Loe raamatut: «Кто убил Ксению Шумейко?»

Изоляция

I

– Так, Максим, ты уже большой мальчик, подойдешь к регистратуре, получишь талон. А мне пора на работу.

Я молчал, глядя на суетящуюся и спешащую на работу мать. Мне вовсе не хотелось, чтобы она меня провожала. Мама хотела, чтобы я рос самостоятельным, но при этом все время меня опекала. Женская логика.

– Не молчи.

– Конечно, мам, все будет нормально, не волнуйся.

– Не простудись! Обратно пойдешь – шарф одень. Вечером все мне расскажешь. Ну все, целую, – мама поцеловала меня в щеку и побежала к остановке.

«Мне уже шестнадцать, мама». Я не сказал, только подумал.

Было видно, как сильно она устала – тяжело устраивать свою жизнь в это тяжелое время, получать второе высшее и ухаживать за сыном, который, возможно, скоро станет инвалидом. И хотя со стороны казалось, что она способна выдержать любое испытание, я прекрасно слышал ее ночные тщательно скрываемые слезы. Сейчас она хотела внушить мне уверенность в том, что все обойдется, хотя сама совсем не была в этом уверена.

Перед тем, как идти внутрь, я окинул взглядом здание детской поликлиники восточного района Энска. Мрачное обшарпанное строение утыкалось в серую пелену февральских туч. Оно все еще казалось мне незнакомым, ведь раньше я сюда практически не ходил. Зато за последние три месяца – невролог, невропатолог, а теперь еще и…

– Вам к кому? – суровая женщина у столика регистратуры обратилась ко мне, не поднимая взгляд.

– Психиатру.

– Фамилия?

– Лазутин.

В ответ – усталый вздох, полный раздраженного презрения.

– Ваша фамилия, молодой человек, – женщина сердито посмотрела на меня.

– Ох, извините. Логинов Максим Алексеевич.

– Полис.

Я протянул ей недавно полученный документ. Она ввела в компьютер необходимые данные – ого, у них есть компьютер – и, распечатав на матричном принтере талон, отправила меня к врачу.

– Лазутин – второй этаж, кабинет двести шесть.

– Спасибо.

Так как в последнее время я не испытывал головокружений, то решил подняться по лестнице. В поликлинике было необычно тихо, несмотря на сезон простуд. На втором этаже мое ощущение чего-то странного от необычного для поликлиники покоя усилилось: в коридоре не было ни одного посетителя.

Я робко постучал в дверь, нерешительно зашел.

Сразу почувствовал легкую тревогу. Ее причиной была довольно странная обстановка в кабинете двести шесть. Небольшое помещение, ярко освещенное лампой дневного света, не производило впечатление стандартного медицинского кабинета. Сходство начиналось и заканчивалось рабочим столом у окна напротив входной двери – как у всех врачей, у которых я был. Меня поразили странные для кабинета психиатра предметы, располагавшиеся в комнате.

Первое, что бросалось в глаза – искусственный камин, интегрированный в стену. Черный пластик с ярко-красными вкраплениями имитировал на дне камина тлеющие угли. Несмотря на эффектную мерцающую подсветку, скрыть искусственность огня не удавалось. Камин был включен, но тепла я от него не ощущал. Не создавал камин и ощущения уюта. От него почему-то веяло опасностью.

Рядом со столом, прямо на полу, размещался музыкальный центр, черные отсеки различных модулей которого были окружены огромными колонками. Шикарная модель от AKAI – помимо двух отсеков для кассет, я разглядел CD-привод с трехдисковым чейнджером и цифровой радиоприемник. Такой аппарат был бы уместен в квартире меломана-эстета с высокими запросами звуковоспроизведения, но никак не здесь. Интересно, где же он нужные диски берет? Вообще, хоть какие-то диски.

Рядом с небольшим шкафчиком, заставленным толстыми книгами, стоял небольшой белый ящик, напоминающий холодильник с мороженым. Я подумал, что не удивлюсь, если открою верхнюю крышку и увижу среди кусков сухого льда эскимо в красно-синей упаковке или «лакомку».

