Loe raamatut: «Под ласковым солнцем: Империя камня и веры», lehekülg 34

Глава тридцать вторая. Начало раскола

Тем же днём. Раннее утро

На улице стояла прекрасная, слегка морозная погода, пощипывающая кожные покровы жителей Милана. Ветра совсем не было, лишь стоял плотный холодок, дающий своё освежению любому кто выйдет на улицу в этот прекрасно начинающийся день.

Дверь от серого безликого дома открылась, и оттуда вышел парень. Его лик не отражал радости или даже гнева, лицо юноши было просто пропитано безразличием с неимоверно отягощающей апатией. Габриель однозначно был печален и отражал все круги адского отчаяния, что могли поселиться в душе человека. Его одежда была одноцветно серой и практически безликой. Штаны, куртка и даже кроссовки не отражали разнообразия в одежде. За что, кстати, его похвалили бы слуги бессчётных министерств и добавили ему пару баллов за «ревностное соблюдение идеалов и постулатов Рейха», но ему были безразличны бонусы государства, которые он мог получить за своё невзрачное одеяние.

Граммофоны снова протяжно завыли свои сахарные похвалы Канцлеру и бесконечный монотонный поток восхвалений Рейху, как чуду, что потёк по улицам славного города и должен был усластить души граждан Империи. Но юноша не обратил на них, ни кого внимания, которое обычно к ним обращал, злостно проклиная их всем своим сердцем. Сейчас в нём даже этой эмоции не возникло, лишь пустота взывала в душе.

Лёгкий морозец несильно ударил в лицо, вызвав на коже лёгкое пощипывание, но юноша не обратил на это внимание, лишь поднял голову и грустно посмотрел на серое, густо затянутое облаками небо. Оно оказалось до боли серым, отражая все разбитые яркие грёзы, что ещё недавно обогревали своим больным теплом душу юноши, а сейчас безжалостно жалили его сердце своими осколками.

– Здравствуй! – крикнула соседка, тоже выходящая из подъезда на немного вырвавшая парня из затяжного падения в серую бездну.

– Здравствуйте, – без эмоций и сухо ответил ей Габриель, даже не повернув на неё головы и не обратив взгляда.

– Ты куда в такую рань? – активно поинтересовалась женщина.

– В академию, – лишь шевеля сухими губами, дал свой ответ юноша, практически не смотря на соседку.

– А, понятно. А я вот бегу на производство. У нас через несколько минут недельный отчёт, а потом молитва святейшей троице.

– Кому? – С недоумением, несколько пробившим эту стену серости и уныния, спросил юноша.

– Ты что не знаешь? – удивлённо вопросила соседка. – Вам же должны были рассказать об этом ещё в детстве. Святейшая троица это Канцлер, Бог и Рейх.

Юноша это действительно забыл. Последи страшной круговерти тяжёлой учёбы, пламени губительных чувств и активной деятельности в подпольной оппозиции он стал забывать про бесчисленные каноны Культа Государства.

– Ну ладно, мне надо бежать. Ты впредь будь поосторожней. И не говори при людях, что чего–то не знаешь про наш Рейх. Прощай. – Потрепав юношу за плечо, она развернулась и буквально скрылась через несколько моментов, да так быстро, что парень просто не успел с ней попрощаться.

Ему нужно было идти на учёбу. Хоть сегодня всего одна пара, но Габриель не хотел иметь пропуски в Академии, ибо могли быть серьёзные проблемы и положить тень сильнейших сомнений на авторитет и «верность идеалам Рейха» юноши.

