Глава 22
Когда Ольга презрительно морщилась, говоря о трёх звёздах нашей гостиницы, я почему-то представляла, что-то типа своей общаги, ну разве что почище, поприличнее, а поэтому была готова и к такому. Но уже начиная с холла поняла, что Боярская просто корчила из себя капризную барышню.
Высокие потолки, мозаичные панно и гипсовая лепнина на стенах и потолке, аквариум размером с трёхстворчатое окно, бордовая ковровая дорожка на ступенях. Гигантские люстры-канделябры и зеркала в пол. Что-то такое, помпезно-Сталинское, сильно похожее на дворец культуры годов, эдак, шестидесятых, а может и пятидесятых – но теперь уже чуть потускневшее, чуть запылившееся, однако, по-прежнему торжественное.
У стойки регистрации, ожидая оформления своего паспорта, Денис взял мой, принялся листать. Я напряглась. Он рассмотрел фотку и полез дальше. А дальше – прописка! Мне аж дышать трудно стало. Сунулась ему под руку, мешая:
– Семейное положение ищешь? Так это на другой странице, у меня там уже три или четыре печати, точно не помню.
Дебильное кокетство, да, но эффективное: Денис усмехнулся:
– Странно, что не пять – семь, – и отвлёкся на мгновение, а в это время администратор попросила мой паспорт и вернула на стойку его. Я хотела схватить его, но Денис опередил, сам открыл на странице «семейное положение» и показал на расстоянии, как полицейское удостоверение:
– Одна, представляешь? Пока смерть не разлучит и всё такое. Учись, молодёжь.
– А дети? – спросила я будто бы между делом, а сама напряглась в ожидании ответа.
– Три или четыре, точно не помню.
– Странно, что не пять – семь! – с готовностью рассмеялась я, но по его виду так и не поняла – это была шутка в тон моей или серьёзно?
***
Новый год отмечали в ресторанчике на набережной.
Влажный воздух, ощущение простора, невидимое в темноте, но так призывно шумящее море… Всё в новинку, словно попала в другую страну: архитектура, пальмы, сами люди какие-то другие, расслабленные что ли.
Готовясь к празднованию, я старалась соответствовать запросам Дениса. У меня, конечно, не было косметики «Ланком», но оказалось, что и «Руби Роуз» отлично работает, если не сильно увлекаться цветом.
Платье Ирина Степановна подобрала мне коротенькое, с пышной юбкой. Без бретелей, но с милым жакетом-болеро и шикарной парчовой розой на левой полочке. Волосы я оставила распущенными, перехватив их надо лбом бархатной повязкой, расшитой пластмассовыми жемчужинками. Колготки с блеском. Ну и каблучищи, само собой!
Сначала было непривычно – столько внимания со стороны других мужчин! От украдкой бросаемых взглядов, до откровенного разглядывания. А потом мне даже понравилось. Так это – встаёшь, чтобы выйти в туалет, и словно со стороны видишь свои ноги от ушей, подчёркнутую пышной юбкой талию, и кажется, слышишь, как скрипят шеями мужики, поворачиваясь в твою сторону, как ревниво сопят их женщины. И бёдра вдруг сами по себе начинают игриво вилять…
Выходишь из туалета, а у входа в зал уже кто-нибудь караулит, шутливо не пускает, завязывает знакомство, зовёт танцевать…
И особый кайф – наблюдающий за этим, спокойный взгляд Дениса. Он словно получал удовольствие от того, как реагировали на меня мужчины, а я получала удовольствие от его удовольствия. И даже подыгрывала исподтишка, завлекая кого-нибудь то случайным взглядом, то мимолётной улыбкой, поощряя быть смелее, но, в последний момент, убегая под крыло своего невозмутимого орла…
Потом гуляли по набережной, пили шампанское, целовались, горели желанием. Обжимались в закутках, что не так-то просто в верхней одежде, даже несмотря на то, что у меня теперь была курточка из каракуля, а не жуткий пуховик. Когда возбуждение становилось невыносимым и приходилось прекращать баловство, разговаривали обо всём подряд, но чудесным образом не о нём и не обо мне…
Однако утром, вспоминая события прошлой ночи и бурный секс после возвращения в номер, я поняла, что в какой-то момент наплела ему с три короба о том, что учусь в физкультурном институте, что отец у меня пожарный, а мать – работает в образовании, но не учительницей, а покруче. Помню ещё, Денис рассмеялся:
– Надеюсь не в районо?
