лейтенантом Красной Армии Шевцовым. И перебежали к нам, в страхе перед наказанием НКВД, за невыполненное задание по обеспечению солдат продуктами питания. Так?

Переводчик переводил точно, слово в слово. Курков в ответ промолчал.

– Ещё тогда мы выяснили, что со стороны русских действительно сбежал один человек, а не был заслан к нам людьми НКВД. После, нам понадобилось некоторое время, чтобы выяснить причину вашего побега. Вы ничего не хотите нам сказать? К примеру, за что были осуждены?

Курков сидел, опустив голову.

Скорценни вскинул руку, посмотрел на часы:

– Господин перебежчик, у вас ровно тридцать минут, чтобы поведать нам свою историю. Правдивую историю.

Курков сжал пальцы рук. Ну вот, началось…

– Я – Политов Михаил Самойлович. Командир Красной Армии. Действительно сидел, по политическим соображениям…

Скорценни жестом остановил его речь. Переводчик отреагировал по-своему:

– Штурмбаннфюрер СС, господин Скорценни дал вам тридцать минут, чтобы вы рассказали правдивую историю. Он недоволен тем, что вы нас обманываете.

Курков с недоумением посмотрел на переводчика:

– Почему вы решили, что вас водят за нос?

– Я знаком немного с русским языком, и знаю, что значит «водить за нос». Посмотрите на стол, господин Политов.

Курков снова обернулся к Скорценни и увидел перед ним папку серого цвета с тесёмочками с правого боку. А ведь её не было, – мелькнула мысль.

– Вы удивлены, господин Политов? Это ваше дело. Уголовное дело.

Курков с трудом проглотил ком в горле:

– Откуда это у вас?

– Вы, на втором допросе, сказали, что бывали в Киеве. Это правда, вы там были. Только не уточнили, по какой причине вы там были.

Скорценни развязал тесёмки, и, перед Курковым распахнулась его личная история почти пятилетней давности. Протоколы, фотографии, свидетельские показания…

– Как видите, у нас есть кое-какие материалы, связанные с вашей прошлой жизнью. Теперь, господин Политов, мы готовы вас выслушать.

– Да. – протянул Курков, – Такого я действительно не ожидал. Припёрли, что называется… – играй, Серёга, играй. Пусть думают, что прижали тебя. – Да делать, видно, нечего… Меня зовут Сергеем Ивановичем Шиловым. По национальности украинец. Родился в Полтаве, в тысяча девятьсот десятом. Отца не помню. Погиб в гражданскую. Мать работала в школе. Умерла в двадцать девятом. Воспаление лёгких. Закончил школу. Поступил в институт. Учился два года. Бросил. Понял, не моё. Первая ходка – в тридцать втором.

– Что значит «ходка»? – перебил Скорценни.

– Арест. Дали пять лет. Ещё повезло, судили в июне. А не то загремел бы от «семёрки».

– Говорите точнее, – остановил Куркова переводчик, – господина штурмбаннфюрера интересуют все детали. Почему повезло? Что значит «семёрка»?

– Повезло потому, что посадили на малый срок. Можно я закурю?

Скорценни утвердительно кивнул.

– А «семёркой», – Курков с наслаждением втянул душистый дым, – у нас назвали закон от 7 августа тридцать второго, – и процитировал, – «Об усилении уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». За такую статью можно было и под расстрел пойти.

Переводчик переводил скоро и довольно точно.

– Господин Скорценни спрашивает, за что вас осудили?

– Растрата.

– Большая сумма?

– Тысяча триста рублей.

– Проиграли, потратили на женщин?

– Неправильно вложил, так будет точнее.

– Во что вложили?

– Камешки. Рыжьё. – Курков усмехнулся при виде непонимания на лице обер-лейтенанта. – Простите. Несколько бриллиантов и золото.

– Продолжайте.

– Попался. Посадили. Через год бежал. Подделал документы. Промышлял золотишком.

– Работали на приисках?

– Ещё чего не хватало. Мои прииски находились в ювелирных лавках и в частных коллекциях. За что ещё дважды был судим: в 1934 и 1936. Снова бежал. В тридцать восьмом приехал на Украину. Провернул пару дел. Последнее неудачно. Погорел. Да что я говорю, дело то перед вами лежит. Небось, уже познакомились.