Все знали про «Академический Кодекс», составленный министерством Полного Образования, министерством Высшего Образования, министерством Идеологической Чистоты и Культом Государства. В этом кодексе были прописаны все правила поведения для студентов и учителей вплоть до интимных подробностей, которые строго регулировались государством, дабы никто не нарушал основных идей империи. В нём своё отражение нашли все аспекты студенческой жизни, которые можно было только вообразить. От распорядка учебного дня, до стандартных шаблонных схем для построения новых академий. В него сумели так же вписать «Полуденную Учебную Литургию», когда под надзором своих преподавателей, сторонниками Культа Государства, чиновниками и служащими Имперор Магистратос и священником из Империал Экклесиас проводилось особое светское таинство, мало похожее на настоящую литургию. На специально отведённой площадкой, которая могла быть и внутри и извне академии собирались все студенты. Они молитвенно повторяли слова шестьдесят четвёртого восхваления из «Песенника хвалений Рейху» «И да будет ему слава в учении» за представителем Культа Государства. Священник Империал Экклесиас следил за тем, чтобы на «литургии» не была произнесена ересь, а представители Имперор Магистратос строго конспектировали каждое действо и строго следили за порядком на мероприятии. И к каждой академии была приписана так называемая «литургическая коллегия», состоящая из представителей трёх Департаментов власти.

После окончания каждый учащийся вкушал «Рейхс просфору» – специальный чёрный бедный хлеб, который был больше на камень похож. А когда все таинства были окончены и отпеты все гражданские песни славы во имя Канцлера и государства, то студент мог вернуться к своим учебным обязанностям.

Габриель всегда считал несуразностью этот глупый обряд, пологая, что это таинство акт фанатичного культа личности и просто религиозного почитания государства. «Рабское преклонение и угнетение личности» – всегда высказывался по этой «литургии» Алехандро. И юноша полностью с ним соглашался, желая, чтобы этот обряд ушёл в бездну, вместе с самим Рейхом и взошло солнце новой свободы над древним городом, что осветит холодные и запуганные диктатом империи души людей и укажет им путь в новый дивный мир.

Юноша оторвался от размышлений про «Кодекс». Как бы он не хотел, но ему нужно было явиться, пускай всего на одну, пару. Габриель начал свой короткий путь по серому, казалось постепенно обезличивающемуся, городу, медленно тонувшему в бесконечных догматах и постулатах Рейха, что стали самой культурой империи. Пространство сжимали безликие здания, просто вдавливая душу, больше похожие на склепы былой эпохи, похоронившие её под собой. Всюду шастали прислужники Имперор Магистратос, неустанно контролируя все аспекты жизни огромного города от работы городской канализации до маршрута самолётов в небе. Под их ведение попадали все уровни городской жизни: от качества выполнения работы дворников до надзора за исполнением приказов градоначальника и приведением в жизнь реформ. По улицам беспрестанно слонялись уличные комиссары, неистово запугивающие народ одним своим присутствием и алчно ищущие возможны отступников. Никто, даже градоначальник, не смел, подумать иначе, чем диктуют постулаты Рейха при их присутствии, ибо это могло закончиться весьма плачевным исходом. На маленьких двориках и огромных площадях неустанно в порыве религиозного экстаза ревностно рассказывали свои проповеди «монахи» из Культа Государства, с пеной у рта призывающие фанатично служить государству и отдать всё на благо родины. С бочек на улицах и до экранов телевизоров они вещали про правильность постулатов Рейха, ревностно поясняя, что есть только эти догматы, указывающие путь к идеальному миру, где есть праведность и покорность, дающие безграничный порядок и преступить их, значит предать всех и вся. Они всюду и везде ставили «Фолиант Гражданина» на равных со Священным Писанием и законами самого Канцлера, фанатично доказывая, что «фолиант» и предопределяет всю жизнь в империи.

Габриель, продвигаясь по улочкам Милана, лицезрел весь этот государственный монолит, что своим могуществом любого мятежника и отступника в пыль разотрёт и развеет над бескрайним пространством империи. На любое требование о свободе, человеку ответит адский хорал залпов орудий и проклятий.