– Почему?
– Да знаю я там одну… Стерву.
– Не, это точно не моя мать. Моя не в районо.
В общем, какая муха меня укусила – не понятно. И вроде, не сказать, чтобы очень уж пьяная была, скорее расслабленная, уплывшая в свои мечты, потерявшая чувство берега. И вся моя брехня была странной, убогой мешаниной семьи Савченко и Машковых, а сама я была странным отражением Лёшки. Благо хоть не стала врать, что борьбой, например, занимаюсь.
Было тошно, слегка кружилась голова, воспоминания роились, путаясь, взаимозаменяясь друг другом, и от всего этого захлёстывало поздним раскаянием. Ну почему, почему я всё время вру? С каждым разом закапываюсь всё глубже, и как теперь из этого выбираться – не понятно.
Было около девяти утра, Денис спал, а я смотрела на него и думала: «Ну а сама-то ты, Кобыркова, что узнала о нём за минувшую ночь?» И получалось, что ничего, кроме того, что у него, кажется, строительный бизнес. Но об этом я и раньше догадывалась. А чего нового-то? Ни-че-го. Вот такие дела.
Потом разглядывала его упрямые губы, решительную линию широкого, поросшего лёгкой щетиной подбородка, смешно подмятую подушкой щёку. Морщинки в уголках глаз, строгую вертикальную борозду между бровей – такую глубокую, что не расправлялась даже в покое. Зрелую, чуть смуглую кожу, довольно крупные поры носа и щёк… Тёмно-русый короткий ёжик волос, уже серебрящийся на висках…
Сколько ему? Сорок – сорок пять?
Вспомнилось, как минувшей ночью какой-то парень убеждал, что мой папа не будет против, если я соглашусь с ним потанцевать… Папа. Ну да. Пожалуй.
Казалось ли это отвратительным? Нет. Пугающим? Нет. Мне, как человеку не знающему, что такое отец, было просто интересно видеть мужчину подходящего возраста рядом, прислушиваться к своим ощущениям.
Интересно, каково это – иметь отца? Когда в доме есть постоянный мужчина – он мельтешит перед глазами, диктует свои правила, имеет свой запах, свои какие-то чисто мужские особенности. Каково это, уживаться с ним в одной квартире? Ведь он – мужик, а ты – женщина, причём дочь, а не жена…
Так, хватит! Он мне не отец, а любовник. Хороший, между прочим, любовник! Свободный от комплексов и дурацкого волнения, каким страдал, скажем, Савченко.
Я невольно улыбнулась и снова глянула на Дениса. Интересно, как бы выглядел Лёшка, спящий без задних ног после кутёжной ночки, завершённой хорошим сексом?
И вообще интересно – какой он? Стала вдруг понятна та идиотская Ленкина выходка: «Можно я его попробую? Ничего личного, просто для сравнения…» А ведь действительно – интересно сравнить!
Лёшка почему-то до сих пор ощущался мною как нечто незыблемо моё, словно я имела на него какое-то моральное право. Это можно было сравнить с любимой книгой – сама почитала, дам почитать подруге – что мне, жалко? Но потом, если вдруг захочу перечитать снова или просто вернуть в свою библиотеку – приду и потребую обратно, ведь он изначально мой…
…И кстати, отдельные моменты я перечитала бы прямо сейчас. А почему бы, собственно, и нет?
Почему?! Да потому, что Денис!..
Но жалобные стоны совести тонули под нахлынувшим возбуждением, я потихоньку, чтобы не разбудить Дениса, повернулась на другой бок, прижалась к Лёшке, провела рукой по его груди, обрисовала, чувствуя, как мелко вздрагивает от щекотки живот, пупок. Повела по дорожке волос, убегающей ниже… Такое всё знакомое, но такое волнительное, неизведанное…
Стоп, а как же Денис? А Денис спит, он не узнает…
Зарылась пальцами в жёсткие кучеряшки, почувствовала, как оживает плоть…
Стоп, а вдруг Денис всё-таки увидит?