Скорценни утвердительно кивнул головой в конце последней фразы.

– Вот сейчас вы не врёте. – переводчик достал записную книжку, – Это действительно ваше дело. – и он указал на папку, – Подписи, бумага, печати: всё подлинно, и, действительно, заполнено в тридцать восьмом году. Мы проверили. Теперь нас интересуют несколько моментов. Первый: как вы оказались на передовой. На советской передовой.

Курков пожал плечами:

– Пошёл воевать. – что непонятного?

– Против нас?

– А против кого же ещё.

– Но вы вор. Рецидивист.

– Одно другому не помеха. В тылу горячо стало. Нашего брата к стенке ставить начали пачками. А если не к стенке, то в штрафбат. Вот я умишком пораскинул, да и решил, лучше самому правильно определиться, чем тебя власть опеределит. Встретил военного из госпиталя, позаимствовал у него документы. Так и стал Михаилом Самойловичем Политовым, младшим политруком.

– А если бы встретили настоящего Политова?

– Исключено. – Курков хотел было сплюнуть, но передумал, – У него сердце слабым оказалось.

Скорценни понимающе усмехнулся:

– Я просмотрел фотографии, на которых запечатлено, как вы убиваете своих соотечественников. Спокойно, уравновешенно. Неужели не испытывали никаких чувств?

Курков вскинулся:

– А что я должен был испытывать? Там, – бывший зек кивнул головой себе за спину, – я убивал ваших солдат. Вы же не спрашиваете меня об этих чувствах. А мясо оно везде мясо.

– Грубо, однако, точно. На первом допросе вы заявили, что… – переводчик прочитал, – «приходитесь сыном царского генерала, и хотите отомстить за своего отца». Зачем обманывали нас?

– Так вы же сами говорили, терпеть не можете предателей. Или уже поменяли к ним отношение?

Скорценни наклонился к переводчику. Курков смог расслышать немногое, но и того, что он услышал, было достаточно.

– Пауль, – обратился Скорценни к переводчику, – вы позвонили генералу Власову?

– Так точно, господин штурмбаннфюрер. С ним работал генерал Жиленков. Отзывы положительные. Рекомендация: годен к проекту.

– В отличии, от самого Жиленкова, который кроме бумагомарания ничем больше заниматься не может. – Скорцени указал на Куркова пальцем. – Подключайте сына царского генерала к подготовке, и ежедневный доклад о нём. Полный доклад. Как работает, что ест, что пьёт. Как спит, о чём говорит, о чём думает.

– Пожалуй, последнее невыполнимо, господин штурмбаннфюрер. – улыбнулся обер-лейтенант.

– Должно быть выполнимо. То, для чего мы его готовим, требует этих знаний….

Грейфе затушил сигарету:

– Господин Курков, наш шеф снова желает видеть вас. Мы отправляемся в Берлин.

– Когда? – голос Куркова прозвучал устало и безразлично.

– Через два часа. Возьмите с собой всё, что посчитаете нужным. Сюда вы, судя по всему, не вернётесь.

9 июля рейхсканцлер Адольф Гитлер прибыл со своим штабом в Восточную Пруссию. В последний раз он посещал «Вольфшанце» пять месяцев назад. За пройденное время «Волчье логово» заметно преобразилось. Старые блиндажи перекрыли железобетоном толщиной в семь метров, с расчётом, что ни одна бомба не сможет повредить строению. Рядом с ними возвысились новые укрепления, своим мощным видом никак не гармонировавшие с лесистой местностью, однако обнадёживающие своей крепостью.

Первым делом фюрер осмотрел личный блиндаж. Внешние работы по его укреплению завершили три дня назад, однако, внутри пахло побелкой и покраской: рабочие из организации «Тодт» продолжали заниматься внутренней отделкой.

– Очень медленно работают. – пожаловался Гитлер, после осмотра помещения, своему лейб – врачу Теодору Морелю. – Сыро. Тяжело дышать.

– Мой фюрер, – вскинулся Гейнц Ланге, личный камердинер Гитлера, – Вам, как вы и указали, приготовлены гостевые апартаменты. Там суше и теплее.