Воспоминания. О жизни до революции и о войне

Редактор Алена Воробьева

Хранитель рукописи Галина Степановна Бурмистрова

Идея и продвижение Евгений Бурмистров

© Степан Спиридонович Глазков, 2024

ISBN 978-5-0062-8980-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Воспоминания Степана Спиридоновича Глазкова
(1907—1977)

Хорошо и почетно вспоминать о своих родичах, как они жили, чем занимались, ихние нравы и привычки

Начнем с ближних

Отец Спиридон Осипович

Рано он остался без отца и матери. Мать его умерла, когда ему было 8 лет. Отец умер, когда ему было 14.

Жил он с братьями Терентием, Игнатом, Евдокимом и с двумя сестрами – Наталией и Прасковьей, которая была вместо матери: она и ходила за ним, и нежила, когда его обижали, а обид было много. Он вырос, не зная материнской ласки и не был согрет материнской теплотой. Вместо этого он часто был обижен и огорчен. Рано его приучили к тяжелой работе, он большинство времени находился в поле: то пахал или бороновал, то пас один лошадей днем, то на пару – в ночном. Так он и вырос в поле. Даже в праздники он мало дома был. Поэтому он был совершенно неграмотным, ему не представляли такого времени, чтобы учиться или праздновать.

Хозяйство вел старший брат Терентий, а его жена Афанасьевна вела семейную кассу. Кто где бы и сколько ни заработал или даже нашел – все сдавали ей в кассу. Ее уважали и боялись – она была строгая и требовательная. Хозяйство ихнее было средним, земли и скотины было мало, а поэтому Игнат, Евдоким, а когда подрос – и Спиридон, часто работали то на железной дороге, то у помещиков на прополке свёклы и уборке хлебов. И все заработанные гроши сдавали Афанасьевне, а она контролировала и проверяла, не утащил ли кто копеечку.

Однажды был такой случай, что Афанасьевна оставила дома всех своих сношенниц. В том числе и наша мать Соломанида, еще молодая, на первом году замужества, осталась дома для своих семейных дел. В это время у помещика Руновского много работало женщин и девушек, в том числе и наши сношенницы Екатерина, Марина и Солоша. Эта большая рабочая сила на ночь и в ненастье располагалась в больших ригах, крытых снизу и доверху соломой.

Подходил день получки. Помещик Руновский обязан был выдать большую сумму денег рабочим. Но под день получки в полночь загорелась рига, в которой находилось около 600 человек. Пламя быстро охватило всю ригу, а ведь в то время наши русские женщины и девушки ходили в лаптях с длинными онучами. Некоторые из них даже и не спали, сразу же увидели огонь, дым, завизжали и кинулись к воротам, но запутавшись в онучах, падали друг на друга. У ворот получилась куча визжавших диким голосом людей, они просили помощи о спасении. Прибежали на пожар мужчины, они стали за руки вытаскивать из кучи, но вытащить не смогли ни одну женщину. Руки отрывались и вскоре все они оказались в пламени огня и все погибли, сгорели до неузнаваемости.

Тогда все наши сношенницы благодарили свою Афанасьевну за то, что она не пустила их в этот день на работу к помещику Руновскому. Они были очень радостными и счастливыми.

Слух о трагической гибели в огне большой группы людей у помещика Руновского быстро распространился по окрестным селам и деревням. Туда быстро ехали и бежали люди – родственники и знакомые погибших. В имении Руновского много собралось народу – родных погибших: отцов, матерей, братьев, сестер, но никто не смог узнать своих родных или знакомых. Они все обгорели до неузнаваемости. Почуяв ответственность перед народом, помещик Руновский, его управляющий и другие чиновники скрылись из имения. Собравшись, народ сильно горевал и горько плакал, а потом вырыл большую и глубокую яму и стаскал в нее на носилках неузнаваемые трупы. Укладали их рядами без гробов, только родные перестилали ряды полевыми душистыми цветами.

В имение тогда много съехалось на похороны попов, урядников и чиновников, они пытались доказать народу, что это Бог наказал за прегрешения. Ни один из попов или урядников не сказал, сколько же осталось у Руновского денег от погибших, которые они заработали и не получили, и теперь никто за них не может получить.