Осторожно обернулась назад – да нет тут никого! И не было. Это же… Как же я забыла – нет больше никакого Дениса, мы с Лёшкой давным-давно снова вместе!
Я заглянула ему в лицо, молодое, влекущее. Коснулась губ поцелуем – Господи, какие же они родные, знакомые! И нет никакой тревоги на душе, никакой лжи, никакого стыда…
Лёшка, проснулся, обнял меня, а я бесстыдно согнула колени, раздвигая их, приглашая его…
И он пришёл. Пришёл и вошёл. Сразу как-то и сбоку, и сверху – так чудно́ и даже нелепо… Но это был ОН и сама мысль эта пульсировала маячком, скользила по моему телу, с каждым ударом сердца, с каждым Лёшкиным толчком опускаясь к животу и ниже…
Оргазм – долгий, охватывающий всё тело, качающий на волнах, расцветающий яркими вспышками на потолке и стенах… Я застонала, прижимая Лёшкину голову к своей груди. Потом заглянула в его глаза – зеленоватые, бездонные, как омуты прошитые косыми лучами солнца – словно ища в них что-то забытое… А он не отрываясь смотрел в мои, словно тоже что-то искал. Шепнул:
– Ты нужна мне, Люд. Очень.
Я счастливо зажмурилась, запрокинула голову, подставляя под поцелуи шею… И почувствовала, вдруг, что нет никакого Лёшки. А кто? Всё-таки Денис?
Повернулась и увидела Лёшкину маму – этакую свежую, румяную, пышущую здоровьем молоду́ху. Она лежала рядом со мной на боку, подперев щёку кулаком, и сверлила тяжёлым взглядом:
– Я говорила, что терпеть не могу, когда мне брешут? Говорила?!
…В первые мгновения я даже не сообразила, что проснулась – та же комната, та же постель, только рядом теперь действительно Денис: лежит на боку, подперев щёку кулаком, разглядывает.
– Ты стонала. Плохой сон?
Я потянулась, стряхивая остатки оцепенения, разгоняя кровь. Будто случайно повернулась к нему спиной, прогнула поясницу, чувствуя его взгляд на своей заднице… Не меняя позы расслабленно обмякла.
– Почему сразу плохой? Может, я просто любовью занималась?
– Хм… – сгрёб меня в охапку, прижимая к своему животу. – Ну и с кем же?
– С бывшим.
Денис рассмеялся:
– Друг из песочницы?
– В смысле?
– А как ещё можно быть бывшим и при этом оставить девочку невинной? Тем более такую сладкую… – сжал мою грудь в ладони. – Либо совсем ещё пацан, либо недостаточно хорош. – Чуть приподнялся на локте, коснулся губами моего уха: – Но чтобы я больше этого не слышал, ясно?
***
Три счастливых дня,
Было у меня,
Было у меня с тобой.
Я их не ждала,
Я их не звала,
Были мне они даны судьбой…
Отпустив Дениса немного вперёд, я украдкой зачерпнула в ладонь воды, лизнула. Надо же – море действительно солёное!
Потом были экскурсии, горы, водопады, кафешки… К вечеру ноги гудели от усталости, но мы всё-таки выбрались в какой-то местный клуб на дискотеку. Невероятный, просто фантастический Новый год!
Я смотрела на Дениса и не понимала – почему раньше робела в его присутствии? Он был простым и даже юморным. В сочетании с исходившей от него аурой самодостаточного, умудрённого жизнью мужчины – просто колдовское зелье какое-то! Я видела, как на него засматриваются женщины, даже тайно ревновала, если вдруг он отвечал какой-нибудь из них изучающим взглядом, и одновременно безумно гордилась тем, что он со мной, а не с ними!
Второго января, часов с одиннадцати утра, мы, держась за руки, шатались по улицам, по сувенирным лавкам, и я смотрела на мир вокруг распахнутыми глазами, впитывала, наслаждалась… Завтра вечером домой. А так хотелось остаться ещё хотя бы на денёк, так влекло снова и снова глазеть на море и каждую минуту чувствовать Дениса рядом!
Было слишком грустно понимать, что уже послезавтра он скажет: «Будет время – дам знать», и снова исчезнет – может, на день, может, на пару недель, и я усиленно гнала эти мысли прочь. И всё же, уже заранее нуждалась в нём, как в воздухе, заранее задыхалась от неопределённости будущих отношений.