Юноша просто не мог поверить, что хоть какая–то революция способна ни то, что его сокрушить, сколько даже поцарапать этот чёрный монолит, под зловещею тенью которого жили люди, вечно находясь в страхе и следя за каждой своей мыслью. Вся эта система способна перемолоть любую дисседентную идею просто в пыль и развеять её над могилами тех, кто посмел усомниться в святости Канцлера и нерушимости Рейха.

Чтобы хоть как–то отвлечься от гнетущей серости этого мира он решил уйти в мир собственных воспоминаний.

Уже больше недели они вышли на новый уровень своей оппозиционной деятельности. Лорд–Магистрариус выделил им отдельное здание и двух кураторов, чем, по сути, и обеспечил новый виток, как им казалось, священной борьбы, но практически бесполезной борьбы с Рейхом.

Здание было действительно огромно. Да, пускай оно и было двухэтажным в высоту, но в ширину постройка была невообразимо большое, больше напоминавшее зал ожидания и терминал массивного аэропорта.

Это здание бывшей типографии было опечатано и заброшено, но это не значит, что в нём должно царствовать запустение и разруха, способные за короткое время плесенью и грибком буквально съесть любую постройку. Министерство Наблюдения за Заброшенными Зданиями ревностно следило за порядком в заброшенных постройках и следило, когда придёт новый владелец, сохраняя помещение в чистоте и ухоженности. Но ещё одной задачей этого министерства был надзор за тем, чтобы заброшенные здания не становились пристанищем для сектантов и отступников, что стремятся скрыться от всевидящего ока Рейха.

Придя в здание ребята сразу стали его и всё своё движение перекраивать по собственному усмотрению, как того желали.

Само старое движение начало называть себя уже не «братством», а Партией, как настояли главы всех прошлых ячеек сопротивления в Милане. Во главе всего, на всеобщем голосовании, был поставлен Лорд–Магистрариус, названный «Гегемоном революции». В благодарственном пылу они решили поставить его во главе всего движения, и сделать его голос решающим. К сожалению, для ребят, сам глава Имперор Магистратос никак не прокомментировал это событие. Сразу за ним шёл так называемый «Голос Истины» – совет из трёх человек, состоявший из бывших глав трёх отдельных движений. Ариан отказался чувствовать, как он сам высказался: «В жалкой игре в свободу». Об его уходе особо никто и не сожалел, посчитав его «легко воспламеняемым нежелательным и асоциальным элементом» – Как выразились Бертолдо, буквально вторя Алехандро. Сразу после за этим «Голосом Истины» идёт «Партийный Пленариум» – ставший собранием пятнадцати выбранных человек. И как все решили, этот «Пленариум» решал дела партийной важности и созданием основных положений, касающихся движения. А потом ребят стало не остановить. Они стали похожи на миниатюрное квазигосударство или на некий политический орден, что ведом собственным энтузиазмом. Ими были созданы много новых структур, ибо все, почувствовав в душе пьянящий вкус преобразований и реформ, стремились к созданию чего–то нового, что станет по своей задумке жёстко противостоять идеалам Рейха. Это были сырые новообразования, приведённые в жизнь нисколько на опыте и знаниях, сколько на личном фанатизме и рвении к чему–то новому.

Все работали усердно, стараясь как можно больше сделать для Партии и внести как можно больший вклад для общего блага.

За первые дни было создано новое положение, получившее бравое и новое для ребят название – «Конституция». В ней участники всего движения постарались отразить все идеи и основополагающие правила для Партии, что естественно буквально попирали все истины Рейха.

Но не всё было так хорошо. Первое, что сделал «Голос Истины», а потом и «Партийный Пленариум» это объявил «необходимый мораторий на идеологии». Нет, они не были запрещены, каждый мог придерживаться любой политической, духовной или экономической идеи, что была приятна его душе. Каждый мог высказаться по ней и даже объявить дебаты любому другому представителю другой идеи. Было запрещено ставить во главе Партии определённую идеологию. Даже в «Конституции» было сказано: «Никакая идея не может быть главенствующей в Партии, и поставлена во главе её, ибо это противоречит основам свободы и демократии, что являются наивысшими». Вся Партия выразила общий курс, направленный только на свержение власти Рейха в Милане и установления, как им казалось, справедливого правления.