Перед столом был стул для пациентов – черного цвета, на вид очень дешёвый, с тонкими металлическими ножками. От выглядел совершенно неустойчивым. Этот стул не мог быть удобным. К тому же он был еще и низким, из-за чего на собеседника можно было смотреть только снизу вверх. Стул психиатра – другое дело: широкая спинка на вращающемся основании, обитая кожей, очевидно, годилась и для того, чтобы расслабиться и для того, чтобы работать.

– Лазутин Михаил Ефремович, – усевшись в кресло, представился врач. – Садитесь, пожалуйста.

Я послушно сел на хлипенький стульчик и протянул Лазутину свою медицинскую карточку. Он бегло пролистал заметки предыдущих врачей, не выказав большого интереса, и вернул ее мне.

– Максим Алексеевич, я считаю, что должен сперва выслушать вас без учета мнения предыдущих специалистов. Это не потому, что я их не уважаю. Я просто не хочу, чтобы их выводы программировали нас с вами на определенный результат.

– А откуда вы знаете, как меня зовут?

Он на мгновение растерялся, даже дернулся от неожиданности. Но быстро взял себя в руки.

– Я прочитал ваше имя на карточке. Расскажите, что вас беспокоит. Не стесняйтесь, расскажите всю историю, у нас полно времени.

– Ну… с чего бы начать…

И я начал с самого начала.

– В конце прошлого года со мной произошел несчастный случай. Был ноябрь, но довольно тепло. Я зависал с друзьями, и нам пришла в голову мысль погулять, и я взял с собой скейт. Мы спокойно гуляли, пока не выбрались к водохранилищу… Было, конечно, плохой идеей по нему кататься, но очень уж соблазнительно выглядела его гладкая поверхность. Я сделал кикфлип, но на льду не удержался, доска выскочила из-под меня, и я упал, ударился затылком. На короткое время потерял сознание, а когда очнулся, уже был в одиночестве – друзья убежали за помощью. Они испугались, потому что я сильно повредил голову и пошла кровь. Я не мог пошевелиться и встать. Я просто лежал, смотрел, как под моей головой растекается лужа крови и слушал, как хрустит подо мной лед, и тихо, еле слышно, плещется вода. – Углубившись в воспоминания, я снова почувствовал неприятное ощущение налипшей на волосы остывающей крови и услышал этот едва слышный плеск где-то глубоко внизу. – Кстати, когда я сюда вошел, откуда-то услышал похожий звук, с улицы, наверно.

– О, не беспокойтесь. Чтобы пациенты расслабились, я включаю на магнитофоне разные релаксирующие звуки. По счастливому совпадению, сейчас это оказался звук журчащей воды. Это к лучшему, так как позволяет вам снова пережить те события и встретиться со своими страхами лицом к лицу. Я так понимаю, вы получили черепно-мозговую травму?

– Согласно первым обследованиям, ничего серьезного – небольшое сотрясение. Но потом проявились серьезные последствия. Меня иногда посещают приступы тревоги, порой даже страха. Я хочу понять закономерности в их появлении и получить от вас совет, как их подавлять.

Я не хотел говорить ему о своей дискалькулии. Хотя, казалось бы, кому, как не психиатру… Но что-то мне в нем сильно не нравилось.

– Неопределенность вашего будущего вызывает у вас тревогу?

– Нет, те приступы тревоги, о которых я говорил, не имеют рационального объяснения. Мама надеется, что они носят психологический характер, и с этим можно бороться. Ее больше волнует мое будущее, а меня – настоящее. Впрочем, так у всех родителей и детей, наверное.

Лазутин откинулся в кресле и какое-то время смотрел в потолок, раздумывая. Мне показалось, что он забыл обо мне.

Тряхнув головой, словно очнувшись от своих мыслей, он склонился к музыкальному центру и добавил громкость, так что журчание стало невозможно не замечать.

– Вы сейчас испытываете тревогу?