Но тут же заглядывала ему в глаза и видела в них спокойное любование. Чувствовала, что он доволен и мною, и поездкой в целом. Готова была скакать от счастья, когда, словно между прочим, в его разговоре проскальзывало что-то вроде: «Вот летом в Турцию слетаем, сравнишь…» или «О, это ты ещё океан не видела! Ну ничего, исправим…»
Около трёх дня вернулись в гостиницу, и вместе с ключом молоденькая администраторша, улыбаясь, протянула Денису записку. Быстро прочитав её, он сунул ключ мне:
– Иди в номер.
Я заупрямилась. Как же, помню я её липкое хихиканье сегодня с утра… И то, что она не перестала клеить Дениса даже когда я наконец, спустилась вниз – тоже помню!
Девушка снова призывно улыбнулась Денису и скользнула полным любопытства взглядом по мне. И после этого я должна была уйти?! Ну уж нет!
Я отошла, села в кресло возле аквариума. Далековато, почти не слышно о чём говорят, зато видно, что делают: Денис что-то спросил, она ответила. Он снова спросил, она отрицательно мотнула головой, но после небрежно брошенных на стойку перед её носом денег, с недовольным видом поставила на неё телефон. Денис притянул его к себе, набрал номер. Снова. И снова. Беспокойно постукивая по стойке кулаком, спросил что-то у администраторши. Снова набрал. И его напряжённо сжатый кулак вдруг замер над стойкой.
– Боярская где? – сходу крикнул он в трубку. – Где?! С какого ху… – Глянул на администраторшу, сбавил тон: – Когда уехала? … Одна? А Жирный на кого остался?.. Фф-ф-ф… —выдохнул, поджимая губы, сдерживая злость, но снова сорвался: – Да пиздец, Олег, понимаешь? Пиздец!
Снова замолчал, слушая и постукивая кулаком по стойке – иногда легко, а иногда яростно, до звона стеклянных шишек в стоящем рядом новогоднем букете.
– Вы охуели там все?! Олег, блядь, я за что вам деньги плачу?! Вас, дебилов, десять человек против одного жирного говнюка, который отымел всех сразу, стоило, блядь, этой пизде уехать! С-сука-а-а… Ну что ты МНЕ предлагаешь теперь? Приехать и тоже вас трахнуть? А что, блядь, Олег?! Ага… Дохуя у тебя ума, как я погляжу!
Администраторша возмущённо зашипела, но Денис только раздражённо кинул перед ней новую порцию бабла – отвали, мол, и, подхватив телефон в руку, хотел отвернуться, но длина провода не позволила. Остался в пол-оборота. Споткнулся взглядом об меня, но тут же побежал дальше – по стенам, по зеркалам и мозаике…
– Сколько?! Бля-я-ядь… С-сука-а-а… – Задрал голову к потолку, тяжело выдохнул, закусил губы, слушая. – Олег, блядь, ну ладно эта овца уехала, а Медок? Ну так найдите, чё вы как… Так, короче… – и забубнил быстрой скороговоркой, из которой я понимала только мат и отдельные слова, типа «тогда», «давай» или «иди»…
Наконец, швырнул трубку и замер, уставившись на стойку у себя под носом. А через пару мгновений словно очнулся. Проходя мимо меня, скомандовал, не глядя:
– Пошли!
Пропустил в номер вперёд себя, захлопнул дверь и замер перед ней гневной громадой.
– Я что тебе сказал?
Я непонимающе заглянула в его глаза, и тут же, не выдержав тяжёлый взгляд, опустила голову.
– Что? Я? Сказал?
Да блин… Что он сказал? Когда сказал? Кому сказал? Откуда я знаю?!
– Отвечай!
Я вздрогнула и почувствовала, как от задрожал от обиды подбородок.
– Не знаю…
– Не знаешь? Или просто не понимаешь с одного раза?
Глаза предательски защипало. Чего он хочет?!
– Как ещё с тобой говорить, чтобы ты понимала? Я что, много прошу или что-то непосильное требую? Или, может, хреново тебе со мной отдыхается? – Замолчал, припечатывая взглядом к стене. – Ну почему даже такую херню надо повторять по сто раз? Мозги у тебя есть, вообще?