Не все были рады такому положению дел. Ведь всегда кто–то был готов поставить некую идею выше всего сущего, даже если это попирало все основные догматы Партии.

Давиан сразу и резко высказался против такого правила. Он ревностно и фанатично утверждал на всеобщем собрании: «Да как так! Разве идея это не самое важное!? Именно один идеологический стержень способен скрепить всю Партию на единых основах! Без него она просто рассыплется!». Давиан ещё очень долго яро распылялся перед всеми на эту тему, глубоко рассуждая по этому поводу и чуть ли не проклиная тех, кто решил принять решение о «моратории на главенство идеологии». Но его особо никто и не услышал, и даже не собирался, ведь он противоречил словам самого Лорд–Магистрариуса, который единственный мог указать верный путь во тьме и направить посреди мрака тирании, как полагали ребята. Все культурно и цивилизованно выслушали парня, но потом так, же спокойно отклонили его претензии. Он ещё долго не мог успокоиться по этому поводу.

Но самое худшее, что могло произойти в единой Партии – вокруг Давиана стали собираться его коммунистические единомышленники, постепенно обособлявшиеся в совсем отдельную группу. Они стали походить на отдельное, собственное движение, совсем чуждое для всей Партии. Сначала они заняли определённые помещения, назвав их «Первой коммуной на территории Рейха, а значит неприкосновенной для остальной Партии». Потом сторонники Давиана стали делать красные нашивки у локтя и создавать собственные органы управления практически отделившиеся от основного движения. Среди них большое влияние на коммунистов «совет коммуны», когда собирались все члены этого нового движения и принимали самые важные решения.

Воспоминания о назревающем расколе стали постепенно рассеиваться по мере того как Габриель приближался к своей академии.

Он открыл её двери, прошёл через металлодетектор, способный отследить любую металлическую бляшку и если человек пронёс больше металла, чем положено инструкцией Рейха, то аппарат начинал неистово верещать. И если у студента не оказывалась разрешения или уважительной причины, почему у него так много металла, то ему инкриминировалось «Возможное покушение на безопасность в учебном объекте», что естественно могло привести к потере умственных ресурсов страны, а значит, отсюда вытекала ещё одна статья – «Заведомое предательство и покушение на стабильность Рейха». Приглашались комиссары из Трибунала Рейха, и начиналось расследование, ибо металл мог быть в составе взрывного средства. В памяти людей ещё не поблекли кошмаров терактов, что мрачной россыпью расползались по всей Европе, времени эпохи «Зелёного полумесяца». И первый канцлер помнил эти слёзы на щёках людей и родных, когда он, будучи ещё юношей, лицезрел, как целые небоскрёбы в городах исчезали в вихрях адского пламени чьего-нибудь религиозного фанатизма. А по сему, прейдя к власти он разумно объяснил этот контроль, прямо перед народом: «Вы видите спокойный мир как идеальный? Вы видите спокойствие идеалом? Что ж, я дам вам его, только взамен мне понадобится немного вашего вольнодумия». И первый правитель сделал так, что не было больше терактов выкрашенных в идеологические цвета или полыхающие религиозным фанатизмом. «Одна идея, одна вера, один народ и максимум контроля над всеми» – Произнёс первый канцлер, когда было выжжено последнее государство – «Конклав Независимости» не примкнувшее не к одному из трёх блоков. И народ был лишён своей свободы, но взамен ему дали чего он так желал – спокойствие.