– Нет, скорее легкое беспокойство. Вы знаете, я раньше не общался с психиатром.

– Уверяю вас, в этом нет ничего страшного. Когда вы лежали с поврежденной головой, вы испытывали вполне естественный страх смерти, так как боялись, что лед проломится и вы утонете. Но вы же осознаете, что водохранилище промерзает очень глубоко и течение там практически отсутствует…

– Стояли теплые дни… – попробовал я перебить, но Лазутин прервал меня жестом.

– Вы не могли слышать треск льда и журчание воды. Это экстраполяция страхов вашего мозга, помноженная на ощущение беспомощности от невозможности пошевелиться. Позднее вас вытащили с поверхности водохранилища, что говорит о том, что лед был прочным. Вернитесь, пожалуйста, в тот день. Я хочу, чтобы вы снова представили себе, что не можете двинуть рукой или ногой. Представьте, что вы сейчас, на этом стуле, парализованы и не можете пошевелиться. Не можете не то что встать, не можете почесаться, не можете наклонить голову… хорошо, что дышать по крайней мере можете. Хотя нет, представьте, что вы и дышать не можете. Как будто организм забыл, как нужно напрягать диафрагму и качать воздух через легкие. Сейчас они лихорадочно собирают последние оставшиеся молекулы кислорода, а вы не можете выдохнуть губительный углекислый газ. Ваше угасающее сознание отчаянно протестует, руки хотят разорвать пуговицы на рубашке, чтобы стало легче дышать… но руки отказываются подчиняться.

Первое, что я сделал – пошевелил пальцами рук и ног и убедился, что они, конечно же, меня слушаются. Последнее, что я хотел – вспомнить те краткие мгновения своего временного паралича, не то, что ощущать это снова.

– Вам стало тревожнее?

О да, определенно. Я кивнул.

– Это очень хорошо. А теперь постарайтесь принять ваше состояние. Смиритесь с невозможностью его изменить. Просто примите, что есть вещи, которые нельзя изменить, потому что они от вас не зависят.

Какой же громкий звук воды. Я был готов поклясться, что он доносится не из колонок магнитофона, а из-за двери за моей спиной, как бы абсурдно это не звучало. Голос Лазутина стал звучать монотонно и безэмоционально, как будто записан на пленку бездушным компьютером.

– Нельзя побороть тревогу, избегая ее причин. Чтобы победить клаустрофобию, нужно кататься на лифте. Чтобы победить страх темноты, нужно спать с выключенным светом. Вы боитесь, что не можете ничего изменить из-за бессилия, что ваш мозг окончательно откажет и вы останетесь неспособны к самостоятельной мыслительной деятельности. Что вы не сможете сопротивляться гибельным обстоятельствам в решающий момент. Не пытайтесь бежать от этого ощущения. Его нужно пропустить через себя, Максим.

Я нерешительно кивнул.

– А теперь давайте представим, что за дверью вас ожидает травмирующий опыт повторения ощущения бессилия при приближении опасности. Разумеется, это не так. Просто давайте представим, раз уж наступил конец нашего сеанса.

– Как конец сеанса? Подождите. А разве вы не должны задавать мне разные вопросы? Про эдипов комплекс? Мать воспитывает меня в одиночку, отец бросил. А еще после той травмы мне иногда снятся очень странные вещи, кстати. Разве вы не должны все это спрашивать?

При мысли о необходимости выйти, меня начало потряхивать.

– Да, после просмотра современных фильмов, многие представляют работу психиатра именно в таком ключе. Но в жизни все иначе. Это наша с вами первая встреча, мы только познакомились, и я думаю, для начала нам обоим стоит подумать о дальнейших шагах.

– Что за травмирующий опыт ожидает меня за дверью?