Хотелось сказать, что я просто не понимаю о чём речь, но страх не давал не то, что рта раскрыть – даже голову поднять…
– Запомни раз и навсегда, если я сказал «стой» – надо стоять! Сказал «сядь» – надо сидеть. Сказал «молчать» – надо молчать. А если я сказал «иди в номер», значит надо идти в номер! Без повторения. Это ясно?!
Я вскинула голову. Что, блин? Вот это всё из-за такой ерунды?!
Сорвалась с места и, как была в куртке и сапогах, кинулась туалету. Заперлась. Заметалась по тёмной комнатушке, зачем-то наощупь включила воду. А потом плюхнулась на унитаз и заревела.
Что я ему сделала? Почему он так… Как с собачонкой какой-то!
Он несколько раз дёрнул дверь, постучал.
– Люд… – пошевелил ручку, – Ну прости, сорвался… Открой!
Я не отозвалась. Тогда он просто включил мне свет и затих.
Не знаю, сколько я там сидела, может, минут пятнадцать, может, полчаса. Проревелась, успокоилась. Осознала, что сама дура. Непослушная «послушная девочка», та, что убеждала Машкову – я готова быть такой, какой ему надо… Ага. Плёвое дело, чего там! Но стоило почувствовать себя желанной, как тут же расслабилась. Возомнила. Попалась, как птичка в клетку… И обидно было даже не то, что он орал на меня из-за ерунды, а то, что в этот момент я вдруг почувствовала себя на своём законном месте, рухнув туда с радужных небес.
Когда вышла, Дениса в номере не было, но на кровати стояли его чемодан, уже собранный и застёгнутый, и моя сумка, заваленная ворохом шмоток. Намёк понят, чего уж там.
Денис вернулся, когда я уже почти уложила свои вещи. Небрежно сунув руки в карманы, встал у стены, а я сделала вид, что не замечаю его. Неловкая, непонятная ситуация.
Наконец, он подошёл сзади и обнял:
– Ну прости. – Опустился на кровать, усадил к себе на колени. – Никогда больше не хочу видеть твоих слёз, хорошо? Никогда больше, никаких слёз. Договорились?
Я кивнула и обняла его в ответ.
– Что у тебя случилось?
– Тебе не нужно этого знать. Нет, серьёзно, не имей привычки соваться в чужие дела. Меньше знаешь – крепче спишь, слыхала такое? – невесело усмехнулся. – А иногда и дольше живёшь. – Поднялся. – Возвращаемся прямо сейчас. Такси уже ждёт.
И с этой минуты он снова стал прежним – далёким и непонятным. Чужим. Думал о чём-то, хмуря брови, много курил, потирая согнутым большим пальцем губы, играл скулами и молчал почти все двадцать часов пути до дома.
Во время остановки на заправке, уже на подъезде к нашему городу, приобнял вдруг, обдавая запахом табака.
– Ничего, Милаха, прорвёмся!
– Это опасно… для жизни?
Он усмехнулся.
– Да если бы! Тогда можно было бы порешать силой, а так… Меня просто отымели на круглую сумму зелени, вот и всё. Причём, очень вежливо отымели, с-суки… Но самое хреновое, что дело даже не в этом… – Помолчал, глядя вдаль. – Деньги это херня, пыль, просто средство. Но есть вещи, которые баблом не измерить, и вот когда на них посягают – вот за это хочется глотку порвать. И я буду рвать, потому что иначе нельзя.
Внутри у меня всё сжалось от запоздалой догадки.
– Нельзя было тебе уезжать, да?
– Ну, как сказать… Конечно, был бы на месте, ещё посмотрели бы кто кого. Но вообще одним днём такое не провернуть. Такое впечатление, что заранее подготовились. Но бля, ведь никто, даже я сам, до последнего не знал, что уеду! Да и свалил-то по-тихому, блядь, оставил всех на местах – чтобы ни одна тварь… С-сука. – И замолчал, яростно играя скулами.
– Нельзя было тебе уезжать, – уже не спросила, а подтвердила я свои мысли. – Это я виновата.
Он невесело рассмеялся, крепче сжал объятия.
– Дурочка ты ещё, Милаха, главного пока не видишь. Один раз живём! Эти три дня, возможно, стоили последних семи лет моей жизни. Будет ли когда-нибудь ещё такое, м?