Габриель спокойно прошёл этот металлодетектор – монолитное и серое воплощение одного из идеалов эпохи и прошел внутрь своей академии. Весь холл был просто усеян предметами Культа Государства, что сияли своей праведностью и внушали свою правильность студентам, как задумывалось. Висели плакаты, повествующие о величии государства и правителя, просто исписанные цитатами. Практически недвижимо стояли штандарты и флаги Рейха, что слегка покачивались от гуляющего сквозняка.

Габриель кинул на них безразличный взгляд на все эти предметы и, сочтя их ненужными собственного внимания, стал продвигаться на занятие.

В академии было почти безлюдно. Занятия сегодня были мало у кого, поэтому коридоры всегда живого здания были почти в запустении, только мрачно и грозно на некоторых местах стояли «ординаторы», неустанно следящие за порядком. Занятия должны были скоро начаться.

Пара оказалась довольно скучная. Это была обычная лекция по Истории Сложения Языка в Рейхе. Вообще, основным, государственным языком в государстве был новоимперский, ставший синтаксисом латыни и итальянского наречия. Но так, же и признавались и балканские языки, испанский или любой другой язык, распространенный на территории Рейха. Но человек в обязательном порядке должен был знать новоимперский, а потом только уже другие, ибо на них велись все государственные дела. Специально для этого было создано министерство Поддержания Языка.

На занятиях было довольно мало людей, а в отношении тех, кто не пришел, были отправлены жалобы и прошения об идеологической проверке в их сторону. Ничего особенного, всё как обычно.

Он постоянно смотрел на пустующее место, где обычно сидела Элен. Да, именно события последних дней стали причиной беспросветного отчаяния. Юноша не просто был печален, он неистово горевал от произошедшего. И, чтобы не быть вновь осуждённым за излишнюю привязанность, он старался скрывать эту меланхолию. Теперь Элен с Верном встречались и это было не изменить. И юноша с этим смирился, но он не мог выносить то, что новая парочка вытворяет. Бесконечные поцелуи, обнимания, смех и радость царили в отношениях между Элен и Верном. Им даже были направлены жалобы от Службы по Надзору за Поведением Пар Министерства Надзора за Уровнем Семейной Морали за «Слишком вызывающие поведения в общественных местах» и многие удивлялись, как ещё Верна и Элен не арестовали уличные комиссары. Габриель просто не мог этого выносить, ибо это всё происходило на его глазах.

Занятия шли долго и нудно. Габриель лишь изредка конспектировал, то, что говорила лекторша. Пока нудно и монотонно она говорила, пара медленно подходила к концу.

После окончаний занятий Габриель хотел пойти уже домой, ибо ничего интересного не предвиделось, но вдруг он заметил, как к нему спешит Алехандро. Его вид был весьма взволнованным, а взгляд выражал глубокое и непреодолимое беспокойство.

– Привет. Мы с тобой сегодня так и не успели переговорить, – протянув руку, проговорил парень.

– Здоров, – ответил Габриель и сухо поздоровался с другом. – Что ты хотел? – Оставаясь в таком же безразличном состоянии, спросил юноша, будто ему было до этого.

– Если тебе не сложно, ты можешь сегодня ближе к вечеру прийти в нашу обитель. Мне просто понадобятся все мои знакомые, для того, чтобы они могли выступить на моей стороне. – Дрожа и волнуясь быстро протороторил Алехандро с надеждой взирая на юношу.

– Когда? – сухо спросил юноша.

– Сегодня на всеобщем собрании.

– А что случилось? – Так же монотонно последовал вопрос.

– Да будь он проклят, – Гневно заговорил и без того эксцентричный Алехандро. – Этот недоделанный коммуняка опять решил поднять вопрос об одной идеи и попрать наши свободы и права.

– Что? – с непониманием, чуть развеявшим апатию, вопросил Габриель.

– Ах, тебя же вчера не было на всеобщем собрании.

– Так расскажи, что произошло, – Уже беспокоясь, спросил Габриель, понимая, что в Партии назревает нечто страшное для единства.