Попы, урядники и их прислужники торопились как бы скорее отслужить над погибшими вечную память, и старались, чтобы скорее разъехался разгневанный на помещика собравшийся народ. Попы и урядники боялись, как бы что ни случилось. Народ стал спрашивать – где же помещик Руновский? Пусть он скажет, почему сгорела рига, а в ней – люди, которые утром должны были получить у него заработанные деньги? Народ не дождался помещика – с большей горечью и в слезах расходились и разъезжались по домам.

Вслед за народом разъезжались и попы, поодиночке стали разъезжаться урядники. Никакого суда или следствия о трагической гибели нескольких сотен людей не было. Имение Руновского существовало до 1918 года.

Однажды осенью, когда с полей уже все было убрано, подправили крыши, подмазали во дворе худые плетни намешанной глиной с навозом, и полностью подготовились к зиме. Терентий как хозяин и участник Японской войны в чине старшего унтер-офицера мало работал в своем хозяйстве – он частенько выпивал и разгуливал по своему хотению. Афанасьевна и все его братья мало ему что об этом говорили, но братья на его жизнь стали завидовать. Как-то вечером все четыре брата находились в риге и дружелюбно о чем-то разговаривали. Терентий был, как и всегда, выпивши, и неожиданно он тут же предложил своим братьям продать жеребенка. Они молчали. «Ну вот готовьте его, завтра базар, я поеду и продам его, все у нас будет побольше деньжонок». А сколько их было, из братьев никто не знал и спросить никто не смел.

Утром Терентий собрался ехать на базар один. Однако все братья сказали, что на базар поедут все вместе. Так и поехали все вчетвером.

Продали жеребенка и решили купить хорошего сукна на четыре поддевки и сшить каждому брату поддевку (вроде пальто). На остальные деньги купили водки, напились и приехали все пьяными с шумом и дымом, а также с песнями. Евдоким с большим трудом сошел с телеги, осмотрелся, а вокруг его клубился дым или туман, некому было различать-то. А когда он вошел в избу, отряхнулся, то от него повалил дым, как от попа с кадилом. У него горел от цигарки рукав зипуна.

Терентий вскочил в избу в зипуне, не раздеваясь, кинулся пить прямо из ведра холодную воду. Второпях он споткнулся, упал и повалил лоханку. Грязная вода разлилась по полу всей избы. Похвальный, громкий шум, колгота, суета в избе не утихала, а наоборот, усиливалась, мальчишки и девчонки похоронились кто на печь, кто под кровать, кто куда. Соседи, то ли из любопытства, то ли из ехидства, стали подсматривать и подслушивать в окна. Домашняя семейная сцена началась… Жены встретили их недружелюбно, заворчали, мол, купили себе сукна на поддевки, а нам – ни платка, ни мыла. Посыпались и другие упреки. Больше всех разгордился на свою жену наш отец, так как она всех моложе, а вникает в хозяйство, как и старшие. И спьяну-то не выдержал обиды, быстро схватил топор и лежавшую на столе кипу хорошего сукна на четыре поддевки изрубил всю на куски. Получился семейный скандал…

Утром Афанасьевна, как хозяйка и бесконтрольный кассир, принесла водки, братья охмелились, тогда она предложила разделиться. Ее сношенницы в эитом поддержали и разделились на две части: Терентий с Игнатом, Евдоким со Спиридоном, с ними и пошла их сестра Прасковья (ее все звали нянькой). Хозяйство развалилось, а семья стала быстро рассыпаться. Игнат вскоре уехал от Терентия и Афанасьевны на железную дорогу и определился на постоянную работу путевым обходчиком (будочником). Анафасьевна одна-то пожила немного и умерла. Оставила троих детей: Аришу, Мархушу и Василия.

Терентий немного пожил один, и вынужден был жениться на второй – и женился. Вторая жена Степановна была трудолюбивая, добрая и хозяйственная женщина. От нее родились: Серафима, две Александры и сын Егор. Немного пожила Степановна и умерла. У Терентия образовалась семья, да и немаленькая, он в третий раз был вынужден жениться – и женился.

Евдоким со Спиридоном жили дружно, они были несколько раз между собой кумовьями и называли друг друга кум или кума. И только в 1912 году они в полном и добром согласии разделились. Сестра Прасковья пошла с Евдокимом.

Была у них еще старше всех сестра Наталия Осиповна, она была очень трудолюбива, рано она всегда вставала и поздно ложилась, очень была вежлива и желанна, была красива и стройна. Замуж ее выдали не по ее воле рано – на 17-м году, за Климуткина сына Фому. Фома служил в гвардейском кавалерийском полку в городе Петрограде.