– Никакого такого опыта вас не ожидает, вы не поняли. Максим, предположим, – он сделал ударение на слове «предположим», – за дверью скрывается нечто очень страшное для вас. Вот прямо за ней бушует бурный поток воды, который унесет вас за собой, увлечет ко дну. Поток настолько сильный, что вы не можете подняться к поверхности и вдохнуть, как бы хорошо вы ни плавали. Это просто невозможно, потому что вода, протекающая меж камней, через уступы и пороги, играет вами, как опавшим листком.

– Я тогда скажу, что будет большой глупостью идти туда.

– Но вы же знаете, что на самом деле там просто выход.

– Тогда смысл представлять себе другое?

– Это вопрос вашей готовности бороться или принять. Первый шаг к выздоровлению – это сделать выбор навстречу опасности. Тем более, что опасности нет.

– Значит, я могу идти?

– Вы должны идти. И да, на сегодня вы свободны…

Он задумался и сказал как будто про себя:

– Это не то, что нужно. Я знаю, есть что-то еще.

Я встал и медленно направился к выходу. Шум реки перестал быть размеренно-журчащим, как раньше. Теперь я слышал беспорядочный и неравномерный грохот и гул. И он точно шел из-за входной двери, магнитофон был совершенно ни при чем. Тревога сменилась паникой.

Шаг за шагом я повторял себе, что опасности нет, что глупо будет не пойти туда и все время думал о том, как глупо будет туда пойти.

Я остановился рядом с холодильником, который стоял у стены.

– А что в холодильнике? – спросил я.

Лазутин вздрогнул.

– Не понял.

– Ну, в этом, в белом, – я показал пальцем.

– Ах, в этом. Это не холодильник, это просто ящик, в нем лежат личные вещи, не имеющие отношения к пациентам, и которые вас не касаются…

Я рывком распахнул крышку.

В ящике лежали различные предметы – из тех повседневных мелочей, которые человек носит с собой – кошельки, часы, держатели для галстуков и прочее в таком роде. Предметы были свалены в беспорядке, как бесполезный хлам.

На самом верху лежали старые советские часы с бордовым циферблатом и очки в черной оправе.

От изучения содержимого ящика меня отвлек грохот со стороны врача. Лазутин резко вскочил со своего места, отбросив в сторону мешающий ему стол и ринулся в мою сторону. Я даже не успел понять, как на это реагировать и словно в ступоре разглядывал надвигающегося на меня психиатра. Его лицо не выражало ровном счетом ни одной эмоции, глаза были пустыми и смотрели сквозь меня. Так смотрят перед собой люди, проходящие мимо тебя на оживленном перекрестке. Его движения были при этом какими-то деревянными, резкими. Он шел на меня очень быстро, однако походка была не пластична, руки и ноги едва сгибались в суставах. Со стороны он был похож одновременно на заводную куклу и обезумевшего пингвина, и мог даже показаться забавным, но мне было скорее страшно, чем смешно.

Лазутин очень быстро преодолел расстояние до меня, но внезапно что-то резко дернуло его назад, он перестал двигаться и просто по инерции полетел вперед, с грохотом упав к моим ногам, а к окну отскочила какая-то черная веревка. По всей видимости, она была привязана к его спине, длины не хватило, и она дернула его назад, после чего оторвалась.

Я отпустил крышку ящика, и она с грохотом упала. Казалось, что Лазутин сейчас подскочит и схватит меня, и что-нибудь со мной сделает (и мне было страшно, потому что я не знал, что именно он собирался со мной сделать).

На его спине, в рубашке было вырезано отверстие, через которое виднелась странная электрическая розетка, имевшая между обычными контактами отверстие для подключения телефонного кабеля или подобного ему. Отскочившая веревка оказалась не веревкой, а электрическим кабелем, конец которого тянулся к окну. Я выглянул из окна и увидел, что кабель выходит из подвала здания поликлиники.

Я быстрым шагом подошел к двери, но просто не смог заставить себя открыть ее, пусть за ней и стояла теперь полная тишина.

Я вернулся к окну, крепко привязал кабель к батарее отопления и распахнул створки. Вот как я выйду! Держась за кабель и упираясь ногами в шершавую стену поликлиники, я стал спускаться вниз. К счастью, окно располагалось невысоко, и я быстро оказался на земле.