Я так толком и не поняла смысл этих слов – то ли ему впервые за последние годы было так хорошо, толи он за эти дни потерял то, над чем работал целых семь лет?
…Три счастливых дня,
Три больших огня,
Три больших огня на берегу.
Я их сохраню,
Я их сберегу,
Сберегу навек в душе1…
Хотя на самом деле – всего два с половиной.
Глава 23
Первую новость, которая встретила меня у порога общежития, притащила тётя Зина – бабушка пришла в себя, её перевели из реанимации в палату. Соседка даже сбегала к себе в комнату, притащила телеграмму и заискивающе улыбаясь, вручила её мне.
– Там смотри, какой список лекарств! Разориться же можно! Ты это, если денег надо, заходи, займу. – А потом ещё и сунула горсть карамелек: – На, чайку́ попьёте с Анатолием!
Вторая новость пришла от Ирины Семёновны, бабуськи, живущей над нами – оказывается, дядя Толя за эти дни успел стать местным героем. В день моего отъезда, практически в ночь с тридцатого на тридцать первое, он поймал онаниста: проходя мимо окон, заметил какое-то шевеление за кустом сирени. Присмотрелся – силуэт на окне. Подумал, что вор. Шуганул, погнался, даже, говорят, морду набил сгоряча, хотя в это мне не очень-то и верилось. На шум выскочили соседи и тут-то поняли, что к чему…
– …Сил нет от этой погани! – гневно выкрикнула в заключение Ирина Семёновна. – Все окна загадили!
Я промолчала. Уж кому-кому, а жителям вторых этажей грех жаловаться! До их подоконников онанисты при всём своём желании не смогли бы добраться, а вот нам, живущим внизу… Впрочем, от их назойливого внимания хорошо спасали плотные портьеры или даже одеяло на окно на ночь. А вот тётя Зина, на мой взгляд, специально оставляла щель между шторами, а иначе что за удовольствие раз за разом отмывать сперму со стёкол? Лично мне хватило и одного раза.
Тогда мне было тринадцать лет, я крутилась перед зеркалом, сооружая из бабушкиного платка с люрексом подобие мини платья и представляя себя теледивой, когда услышала шум на подоконнике. Обернулась, но увидела лишь не до конца задёрнутые шторы. А с утра обнаружилось, что стекло со стороны улицы обхаркано. Смачно так, с соплями. Мать тогда жутко на меня разозлилась: «нехрен сиськами трясти перед открытыми окнами!» и ушла на работу, пригрозив, что если к её приходу ЭТО будет ещё там – заставит языком оттирать.
А ещё через три дня сыночек тёти Зины, заманил меня к себе в комнату. Лапал, принуждал к минету. Но встретив лишь моё молчаливое сопротивление и накрепко сжатые зубы, стал хлестать членом по лицу до тех пор, пока не кончил. Тогда-то я и поняла, что это были за сопли на стекле…
Ладно, уже не важно. Это было давно.
Теперь же дядя Толя стал героем и, судя по разносолам на подоконнике в нашей комнате – любимцем местных тёток.
Третью новость принесла на хвосте Барбашина. Это было уже вечером, я стояла у кухонного окна, и, прижимаясь лбом к морозному стеклу, ждала, пока закипит чайник. В груди беспросветной пеленой висела тоска по ушедшей сказке и Денису. А появление Наташки так резко и беспардонно разорвало тонкую вязь из воспоминаний, ощущений и надежд…
Она и сама не ожидала меня увидеть – залетела в кухню и встала у порога, как вкопанная. Обменялись короткими взглядами, и я тут же снова отвернулась к окну, а она поставила на плиту какую-то кастрюлю и собралась, было, уйти, но у выхода снова замерла.
– А у Лёшки мама умерла, знаешь уже?
Я заторможено повернулась к ней.
– В смысле…
– Прямо первого января, часов в девять утра. А сегодня в обед похоронили. Лёшка, главное, переживал до этого, что не смог на соревнования поехать – не с кем было её оставить, а оказалось, что даже хорошо, что не поехал. Кстати, гроб через моего папу выписывали, у них в профсоюзе льготы для специалистов высшей категории. И вообще, я всё это время рядом с ним была и буду теперь всегда, поняла?