Пришел домой с отличиями и царскими гвардейскими значками, а поэтому он много из себя воображал и становился большим щеголем. В церкви становился впереди всех прямо в самом центре. Он был гордым и коварным, часто стал обижать свою жену Наталию Осиповну.

Она была вынуждена и приходила в родной дом вроде бы пожаловаться и поплакать, но этого она не делала, и все обиды и огорчения терпеливо переносила, и даже старалась быть веселой и жизнерадостной. Но за ней приходил гордый муж Фома и уводил ее со скандалом…

Все тогда удивлялись, в кого же у Климутки родился сын Фома? Ведь сам Климутка был несмелым, богобоязненным и большим трусом, он даже боялся кулачного шума. Такая же была и вся родня у Климутки. Сам Климутка никогда не купался в речке или пруду – плавать он не умел и боялся, что утонет. А потому он поселился в самом конце села, где нет ни озера и ни пруда.

Климуткины жили плохо, сам Климутка все лето ходил босиком и в одноцветных полосатых, самотканых портках. Ростом он был большой, как великан, и при встрече, в особенности со старшими, он кланялся ниже пояса, гнулся так, что как бы переламывался на две части – верхнюю и нижнюю.

Женщин он не уважал и с ними не здоровался, проходил мимо их как слон.

Отец Спиридон Осипович был очень трудолюбив, он любил много работать и не любил бездельничать. Он был совершенно неграмотным, даже ни одной буквы не знал, так же он не знал и цифр. Деньги он различал по их окраске и плохо их считал, считала и берегла ему деньги жена. Он был очень доверчив, честен и справедлив. В своей молодости он любил кулачные коллективные сражения, и часто он приходил с них с окровавленным носом или с подбитыми глазами, а когда его стыдили или бранили, он терпеливо умалчивал – вроде не слышит.

В 1914 году в августе месяце началась война с Германией – это первая мировая империалистическая война. Забирали народ на ее кровопролитие как на защиту веры, царя и Отечества. В конце 1914 года взяли и Спиридона на империалистическую войну. Защищать веру, царя, Отечество.

Несколько раз ему приходилось находиться в применявшимися немцами тогда удушающих газах, и с большими трудностями переживал их. После того, как он побыл несколько раз в отравляющих удушающих газах, он потерял все чутье, он перестал чуять даже самые острые запахи, как мята, полынь и т. д. Он перестал чувствовать самые противные, тошнотные вони, он даже почти не разбирал пищу – солена она или не солена, он об этом никогда никому не рассказывал.

Он не чуял нюхательный табак, нашатырный спирт, лук, а когда ему это дадут понюхать, он говорил – ого, даже в носу гамазит и глаза слезятся.

В одной из рукопашных схваток с немцами он был штыком пронзен в грудь. Долго лежал в лазарете, но его рана не заживала – образовался на груди гнойный свищ, и его отпустили домой.

Несколько лет он от той штыковой раны болел – лежал в постели и ни разу никому не пожаловался о том, что ему было больно.

Он был терпелив и вынослив. Часто слышали, как он спокойно и тихо пел любимую военную песню:

Под ракитою зеленой русский раненый лежал,

Он к груди, штыком пронзенной, крест свой медный прижимал.

Кровь лилась из свежей раны на истоптанный песок.

Над ним вился черный ворон, чуял лакомый кусок.

Со своей женой он жил дружно и любезно, они взаимно уважали друг друга. Жалели и помогали друг другу во всем и всегда.

Курить он мало курил, поэтому он не кашлял и на легкие никогда не жаловался. Выпить водочки он был не против, и в особенности он любил пить какие-нибудь магарычи, свои деньги он мало и очень редко когда пропивал, и то после тужил о них.

Очень любил он животных и в особенности лошадей, поэтому он с первых дней колхозного строительства был конюхом. Несколько лет работал конюхом в Токаревском РК ВКПб при секретаре РК ВКПб тов. Золотухине. Несколько раз он за свою хорошую и честную работу был премирован.

Все братья Спиридона до войны работали со своими женами и сыновьями в колхозе. Умерли они все в военные 1941—1945 годы, когда все их сыновья были на фронте, защищали свою Родину от немецких фашистов.

Многие из них не вернулись домой, погибли смертью храбрых.