– Вчера, как всегда на «Партийном Пленариуме», – сказав это, Алехандро обернулся, удостоверяясь в том, чтобы никого рядом не было, кто бы мог услышать разговор. – Мы вечером обсуждали новые способы привлечения в нашу Партию ещё людей. Тут Давиан опять завёл свою шарманку про единую идею, для того, чтобы объединить всех людей под единым флагом он естественно не забыл опять упомянуть про то, что если люди в Партии придерживаются единой идеи, то и работать они лучше будут. Мы, конечно, хотели, снова осадить Давиана, но его прихвостни опять стали выносить «Пленариуму» мозг. И вот чёрт, нам пришлось принять его предложение на рассмотрение уже на всеобщем собрании. И его мы решили провести завтра… о есть сегодня.

Алехандро, говоря, действительно еле сдерживал свою злобу. Если бы был рядом Давиан, то, несомненно, он бы сейчас на него набросился.

– Так что от меня требуется на собрании?

Алехандро улыбнулся. Но его лёгкая улыбка была скорее порождением натужности и душевной усталости, вызванной, как он сам зачастую говорил: «Идеологическими выходками Давиана».

– Что от тебя требуется? Просто придешь на собрание и проголосуешь против его бредовой и несуразной идеи. А если ещё и скажешь что–нибудь против, то будет просто прекрасно.

– Хорошо. Я приду, – Холодно ответил Габриель.

– Вот прекрасно. Я не забуду этого, – Уже с более естественной улыбкой оптимистично сказал Алехандро и попрощался с другом.

Габриель остался стоять один в коридоре. Его, конечно же, не удивил пыл Давиана, ибо он всегда был ревнителем одной идеологии, которую в Рейхе величали кровавой чумой. Его удивило другое. Когда приняли мораторий на запрет идеологий, то, на всеобщее удивление, Алехандро не стал выражать своё противоречие. Он, стоящий под жёлтым стягом, ярый приверженец либеральных идей, ходил среди тех, кто принял этот «мораторий». Хотя, большинство считало, что именно он начнёт протестовать против этого, ведомый желанием безудержной свободы, но фанатик собственной идеи проголосовал за «мораторий» на идеологии. Это вызывало некоторые подозрения у части людей в Партии.

Однако и тут можно было найти объяснение. Большинство людей, уже пришедших в Партию, придерживалось идеи личной и всесторонней свободы, а остальные различия в нюансах и аспектах мало кого волновало. Все были союзниками старой доброй свободы, что некогда существовала на этой земле и поэтому, между представителями разных идей, но столь похожих, не возникало противоречий. Но коммунизм оказался другим делом. Это странная и чуждая для всех идея вызывала беспокойство у большинства членов Партии. Её проповеди и постулаты были наполнены доктринами о высшем благе. Некоторые люди из Партии её называли даже пародией на идеологию Рейха. Но проблема в том, что у Рейха не было ярко выраженной идейной основы. Это государство было создано консерватором в душе и диктатором по характеру. Он, смотрел на разрозненные государства и образования Европы, обитавшие среди техногенного развращения и плотской похоти. Появились и многие национальные государства образованные во время «Часа Джихада» или «Эпохи Полумесяца». И этот консерватор, смотря на всё это безобразие, создал государство, где нет чёткой определённой идеологии, но есть основная идея. В этой стране есть лишь личная привязанность к Канцлеру и Рейху, зачем следит Министерство Идеологической Чистоты.

Габриель ещё пару мгновений стоял в коридоре. Он размышлял о многом, практически обо всём и сейчас к его мыслям добавилась угроза грядущего раскола. Юноша уже знал, что скажет, но он не знал, к чему приведёт эта круговерть событий. Раскол становился всё более ощутимым и ясным, что своими осколками сыпавшейся Партии же был готов поранить души многих людей. Этого раскола нельзя было допустить.