Вернулась в комнату, как прибитая. Первой реакцией было сразу пойти к Лёшке. Но во-первых, поздно уже, а во-вторых, что я ему скажу, что мне жаль? А зачем ему это, если у него теперь есть Барбашина?
– Люд, вот эту банку не трогай, ясно? – донёсся до меня голос Толика.
Я очнулась от мыслей.
– Какую банку?
– Вот эту, – он указал на стоящую на подоконнике трёхлитровку с этикеткой «Берёзовый сок», почти доверху заполненную чем-то похожим на чай. – Пусть настаивается неделю, потом варить буду. И вот, – сдвинул в сторону всякую посуду и кое-что из продуктов, что обыкновенно лежало зимой на окне, вместо холодильника, – это тоже убери. Мне нужно много места. Банок пять или даже шесть наберу.
– Что это?
– Урина.
– Что?
– Урина, средство от всех болезней, не слыхала? Выводит шлаки, укрепляет внутренности и даже от рака помогает. Только не сырая, выпаривать сначала надо.
– Дядь Толь… Вы собираетесь заставить подоконник своей мочой? Серьёзно?
– Моча, моча… Урина! – Он поднял кверху указательный палец. – Эликсир долголетия и красоты. Старец Митрофан рассказывал, что даже Клеопатра делала маски из упаренной урины своих любовников и поэтому прославилась красотой.
– Прекрасно… Вы, значит, верите старцам, потомственным травницам и наследственным провидцам? Вы и воду, небось, ставили перед телеком, когда Чумак руками махал? И сколько же вы, интересно знать, заплатили за лекцию этого Митрофана?
– Э-э-э, ты как просить меня, чтобы перед матерью прикрыл, так сотню косых не пожалела, а как до моих нужд дело дошло, так сразу считаешь.
– Стоп! Я оставляла деньги на случай, если мама напишет, что нужны лекарства. А вы что, потратили их на шарлатанов?!
Вместо ответа Толик подошёл к шифоньеру, порылся в глубине полки с вещами и бросил передо мной аккуратно свёрнутые купюры.
– Десятку только взял. Э-э-эх, ты… Терпеть не могу мелочных баб. Сама теперь полы мыть будешь, ясно?
Я забрала деньги и, не раздеваясь, легла в постель.
«Часов в девять утра…» От этой мысли по всему телу ползли противные мурашки. Как раз в это время тётя Света мне и приснилась… а потом превратилась в Дениса, даже поза та же осталась. Жутко. Тревожно. И страшно отчего-то.
А ночью я будто специально снова и снова пересматривала тот сон, пытаясь вспомнить, что говорил тогда Лёшка, заглядывая мне в глаза. Обвинял? Или, кажется, рассказывал, что он теперь с Барбашиной? Нет, что-то другое… Просто сообщал, о смерти мамы?
Все эти догадки прокручивались в моём сознании, как новые тяжёлые сны и каждый раз Лёшка задвигал целые речи на пространные темы… И всё не то!
Проснулась я ещё затемно. И тут же вспомнила, что он сказал мне в том сне в Сочи: «Ты нужна мне, Люд. Очень» И было это как раз около девяти утра.
***
В магазин я пришла ещё до открытия и столкнулась там с Доркой – маминой сменщицей. Оказалось, что по графику первые два дня после праздников моет она. Ну и отлично! Дождавшись Раису Николаевну, я сообщила, что до конца каникул уезжаю к бабушке, что мыть за нас некому, а поэтому – если хочет, пусть оформляет мамке «за свой счёт». Как вернёмся – разберёмся.
Автобус на Разгуляевку отправлялся в девять сорок. Сомнений ехать или нет, больше не было. Был только страх не успеть и раскаяние, что не поехала сразу. Ведь самое непоправимое, как оказалось, происходит с нами и нашими близкими как-то вдруг…
Несмотря на ранний час, по дороге из магазина я завернула к Лёшке. Сначала стояла у подъезда, набираясь решимости подняться, потом долго звонила ему в дверь… Но он так и не открыл.
Я могла бы, конечно, пройтись и до стадиона на Ленина и была почти уверена, что застану Лёшку на утреннем кроссе, но время поджимало и пришлось выбирать. И я выбрала бабушку.