Сам Спиридон трудился до самой своей смерти, и умер, можно сказать, на ходу, на своих ногах. Вот как это было: утром, как и всегда, встал с постели, убрался, умылся и сел за стол завтракать. Его дочь Александра подала ему стакан молока и кусок белого хлеба и сказала – вот, папа, пока засуси, а я приготовлю завтрак и тогда все вместе будем завтракать, – и занялась своим делом. И тут же услышали, как с ним стало плохо. Они подумали, что он поперхнулся. Стали стучать ему по спине, но ему становилось все хуже и хуже. Он не мог продохнуть, дыхание заперлось, ноги стали гнуться, и он стал опускаться на пол. Его вынесли в сени на свежий воздух, но и на свежем воздухе он не мог продохнуть и опустился на пол, и уже больше не встал и не смог сказать ни одного слова. Смерть сковала его навсегда на 79 году от его рождения.

Жена Спиридона Соломанида Степановна была трудолюбива, уважаема и справедлива. Она была красива и стройна, любила петь песни, в компании была веселой и шутливой. Особенно переживала трудности, когда муж Спиридон был на войне. На ее иждивении было три сына малолетних, в хозяйстве было две овцы, пять кур. Завела было маленькую телочку, но отдала ее на расход.

Приволье – на все лето, а там она сдохла, и получила от ней кожу. Долго она горевала и часто плакала. Но вот поздно осенью она получила два письма от заведующего расходом, чтобы Глазкова Соломанида ехала за своей телкой. Это было неожиданное удивление. Конечно, она, согласно этому вызову, могла бы получить телку, и все соседи советовали ехать за телочкой. Она повторила: «Конечно, моя телочка сдохла, и я от ней получила кожу, теперь приведу телочку, а ну-ка она принадлежит таким же горемычным или еще хуже, чем я со своими сыночками. Чужую не возьму». И не поехала, отказалась.

Но время все унесло, все невзгоды и обиды. После всего жизнь значительно улучшилась, а хозяйство стало средним. Своими детьми она была довольна, гордилась ими и радовалась над ними. Особенно она была желанна к внучатам и внучкам.

Потомство от Спиридона и Соломаниды небольшое:

От старшего сына Степана три дочери, и в конце концов появился сынишка Федя 1960 года рождения и две внучки: Надя и Таня. От Павла дочь и сын Николай, от которого две дочери, Ольга и Елена. Здесь потомство мужского пола прекращается, как прекратилось потомство от нашего дедушки Тимофея Остафьевича, хотя Тимофей пытался продлить потомство. Принимал в приемыши Демушку, но потомства не получилось. Демушка был Расщепкин и от него были дети Максим, Николай и Федора, но они не Глазковы, а Расщепкины. От Зои есть дети: дочь Алла и сын Александр, но они не Глазковы, а Поповы. От Федора Спиридоновича – дочь и сын Виктор. Живет где-то в Ленинграде и работает инженером, связи с родными не ведет. От дочери Александры – один сын Володя Баландин, от которого есть сын Олег и дочь Аленка.

Несколько слов о смерти Соломаниды Степановны.

10 февраля 1949 года не болела и не жаловалась на плохое здоровье. Вечером после ужина, как и всегда, спокойно легла в кровать спать. Утром она не встала, спала – даже храпела, ее не стали будить, она проспала весь день. Не встала и на второй день – ее будили, но не разбудили – она крепко, крепко спала. А 13 февраля 1949 года у ней у сонной дыхание прекратилось. Смерть настигла ее в сонном состоянии на 61 году от ее дня рождения. Похороны состоялись 17 февраля 1949 года с почестями от дома до Токаревского кладбища.

За десяток лет до своей смерти мать Соломанида видела сон, и она рассказывала его всем-всем, хотя ей об этом не велено было рассказывать, но она рассказывала утвердительно – не как сон, а как было видение.

«Я, как и всегда после ужина, легла спать».

И долго-долго спала, ее будили, но она не могла встать. Она слышала, что про нее заговорили о том, что она умерла. Она чувствовала, как ее положили в гроб. Она слышала, как вокруг суетятся ее родные, слышала, как по ней они плачут. Она чувствовала и слышала, как ее на третий день понесли хоронить. Она особо напрягала силы, чтобы шевельнуться, когда стали забивать крышку гроба, но не смогла. И про себя сказала: «Ну, теперь конец, зароют».

Этот ее рассказ мы и сейчас хорошо помним.

Ее сон как бы предсказал положение о действительной ее смерти.