Подвал, в который уходил конец кабеля, был наполнен слабым голубоватым свечением. Пол подвала был залит мутной и затхлой водой, примерно до щиколоток.

Без лишних раздумий я спустился вниз. Моя уверенность в себе была удивительна прежде всего для меня самого. С момента, когда Лазутин «выключился», приступ паники пропал как по щелчку. Не осталось следа даже беспокойства.

Мне было чертовски, невозможно любопытно, что происходит.

Несмотря на большое количество воды, в подвале находилось странное электрическое оборудование. Само помещение было довольно просторным. Опутанные кабелями огромные шкафы с мерцающими лампочками стояли прямо в воде. Их силуэты в полутьме напоминали какое-то подобие технического воплощения стоунхенджа. Посреди подвала находилось рабочее место оператора системы видеонаблюдения – перед аккуратным офисным стулом на стене были закреплены десятка три мониторов. Голубое свечение исходило от них.

Рядом со столом на полу, в воде, лежало чье-то накрытое простыней тело. Из-под простыни угадывались светлые волосы, слипшиеся от крови из разбитого черепа. Я в ужасе покачнулся… Я знал, кто это.

Ксения.

Я понимал, что отвлекаться было нельзя, что мне нужно было посмотреть в мониторы. Прошло уже достаточно лет, чтобы взять себя в руки. Я не стал задаваться вопросом, что она здесь делает и протиснулся к экранам, стараясь обходить ее тело как можно дальше.

Изображение на всех экранах было очень похожим и покрыто странными помехами. Я мог различить самые точные детали, если фокусировался на них, но стоило мне расслабить зрение, чтобы воспринять изображение целиком, оно становилось каким-то неопределенным и мутным.

Я видел двух мужчин, вставших с разных сторон у открытой двери, ведущей в темный коридор. На одном из них была милицейская камуфлированная куртка и черные штаны, другой был одет в потертую «горку». Его голова (того, который не милиционер) была забинтована. Милиционер был серьезен, напряжен, но чувствовалась уверенность в себе. Оба были вооружены, милиционер держал в руках укороченный автомат Калашникова, а другой – охотничье ружье. Я назвал его про себя «охотником».

Изображение на других мониторах несколько отличалось. Иногда милиционер стоял слева, а охотник – справа, иногда наоборот. Иногда автомат был у охотника, а ружье – у милиционера. На некоторых мониторах милиционер стоял в полный рост, на некоторых – присев на одно колено. Охотник всегда был в одной позе, и лицо его всегда отражало… как ни странно, радостное возбуждение.

Я вернулся к первоначальному монитору, потому что картинка на нем начала двигаться (на других – они просто продолжали стоять). Милиционер вскинул автомат и ринулся вперед. Одновременно с его рывком в темноте коридора возникла вспышка – по всей видимости, выстрел – и из спины милиционера в мою сторону, как в замедленной съемке, вылетела пуля. Она с треском пробила монитор и ударила меня в грудь; я почувствовал, как мне в лицо впились осколки стекла и брызнула кровь.

Я упал в воду и сразу попытался подняться, но Ксюша бросилась ко мне из-под своей окровавленной простыни, обхватила руками (руки? откуда у нее руки?!) и начала топить.

Только в этот момент я осознал, что сплю. Это меня успокоило.

«Я знаю, как он убил их!», – крикнул я, но не услышал своего голоса – вода прорвалась в легкие и поглотила мой крик. Темный шумящий поток сомкнулся надо мной, и понес меня прочь и вглубь, швыряя из стороны в сторону, как детскую игрушку.

II

Комната допросной была точно такой, какой я себе ее представлял. Предельно скупая обстановка. Но псевдозеркало, за которым должны находиться другие следователи, почему-то отсутствовало. Окон тоже не было. Только серый обшарпанный бетон, одинокая лампа дневного света, широкий стол и две табуретки.

Больше ничего.

Допрашивал меня человек из «конторы» и выглядел он очень по-спецслужбистски (по крайней мере, именно так, как я представлял себе сотрудников службы безопасности). Тонкая серая водолазка, черные, идеально выглаженные брюки, начищенные ботинки. Подтянутый, но не перекачанный. Средняя внешность, средний возраст. Если наденет халат, сойдет за врача или научного сотрудника, если костюм – за офисного клерка. Ничем не примечательный человек, который видит тебя насквозь.

– Добрый день, Максим Алексеевич. Меня зовут Егоров Константин Игоревич. Перед тем, как мы начнем, напоминаю об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Я прошу вас быть максимально откровенным со мной. Уверяю, это в ваших интересах.

– За что меня арестовали?

– Пока вас не арестовали. Вы задержаны в связи с известными вам событиями. Вы получили несанкционированный доступ к материалам, составляющим государственную тайну. Требуемого уровня допуска у вас нет. Моя задача на данный момент состоит не в том, чтобы определить вашу вину. Я понимаю, что произошедшее случилось не по вашей воле. Однако мне надо знать объем полученных вами сведений. От этого зависит ваше будущее. Так что меня не стоит обманывать. Это не в ваших интересах.

Пока он говорил спокойным тоном свои сухие, отрывистые фразы, я старался не выдавать своего волнения, но на самом деле был до смерти напуган. Потому что мне очень сильно, до неприличия, хотелось довериться этому человеку, но я знал, что доверять ему нельзя.

Обманывать сотрудника органов всегда страшно, особенно сотрудника подобных органов.

При этом мне не удавалось определить, почему этот человек из ФСБ (из ФСБ? Уверен ли я в этом?) кажется мне опасным.

Немного подумав, я решил рассказывать все максимально честно. По крайней мере, пока.

– Что вы хотите узнать?

– Просто расскажите, что с вами случилось на прошлой неделе. Начните с поездки в Доброе – почему вы туда поехали и с кем.

И я стал рассказывать.

***

Первый раз я поехал в Доброе в понедельник. Накануне мой начальник сообщил, что принял заказ на работу с местной больницей. Я должен был подбросить одного врача в этот поселок, и в течение недели возить его, куда он скажет, и помогать по возможности.

Иван Сергеевич Драчев – так звали врача – позвонил мне утром и попросил заехать за ним в городскую больницу. Он оказался приятным интеллигентным человеком средних лет. В своем потертом свитере и плохо выглаженных брюках он производил впечатление несколько неухоженного затворника, но это было даже… трогательно, что ли. Умный взгляд усталых глаз за очками в аккуратной черной оправе. Я помог занести в мою «буханку» его оборудование – дипломат и несколько ящиков.

– Вы меня просто спасаете, – он с жаром пожал мне руку. – Думал, не найду, кто меня подвезет. Передайте огромную благодарность Виктору Павловичу. Он считает себя моим должником, но теперь, пожалуй, это я буду ему должен.

Виктор Павлович – это индивидуальный предприниматель, мой непосредственный начальник.

– Все в порядке, Иван Сергеевич, я ваш шофер на эту неделю. Меня зовут Максим.

– Я боялся, что никто не согласится. Все-таки дело серьезное.

– А что такое? – спросил я, заводя машину.

– Ну как, все-таки опасное заболевание, многие боятся.

Интересно. Я не стал глушить мотор, но и не тронулся с места.

– Какое заболевание?

Драчев посмотрел на меня удивленно.

– Вам не сказали?

– Нет.

– Дело в том, что я по профессии врач-инфекционист, и мы едем в поселок Доброе. Точнее, нам нужно в турбазу у поселка, потому что местный фельдшер подозревает вспышку сибирской язвы и нужно это подтвердить, чтобы принять необходимые меры.

Я не знал конкретно, что это за болезнь, но название слышал.

– Насколько это опасно?

– Это давно известное человечеству заболевание, оно может быть смертельно опасным в некоторых случаях, но в целом вспышки хорошо контролируются.

– А разве у больницы нет своего транспорта для подобных случаев?

Он тяжело вздохнул.

– Видите ли, молодой человек, времена сейчас тяжелые. Многие наши водители бастуют, месяцами зарплату задерживают – и нам, и им. Предложение, сопряженное с риском заражения смертельно опасным заболеванием в таких условиях воспринимается как оскорбление. Вот и приходится крутится, привлекать частный сектор.

Он проникновенно посмотрел на меня.

– Молодой человек, я не вправе вас заставлять куда-то ехать. Я делаю это бесплатно, потому что для меня это священный врачебный долг. Я видел, что происходит в подобных ситуациях, и не хочу, чтобы люди гибли. Вы в своем решении свободны. Но я очень прошу мне помочь. Я могу найти кого-то другого, но здесь дорог каждый час. Я постараюсь максимально вас защитить. Если предположение подтвердится, у меня есть вакцина, мы предпримем меры предосторожности…

Я жестом прервал его.

– Не надо меня убеждать. Я не собирался отказываться. Вы мне только расскажите по дороге подробнее об этой заразе, чтобы я знал, с чем мы будем иметь дело.

Сделать доброе дело всегда приятно, решил я. То, что я при этом сохраню свою работу – неплохой дополнительный бонус.

– Конечно. А вы расскажите мне, что вы знаете про Доброе, потому что я ни разу там не был.

– Расскажу, что знаю, договорились. Но вы первый.

Я повел машину к выезду из города.

– Так, с чего бы начать… Сибирская язва – это наше, русское название. А есть поэтическое название – «персидский огонь». Все это из-за характерных черно-красных язв на пораженной коже, которые напоминают тлеющий уголь. Никогда не видели? Заболевание описано еще в античные времена. Его возбудитель очень живуч во внешней среде, так как вне организма носителя формирует защитную капсулу и образует спору. В этом состоянии бактерия может существовать десятилетиями, ожидая, пока не окажется в новом носителе. Отлично подходит в качестве биологического оружия. Я раньше, еще в Союзе, имел дело с сибирской язвой. Но здесь, в этих местах, странно ее встретить.

– Почему?

– В нашем регионе нет животноводства. Большинство заболеваний регистрируется у тех, кто часто контактирует с домашними или дикими животными…

Драчев рассказал мне целую лекцию о сибирязвенной бактерии, довольно пугающую – особенно в части описания легочной и кишечной формы заражения. Медленная и весьма мучительная смерть, почти наверняка.

– …Вызвавший меня врач считает, что столкнулся с кишечной формой сибирской язвы. Больных лихорадило, был кровавый понос, их также рвало кровью. Но она простой фельдшер и не хочет вскрывать тела без специалиста. Надеюсь, это что-то другое, хотя симптомы, конечно, характерные. Я могу лишь предположить, что туристы решили побаловать себя экзотикой – съесть какого-нибудь дикого лося, и им просто не повезло. Очень не повезло.

– Что мы будем делать, если это предположение подтвердится?

– Я вакцинирую тех, кто входит в группу риска и мы вывезем их сюда, на наблюдение в больницу. Скажите, Максим, сколько времени займет путь, успеем ли мы добраться до темноты?

Вопросы, связанные с числами, доставляли мне сильное неудобство, но конкретно к этому я подготовился заранее.

– Ехать примерно семь часов, до темноты не успеем, но сегодня вечером будем.

Покинув город, мы пару часов ехали по шоссе, а после свернули на грунтовку, которая вела к Доброму.

– Скажите, по этой дороге часто ездят машины? – спросил Драчев.

– Насколько я знаю, крайне редко. Вряд ли мы кого-то встретим. Чем дальше заедем, тем хуже будет дорога.

– Значит, если что-то случится, помощи ждать неоткуда?

– Понимаю ваши опасения. Это не первая моя такая поездка. На случай непоправимой поломки у меня есть запас еды на несколько дней. Сможем добраться до какой-нибудь охотничьей избы – мне отметили их на карте – и продержимся, сколько нужно. Где-то через неделю или даже раньше нас начнут искать. На худой конец, сами вернемся, пешком. Все будет хорошо, Иван Сергеевич.

– Так, никаких поломок, – похоже, он несколько напрягся. – Лучше расскажите мне о поселке, вы обещали.

И я рассказал ему то, что знал.

Доброе было небольшим поселком, возникшим посреди тайги на берегу реки Черная Каменка в первые годы советской власти. Поначалу это было маленькое рабочее село, там жили шахтеры с одноименной шахты. Шахта «Добрая» была режимным объектом, так что добывалось там, похоже, что-то ценное. Со временем в селе появилась школа, клуб, потом турбаза неподалеку. От шахты до Энского шоссе даже бетонку провели, но сейчас по ней никто не ездил. Дорога шла через Черную Каменку, а мост разрушился в девяносто втором, во время паводка. Никто, конечно, восстанавливать его не собирался.

В далекие времена «тревожной молодости» в Добром вполне можно было счастливо жить. Работа в шахте приносила трудящимся хорошие деньги, регулярный поток ищущих таежной романтики активных туристов оживлял затерянный посреди тайги городок. Население составляло около трех тысяч человек.

В начале восьмидесятых на шахте произошла какая-то авария, и ее закрыли. Люди стали покидать Доброе еще в советские времена, но после перестройки это приняло лавинообразный характер. Не помогли ни новое здание ДК, ни турбаза. Посиделки у костра с гитарой посреди тайги и сплавы на байдарках сменились расслабленными турами в Турцию или Египет, или на Черное море и Каспий. Это в лучшем случае, конечно, и в европейской части страны. Основная часть энсковичей до моря доехать не могла и предпочитала во время отпуска давить портвейн на берегу ближайшей речки.

Положение поселка было безнадежно, и он уже несколько лет как был заброшен. Однако мужики рассказывали, что какая-то странная женщина приватизировала местную турбазу и надеется запустить центр экстремального туризма. В данный момент там отдыхает московская знаменитость – доктор альтернативной медицины, экстрасенс, что-то в таком роде.

Драчев слушал меня внимательно, изредка переспрашивал. Когда он узнал, что жителей сейчас наберется едва ли с десяток (то есть примерно столько, сколько у меня пальцев на руках), то облегченно вздохнул – конечно, ему было проще вести дело с малым количеством потенциальных пациентов. «Вакцинируем всех», – обнадежил он.

С дорогой нам повезло – стояла сухая погода и майское солнце активно плавило снег в освещенных местах. Машине просто негде было буксовать, и я ровно держал ее в колее (к счастью, успевшей просохнуть, но не успевшей зарасти).

Тайга красива в любое время года, но май в наших краях – исключение. В основном нас окружала серая, с засохшей прошлогодней травой, земля. Весна постепенно вступала в свои права, но хвойный лес еще сохранил немного снега.

Разговор с доктором сошел на нет. Краем глаза я заметил, что мой пассажир наслаждается окружающими красотами (хотя настоящее богатство для глаз начнется через месяц). Вскоре размеренная дорога укачала Драчева, и он задремал.

Пасмурное небо сделало наступление темноты внезапным. По ощущениям, стемнело очень быстро. Я включил дальний свет и ярко освещенная дорога стала резко контрастировать с окружающей темнотой…

Ощущение опасности настигло меня столь резко, что я даже не успел осознать его причину. Я дал по тормозам. Драчев уткнулся в лобовое стекло – не пристегнулся. Хорошо, что скорость была небольшая, и это не привело к травме.

– Что случилось?! – он непонимающе посмотрел на меня.

А я и сам не знал, что случилось. Сначала я подумал, что краем глаза увидел на дороге какое-то препятствие, но путь был свободен. Сердце колотилось как бешеное, я с трудом подавлял паническое желание дать задний ход или, наоборот, на полной скорости умчаться вперед. Просто обычная дорога вдоль берега обычной реки, просто обычные горы на горизонте, просто обычный лес слева…